Текст книги "Миллиардер Скрудж по соседству (ЛП)"

Автор книги: Оливия Хейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

На молнию джинсов.

Его рука соединяется с ними и почти сама по себе расстегивает верхнюю пуговицу.

– Скажи мне остановиться, если все заедет слишком далеко, – говорит он. – Мы можем сделать это и завтра.

– Средь бела дня? – я приподнимаюсь на локтях и наблюдаю, как он стягивает джинсы с моих ног. Достаточно страшно быть обнаженной перед этой обладающей шестью кубиками, сильной, уверенной в себе версией Адама с тем светом, который есть сейчас.

Он замирает, положив руки мне на колени.

– Ты прекрасна, – говорит он. – Так великолепна, что мне страшно приглашать тебя на обычное свидание.

Я прикусываю губу.

– Ты бы пригласил меня на свидание?

– Я пригласил тебя на рождественскую ярмарку, – мрачно говорит он, стягивая узкие джинсы с лодыжек. – Вытерпел все это фальшивое рождественское веселье.

– Охх.

Он поднимает мою ногу и целует икру, колено, внутреннюю сторону бедра.

– Боже, надеюсь Эван не убьет меня, – бормочет он.

– Ты взрослый, – говорю я. – Я взрослая.

– Слава Богу, – он вытягивается рядом, снова находя губы. Адам целует меня с гипнотизирующей медлительностью и позволяет руке погладить внутреннюю поверхность бедра. Выше и выше, пока не начинает играть с резинкой нижнего белья. Он просовывает руку под ткань, и сильные пальцы касаются меня. Легко, словно боится, что я передумаю.

Я тяжело дышу напротив его рта.

– Адам, пожалуйста.

– Пожалуйста, а? – его пальцы становятся смелее, и каждое его прикосновение посылает сквозь меня крошечные электрические искры. – Черт, Холли. Ты так хорошо ощущаешься.

Я закрываю глаза. Рука проникает глубже, и он скользит пальцем внутрь. Я чувствую себя уязвимой и сильной в равной мере, застенчивой и уверенной.

– Такая мокрая, – бормочет он. Большой палец касается клитора, и у меня перехватывает дыхание. Он немедленно делает это снова, находя то самое место. – Здесь?

– Мм.

Адам мрачно усмехается. Я все еще в трусиках, лежу на матрасе у камина с закрытыми глазами. Не в состоянии думать ни о чем, кроме того, что он делает.

Адам убирает руку, и я протестующе мяукаю, но тот ненадолго исчезает. Стягивает мои трусики вниз по ногам. Они доходят только до середины бедра, прежде чем его рука возвращается, дразня меня. Теперь, когда он знает, что мне нравится, пальцы сжимаются все сильнее, отчего дыхание учащается.

Адам целует меня в последний раз, прежде чем спуститься вниз по моему телу.

О.

– Ты не обязан…

Слишком поздно. Он покрывает поцелуями мою кожу, внутреннюю поверхность бедер. Его пальцы раздвигаются, а затем он лижет мой клитор. Я стону от удовольствия, рука находит сброшенное одеяло и крепко сжимает его.

Адам хихикает у меня между ног и принимается за работу, как будто никогда не хотел делать ничего больше. Словно открыл для себя новую любимую игрушку. Никогда еще мужчина так на меня не нападал.

Как будто это я делаю ему одолжение.

– Прекрасна, – снова бормочет он.

Я пытаюсь раздвинуть ноги, но не могу, собственные трусики ограничивают меня.

Адам замечает это. Он поднимает мои ноги, чтобы согнуть их пополам, предоставляя тем самым лучший доступ, а затем использует это.

Я дышу так часто, что с таким же успехом могла бы пробежать марафон. Язык, губы и пальцы сливаются воедино, пока он не начинает играть на мне как на инструменте, тело парит на грани.

– Адам, – умоляю я. – Адам, пожалуйста, я… О Боже!

Он скользит двумя пальцами внутрь и щелкает языком, и этого достаточно, чтобы подтолкнуть меня к оргазму. Я ощущаю его рот на себе, перед камином и посреди снежной бури, постанывая достаточно громко, чтобы перекричать вой ветра.

Адам в конце концов поднимает голову и опускает мои ноги. На его лице самая самодовольная улыбка, которую я когда-либо видела. Это напоминает о том, как он ухмылялся Эвану, когда тот забивал трехочковый в баскетболе. Гордый и немного безрассудный.

