Текст книги "Африканская ферма"

Автор книги: Оливия Шрейнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава VII. Вальдо отправляется странствовать по белому свету, чтобы узнать жизнь, а Эмм остается дома и тоже познает жизнь

Вальдо собирал вещи в дорогу. Неожиданно почувствовав на себе чей-то взгляд, он поднял глаза и увидел в дверях золотистую головку Эмм. Он уже и забыл, когда она последний раз заглядывала к нему в пристройку. Эмм сказала, что приготовила для него бутерброды. Она помогла ему уложить вещи в седельные сумки.

– Все, что не берешь с собой, оставь здесь, – сказала девушка, когда сборы были закончены. – Я запру комнату, и если ты надумаешь вернуться, помни, что у тебя всегда есть свой угол.

Вернуться? Разве птица возвращается в покинутую ею клетку? И все же он поблагодарил ее. А когда она отправилась к себе, вышел на крыльцо со свечой в руках и светил ей, пока она не приблизилась к своему дому.

Вместо того чтобы войти через черный ход, как обычно, Эмм медленно побрела вдоль низкой каменной ограды перед домом. Остановилась она под открытым окном маленькой гостиной. Во времена хозяйствования тетушки Санни эта комната всегда была на замке, теперь же, ярко освещенная керосиновой лампой, она приобрела очень уютный вид. За маленьким столиком, заваленным вскрытыми конвертами и исписанными листками бумаги, сидела Линдал и при свете лампы читала газету.

За большим столом посреди комнаты с газетой в руках сидел Грегори. Читать в полутьме он не мог и смотрел поверх газеты на Линдал.

Свет от лампы падал сквозь раскрытое окно на лицо Эмм, затененное полями белой шляпки, но никто не глядел в ее сторону.

– Принесите мне воды, – услышала Эмм голос Линдал.

Грегори вышел и вскоре вернулся со стаканом воды. Он поставил стакан на столик подле Линдал, и та поблагодарила его еле заметным кивком головы. Затем Грегори сел на прежнее место.

Эмм тихонько отошла от окна.

На свет лампы слетались ночные насекомые, они кружились вокруг пламени в бесконечном хороводе, неистово бились крапчатыми жесткими крыльями о горячее стекло и падали замертво, опаленные.

Когда пробило десять, Линдал отложила газету, собрала бумаги со стола и, пожелав Грегори покойной ночи, вышла.

Надвинув шляпку на глаза, Эмм долго сидела на ступеньке лестницы, ведущей на чердак. Но с последним ударом часов она встала и вошла в дом.

Грегори она застала за складыванием обрывков разорванного почтового конверта.

– Я тебя заждался, – сказал он, поспешно швыряя обрывки конверта на пол. – Уже десять часов, я весь день стриг овец и просто с ног валюсь от усталости…

– Извини. Я не знала, что ты собираешься уезжать к себе, – сказала она чуть внятно.

– Я не слышу, что ты там бормочешь… Покойной ночи, Эмм.

Он торопливо приложился к ее щеке.

– Грегори, нам надо поговорить.

– Я слушаю, – нетерпеливо сказал он. – Я ужасно устал. Торчу здесь весь вечер. Если бы ты пришла пораньше, мы бы уже вдоволь наговорились.

– Я не задержу тебя, – вымолвила она вдруг с необычной твердостью. – Я подумала, Грегори, что нам с тобой лучше забыть о нашей помолвке.

– Боже милостивый! Что ты хочешь сказать, Эмм? Я думал, что ты меня любишь. В этом, по крайней мере, ты меня всегда уверяла. Что это вдруг тебе взбрело в голову?

– Я подумала, так будет лучше, – повторила она, сложив руки так, словно собиралась молиться.

– Лучше?! Что все это значит, Эмм? Не простой же это женский каприз? Должна же быть какая-то причина? Я ведь ничем не обидел тебя. Только сегодня отправил сестре приглашение на нашу свадьбу. Я всегда был так привязан к тебе, так счастлив… Ну, что случилось?

Он легонько обнял ее за плечи.

– Просто я подумала, так будет лучше, – медленно выговорила она.

– Ну, ладно, – сказал он, выпрямляясь. – Не желаешь говорить, что ж, – я не стану требовать от тебя никаких объяснений. Но ты знаешь, что я не из тех, кто валяется в ногах у женщин. Не хочешь выходить за меня замуж, – дело твое, принуждать я не могу.

Она стояла перед ним молча.

