Текст книги "Серебряная лоза (СИ)"

Автор книги: Олли Бонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Глава 19. Прошлое. О том, как мастеров призвали во дворец

Наутро волк всё ещё был там, где его оставили накануне. Он поднял голову, оглядел вошедших, а затем вновь опустил морду на лапы.

Мастера осторожно подошли ближе.

– Ты держись подальше, – проворчал Карл, отстраняя хвостатого. – Тебе ещё вроде как есть ради чего жить, а мне так плевать. Эй ты, тупая зверюга, к ноге! Дай лапу!

– Разве послушает? – хмыкнул Ковар.

Но волк сообразил, что его подзывают. Поднялся со скрипом, неспешно подошёл. Голова его почти упёрлась Карлу в живот, красные глаза глядели внимательно. Карл попятился.

– Сидеть! – скомандовал он.

Затем осмелился, протянул руку, хлопнул зверя по корпусу и повторил команду:

– Сидеть, я сказал!

Волк послушно уселся.

– Хороший мальчик, – похвалил его мастер. – Ковар, угости-ка его угольком. А теперь дай лапу, пёсик!

Зверь довольно быстро понял, что от него хотят, хотя и выполнял все команды с задержкой, склоняя голову, будто спрашивая – это точно необходимо? Для чего заниматься подобным?

Вскоре он мог и сидеть, и лежать по команде, и приходить на зов, и отыскивать любого из обитателей маленького дома.

– Где братишка? – спрашивала, бывало, Каверза. – Ну-ка ищи братишку!

И ехала верхом, довольная. Правда, Карл это дело вскоре настрого запретил: не годится разъезжать по двору, где зверя могут увидеть посторонние.

И всё-таки тот своевольничал порой. Выходил сам, стоял, глядя на северо-восток, и поскуливал негромко. Что у него были за стремления, какая цель прежде была ему указана – поди пойми.

Вольфрам вскоре привык к волку. Осмелев, садился зверю на голову, между стоящих торчком ушей, нежно поклёвывал макушку, повторял:

– Хор-рош!

Карл дал новому питомцу имя: Верный.

– Нашего последнего пса так звали, – пояснил он, хмуро думая о чём-то.

– Нашего? – поинтересовался хвостатый. Карл ведь жил один.

Мастер не ответил, махнул рукой, ушёл в дом. Как выяснилось позже, напился.

Так и жили бы они странной маленькой компанией, каждый со своими горестями, но в целом почти счастливо, только в один из дней Эдгард приехал за Коваром.

– Мастера Джереона забрали во дворец, – хмурясь, сказал он. – Господин Ульфгар недоволен, что его работа не продвигается, так что затребовал к себе и мастера, и ученика.

– Не хочу я, – упрямо ответил Ковар, не представляя, как сможет встретиться с наставником после всего. – Да ведь я уехал, откуда им знать, где меня искать.

– Я же человек правителя, – грустно усмехнулся Эдгард. – Думаешь, случайно ты здесь оказался? Мне давно было велено за вами приглядывать, вот и отправил тебя сюда, где смог бы найти в случае нужды. Дома-то ты вряд ли засиделся бы. Вернуться на болота после того, как в городе пожил – это, знаешь ли... День, два бы порадовался, обошёл все родные кочки да пеньки, покормил комаров, а потом бы взвыл от тоски да сбежал, и ту ещё головную боль бы мне устроил – разыскивать тебя после. А здесь и делу моему помог, как смог, и находился под рукой.

– Не поеду, – замотал головой Ковар.

– И Грета у них в руках, – только и добавил торговец.

Раз дело обстояло так, то выбора, конечно, не было. Хвостатый собрался так быстро, как сумел. Надел наряд, привезённый Эдгардом – тот настоял, что во дворце следует выглядеть прилично. Пожалуй, впервые в жизни у Ковара появилась новая и подходящая по размеру одежда – не заплатанная и не посеревшая рубаха, отглаженные брюки и жилет по фигуре.

– Братишка, какой же ты красивый! – в восхищении вертелась Каверза вокруг. – Только волосы длинноваты. Хочешь, подкорочу?

