Текст книги "Отпадение Малороссии от Польши. Том 1"

Автор книги: Пантелеймон Кулиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

К сожалению, бумаги Посольского Приказа, относящиеся к этому предмету, утрачены; но мы знаем, что никто из казаков, наводнивших московскую Северщину и Белогородчину, не был выдан полякам; и, по всей вероятности, в Москве смотрели не без удовольствия на казако-панские усобицы, вспоминая недавние вторжения панов и казаков совместно в Московское царство. Как бы то ни было, но коронные гетманы с беспокойством поглядывали на северо-восток, откуда, по их справедливому опасению, новые бунтовщики могли получить сильную помощь.

Таково было положение дел, когда казацкие уполномоченные (в числе которых находился и будущий Герострат Польской Руси, Богдан Хмельницкий) явились к королю и сенату с выражением раскаяния Запорожского войска в бунтах и с просьбою о помиловании. Надеясь на ходатайство Потоцкого, они изъявляли полную готовность подчиниться ограничению казацких вольностей, какое угодно будет сделать его королевской милости и Речи Посполитой.

Как письмо к королю, так и инструкция, данная казаками своим послам, были надиктованы, очевидно, Потоцким. Но королевский ответ последовал не тотчас. Паны давали казакам остыть, разделиться пореже на казаков старинных и новых, на зимовчаков и бесхатников, на рыцарей по наследству и окозаченных мещан, хлеборобов, чабанов. Давали паны и шляхетской стороне оправиться после опустошений и потерь, пополнить свои надворные дружины, упрочить оборону своих замков. Давали они время и жолнерам угнездиться в таких опасных седалищах мятежей, как Роменщина, Хорольщина, Лубенщина, Полтавщина, чтобы, в случае новой попытки к бунту, остановить завзятых и зимним временем, самым неудобным для казацкой стратегии, и перевесом умеренной, сравнительно миролюбивой части казаков, и готовностью шляхты оборонять свои имения в самом недре казатчины, и пресечением путей к побегу панских подданных в казацкие купы.

Прошло около четырех месяцев. Наступил конец ноября. Тогда только было оповещено казакам, чтоб они собрались на Масловом Ставу (между Каневом и Богуславом), над рекой Росью, для выслушания королевского решения.

Занимая до времени собственною особою место запорожского гетмана, Николай Потоцкий послал предварительно к казакам своего наместника, Станислава Потоцкого, для наблюдения за порядком. Он опасался, чтобы во время кочеванья у Маслова Става не возникло между казацкими полковниками соперничества, и не повело все войско к бунту.

Станислав Потоцкий был принят в казацком таборе почтительно. Ему, без замедления и отговорок, было предоставлено начальство над всеми полками и над арматою. Он учредил собственные варты (караулы) и принял меры к удержанию войска в порядке, покамест соберутся недостающие полки, и сотни.

Полевой коронный гетман стоял между тем в Белой Церкви с охранительными своими хоругвями и членами Маслоставской коммиссии. Осведомясь наконец, что все обстоит благополучно, он выступил в Рокитну, а оттуда на ночлег в Микитинки.

Казаки двинулись к нему навстречу и, пройдя добрых две мили, увидели в чистом поле коронные хоругви, на челе которых, вокруг полевого гетмана, стояли знатные паны, явившиеся на коммиссию с своими надворными ротами. В стройном порядке приблизились казаки с табором своим и арматою, как обыкновенно хаживали в битву, и остановились в нескольких выстрелах из лука от панского войска, выстроенного также в боевой порядок. Тогда старшина, в сопровождении почетного конвоя товарищей реестровиков, отделилась от казацкого войска, и, под предводительством Станислава Потоцкого, подъехала к полевому коронному гетману. После взаимных приветствий, коронный гетман велел представителям Запорожского войска спешиться и сойтись в коло на средине пространства между двух войск.

Члены коммиссии, войдя в рыцарский казацкий круг, говорили собранию о казни, постигшей Скидана, Путивильца и других зачинщиков бунта, и о врожденной доброте его королевской милости, по которой даровано казакам прощение, по предстательству обоих коронных гетманов.