Но сейчас у него борода и фигура, и улыбка обещает еще больше удовольствия в будущем.

– Хорошая девочка, – говорит он.

Эти слова пронзают меня как выброс адреналина. Я не знала, что это мое, но слышать, как он произносит это грубым голосом…

Да. Да, да, да.

– Спасибо, – говорю я, что глупо.

Он надевает трусики обратно, что является неправильным направлением, и целует меня через ткань.

– Нет, – бормочет он. – Тебе спасибо.

Он приподнимается рядом со мной и обхватывает рукой талию, притягивая к себе. Как будто между нами все кончено. Но я чувствую твердую длину сквозь джинсы. Несмотря на все неторопливые, рыцарственные манеры, я хочу его.

– А как насчет тебя?

Он целует меня в лоб.

– Я не собираюсь испытывать судьбу.

Я хмурюсь. Мне это не нравится. Я буду для него хорошей девочкой, но также взрослой женщиной. И хочу его. Поэтому тянусь к джинсам и начинаю расстегивать пуговицы.

– Ты же не собираешься спать в джинсах, не так ли?

Адам стонет, но сбрасывает их и откидывается на одеяло.

– Нет, – соглашается он. – Я собираюсь пригласить тебя на свидание, знаешь ли. Приготовься.

– С нетерпением жду, – я поворачиваюсь, чтобы поцеловать его в шею, прямо под краем бороды. Бормотание комплиментов – опасные вещи, а оргазм придал мне смелости, дерзости и уверенности в себе. Поэтому я провожу рукой вниз по его твердому животу и под пояс боксеров.

– Господи, – шепчет он.

Эрекция в моей руке как камень, кожа горячая на ощупь. Я глажу его, и рука скользит как шелк по твердости под ней. Член большой и толстый, и я хочу, чтобы он находился внутри.

– Играешь с огнем, – говорит он сквозь стиснутые зубы.

Я сжимаю член крепче.

– Ну так сожги меня.

Адам чертыхается и переворачивает меня. Он хватает мои трусики и стягивает их вниз по ногам, раздвигая ноги.

– Презерватив?

Он снова чертыхается и закрывает глаза. Адам выглядит большим и сильным, стоя на коленях между моих ног, языки пламени мерцают на коже. Его эрекция направлена прямо на меня.

– Наверху, – говорит он дрожащим голосом. – Я возьму один.

– Хорошо.

Но он не двигается. Я подталкиваю Адама коленом, и тот приоткрывает глаз, полуулыбаясь.

– Секундочку. Ты меня немного перевозбудила, Холли.

– О, – говорю я. – Прости.

– Господи, не извиняйся, – он шлепает меня по бедру и встает, проходя через холодную комнату, как будто это его совсем не беспокоит.

Адам возвращается в рекордно короткие сроки и снова опускается на колени между моих ног. Я наблюдаю, как он надевает презерватив плавным движением, без промедления или колебаний.

– Ты в порядке?

– Да.

Он приподнимается на локтях и целует меня точно так же, как в первый раз час назад. Медленно, глубоко и многообещающе. Я приподнимаю бедра в намеке, но он просто смеется мне в губы.

Это просто так медленно.

Но когда Адам, наконец, наклоняется, чтобы принять нужную позу, мне приходится держаться за его плечи. Мы оба стонем от ощущения того, как он скользит внутрь. Член толстый у основания и это обжигает сладчайшей смесью удовольствия и боли.

– Черт, – бормочет он и начинает двигаться.

С каждым медленным толчком я вмещаю в себя все больше. Тело растягивается и раскрывается, пока полнота не распространяется по всему животу и не делает конечности тяжелыми. Адам целует меня, двигаясь. Его руки дрожат, и я не думаю, что это из-за веса тела.

Я обхватываю Адама ногами за талию и провожу ногтями по спине.

Кажется, это ослабляет тот поводок, на котором он себя держит. Его бедра врезаются в мои, глубоко и быстро, пока все, что я могу сделать, это держаться, дыхание становится прерывистым.

Адам стонет, кончая, склоняя голову мне на грудь. Я провожу рукой по его волосам и пытаюсь отдышаться. Судя по тяжелому дыханию, он делает то же самое.

– Мне тепло, – бормочу я.