И, заметив нерешительность хвостатого, добавила с лёгкой обидой:

– Да ты не сомневайся, я умею! Я в нашем переулке лучше всех с ножницами управлялась – и соседям хорошо, и мне монетка.

Девчонка возилась долго, но не обманула, дело она знала.

– Ну, теперь все девушки твои, – подмигнула она, слезая с табурета.

– И где только слов таких нахваталась, – заворчал Карл, подхватывая её и помогая встать на пол.

– Готов? – заглянул Эдгард. Он скурил снаружи, наверное, целую пачку папирос, и глупые несушки расклёвывали окурки.

– А когда ты вернёшься? Сегодня? Завтра? – спросила Каверза. – Только не дольше, чем завтра, а то кого же мне по утрам обнимать!

– Карл, я тебе их всех оставляю, – вместо ответа обратился хвостатый к мастеру. – Пригляди. Волка можешь не кормить, пусть постоит, прикрой, так будет безопаснее. Птицу давно пора выпустить, я всё не решался, но куда тянуть. А вот девочку эту... уж ты, пожалуйста, её не бросай.

– Ты чего? – дрожащим голоском спросила Каверза. – Ты чего это, возвращаться не собираешься?

Ковар присел, поглядел ей в глаза.

– Если смогу, вернусь, – пообещал он. – Но от моего желания мало что зависит. Ты слушайся Карла и никуда не сбегай, чтобы я смог тебя найти, если освобожусь, поняла?

– Тогда не отпущу тебя! – завопила она. – Я хочу с тобой! Я тоже с тобой поеду!

Хвостатый поглядел на Карла, кивнул, и мастер понял без слов, перехватил девчонку. И пока Эдгард и Ковар торопливо шли к экипажу, та извивалась в его руках, лягалась и вопила:

– Не уезжай без меня! Я не хочу! Пусти меня, проклятый... Не уезжай! Не надо! Предатель! Мерзкий, вы все мерзкие! Я не хочу, чтобы так!

Рёв мотора заглушил эти крики и плач.

Повозка гремела по разбитой дороге. Шумел по левую руку лес, дрожали под порывами ветра рано пожелтевшие листья. И как ни тяжело было Ковару уезжать из города, где он провёл последние годы, а возвращаться оказалось ещё тяжелее. Удивительная вещь – сердце. Вроде и там оставил, и здесь. Однажды оно не выдержит всех этих расставаний.

Дорога подошла к концу, вот и знакомые ворота. Стражники проверили пропуска, махнули, отступая с пути. Промелькнули за окнами улицы, где каждый камешек известен, каждая трещинка на стене – вроде и не уезжал никуда. Всё дальше, дальше, сквозь сердце города, мимо бурлящего рынка, мимо богатых кварталов, вверх по холму – и за глухую серую стену, навстречу неизвестности.

Эдгард остановил экипаж и повёл хвостатого не к главному входу, а вбок. У господина Ульфгара, пояснил он, имелись свои мастерская и кузница, и двери в них устроены отдельно – так и материалы подвозить удобнее, и мастера не будут зря разгуливать по дворцу.

Ковар ожидал, что увидит огромный цех с высокими потолками, как на городских заводах и фабриках, где одновременно могут трудиться десятки рабочих, но мастерская оказалась на удивление небольшой. Пожалуй, что даже и меньше, чем в доме его наставника. Стояла здесь такая же печь для плавки металлов, пузатая, с круглым окошком. Пара столов, заваленных чертежами, тиски, полки с инструментами. В углу примостилась шлифовальная машина, с потолка в одном месте свисали крепления – что-то подвешивать.

И был там ещё один пустой стол, вызвавший у хвостатого недоумение. Кожаные ремни на нём предназначались будто бы для того, чтобы удерживать человека.

Первым, кого Ковар заметил внутри, был мастер Джереон. Казалось, за прошедшие месяцы старик ещё больше ссохся и постарел, выглядел совсем разбитым. Увидев прибывших, он положил на стол деталь, с которой работал – рука тряслась – и заспешил навстречу.

Хвостатый не знал, чего ожидать, подготовился услышать всякое, но мастер вдруг его обнял.