– У вас, женщин, семь пятниц на неделе. О, конечно, тебе лучше знать свое сердце. Только все это весьма странно. Ты все хорошо обдумала, Эмм?

– Да.

– Что ж, очень сожалею. Во всяком случае, мне решительно не в чем упрекнуть себя! Мужчина не может всю жизнь ворковать, словно голубок. Если твои чувства ко мне и впрямь переменились, то, конечно же, тебе лучше не выходить за меня замуж. Нет ничего глупее, чем выводить замуж без любви. Единственное мое желание, поверь, – видеть тебя счастливой. Надеюсь, ты встретишь человека, который подарит тебе больше счастья, чем я. Первый наш выбор редко бывает удачным. Ты еще очень молода, изменчивость тебе простительна.

Она не отвечала.

– Что ж! Как бы тяжело нам ни приходилось, провидение устраивает все к лучшему, – проговорил Грегори. – Позволь мне поцеловать тебя в память нашей былой дружбы. – Он наклонился к ней. – Пусть я останусь для тебя нежно любящим братом, – ну хоть добрым кузеном. Пока я здесь, Эмм, я всегда с радостью приду тебе на помощь.

И через минуту темно-гнедой пони уже скакал по натоптанной тропинке к глинобитному домику, а его хозяин насвистывал мелодию «Яна Сперивига», время от времени сбиваясь на другой мотив.

Солнце еще не коснулось простерших к небу свои длани опунций на вершине холма. Куры, покинув насест, взъерошенные, расхаживали по двору. У сарая Вальдо седлал гнедую кобылу. Его взгляд то и дело останавливался на знакомых предметах. Всегда такие привычные, в это утро они представлялись ему необыкновенными. Даже петух в эту минуту привлекал его внимание, и он с наслаждением слушал, как тот, взлетев на стену, звонко и ладно выводил свое кукареку. Вальдо ласково пожелал доброго утра служанке, спешившей растопить печь на кухне, и проводил ее соболезнующим взглядом. Он уедет, а у них все останется по-старому, все так же будут петь по утрам петухи, служанка будет разжигать огонь в плите. Но это обычное бесцветное существование для него уже ушло в прошлое. Отлетело, как сон.

Вальдо вошел в дом и попрощался с Эмм. Затем постучал в комнату Линдал. Ему не пришлось ее будить, она тотчас же открыла ему дверь.

– Итак, ты уезжаешь, – сказала она.

Он глянул ей в глаза, и на сердце ему завалилась внезапная тяжесть. Плотно запахнувшись в серый домашний халат, она стояла на полу босиком.

– Когда-то мы теперь встретимся, Вальдо… И что с нами произойдет за это время?..

– Обещаешь ли ты отвечать на мои письма? – спросил он ее.

– Да. Но если даже я не стану тебе писать, запомни, где бы ты ни был – ты не одинок.

– Досс остается с тобой.

– Ты же по нему соскучишься.

– Нет. Пусть он будет с тобой. Он любит тебя больше, чем меня.

– Спасибо.

Они постояли молча.

– Счастливого пути!

Она протянула ему свою маленькую руку, он пожал ее, повернулся и пошел. Но когда он был уже в дверях, она окликнула его:

– Вернись. Я тебя поцелую. – Она нагнула его голову и поцеловала его в лоб и в губы. – Счастливого пути, дорогой!

Отойдя от дома, он оглянулся и в последний раз посмотрел на маленькую женщину с прелестными глазами, все еще стоявшую на пороге.

Глава VIII. Курган

– Доброе утро!

Эмм, раскладывавшая провизию в кладовой, подняла глаза и увидела в дверях темный силуэт бывшего своего жениха. В течение нескольких дней он избегал ее, боясь, что она захочет объясниться. Не такой он человек, Грегори Роуз, чтобы прощать подобные вещи. Женщина, однажды отвергнувшая его, должна сама предвидеть последствие своего поступка.

Убедясь, однако, что она и не думает воскрешать прошлое и отнюдь не собирается навязывать ему свое общество, Грегори смягчился.

– Позвольте мне по-прежнему называть вас Эмм и относиться к вам как к родной сестре. По крайней мере, пока я остаюсь здесь, пока я ваш сосед, – сказал он.

Эмм поблагодарила его так робко, что ему стало не по себе. Не так-то легко представлять себя обиженной стороной после этого.

Грегори стоял в проеме двери, помахивая хлыстом и переминаясь с ноги на ногу.