«Хотя и подвергся гневу его королевской милости» (прибавил Николай Потоцкий) «за то, что поступил с вами слишком милостиво, но перенес я этот гнев с радостью, имея в виду, что не лилась и не льется больше христианская кровь, а тем паче, что казаки, в знак своего раскаяния, присягнули подчиниться вполне королевской воле. Теперь-то (заключил он) предстоит вам подтвердить самым делом вашу присягу, приняв порядок, какой его королевской милости угодно будет даровать вам, в избежание кровопролития на будущее время».

После того был прочитан акт коммиссии; а потом заготовленный Николаем Потоцким совместно с митрополитом Петром Могилою проповедник произнес казакам увещание, опираясь на евангельские слова.

Казаки слушали проповедь с тяжелыми вздохами, и было от чего вздыхать им. Король и паны его рады отнимали у казаков все их самоуправление, все знаки их войскового достоинства и все земли, захваченные ими у шляхты. Казаки должны были отдать панам свою армату тут же среди рыцарского круга и положить к ногам коронного гетмана свои знаки, булавы и все войсковые клейноды. Никто не осмелился высказать негодования. Слышны были только вздохи и сожаления о безрассудстве, которое довело Запорожское войско до такого унижения.

Наконец было спрошено у казаков, желают ли они принять от короля и Речи Посполитой коммиссара, вместо гетмана, и полковников-шляхтичей, вместо тех, которые были избраны ими из среды себя?

Ответ был утвердительный, и коронный гетман объявил королевским коммиссаром по казацким делам пана Коморовского, которому тут же были переданы казацкие пушки и войсковые знаки, а полковниками назначил местных шляхтичей. Эти полковники избрали себе шесть полковых есаулов, в числе которых чигиринским есаулом сделан Роман Пешта, напоминающий своим именем прославившегося на Суле Пешту. Самим казакам было предоставлено избрать вольными голосами только сотников да сотенных атаманов, и по этому избранию, одним из Чигиринских сотников явился Богдан Хмельницкий, войсковой писарь Павлюковщины, сторонник панско-казацкой партии после падения Павлюка и казацкий посол к королю от смиренной каневской рады.

Войсковым есаулам назначено жалованье по 600 злотых, полковым есаулам – по 350, сотникам – по 200, а сотенным атаманам по 60.

Так как Трахтомиров был выжжен дотла во время войны, то резиденциею казацкому коммиссару назначен Корсунь, впредь до особого распоряжения.

От определения границ земли, на которой дозволялось казакам заводить свои поселки, Потоцкий уклонился, по причине разорения края обоими воевавшими войсками и невозможности добыть корму ни для лошадей, ни для людей во время объезда границ. Что касается казацких жалоб на захват имений, принадлежавших Трахтомировскому монастырю, то он объявил, что Лащ получил на эти имения королевскую привилегию, основанную на гайдуковом праве и на праве конфискации мятежнических имуществ.

Таким образом коронный полевой гетман искусными военными действиями и ловкою политикою упрочил за панами обладание Украиной еще на десять лет, не подозревая, какая разрушительная сила таится в наименовании всех их ляхами.

Перечитывая документы, относящиеся к мировой сделке на устье Старца, к Каневской раде и, наконец, к коммиссии на Масловом Ставу, мы напрасно искали в них имени казацкого вождя, затмившего своею гениальностью военную славу панских полководцев под Кумейками, на Суле у Жовнина и на кровавом устье Старца. Лишь только между казаками и панами пошло дело на мировую, имя необоримого Димитрия Томашевича Гуни исчезает в казако-панских транзакциях. Гуня – или сам отказался от предводительства, или был низложен чернецкою радою, осудившею на позорную кару заслуженного полковника Филоненка, – не известно. Знаем только, что он оставался в Украине, или за Порогами, до 1639 года, и тогда ушел за московский рубеж в сопровождении трехсот всадников. Об этом донес королю великий коронный гетман, говоря, что Гуня бежал в Московщину, «без всякой причины», хотя причина для нас очевидна.

Паны полковники, проживая поочередно за Порогами со своими полками, старались прибрать к рукам предводителей новых морских набегов, за которые турки уже сажали под стражу польских посланцев. К войсковой черни, остававшейся по-старому на воле в так называемых днепровских входах, они обращались в ласковых словах, приглашая этих полудикарей воспользоваться королевскою милостью. Вольные лугари и камышники, с своей стороны, показывали вид, что готовы предоставить себя великодушию короля и панской республики, но не выходили из Запорожья и, кроясь по луговым дубровам, нетрям и камышам, заготовляли «борошно» для нового морского набега. Преданные панам реестровики схватили кой-кого из ватажков. Та же участь, вероятно, предстояла и гениальному «казарлюге», Гуне.