– Ты уж прости меня, мальчик, наговорил я тебе... Во многом был неправ.

– Я и не сержусь, – растерянно пробормотал хвостатый.

– Только не подумай, что я твой поступок одобряю, – тут же добавил старик, сурово глядя ему в глаза. – Мне и сейчас дочь свою лучше увидеть мёртвой, чем опозоренной. Но вы молоды, возраст самый дурной, тут уж я сам виноват, что не уследил. А в остальном ты мне как родной, прогнал тебя – и самому тошно стало, что всё так повернулось. Я тебе, парень, больше скажу. Был бы ты человеком, я бы уж и не глядел, что ты нищий выходец с болот. И ум у тебя в голове есть, и руки золотые...

Ковар дёрнул плечами, стряхивая ладони мастера, отступил на шаг.

– Человеком, значит? – тихо, с болью в голосе произнёс он. – А чем я хуже любого человека? Чего мне недостаёт, а, мастер Джереон?

– Да сам знаешь, чего, – ответил мастер. – Весь мир таких, как ты, в грош не ставит. Тут уж хоть из шкуры выпрыгни, а всё равно будешь хуже любого, даже самого захудалого людишки. Да возьми хоть работу: сам, без меня, ты никогда не получишь ни одного заказа. И плевать, что знаешь дело, к хвостатому люди не пойдут.

– Да ведь я не про то, вы же понимаете. Разве это справедливо? Вы сами, мастер, считаете, что так и должно быть?

– А какое дело, что я считаю? – с досадой ответил мастер. – Мой голос ничего не изменит.

– Любопытно, сколь многие думают так же, как и вы, – холодно сказал хвостатый. – Может, мой народ считается дрянным вовсе не из-за злых людей, а по вине равнодушных, которые закрывают глаза на несправедливость.

– И что же ты предлагаешь, мальчишка? Чтобы я пожертвовал дочерью ради этой твоей справедливости? Твоё племя само виновато, что в нём одни выродки да лентяи!

– А дают нам иной путь? Может, наших детей кто берётся учить грамоте? Может, хоть кто-то дарит им надежду, что они могут стать не только нищими и ворьём? Нет же, от рождения записывают в изгои, и попробуй поверь в себя, когда весь мир не верит!..

От двери раздалось покашливание.

– Любопытно вас послушать, – вмешался Эдгард, – однако же мне пора. А для таких разговоров, пожалуй, не лучшее время, да и не место. Здесь и у стен есть уши, так что не рекомендую вопить о том, кто и что желает поменять в мировом порядке или у кого какие привязанности. Ну, до встречи, и берегите себя, насколько это получится. Надеюсь, однажды мы ещё сможем посидеть за чаем у вас дома как-нибудь вечерком.

Мастер Джереон ничего не ответил, лишь покачал печально головой. А когда они с хвостатым остались наедине, только и сказал:

– Что ж, за работу.

К ним заходили ещё два раза, когда подвезли обед, а затем и ужин. Жидкая каша, пустой суп да подсохший хлеб – вот и всё, на что расщедрился господин Ульфгар. Но мастер Джереон даже и не глядел на миски.

– Умоляю, скажите, как там моя дочь! – упрашивал он стражника, переставляющего еду с тележки на стол. – Хотя бы одно слово! Ведь и у вас, я думаю, есть дорогие сердцу люди. Я же не прошу ничего ей передавать, не прошу увидеться – знать бы только, жива ли, здорова? Да что вы за звери!

Ни в обед, ни вечером старик не дождался ответа. Раздатчик делал своё дело, храня молчание, и выходил, будто не замечая мастеров. Его напарник каменной статуей стоял у входа. Ковар и хотел заговорить с наставником, и не решался, понимая, что тот, вероятнее всего, лишь сорвёт на ученике злость.

Он ужинал – каша оказалась уже холодной – и поглядывал на старика, который пока не притронулся к тарелке. Тот всё вертел в руках детали, разглядывал чертежи. Затем смял листы, отшвырнул зазвеневшие железки и прокричал со злостью:

– Да будь оно всё проклято! Ничего не работает, ничего не получается! Гори оно всё огнём!