Он усмехается.

– Спасибо Господи, по крайней мере, за это.

Я улыбаюсь, желая, чтобы он остался внутри навсегда. Но нет.

Он со стоном встает и направляется на кухню, и меня внезапно охватывает робость. Я накрываюсь одеялом. Огонь догорает до тлеющих углей.

Но Адам ушел только для того, чтобы выбросить презерватив. Он подбрасывает в огонь еще несколько поленьев и ложится рядом. Адам глубоко вздыхает и жестом показывает повернуться на бок, обвиваясь вокруг меня, обнимая рукой за талию. Я наблюдаю, как пламя костра возвращается к жизни, и восхищаюсь телом, плотно прижатым ко мне.

– Думаю, ты сломала меня, – шепчет он.

– Надеюсь, что нет. Я хочу это свидание.

– О, ты получишь его, – говорит он. – Я рад, что вернулся в Фэрхилл и снова встретил тебя, Холли Майклсон.

Я закрываю глаза и не думаю, что чувствовала себя когда-либо так комфортно, как сейчас.

– Я тоже, Адам Данбар.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Холли

Я просыпаюсь от резкого света. Без штор в гостиной так светло, что хочется прикрыть глаза, к тому же тут так холодно, и кончик носа замерзает над краем одеяла.

Матрас рядом со мной пуст. Адам, должно быть, недавно встал, поскольку я чувствовала его присутствие всю ночь. Лежать, прижавшись друг к другу, на матрасе было не особенно полезно для сна, но уютно и комфортно, и я ни капельки не возражала. Чувствовать, что он позади или рядом, что его рука обнимает меня, было самым успокаивающим ощущением, которое я испытывала за последние недели.

Что-то холодное и мокрое лижет щеку. Я смеюсь, отталкивая Уинстона. Темные собачьи глаза встречаются с моими под двумя кустистыми шнауцеровскими бровями.

– Доброе утро. Хорошо спалось?

Он запрыгивает на матрас и сворачивается клубочком там, где спал Адам. Уинстон победоносно вздыхает и закрывает глаза, это слишком мило, чтобы выразить словами. Я оставляю его в покое и ищу кофточку и нижнее белье. Затем заворачиваюсь в одеяло и отправляюсь на поиски Адама.

Я нахожу его на кухне. Волосы растрепаны, он в том же свитере, прижимает телефон к уху. Глаза Адама загораются, когда он замечает меня.

– Доброе утро.

– Доброе.

– Хорошо спалось?

Я киваю.

– Да. Мне было очень тепло.

– Мне тоже, – он смотрит вниз на мои голые ноги, и улыбка становится шире. – Я пытаюсь разобраться в ситуации, – говорит он и слегка машет телефоном.

– В ситуации?

– С отключением электричества. По крайней мере, снегоуборочные машины в пути. Сможешь добраться до дома уже к полудню.

– Родители! – я тянусь за телефоном, забытым на кухонном столе. Они оставили несколько сообщений. Я отвечаю, что все в порядке и чтобы они не волновались.

«Езжайте осторожно» – добавляю в сообщении, потому что одному Богу известно, сколько снега лежит на дорогах между Фэрхиллом и Лонкастером.

Адам находит в одном из шкафчиков кофейник и наполняет его водой.

– Хочешь кофе?

– Конечно. Но как мы будем его нагревать?

Он ухмыляется.

– Камин.

Тридцать минут спустя он смешивает растворимый кофе в кофейнике с очень большим количеством пепла. Я сижу, скрестив ноги, на матрасе перед камином и любуюсь зимней страной чудес за окнами. Задний двор покрыт одеялом из белейшей, свежайшей пудры. В этот день нужно пить горячее какао и играть в игры. Посмотреть рождественский фильм или украсить пряничный домик.

Адам садится рядом, и я кладу голову ему на плечо. Он замирает, рука ложится на мое голое колено.

– Спасибо за вчерашнее, – говорю я.

Его рука сжимается.

– Спасибо, что составила мне компанию.

– Елка, еда… виски. Все это. Думаю, это считается вторым свиданием, не так ли? Рождественская ярмарка была первым.

Он долго молчит, и сердце сжимается. Возможно, это было самонадеянно с моей стороны. Вчерашние разговоры о свиданиях, возможно, были вызваны просто избытком виски.