– А я собрался обойти загоны и посмотреть, как там ваши птицы. Без Вальдо у вас, боюсь, и за хозяйством присмотреть некому… Прелестное утро, не правда ли?.. – Неожиданно он прибавил: – Если вы не возражаете, я зайду в дом и выпью воды. – И, смутившись, заспешил прочь. Разумеется, он мог бы напиться воды в кухне, но даже не посмотрел в сторону полных ведер. В передней на столе стоял глиняный кувшин с узким горлышком и два стакана, но он лишь скользнул по ним взглядом, заглянул в маленькую гостиную, вышел через парадный ход и снова оказался у кладовой, так и не утолив жажды.

– Удивительно прелестное утро, – сказал он и, прислонясь к косяку, постарался принять небрежно-изящную позу. – Не жарко и не холодно. Дивная погода!

– Да, – проронила Эмм.

– А ваша кузина, – спросил он нарочито безразличным голосом, – должно быть, заперлась у себя и все пишет письма?

– Нет, – ответила Эмм.

– Вероятно, поехала на прогулку? Прекрасное утро для верховой езды.

– Нет.

– Гм. Тогда, должно быть, пошла к загонам?

– Нет. Я ее видела по дороге к кургану, – наконец выдавила из себя Эмм.

Грегори нетерпеливо потоптался и выпалил:

– Пойду взгляну, как тут у вас. А потом уже отправлюсь к загонам. До скорой встречи, Эмм.

Эмм оставила мешки с провизией и подошла к оконцу, тому самому, у которого сиживал некогда Бонапарт Бленкинс.

Грегори заглянул в хлев для свиней, но не задержался там и свернул за угол, несколько минут он смотрел на сарай, где хранили кизяк, словно прикидывая, не нуждаются ли его стены в починке, потом быстро зашагал в сторону загонов для страусов. Но вскоре замедлил шаг и, поколебавшись, повернул в сторону кургана.

Только тогда Эмм отошла от оконца и принялась запрерванное занятие.

Взбираясь по склону, Грегори различил среди камней белый хвост Досса. И почти тут же раздался отрывистый лай пса, который, видимо, умолял укрывшуюся под камнями ящерицу выглянуть на свет божий.

Хозяйка Досса сидела под выступом скалы и читала покоившийся у нее на коленях сборник драм. Услышав шаги, она вздрогнула, но, увидев Грегори, опустила глаза и продолжала читать.

– Надеюсь, я вам не помешаю, – произнес Грегори. – Если вам неприятно мое присутствие, скажите, я уйду. Просто я…

– Нет, отчего же. Оставайтесь.

– Я, кажется, напугал вас.

– Вы шли не таким неуверенным шагом, как обычно. Я не думала, что это вы.

– Тогда кто же? – спросил Грегори, опускаясь на камень у ее ног.

– Вы полагаете, что вы единственный мужчина, который может здесь оказаться?

– О нет, – сказал Грегори.

Он не намерен был спорить с ней ни на эту, ни на другую тему. Но ведь ни один старый бур не станет забираться на этот холм. А кроме стариков буров, здесь никого нет.

Она продолжала читать.

– Мисс Линдал, – сказал он наконец. – Отчего вы всегда молчите со мной?

– Не далее, как вчера, мы долго с вами разговаривали, – отозвалась она, не отрываясь от книги.

– Да, об овцах, о быках… Нечего сказать, интересная тема. Отчего вы не говорите со мной… как с Вальдо? – В его голосе звучала обида. – Я как раз захватил конец вашего разговора. При мне вы не стали его продолжать. С самого первого дня нашего знакомства вы третируете меня. Почему? Что ж, вы считаете, что со мной говорить не о чем? Смею вас уверить, что я смыслю в подобных вещах не меньше Вальдо, – с горечью сказал Грегори.

– Я не знаю, о каких вещах вы говорите, – ответила Линдал, продолжая смотреть в книгу. – Просветите меня, я готова с вами потолковать.

– С Вальдо вы не стали бы изъясняться таким тоном.

– Ну что ж, давайте поговорим. – Линдал захлопнула книгу. – Видите вон там у подножия холма чернокожего юношу, закутанного в одеяло? Как он хорош собой! Шесть футов роста, атлетическое сложение, мускулистые ноги. За спиной у него кожаный мешок, он идет за едой. Жена ему послушна, ведь он купил ее за двух быков. За ним бежит тощая собака. Живет она впроголодь, но предана ему, – и жена тоже. Неправда ли, в нем есть что-то величественное, так выглядит человек, повелевающий другими. Смотрите, как он размахивает палкой, как гордо держит голову!