Хвостатый отставил миску. Поднялся, собрал с пола разлетевшиеся части, которые незадолго до этого шлифовал, сложил аккуратно на стол. Разгладил измятый чертёж и уселся с ним в углу, раздумывая.

Много ли времени прошло, он не заметил. Услышал лишь, что дверь опять скрипнула, и поднял глаза. Оказалось, заглянул Гундольф.

– О, гляди-ка, и ты теперь здесь, – улыбнулся он хвостатому, но тут же посерьёзнел и перевёл взгляд на мастера. – Мне и сегодня мало что удалось разузнать, во дворец-то и самого пускают лишь по делу, ну, а Отто, с которым я приятельствую, нынче не на смене. Но он слыхал от Франца, что будто бы дочь ваша жива-здорова. Ну, жизнь в тюремной камере не сахар, но кормят и не обижают. А всё ж вы поторопились бы с делом этим вашим.

– Да я уж делаю, что могу! – раздражённо выкрикнул мастер.

Затем утёр заслезившиеся глаза под очками и добавил уже спокойнее:

– Ты прости меня, сил больше нет, вот и срываюсь. И спасибо тебе, парень, хоть что-то да узнали, без тебя и этого бы никто не сказал.

– Ну так я пойду, – кивнул Гундольф, – пока никто не заметил. Если завтра что новое услышу и улучу минутку, загляну.

Он приоткрыл дверь, высунул нос наружу, огляделся. Убедился, что всё спокойно, и ускользнул.

– Кончай с этим, – махнул рукой мастер, обращаясь к своему ученику. – Ночь на дворе, завтра уж подумаем, что ещё изменить, чтобы оно дольше дня могло продержаться.

Этот долгий день и вправду подошёл к концу, но ложиться хвостатому не хотелось. Он всё ещё разглядывал чертежи, делая пометки карандашом, зачёркивая и оставляя их вновь. Огонёк переносной лампы Ковар притушил, чтобы не мешать наставнику, который уже лёг. Постели для них были устроены тут же, у стены, где посвободнее – просто тюфяки на полу.

Город снаружи примолк, тихо стало и в мастерской. Не гудела больше круглая печь, не трещала шлифовальная машинка, не шипел расплавленный металл. И в этой тишине Ковар вдруг услыхал негромкую музыку, и была она ему знакома.

Хвостатый неспешно обошёл помещение, заглядывая во все углы, пока не понял, что мелодия явственнее всего звучит у пустого камина. Из трубы, что ли?

– Ты куда лезешь? – недовольно спросил мастер. – Ложись, не то завтра из тебя будет плохой помощник.

– Что там, над нами? – вместо ответа спросил хвостатый. – Вы слышите музыку? Это же будто бы та мелодия, которую играло первое механическое сердце, только темп помедленнее. Завод кончается.

– Не суй нос куда ни попадя, – угрюмо донеслось в ответ. – Чем меньше знаешь, тем дольше проживёшь. Гаси лампу и спи, слышишь?

Хвостатый неохотно послушался, но сон не шёл. Ещё долго он вертелся на комковатом тюфяке, прислушиваясь к тихой мелодии и пытаясь прогнать из головы тяжёлые мысли.

Мелькнуло перед глазами огорчённое личико Каверзы и тут же пропало. За неё хвостатый не переживал: Карл, если судить его не по словам, а по поступкам, хороший человек. Уж он её точно не оставит. А вот Грета... отчего она не захотела уезжать? Из-за отца? Или, может, упрямо надеялась на новую встречу? Ковар не знал этого точно, но чувствовал, что здесь есть и его вина. Лишь бы с ней не случилось ничего плохого!

И это сердце, для чего же всё-таки оно предназначено? Или, может быть, для кого? Рассказал бы уж мастер, что ли. И так ясно, что увязли они в этой трясине по самое горло. Вряд ли станет хуже.

И наконец, странствуя дорогами нелёгких раздумий, хвостатый перешагнул границу между явью и сном, но когда – и сам не заметил.

Глава 20. Настоящее. О грустных новостях и общих знакомых

Хитринка открыла глаза, потянулась и зевнула. Надо же, движение не мешало ей спать, а вот остановка разбудила.