– Ладно, – бормочет Адам. – Я расцениваю это как комплимент, Холли.

– Спасибо?

Он запрокидывает мою голову и прижимается поцелуем к губам. Я остро осознаю, что ещё не принимала душ и не умылась, но ему, похоже, все равно. Адам слегка улыбается и снова смотрит в окно.

Я не могу разглядеть выражение его лица.

– Ты сожалеешь об этом? – спрашиваю я, чувствуя, как замирает сердце.

– Ты ведь не позволишь мне ничего скрыть, правда? – говорит он, и сердце почти останавливается. Но затем он обнимает меня. – Нет, я не жалею, правда. Просто чувствую, что воспользовался преимуществом.

– Ты этого не сделал, – говорю я, щеки горят. – Если уж на то пошло, я была настойчивой. Мне жаль.

Он смеется.

– Я был готов. Ты меня очень заводишь.

– Правда?

– Думал, это было очевидно прошлой ночью, – сухо говорит он. – Я хочу продолжать видеться. Позволишь пригласить тебя на ужин на этой неделе?

– Да.

– Ты же будешь иногда заходить? Чтобы посмотреть на елку? – он кивает в сторону величественного создания в углу. – Знаешь, я понятия не имею, как за ней ухаживать.

Я прикусываю губу, улыбаясь.

– Да, приду. Не могу позволить тебе разрушить дух Рождества.

– Вот и отлично, – он берет мою чашку и ставит ее на стол, подальше от матраса. Затем обхватывает ладонями мой подбородок и целует. Это медленный и многообещающий поцелуй, я чувствую, как одеяло спадает с плеч.

Он прижимается своим лбом к моему.

– Ты мне очень нравишься, Холли.

– Ты мне тоже нравишься, – шепчу я.

– У нас еще есть часы до того, как снова включат электричество.

– И на что ты намекаешь? – я провожу руками по его шее. – Как мы скоротаем время?

Он легонько толкает, и я падаю обратно на матрас, притягивая мужчину ближе. Его улыбка кривая.

– Понятия не имею. Как следует развлекать гостя?

– О, я не знаю, – говорю я. Я пихаю одеяло, и оно спадает с тела. Сегодня так много света. Все его идеальные мышцы будут на виду… и я. – Ты мог бы снова назвать меня хорошей девочкой.

Его глаза загораются.

– Тебе это понравилось, не так ли?

– Да. Не знаю почему, но да.

Он прижимается головой к моей шее, и я смотрю в потолок, глаза трепещут, закрываясь.

– Здесь так светло, – шепчу я.

Он делает паузу. Темные волосы падают со лба мне на лоб, щекоча кожу.

– Ты великолепна, Холли. Чертовски нереальна. Я мог бы пообещать, что не буду смотреть, но соврал бы.

– Ох, – говорю я. – Ну, тогда, думаю, ты можешь смотреть.

Он ухмыляется.

– Хорошая девочка.

* * *

Встречаться тайно со своим соседом, когда живешь дома с родителями, сложно. Еще сложнее, когда вышеупомянутый сосед – городская знаменитость и национальная икона, Фэрхилл наводнен рождественским туризмом, а по Мэйпл-Лейн каждую ночь проезжают десятки машин, чтобы полюбоваться рождественскими огнями.

Но последнее, чего я хочу, так это чтобы родители прижались носами к стеклу гостиной и смотрели, как я иду к дому Адама.

– Через два города, – бормочет Адам рядом со мной. Рука ощущается тёплой тяжестью на пояснице, когда он ведет меня через ресторан. – Никто не должен видеть нас здесь.

– Никто не должен видеть меня здесь, – поправляю я.

– Поверь, людей не так уж сильно волнует мир технологий. Меня почти никто не узнает.

– Уверена, что борода помогает, – говорю я. Мы занимаем места в задней части зала, за самым уединенным столиком, как и просил Адам для нашего свидания.

Он проводит рукой по подбородку.

– Это новое дополнение. Что думаешь?

– Мне нравится. В нем ты выглядишь очень… сурово.

– Сурово?

– Да. Мужественно, я полагаю. Такой же, как… Неважно.

– Что ты собиралась сказать?

– Это не важно.

– Нет, это кажется очень важным, – он опускает меню, которое я держу в руках, чтобы скрыть смущенное выражение лица. – Такой же как что?