– Вы… вы шутите? – спросил Грегори, с сомнением косясь то на нее, то на пастуха, огибавшего холм.

– Нет. Я говорю совершенно серьезно. Это самое интересное и умное существо из всех, окружающих меня сейчас… Этот юноша наводит меня на размышления. Неужели его раса исчезнет в огне столкновения с более сильной? Неужели его кости станут экспонатом будущих музеев? Глядя на него, невольно задумываешься о будущем, вспоминаешь о прошлом.

Грегори не знал, как ему следует понимать ее слова. Не говорит же она всерьез! Но как будто и не шутит… Чтобы не попасть впросак, он изобразил полуулыбку.

– Да, я сам часто задумываюсь над этим. Забавно, что у нас одни и те же мысли. Я так и знал, мы сойдемся во мнениях. Почему бы нам не поговорить и на другую тему – например, о любви?.. Может быть, и здесь выявится сходство в наших взглядах. Однажды я написал сочинение о любви. Учитель отметил его как лучшую мою работу, до сих пор помню первую фразу: «Любовь – нечто такое, что ощущаешь всем сердцем».

– Удивительно глубокая мысль! Не помните ли следующей фразы?

– Нет, – отвечал Грегори с сожалением. – Все остальное забылось. Скажите, а вы что думаете о любви?

На губах у нее заиграла полурассеянная, полунасмешливая улыбка.

– Я о ней почти ничего не знаю и не люблю рассуждать о вещах, в которых мало что смыслю. Я только слышала две легенды. Одни говорят, что дьявол посеял на земле семена греха, стремясь ввести людей в искушение; другие говорят, что, когда в эдемском саду были вырваны все цветы и травы, остался лишь один кустик, посаженный ангелами: от него и рассеялись семена по всему свету. Имя ему было – Любовь. Не знаю, кто из них прав, может быть, и те и другие. Есть различные виды любви, объединенные только именем. Любовь у некоторых людей зарождается в голове, затем пускает корни в сердце, и растет она медленно, но до самой смерти человека, и дает больше, чем требует. Любовь у других людей лишает их разума, она вбирает в себя всю сладость жизни и всю горечь смерти. Длится она всего один час, только ради этого часа стоит прожить целую жизнь. Не знаю, правы ли были в старину монахи, когда пытались вырвать любовь с корнем, может быть, правы поэты, орошающие ее слезами восторга. Она – кроваво-красный, с оттенком греха, цветок, и от нее всегда веет благоухание бога…

Грегори открыл было рот, но, не заметив, что он хочет что-то сказать, она продолжала:

– Разновидностей любви столько же, сколько и цветов; тут и вечнозеленые бессмертники, и вероники, облетающие при первом порыве ветра; огненно-алые лилии, весь день изливающие свой сладострастный аромат, а к вечеру осыпающиеся. Нет цветка, который соединил бы в себе непорочную чистоту вероники, стойкость бессмертника, жар горной лилии. Но кто знает, может, есть такая любовь, в которой слилось все: дружба, страсть, обожание? Такая любовь, – сказала она задушевным голосом, – согреет самую холодную, самую черствую и эгоистическую натуру, она подобна солнечным лучам, оттаивающим скованный холодом мир. Деревья стоят голые; земля звенит под ногами, как железо; вода покрыта ледяной корой, ветер подобен острому ножу. Но вот проглядывает солнце, и в омертвелой природе пробуждается жгучее томление: деревья чувствуют тепло и набухают каждой своей почкой, почерневшие семена, спящие глубоким сном в недрах земли, тоже чувствуют тепло; солнце вливает в них силу, помогает пробиться сквозь мерзлый слой земли, и они тянутся к нему своими трепещущими нежно-зелеными ладошками. Реки и ручьи тоже чувствуют солнечное тепло, они оттаивают, просыпаются, а вместе с ними и те странные дивные существа, которые были закованы во льду. И журчание вод словно песнь благодарной любви. Каждый куст старается одарить солнце хоть одним благоухающим цветком; и мертвый мир оживает, и даже неживое сердце себялюбца трепетно рвется к другим людям. Вопреки всем ожиданиям, оно возрождается для новой жизни… Ну что, довольны вы моим монологом? Этого ли вы ждали от меня?

– О да, – проговорил он, – вы словно пересказывали то, что я думаю. Удивительное совпадение мыслей.