Оторвавшись от погони, они ещё долго тряслись по бездорожью. Два раза Карл останавливался, чтобы заправить экипаж. Наконец машина выбралась на какой-то едва заметный путь: две колеи, поросшие травой. Видно было, механические повозки тут проезжают нечасто.

Во время второй остановки Карл пытался выпустить ворона, но тот, сброшенный с руки, упорно прилетал обратно.

– Да что же ты делаешь, глупая скотина! – сердился Карл. – Нельзя с таким, как ты, свободно разъезжать туда-сюда.

– А почему? – немедленно спросила Марта.

– А потому, что такие птицы – символ прежней власти, а господину Ульфгару и так в последнее время повсюду заговоры мерещатся. Увидят нас с этим вороном – головы лишимся.

Ворон, однако же, не проникся и улетать отказался наотрез. Карл вздохнул и решил позже сделать ещё одну попытку.

Хитринка уже знала, что они держат путь в городок под названием Замшелые Башни. В записке, которую оставила Каверза, содержалась просьба приехать туда.

– Раньше это местечко называлось Зелёными Пашнями, – задумчиво сказал тогда Карл. – Поля вокруг, а там колосятся рожь, пшеница и ячмень. Ну, теперь ничего этого не осталось, как лес дорубили и река высохла. Торчит посреди пустошей захудалый, жалкий городишко. Ровный, как платок, потому что прежде его ограждали поля. По углам – четыре башни, выстроенные едва ли не сто лет назад. Вот в честь них и переименовали. Народа там осталось немного, возвели теплицы и растят зерно, только теперь уже не на продажу, а для местного пивоваренного заводика. Все, кто в городе остался, там и работают: или в теплицах, или на пивоварне.

Хитринка обнаружила, что в машине она сейчас одна. Прохвост заботливо укрыл её своим новым пиджаком, только он не очень-то грел. Вечерняя прохлада вползала в разбитое заднее окно. Снаружи слышались голоса, спать больше не хотелось, так что Хитринка щёлкнула ручкой и выбралась наружу.

– Да, так вот, значит, на рассвете двинем на восток, и к обеду будем на месте, – сказал Карл.

– А можно, я сяду за руль? – попросил Прохвост. – Хоть ненадолго!

– Нет у меня времени всяких сопляков учить езде, – отрезал Карл. – А если что с экипажем случится, то нам тогда, может, и конец.

– А сам-то ты где выучился так водить? – поинтересовался Прохвост, ничуть не обиженный отказом.

– Где? Да я строил эти машины, – с гордостью произнёс его собеседник. – Когда во всех Лёгких землях ничего подобного не было, а господин Ульфгар имел при себе только схемы, это я помогал первым экипажам родиться на свет. Вот этого красавца, – похлопал он по стальному боку, – делали уже по моим чертежам. Лучше меня никто не знает, как им управлять, да. Эй, малявка, ногами там не болтай, не то стекло разобьёшь!

Это Карл обратился уже к Марте. Она сидела на передке экипажа, свесив ноги, и почти касалась фонарей. Ворон дремал рядом, нахохлившись.

– И всё равно это не твоя машина, ты её упёр, – без тени смущения сказала девчонка. – Толку в этой работе, если ты делаешь экипажи, а тебе на них даже прокатиться не дают.

– Так я там и не работаю уже много лет, – ответил Карл. – С тех пор, как... эх. Был я когда-то молод, хоть в это трудно поверить, и счастлив, во что поверить ещё труднее. Любил свою работу. Жена у меня была, Ханной звали. Должно было нас стать трое, да всё пошло не так, и остался я один. Даже пёс наш, Верный, меня покинул – отказался уйти с кладбища. Я и силой увести пробовал, и еду носил, да тщетно. Ну, запил я тогда по-чёрному. Работы, ясно, лишился. То время помню урывками: грязные переулки, лужи на брусчатке прямо подо мной, то я обнимаюсь с незнакомцами и пью за чужой счёт, а то машу кулаками. День, ночь, всё в кучу. Тут разыскал меня один парень и буквально спас. Заставил выполнять для него то один заказ, то другой. Я всё ещё, бывало, напивался, но уже не так по-свински. Эх, что-то болтлив я к старости стал. Может, и вы мне что о себе расскажете, а? Хоть знать, с кем связался.