– Волосы у тебя на груди, – бормочу я. – Мне они нравятся.

– Серьезно?

– Да. Не знаю почему, но такие маленькие различия между нами заводят.

Его улыбка становится шире.

– Расскажи мне больше.

Боже, помоги, но я хочу поделиться своими мыслями.

– Ну, например, когда ты кладешь руку мне на грудь, и она выглядит загорелой, а волосы на твоей руке темные? На фоне моей бледной кожи? Мне это нравится. Кроме того, я не могу поверить, что говорю это вслух, – я закрываю лицо меню. – Убей меня прямо сейчас.

Адам смеется. Это теплый звук, восхищающийся.

– Не прячься.

– Ты, наверное, пересматриваешь решение проводить со мной время. Думаешь: «Вау, она странная», и завтра поедешь обратно в Чикаго.

– Этого не случится, – говорит он. – Мне все ещё нужно присматривать за рождественской елкой.

– Верно. Ты не можешь отказаться от своих обязанностей, – я просматриваю меню и встречаюсь с его танцующими глазами.

– Мне нравится, когда ты рассказываешь, что тебя возбуждает, – говорит он. – На самом деле, очень сильно.

Его взгляд опускается на мои губы.

– Я бы ответил взаимностью, но боюсь, что могу отвлечься, если сделаю это. Я привез тебя сюда, чтобы поужинать, знаешь ли. Не уходить же, заказав напитки только ради того, чтобы целовать тебя до потери сознания в машине.

– Твоя машина достаточно большая, – говорю я. – Мы могли бы сделать больше, чем просто целоваться.

Адам стонет.

– Холли, я пытаюсь быть джентльменом.

– Я ценю это, но ты не обязан быть им.

– Да. Потому что такое чувство, что это могло бы… хорошо. Я хочу, чтобы у нас с тобой все было правильно. Это, – говорит он, предупреждающе поднимая палец в мою сторону, – не может быть просто рождественским перепихоном.

Я прикусываю нижнюю губу, тепло разливается по груди.

– Нет?

– Нет, черт возьми.

Я с улыбкой смотрю на меню, подыскивая нужные слова и не могу найти ни одного. Все происходит быстро, и это прекрасно, и теплое чувство в груди угрожает ударить в голову.

– Кстати, я хотела кое-что сказать. Я начала писать статью о Фэрхилл. Как мы и шутили.

Он откладывает меню.

– Да ладно? Расскажи.

Что я и делаю, заваливая его историей. Как все начиналось и к чему идет, и у кого я хочу взять интервью. Он задает вопросы и слушает, не сводя с меня темных глаз с неподдельным интересом. В ответ рассказывает о своей работе и о том, как многое в ней сильно отличается от того, что он делал вначале. Оказывается, у нас много общего.

Ни один из нас не находится в месте, которое мы любим.

За исключением, конечно, этого момента. Потому что нигде я не хотела бы оказаться сильнее, чем в грязной закусочной в северном Мичигане с Адамом Данбаром.

После ужина он отвозит нас домой и паркуется на подъездной дорожке к дому Данбаров.

– Как мы это сделаем?

Я натягиваю шапку ниже на уши и смотрю в зеркало заднего вида. Дом родителей освещен, как обычно, так по-рождественски и красиво, что это вызывает улыбку. И я ничего не вижу через окна гостиной. Они опустили жалюзи. У нас нет зрителей.

– Начинаем, – говорю я. – Беги, беги, беги!

Адам смеется и ведет нас по заснеженной земле к входной двери. Я туго натягиваю шарф на лицо как грабитель банка. Адам смотрит на меня и снова хихикает.

Мы заходим в дом. Там очень тепло, ничто не сравнится с прошлыми выходными, когда мы провели их вместе перед камином. Я не могу смотреть на этот чертов камин, не краснея.

Адам осторожно снимает слои, в которые я закуталась с головой.

– Как думаешь, твои родители были бы сильно против?

Я просовываю руки в шлевки его джинсов.

– Нет, вовсе нет. Они были бы в восторге. В этом-то и проблема.

– И почему?

– Папа дал бы тебе свое благословение на предложение.

Адам усмехается.

– Очень великодушно с его стороны.

– Они бы делали всевозможные намеки.

– Так хотят видеть тебя замужем?

Я пожимаю плечами.