Видя предводителей подавленного бунта на свободе в неприязненном царстве, коронные гетманы, с каждой весной, опасались нового казацкого мятежа. Первая весна обошлась без волнений в Украине. Но опасность была до того велика, что Станислав Конецпольский, не дождавшись ассигновки из королевского скарба, занял значительную сумму на собственный кредит и отправился с 4000 воинов лично достраивать возобновленную на урочище Кодаке крепость. При нем валы были возведены на несколько локтей кругом. Дальнейшие укрепления, предоставил, он доканчивать Станиславу Потоцкому с коронным войском и двумя полками реестровых казаков.

Какую важность придавал коронный великий гетман Кодацкой крепости, видно из инструкции, которую он оставил, её «губернатору», пану Жолтовскому.

Вверенный этому преемнику несчастного Мариона сторожевой полк состоял из пяти рот, в которых всегда должно было быть полное количество офицеров, на том основании, что чем больше в полку офицеров, тем он сильнее. Никаких людей, кроме поляков и немцев, не дозволялось принимать в Кодацкий гарнизон. Так как Речь Посполитая желала обратить его в школу пехоты, из которой бы она могла брать капитанов и других офицеров для прочих войск, то Жолтовскому вменялось в обязанность постоянно занимать служащих воинскими упражнениями. Кроме караулов на водах, установлена была полевая сторожа, под названием казацкой хоругви, набранной из поляков и немцев. Ворота в крепость должны быть постоянно заперты. Калитку запирать за час до солнечного захода, а отпирать за час до восхода, когда дневная сторожа займет свои места по всем «балкам» и долинам. Из людей приезжих никого не дозволялось впускать в крепость; все сделки с ними производить перед крепостью. Входить в крепость дозволялось только знатным особам, но без всякой свиты. «Так как главная цель основания крепости» (сказано далее в инструкции) «состоит в том, чтобы предупреждать казацкие морские походы и своевольства, то наблюдать, чтобы за Пороги не прошло ни души, кроме тех, которые будут следовать за своими полками с борошном; но и они должны иметь паспорт от своего полковника. Людей же, которых разные украинские паны обыкновенно посылают для рыболовства и звериного промысла в низовые речки, возвращать вспять, не взирая ни на какие листы, потому что из таких людей и накопляются мятежные купы». Наконец, предписывалось не пропускать по Днепру лиц делать в степи частые разъезды, и если бы украинским беглецам удалось как-нибудь пробраться за Пороги, то, сведав об этом, тотчас давать знать находящемуся на Запорожье полковнику, которому вменялось в обязанность держать сторожу не только по Днепру, но также на речках Ингуле и Ингульце, сливающихся с Днепром у входа в Черное море.

Обезопасив таким образом границы Речи Посполитой от домашних врагов и татарских вторжений, коронные гетманы могли бы, по-видимому, сидеть спокойно в своих резиденциях. Но пограничные дела были приведены в порядок только на бумаге. В действительности здесь продолжалась неурядица, прогрессивно соответствовавшая той, которой отличались все внутренние провинции польско-русской республики без исключения.

Разместив по опаснейшим пунктам 3000 постоянного квартяного войска, независимо от кодацкого гарнизона и гвардии при новой казацкой старшине, правительство с 1 сентября 1638 года не заплатило ему ни гроша жалованья в течение двенадцати месяцев, или четырех четвертей, да задолжало и за прошлый год, за самое трудное походное и боевое время, пушкарям и драгунам. Войско вознаграждало себя, по обычаю, грабежом королевских и панских имений, а паны старосты, державцы, их наместники и паны вечистые обороняли свои города и села вооруженною рукою.