Хитринка поглядела на Прохвоста, а он – на неё и пожал плечами.

– Откуда родом-то? – продолжил расспросы Карл.

– Из окрестностей города Пара, – уклончиво ответил Прохвост.

– А чего родные места покинули, куда путь держите?

– К Вершине, – пискнула Марта.

– Врёшь! – усмехнулся Карл. – Вершина – не место для прогулок, уж точно не для таких, как вы.

– Это почему ещё? – надулась девчонка. – И вовсе я не вру!

– А что не так с Вершиной? – осторожно спросила Хитринка.

– Что не так? Вы из какой дыры, ребятки? Вершина так охраняется, что вы и близко не подойдёте. И зачем вам туда лезть, спрашивается?

Прохвост выглядел озадаченным. Видно, тот стражник ни слова ему не сказал о подобном затруднении. Может, и сам не знал?

– Чтобы спастись от волков, – ответила Марта.

– Смеёшься, да? Во всех Лёгких землях нигде больше нет такого числа волков, как там. Они неустанно бродят вокруг Вершины, так что и на расстояние выстрела к постам не подойдёшь. А и подойдёшь – сомнительное везение, потому как охрана стреляет без вопросов.

– Ну что ж, тогда мы хоть издалека поглядим, – сказал Прохвост. – Нам-то на самом деле не совсем к Вершине, так, мимо неё.

– Ну-ну.

– Я бы лучше послушал, как вышло, что вы с Каверзой жили одной семьёй, – попытался сменить тему Прохвост. – Необычно ведь, хвостатая и человек.

Карл хмыкнул, очевидно, раскусив его уловку.

– Что ж, не хотите говорить, куда идёте – ваше право, – сказал он. – Да и у меня всё равно нет времени вам помогать, так, из любопытства спрашиваю. А Каверзу в мой дом парнишка один притащил, тоже из хвостатых. Ты вот мне его напоминаешь – он, как и ты, врать совсем не умел. Что скажет, по лицу всё видно.

Прохвост засопел, но промолчал.

– Да, так вот, навязали мне, значит, помощничка, а он и девчонку приволок, и птицу вот эту, и волка.

– За ним, что ли, тоже охотились? – спросила Марта.

– Да нет, это он просто был дурной и сломанного волка хотел починить.

– Я тоже знаю одну такую историю, – встряла Хитринка. – Про то, как жил на болотах один безмозглый осёл, и однажды нашли они с отцом в лесу сломанного волка. И этот дурень захотел починить зверя. Родители ему поясняли, чем это грозит. Сами они в прошлом потеряли близких именно по вине стальнозубых волков. Вот только этот бестолковый, глупый как пень мальчишка не желал никого слушать, всё лез и лез к этой машине, а когда отец продал волка торговцу, его неблагодарный сын сбежал в город. Обиду свою, видно, так показывал. Бросил родителей, ни разу никогда не навестил!..

От удивления Карл поднял брови.

– Не думаю, – сказал он, – что в мире нашлось бы два таких же осла. Похоже на то, что я знаю продолжение твоей истории. В городе тот парень выучился, стал мастером, смог даже починить своего волка. Каверзу вот спас, без него бы она давно уже сгинула где-то на городском дне. Она, пожалуй, только его одного за всю жизнь и любила – привязалась к нему, всё братишкой называла. Мне это даже обидно было: живёт в моём доме, я её кормлю, а чтобы назвать меня отцом или хоть дядюшкой, она и не подумала. Ну, видать, родная семейка у неё была такой, что слова «мать» и «отец» для неё стали сродни ругательным.

– Да? – гневно спросила Хитринка. – И как же звали этого мастера?

– Он был из хвостатых, так что звали его Коваром. Только имя, скажу я вам, совсем ему не подходило. Коварства в бедняге не было и на грош.

Дослушивать Хитринка не стала. Махнув рукой, она пошла прочь от экипажа, в синюю мглу, спотыкаясь о комья земли и жёсткие стебли. Затем не выдержала и всё-таки заревела.