– Возможно, не замужем, но определенно остепенившейся. Они вместе с девятнадцати лет и, естественно, думают, что все остальные, кто не выбирает тот же путь, поступают неправильно.

– Что ж, тогда мы вместе поступаем неправильно, – говорит Адам. Он берет меня за руку и тянет вглубь дома. Несмотря на отсутствие мебели и произведений искусства, это пространство больше не кажется грустным. Только не с освещенной рождественской елкой и ароматом имбирных пряников, все еще витающим в воздухе. Вчера я заставила его испечь печенье вместе со мной, во время обеденного перерыва, когда я якобы повела Уинстона на прогулку. Адам протестовал, но мне потребовалось всего лишь посыпать его мукой, чтобы тот сдался.

Мы поднимаемся наверх и подходим к открытой двери его спальни. Кровать посередине, как обычно, в беспорядке. Мы хорошо использовали ее после выпечки имбирных пряников.

– Куда ты меня ведешь? – говорю я с притворным страхом в голосе.

– Просто хочу кое-что показать.

– Здесь?

– Да. Ты сказала, что кое-что тебе понравилось раньше.

– Понравилось?

Он отпускает мою руку и начинает расстегивать свою рубашку.

– Что-то, что тебя возбудило.

Я смеюсь, наблюдая, как он медленно обнажает прядь темных волос на груди. Глуповатая сторона скрывается под холодной, спокойной внешностью, которую он демонстрирует миру. Это напоминает об Адаме, которого я знала – об Адаме, о котором начинаю заботиться.

– Вау, – говорю я. – Ты рекламируешь себя, не так ли?

Он разводит руками, улыбаясь.

– Да. Изнасилуй меня, Холли.

Как девушка может отказаться от такого предложения?

* * *

После этого я лежу в его объятиях. Кожа Адама теплая и упругая под блуждающими пальцами, свидетельство ежедневных тренировок. Я же занимаюсь йогой не каждый день, а скорее три раза в неделю.

Проводить вместе время и видеть, как он себя ведет, немного раздражает. Я вдохновлена и привлечена, но это напоминает, что не реализую свой потенциал. Мне это не совсем подходит.

Глаза Адама закрыты, а дыхание глубокое. Не спит, но близок к этому. Усталость после оргазма – это то, что я нахожу невероятно милым.

– Адам? – шепчу я.

– Мм?

Я провожу пальцами по его груди и волосам, которыми восхищалась ранее.

– Отец – причина, по которой ты ненавидишь Рождество?

Он не открывает глаза.

– Отличная тактика, Холли. Утоми мужчину оргазмами, прежде чем приставать к нему с личными вопросами.

– Спасибо. Довольно умно, не так ли?

– Ммм. Очень.

Я прижимаюсь поцелуем к его коже, и грудь Адама вздымается от глубокого вдоха.

– Да, – говорит он. – Это короткий ответ.

– Быть сыном мистера Кристмаса, должно быть, нелегко, – говорю я. – Не думаю, что люди в городе понимали это, когда так высоко его хвалили. Я имею в виду, до приезда копов.

– Это было не так, – он находит мою руку и поворачивает, поднимая над грудью. Мои ногти выкрашены в темно-красный цвет, чтобы соответствовать платью, которое планирую надеть. – Рождество никогда не было спокойным праздником. Скорее самым беспокойным временем года.

– Могу себе представить.

– Каждый год он хотел превзойти показатели продаж предыдущего года. Мама помогала ему, как ты знаешь. Большую часть лет мы не праздновали дома.

– Совсем нет?

Адам улыбается. Это самоирония.

– Мы снимались в «Рождественском утре», кажется, до тех пор, пока мне не исполнилось десять. Но после этого они решили, что я достаточно взрослый, чтобы не притворяться. Папа работал весь день.

– Он был интересным персонажем.

– Интересным, – бормочет Адам. – Он был нарциссом и мошенником, а мать превратила погруженность в себя в форму искусства. Они, вероятно, были худшими людьми друг для друга.

– Мне очень жаль. Не похоже, чтобы в этом доме было хорошо расти.

Он пожимает плечами.

– По крайней мере, было много времени и свободы делать то, что я хотел. Не так уж плохо. Но Рождество? Определенно плохо.

– Я понимаю, почему ты думаешь, что все дело в коммерциализации.