– Вполне возможно, – ответила Линдал, носком туфельки покатывая булыжник.

Грегори понимал, что должен поддержать разговор, и изо всех сил припоминал какие-нибудь подходящие к случаю стихи. Ведь он столько учил их наизусть, стихов о любви. Но как назло в голову лезли только строки из «Битвы при Хохенлиндене»[11]11
  Xохенлинден – деревня в Верхней Баварии, где в 1800 году французская армия одержала победу над австрийцами.


[Закрыть] да «Не бил барабан…». Ни то, ни другое, увы, не подходило.

Выручил его Досс. Пес по-прежнему не сводил глаз с расщелины. Внезапно, выкатившись из-под ноги Линдал, булыжник ободрал ему кожу на передней лапе.

Досс с жалобным видом поджал лапу и медленно стал карабкаться вверх по склону в надежде, что Линдал приласкает его.

– Бедная собака, – сказал Грегори, – вы ушибли ей ногу.

– В самом деле? – равнодушно отозвалась Линдал и открыла книгу, собираясь приняться за прерванное чтение.

– Прескверная злая дворняжка! – сказал Грегори в расчете на ее одобрение. – Вчера вцепилась в хвост моей лошади, и та едва не сбросила меня. Хозяину следовало бы взять ее с собой, а не бросать здесь!

Линдал, казалось, полностью погрузилась в чтение и никак не откликнулась на его замечание. Тогда он рискнул завести речь о Вальдо.

– Как вы находите, мисс Линдал, достигнет ли он чего-либо в жизни? Я говорю о Вальдо. Ну, скажем, заработает ли он достаточно денег, чтобы обеспечить семью? Мне кажется, нет. По-моему, он из породы слабохарактерных людей.

Левой рукой она неторопливо расстелила подол юбки, приготавливая собаке место у своих ног.

– Я была бы удивлена, если б из него получился респектабельный член общества, – сказала она. – Не могу представить себе его держателем акций, председателем окружного совета, почтенным отцом семейства. Вальдо – джентльмен в черном цилиндре, по воскресеньям дважды посещающий церковь? Невероятно! Я была бы очень удивлена такой переменой.

– Вот-вот, и я тоже ничего хорошего не жду, – продолжал Грегори.

– Карьеры, разумеется, он не сделает, – продолжала Линдал, – однако я ничуть не удивлюсь, если он изобретет крылья или изваяет статую, которой можно будет любоваться часами. В этом он, может быть, и преуспеет, только сначала ему надо перебродить, отстояться.

В ее словах была не только ирония, но и что-то похожее на восхищение.

– Ну, не знаю, – процедил Грегори мрачно. – По-моему, он просто дурачок. Ходит всегда как полуживой и вечно что-то бормочет себе под нос, точно старый знахарь… Да, работает он усердно, но с таким видом, будто ему совершенно безразлично, чтó делать. Вам трудно представить, какое впечатление он производит на свежего человека.

Продолжая чтение, Линдал ласкала Досса, и тот благодарно лизал ее руку.

– А каково ваше мнение, мисс Линдал? – спросил Грегори.

– Я думаю, он похож на запущенный терновник, который в один прекрасный день усеивается желтыми цветами.

– Ну-с, а я на что похож? – поинтересовался Грегори, рассчитывая на лестное сравнение.

Линдал подняла глаза от книги.

– На оловянного утенка, которого таскают за ниточку по тарелке с водой.

– О, я вижу, вы смеетесь надо мной, – удрученно проговорил Грегори. – Это ведь только шутка?

– Отчасти. Я люблю развлекаться сравнениями.

– Для меня у вас нет приятных сравнений… Ну, а Эмм на что похожа?

– На аккомпанемент к песне. Она заполняет пустые промежутки в чужих жизнях и всегда – на второстепенной роли. Впрочем, бывает, что аккомпанемент куда лучше самой песни.

– Ну, до вас ей далеко! – выпалил Грегори в порыве чувств.

– Она гораздо лучше меня. Я не стою и ее мизинца. Боюсь, как бы вам не пришлось убедиться в справедливости этих слов.

– Вы – ангел, – вскричал он, заливаясь густым румянцем.

– Может быть. Только ангелы бывают разные…

– Вы единственная, кого я люблю! – весь трепеща, сказал Грегори. – Только теперь я понял, что такое любовь. Не сердитесь на меня. Я знаю, что не могу надеяться на взаимность. Но я хочу всегда быть подле вас, служить вам – большего счастья мне не надо. Я ничего не попрошу взамен. Возьмите все, что у меня есть, и располагайте мной, как собою. У меня лишь одно желание – помогать вам.