Так, значит, пока они вели нелёгкую жизнь отщепенцев, страдая порой от холода и голода, этот предатель не горевал. Нашёл себе дело по вкусу, новых друзей, сестрёнку завёл, видите ли. Навестить мать с отцом у него времени не было, на дочь наплевал, а сестрёнка, значит... Да ещё кто – проклятая мерзкая Каверза! И тут она влезла! Нарочно она, что ли, хочет всех у неё отобрать?

Прохвост догнал, обнял за плечи.

– Эй, ты чего? – спросил он. – Ох, а платка у меня и нет.

– Да отвяжись ты! Как же я его ненавижу! И её ненавижу! С ней, значит, он возился, а я ему и даром оказалась не нужна! К чужим и то добрее был!..

– Так, пойдём-ка обратно...

Платок, по счастью, нашёлся у Карла.

– Из-за чего сыр-бор? – полюбопытствовал он, протягивая тряпицу. – Вроде не такая грустная это была история.

– А Ковар – её отец, – сообщила Марта, указывая пальцем на Хитринку.

– Да ладно, – присвистнул Карл. – Ну, парень, и когда только успел! А выглядел таким невинным, хотя вроде и вздыхал о какой-то девчонке. Хотя и тебе семнадцати не дашь, дитё дитём. А вот за Каверзой в эти годы парни табунами ходили. Мне даже с крыльца стрелять приходилось, чтобы особо наглые дом перестали осаждать. Эх, весёлые были времена. Так расскажи...

– При чём тут ваша проклятая Каверза? – зло перебила его Хитринка, комкая платок. – И мне только тринадцать, четырнадцать осенью!

– Точно, считать умеешь? Ну, тогда Ковар никак не может быть твоим отцом. К этой зиме ведь будет шестнадцать лет, как его нет на свете.

Странное дело, но у Хитринки от этих слов сердце упало в пятки, будто это не она столько раз желала Ковару смерти.

– Как это нет на свете?.. Да сам ты считать не умеешь! – возмутилась она, давясь словами. – Дедушка с бабушкой не стали бы врать. Стояла осень двадцать седьмого года нового мира, и он меня им принёс, в первый и последний раз явился, и больше они его не видели до самой своей смерти. И он тогда был жив!

– Да ну? – насмешливо спросил Карл. – А ты сама-то это помнишь, или знаешь только по рассказам?

– Вообще-то бабушка с дедушкой и вправду многое утаили о твоём происхождении, – осторожно сказал и Прохвост.

– Так кто же я тогда? Выходит, я и отца своего не знаю?

– Ну, ну, не плачь!

– Да чего реветь-то? Вот если б знала, а он помер, тогда да, обидно, а так...

– Меня и вовсе в Приют подкинули, даже бабушки и дедушки не было. Я же не плачу!

К чести Хитринки, она быстро взяла себя в руки.

– Ну и ладно, – сказала она, шмыгнув носом, – так даже и лучше. Вовсе мне и не хотелось быть дочкой этого подлеца.

– А он и вправду умер? – спросил Прохвост.

– Да уж точнее некуда. Слишком был хорош, так что правитель заставил его работать на себя. Ну, а те, кто на господина Ульфгара работает, вскоре умолкают навеки, чтобы не выдать его тайн. Так и вышло с бедным парнем, да и с мастером, что был его наставником. Вроде и дочку мастера тоже не пожалели, хотя тут я не уверен. Вот почему он и не смог навестить своих стариков, ясно вам? И не упрекайте его больше. Уж подлецом-то он точно не был.

Карл тяжело вздохнул.

– Не так уж и многих людей я пускал в свою жизнь, да так вышло, что господин Ульфгар не только этого парнишку отобрал. Был у меня ещё один друг, ну как – друг. Он мне о своих делах не докладывал, работу я для него кое-какую делал, мы много не болтали, а только знал я, что на Эда можно положиться. Это он меня вытащил, когда я один остался. Тоже на правителя работал, да ухитрялся крутиться как-то, потому что были у него и свои цели. Вот уж кто хитёр был, куда там хвостатым. Но только пару лет назад его механическую повозку нашли у придорожного камня, с расплющенным передом и обгоревшую, а внутри тело, которое и опознали-то лишь по паре не до конца оплавившихся перстней. Решили, несчастный случай, но я не верю. Чтобы Эдгард, столько лет проведший в дороге, угодил в единственный камень посреди поля?