– Больше, лучше, ярче, – бормочет Адам. Это один из старых лозунгов Данбара. – Что за праздничный сезон без гигантского чучела Санты, верно? Без снежных шаров, гирлянд и десяти различных видов оберточной бумаги? Люди влезают в долги, просто чтобы оправдать ожидания. Компании выпускают праздничные фильмы с участием вышедших на пенсию актеров из списка «С». Черт возьми, начиная с ноября, можно наклеить леденец на любой продукт и продавать его с двадцатипроцентной наценкой. Это смешно.

Его голос становится громче, а искренность проскакивает в каждом слове.

– Ты прав, – осторожно говорю я. – Но причина также в том, что он уехал на Рождество, я права?

Три долгих вдоха, на протяжении которых никто из нас не произносит ни слова. Но потом он вздыхает.

– Да, это так. Собственно говоря, в канун Рождества.

– Просто встал и ушел? – в то время я была молода, но не настолько, чтобы подслушивать все разговоры и не понимать, что происходит. Фэрхилл был полон домыслов, и в городе не находилось места, куда можно было бы пойти, чтобы спрятаться от этого. Мэйпл-Лейн повидала больше, чем положено прохожим.

Я помню, как люди приходили к ним домой, требовали объяснений от Ричарда Данбара и вместо этого встречали его бледную жену и сына с каменным лицом.

– Я находился дома во время каникул. Не уверен, помнишь ли ты это, – говорит Адам. – Он ушел прямо перед тем, как появилась полиция.

– Отличное время.

– Пожалуй, даже слишком. Остальное ты знаешь, – его рука длинными движениями проводит по моим волосам, приглаживая. «Данбары» закрылся неделю спустя. Все оставшиеся запасы были проданы в январе, в низкий сезон. Они получили гроши за то, что могли бы продать гораздо дороже десять месяцев спустя. Этого было недостаточно, чтобы покрыть долги. Даже близко.

– Он растратил все, верно?

– Да, перевел на личные счета. Даже не заплатил вовремя своим подрядчикам. Он рассчитывал на более крупные контракты, больше продаж. Ему всегда нужен был следующий сезон, чтобы скрыть растраты, но в конечном итоге финансовая пирамида рухнула.

– Не могу поверить, что он мог вот так оставить тебя и твою мать. Даже сейчас продолжает держаться далеко от вас.

– Его арестуют, если подумает вернуться.

– Да, но тогда он был бы здесь. С тобой.

– В тюрьме, – мягко говорит Адам.

– Да, но все же. Здесь. Ты мог бы навещать его.

– Он сделал свой выбор. Ушел из моей жизни. Кроме того, раньше он тоже был не очень хорошим отцом.

Я приподнимаюсь на локте и встречаюсь взглядом с темными глазами Адама. Его волосы красиво растрепаны, ниспадая по лбу.

– Он переехал куда-то в теплое место, верно? В страну Центральной Америки, где нет договора об экстрадиции?

– Думаю, да. Он связался со мной только один раз и не сказал, где был. Прислал фотографию пляжа.

– Как заботливо, – говорю я.

Адам фыркает.

– Очень.

– Это заставляет чувствовать себя лучше. Представь, человек, который потратил жизнь на создание рождественского бизнеса, теперь находится в месте, где никогда, никогда не будет снега.

На его лице появляется улыбка. Адам притягивает меня к себе. Кожа к восхитительной коже.

– Отличный момент.

– Да ну, правда? – говорю я. – Помнишь, когда видел его в последний раз?

– Да. Он садился в машину, когда я возвращался домой от друга. В багажнике был чемодан.

– Он признался тебе во всем? О том, что сделал?

– Просто сказал, что принял несколько нестандартных бухгалтерских решений и ему нужно залечь на дно на некоторое время. Возможно, это было преуменьшением века.

– Совсем чуть-чуть, – говорю я.

Он целует меня долго и восхитительно, прежде чем откинуться на подушку.

– Расскажешь, почему тебе это так нравится?

– Рождество?

– Да. Объясни.

Я снова прижимаюсь к его груди.

– Это трудно выразить словами. Все причины, которые ты назвал, являются весомыми аргументами против. Но мне нравится ощущение, которое дарит Рождество. Теплые, неясные чувства. Это как раз в году, когда получаешь пропуск. Тебе не нужно думать ни о чем сложном. Нет работы, нет проблем. Можешь пренебречь стиркой и счетами. В течение нескольких дней – оставаться дома, пить горячий шоколад и носить пижаму весь день напролет. Разрешено смотреть фильмы, которые не заставляют думать, они просто поднимают настроение. Это время года, которое просто позволяет отдохнуть.