Переходы жолнеров с места на место уподоблялись походам через неприятельскую землю. Города и местечки, села и слободы запирали перед ними ворота и ломали на речках мосты, чтоб заставить королевское войско идти другою дорогою. При этом завязывались драки, похожие на настоящие сражения и приступы. Военные суды и гражданские трибуналы были полны жалобами на жолнерские грабежи, насилия, разбои. Но трудно было судить и карать виновных за преступления, так как жолнеры, в свою очередь, жаловались на панов, которые «не обуздывают своих подданных», и позволяют им безнаказанно обагрять руки шляхетскою кровью.

В самом деле, разоряемые жолнерами паны пользовались ненавистью поселян к «войсковым людям», и предоставляли подданным своим свободу нападать на буйных охранителей «шляхетского народа»: до такой дикости дошло разъединение между сословиями, даже между представителями одного и того же сословия, в силу событий, сопровождавших колонизацию малорусских пустынь. Каждый великий пан согласовался здесь в делах войны и мира с другими великими панами на столько, на сколько это было ему нужно для его экономических или фамильных интересов.

Посредствующая власть правительства не имела в так называемых кресах никакой силы. Отдавая панам в вечное владение украинские пустыни, короли имели о них самые неясные понятия, – до того, что, например, земля, на которой, в течение полустолетия, образовалось целое княжество под именем Вишневетчины, в сеймовом постановлении 1590 года названа «пустынею реки Сулы, лежащею за Черкассами». На сейме 1590 года было решено, чтобы коронный гетман обозрел и привел в известность края, обитаемые казаками. Но этого невозможно было сделать до 1638 года. В числе выгод кампании 1638 года считалось немалою выгодою то, что правительство узнало «все важнейшие места, входы и укрепления – от Днепра до Муравского Шляху». В старину (писали паны) все это было известно только самоуправному казаку, и за знание таких мест казаки получали в награду полковничество, или другое старшинство.

Поэтому-то магнаты не всегда знали, что за земли они себе выпросили, и как велико их пространство. Они обозначали пределы своих займищ тем самым способом, как испанские conquerados в Новом Свете.

Панские владения в малороссийской Украине были, можно сказать, отдельными царствами, в которых выше всех законов стояла неподчинимая законам воля самого пана. Такие царства занимали в XVII веке все пограничье Речи Посполитой Польской, составлявшее до нашествия Батыевых татар Землю Северскую, Землю Черниговскую, Переяславскую, Киевскую, Волынскую, Подольскую, и поддерживали свое существование теми самыми средствами, какими выросли, именно – перезывом чужих людей в свои воли, слободы, осады, села, местечки, города да наездами на владения малолетков, или людей безоборонных.

Закон, только для сохранения своего достоинства в глазах публики, прикрывал установленными формальностями переход владений от одного пана к другому, совершавшийся по праву сильного и по девизу beati possidentes [62]62
  Блаженны владеющие.


[Закрыть]. Королевские и ранговые имущества считались также панскою собственностью и были также предметом панских интриг, панских наездов. Увеличение одного панского царства на счет других зависело от стяжательности владельца, или от его завзятости.

По замечанию лучшего из польских историков, в спорах о поземельной собственности, для магнатов значили не столько самые имения, сколько то, чтобы поставить на своем. «Заспорив о чем-нибудь» (говорит он), «надобно было уже упорствовать до конца, не обращая внимания на все могущие произойти от того опасности для себя лично, а хоть бы даже и для отечества».

Заложить осаду на чужой земле считалось тогда делом обыкновенным. Голоса слабых собственников не дошли до нас чрез посредство письменности; но, как велико было число взаимных панских захватов и как трудно было бороться за свое право землевладельцам средней руки, можно видеть из того, что сам великий коронный гетман Конецпольский до конца жизни тягался с князем Иеремиею Вишневецким за сорок местечек, основанных его соперником колонизатором на землях, принадлежавших к переяславскому староству.

Войны панов с панами наполняли все промежутки между войнами внешними да борьбой с казацким и жолнерским своевольством. Самые сеймы, имевшие в виду общественное и государственное благоустройство, делались весьма часто сценою шумных споров за притязания магнатов; не раз они грозили превратиться в кровавое побоище из-за оскорбленной гордости одного человека; и такое явление не считалось ни невозможным, ни даже чрезвычайным в польском обществе.

На взгляд человека русского, Польша была край, чужой каждому из граждан за пределами его личных интересов. Этот край был обречен издавна на расторжение.

Конец первого тома.