Несколько мгновений она внимательно рассматривала его.

– А ведь вы в самом деле можете мне помочь, – медленно проговорила она. – Вы можете дать мне свое имя.

Он вздрогнул и обратил к ней свое пылающее лицо.

– Вы бессердечны. Вы смеетесь надо мной.

– Нет, Грегори. Я хочу предложить вам обыкновенную сделку. Если вы согласны в течение трех недель дать мне свое имя, я стану вашей женой. Нет – так нет. Мне от вас ничего не нужно, кроме имени. Вы понимаете меня?

Он смотрел на нее снизу вверх, не в силах понять, что таится в ее глазах: презрение, отвращение или жалость? Так и не поняв, что именно, он припал губами к ее туфельке.

Она улыбнулась.

– Вы… говорите… всерьез? – прошептал он.

– Вы хотите служить мне, ничего не требуя взамен? Вы можете исполнить свое желание. – Она протянула руку, и Досс лизнул ей пальцы. – Видите, собака лижет мне руки, потому что я люблю ее; я позволяю ей лизать мне руки. Но только потому, что люблю ее! Я верю, вы любите меня. Поверьте, и я могла бы вот так же лежать у ног любимого, и это было бы для меня блаженством более высоким, чем в объятиях у другого. Ну, идемте! Возьмите собаку, она вас не укусит… Вот так, поддерживайте ушибленную лапу.

Они спустились с холма, у самого подножия он сказал шепотом:

– Позвольте предложить вам руку, дорога здесь неровная.

Она слегка прикоснулась пальцами к его руке.

– Может случиться, что я передумаю. Это вполне вероятно. Помните же! – проговорила она, повернув к нему лицо. – А я буду помнить ваши слова: возьмите все, я ничего не прошу взамен. Пусть сознание того, что вы оказываете мне услугу, будет вам наградой. А услугу вы мне окажете великую. До поры до времени я не стану объяснять вам причины, по которым выхожу за вас замуж. Возможно, вы скоро догадаетесь.

– Мое единственное желание служить вам, – повторил он.

Он был вне себя от радости, и земля горела под его ногами, словно в яркий летний день. Они обогнули холм и шли теперь мимо хижин, где жили туземцы. На пороге одной из хижин старая служанка толкла маис. При мысли, что старуха видит его идущим об руку с Линдал, его сердце забилось еще сильнее. Даже она должна ему завидовать!

В это время Эмм выглянула из оконца пристройки, где она сортировала овчины. Увидев их, она горько заплакала.

Поздно вечером, когда Линдал потушила свечу, готовясь ко сну, Эмм решила зайти к ней.

– Я пришла пожелать тебе покойной ночи, Линдал, – сказала она, подойдя к кровати и опустившись на колени.

– Я думала, ты давно спишь.

– Да, я спала. Но мне приснился странный сон, очень похожий на явь, и я проснулась, – сказала Эмм, взяв Линдал за руку. – Мне снилось, будто я опять стала маленькой и будто я стою в какой-то большой комнате. Ha кровати в углу лежит кукла с закрытыми глазками и восково-желтым личиком. Одета она во все белое. Я хотела было схватить ее на руки, но кто-то погрозил мне пальцем и сказал: «Тсс, это мертвый младенец». И я сказала: «Ой, я должна пойти позвать Линдал, пусть и она посмотрит». Но кто-то наклонился к моему уху и прошептал: «Это ребенок Линдал». А я говорю: «Она еще сама ребенок. Где она?» Я бросилась искать тебя, но нигде не смогла найти, а когда я пробовала расспрашивать людей в черном, они только опускали глаза и молча качали головами… Линдал, – проговорила Эмм и прижалась лицом к ее рукам, – я вспомнила о том времени, когда мы были маленькими и жили вместе и я любила тебя больше всего на свете. Все мужчины влюбляются в тебя. Это не их вина. И не твоя вина, ты ведь никого не принуждаешь любить тебя. Я знаю, Линдал. Это не твоя вина…

– Спасибо тебе, дорогая, – сказала Линдал. – Хорошо быть любимой, но куда лучше быть доброй.

Они пожелали друг другу покойной ночи, и Эмм вернулась к себе в спальню. А Линдал еще долго-долго лежала в темноте и все думала, думала; уже засыпая, она тихо пробормотала:

– Есть люди, которые мудрее во сне, чем наяву.