Адам издает низкий грудной звук. На лице все еще скептицизм, но он слушает. Я снова приподнимаюсь на локте.

– Рождество – это обещание, понимаешь? Обещание, что у тебя будет время снова встретиться со своими друзьями, провести время с семьей в месте, где твои недостатки не имеют значения. Все украшения и подарки – это показуха. Они помогают усилить обещание, но не выполняют его. Есть ли в этом смысл? Имбирные пряники вкусные, но это не Рождество. Я люблю рождественские елки, гоголь-моголь и индейку, но это не в моем духе и Рождества тоже. Это традиция, комфорт и расслабление.

– Отдохнуть перед новым годом?

– Да. Еда, украшения – все это помогает настроиться на нужный лад. У тебя стресс, но потом чувствуешь запах имбирных пряников, выпекающихся в духовке, и думаешь про себя: «По крайней мере, это Рождество».

– По крайней мере, это Рождество, – бормочет он.

– Да. Знаешь, мы с Эваном больше не живем с родителями. Конечно, так же не живем вместе. И работа не всегда хороша. Год может быть трудным. Но ты знаешь, что всегда можешь положиться на рождественские традиции, те, которые вы создали сами или вместе с семьей и друзьями. Они никогда не изменятся. Поэтому, когда жизнь меняется, и все кажется ненадежным… ты приходишь домой, и играет та же песня, которую слышал всю жизнь, и на какое-то время все в мире кажется правильным.

– Рождество – это утешение для тебя, – говорит он.

– Именно. По крайней мере, так было раньше.

– Раньше?

Я смотрю на его кадык.

«Адамово яблоко», – думаю я, и это вызывает улыбку. Я провожу по нему пальцем, и он вздыхает.

– Пытаешься отвлечь меня от вопроса?

– А что, работает?

– Абсолютно нет.

– Все изменилось, вот и все, – вздыхаю я. – Не хочу, чтобы это прозвучало так, словно я ною.

– После того, как я только что хныкал из-за отца? Это новость десятилетней давности. Думаю, говорить о том, что тебя беспокоит, позволено.

– Ты не хныкал, – говорю я. Стыдно в этом признаваться, поэтому я обращаюсь к груди Адама, а не к нему. – Фэрхилл раньше был моим убежищем. Я всегда могла убежать в прошлое, когда в жизни что-то шло не так. С работой или с бывшим. Но все изменилось.

– Например, что?

– Эван нашел любовь всей своей жизни. Он женится на ней, и больше не будет моим, – качаю головой. – Боже, я понимаю, как это прозвучало. Я не это имела в виду. Просто… мы были так близки за последние десять лет. Ближе, чем когда-либо. Но он больше не тот человек, когда она рядом. Эван принадлежит ей в первую очередь, а семья теперь на втором месте.

– Но она милая.

– О, Сара лучшая. Действительно. Но сейчас она идеально подходит Эвану, понимаешь? Не Эвану из прошлого. И поэтому он не может быть Эваном из прошлого рядом с ней, – вздыхаю, переворачиваясь на спину. – И потом, у ее аллергия на сосну.

– Верно. Что за сучка.

Я толкаю Адама коленом, и он смеется.

– Просто шучу. Что еще?

– Ну, Уинстон умирает. Не в этот самый момент, я имею в виду. Но смерть приближается, он стареет, и я понятия не имею, как справлюсь, когда он уйдет.

Адам издает глубокий горловой звук. Мысль об Уинстоне заставляет голос дрожать.

– Знаю, я говорила, что чувствую себя застрявшей на работе, но правда в том, что я ее ненавижу.

– Охх…

– Мой босс – мудак, который не уважает выходные. Коллеги из кожи вон лезут, чтобы получить повышение, и не любят помогать друг другу, потому что видят в каждом конкурента.

В его голосе звучит улыбка.

– Тебе бы не понравилась такая обстановка.

– Ага. Я действительно, действительно, действительно ненавижу это. Раньше я любила писать, а теперь мне невыносимо писать еще одну статью о неудачных инъекциях ботокса.