– Может быть, в его повозке что-то сломалось? – предположил Прохвост.

– Да я её лично обслуживал! – возмущённо ответил Карл. – Когда в последний раз глядел, была лучше новой. Если там что и изменилось с того раза, было это сделано чужими руками и намеренно. Так, хватит грустных историй, не то наш экипаж от её слёз заржавеет, и мы никуда не доедем.

Марта хихикнула.

– Ничего я не реву, – возмутилась Хитринка. – Вспомнилось просто, как дедушка с бабушкой до последнего ждали сына. Уж как они верили, что успеют поглядеть на него ещё хоть разочек...

– Да в мире вообще полно несправедливости, – согласился Карл. – Дрянная эта жизнь.

– Вот только не понимаю, – задумчиво сказал Прохвост, – для чего им было говорить, что ты – их родная внучка. Меня-то вот прекрасно вырастили, хоть я по крови им чужой, и ничего не скрывали.

– А чего скрывать, когда все на Моховых болотах знали, кто ты таков? А я, ты же теперь знаешь, даже по меркам хвостатых негодная. Старики пожалели меня, наверное, но такую в дом взять – все их дурными сочтут. Вот и придумали, что дочь сына, вроде как не могли отказаться. Хорошие они были у нас.

– Это почему ещё ты негодная? – спросил Карл.

И пока Хитринка собиралась с духом, думая, как произнести это мерзкое слово и стоит ли о том говорить вообще, Марта без тени смущения всё и выложила.

– Она полукровка. Рыжая, как морковь в перловом супе. Каверза нам волосы выкрасила, чтобы камнями не побили. Ай!

Это Прохвост щёлкнул её по лбу.

– Думай, что говоришь, особенно когда спрашивают не тебя, – беззлобно сказал он. – Чужие секреты выдавать не спеши. Кто захочет, сам расскажет.

Тем временем Карл шагнул ближе и вгляделся, прищурившись, в лицо Хитринки. Сумерки к этому времени уже заметно сгустились, погружая силуэты стоящих рядом в сиренево-серую муть, и неясно, что можно было разглядеть. Но Карл, наклонив голову, всё смотрел и раздумывал о чём-то.

– Что? – наершилась Хитринка и на всякий случай провела платком под носом. – Что не так?

– Да нет, не обращай внимания на старого дурака, – махнул рукой он. – Так, случайно кое-что вспомнилось. Давайте-ка, что ли, разместимся и попробуем вздремнуть до рассвета, а там двинем дальше.

Они забрались в экипаж, где было не намного теплее, чем снаружи. Хитринка устало подумала, что со дня, когда они покинули дом, им ещё не доводилось дважды ночевать в одном месте.

Поднялся ветер и свистел в дырявом стекле, а перед рассветом ещё и полил дождь. Половину ночи Хитринка вертелась, то проваливаясь в беспокойный сон, то открывая глаза. Каждый раз она замечала, что Карл тоже не спит – видно, и его беспокоили мысли о возможной погоне. Интересно, ходят ли волки в дождь?

– Что? – негромко переспросил Карл.

– Волки, они ходят в дождь или пережидают его в укрытии?

– Ходят. И в дождь, и в снег. Им нипочём. Но ты спи, я послежу.

Марта, приоткрыв рот, беззаботно посапывала на переднем сиденье, укрытая стёганой курткой Карла. Да ещё ворон, сидящий на передней панели, прямо на приборах с круглыми стёклами и стрелками, дремал, ни о чём не тревожась. Лишь бедняга Прохвост морщился всякий раз, когда Хитринка, поднимаясь, чтобы выглянуть наружу, тревожила его сон.

– Уймись уже, беспокойная душа, – пробормотал он, удерживая её рукой. – Спи, всё хорошо. Всё будет хорошо.

Поверив этим словам, убаюканная ритмом его сердца, Хитринка наконец сумела уснуть по-настоящему.