Текст книги "Намеренное зло(СИ)"

Автор книги: Ольга Смирнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

В довершение всего, заклинание, дававшее защиту от волшебного проникновения, приходилось раз в неделю обновлять – за деньги. Кроме того, оно было наложено коряво, отчего Леру легонько било током каждый раз, как она открывала дверцу сейфа. Поэтому после месяца мучений она вызвала волшебника, чтобы он заклинание снял. Волшебник выполнил все, как было приказано, а сверх того сейф снял еще и с гарантии – потому как "целостность нарушена". На вопрос Леры целостность чего была нарушена, пояснений он не дал, зато посоветовал номер продавцов сейфа забыть. Девушка послушно забыла – после того, как позвонила им и высказала все, что думает по поводу "уникальной новинки" и ее создателей. Новое заклинание пришлось устанавливать за отдельную плату и у других мастеров.

...Карту Лера разворачивала как обычно – неторопливо, с трепетом, волнением и смутной надеждой на лучшее. Аккуратно расправила уголки, разгладила бумагу. Что она собиралась делать? Для этого необходимо пояснить, что за карту она достала. Непосвященный, взглянув на разрисованную серыми линиями дорог и точками городов бумагу, не нашел бы в ней ничего примечательного. Карта показывала ту местность, где находилась в данный момент, в радиусе нескольких сотен километров; вполне безобидно с первого взгляда. Ан нет. Если знать пароль, можно было значительно повысить свои волшебные возможности, потому что карта показывала степень концентрации волшебной энергии на запрошенной местности. А учитывая, что волшебство довольно статично, можно было с большой долей уверенности давать краткосрочные прогнозы – на четыре-пять часов вперед.

Это всё теория, а на практике выходило следующее. Надо волшебнику ритуал провести или заклинание сотворить, а силенок не хватает. Он пишет Лере письмо с просьбой указать, где в такое-то время сгущение волшебства будет наибольшим. Или визит вежливости наносит с тем же намерением, что, правда, случалось очень редко. Получив ответ, он вооружается амулетами и идет творить. Все проще, чем к богам взывать и кровь невинных проливать.

Оплата за подобные подсказки была более чем умеренной – все-таки Лера действовала на свой страх и риск, налоговые отчеты не заполняла и доходы не декларировала. Карта досталась ей в наследство от родителей, которые в настоящее время обитали в деревне и были этим очень довольны. В город навестить любимую дочь выбирались редко, им и без того дел хватало – они полностью посвятили себя сельскохозяйственным проблемам. Боролись за урожай и качество сельхозпродукции в масштабах деревни. Пытались создать наиболее эффективное и безвредное удобрение, ускорить рост, улучшить вкус и увеличить размер плодов. А наслушавшись соседей, в последнее время еще и за экологию ратовали. В общем, им было чем заняться.

Надо отметить, что лерины родители всегда были больше заинтересованы в том, чтобы их жизнь была словно поверхность пруда – тихой и гладкой, чем в воспитании единственной дочери. Нет, они не были плохими. Они просто были, и больше про них ничего сказать нельзя. В своем эгоизме они совершенно не выделялись среди большинства других волшебников. Лере и в голову не приходило, что отношения с родителями могут сложиться как-то иначе, быть более доверительными, теплыми, душевными. Лера звонила родителям исправно раз в месяц, докладывала о положении дел, справлялась об их успехах на поприще садоводства, прощалась и клала трубку, ровно ничего из разговора не запомнив. И была уверена, что родители не запомнили ее слов тоже. Никто по этому поводу не сокрушался.

Родители, волшебники менее чем среднего уровня, переехали в деревню не так давно, лет десять назад. Как только дочь школу закончила, так они квартиру ей оставили в единоличное пользование и отправились подальше от города выращивать овощи и ягоды. Хотя по старой привычке, как уже упоминалось, они не столько выращивали, сколько экспериментировали над ни в чем неповинными растениями и корнеплодами, впрочем, как и большинство соседей.

Немного освоившись в самостоятельной жизни и определившись с основным видом деятельности, Лера, не без помощи одноклассника (того самого Игната, кстати), продала квартиру в центре города и купила крохотный домик на окраине. Не любила волшебница центральные улицы, толчею и суету, хотя ее родной городок назвать большим и шумным можно было с большой натяжкой. Застройка была почти везде одно-двухэтажной, довольно старой, улочки узкими, к большому потоку транспортных средств не приспособленными, и всё же цивилизация в виде припаркованных на тротуарах машин и торчащих как грибы на каждом шагу торговых центров добралась и сюда...

За городом Лере дышалось куда легче. Она бы с удовольствием жила с родителями, или по соседству, если бы могла прокормить себя сама. Увы, зарабатывать на жизнь в деревне не представлялось возможным, и Лера тянула лямку в городе...

Приготовив карту к использованию, волшебница воровато оглянулась по сторонам – не подсматривает ли кто – и тихо пропела:

– Во саду ли, в огороде, тебя закопаю,

Если ты мне не покажешь то, чего не знаю.

Как и все старинные волшебные вещи, карта была с норовом. В открытую она с хозяйкой не пререкалась, но могла очень долго думать, прежде чем показать требуемое. Или вообще сделать вид, что не слышит. Поэтому вместо полноценного пароля, которым пользовались ее родители, Лера применяла незавуалированные угрозы. Не уважала ее карта, не уважала. Впрочем, Лера на это не обижалась, не сердилась, а искала компромисс. Увы, поиски были трудными и результатов пока не давали.

Услышав Леру, карта злобно мигнула синим и попыталась самовольно свернуться в трубочку и уползти обратно в сейф, но хозяйка оказалась проворнее. Пришлёпнув карту руками так, что той оставалось лишь бессильно трепыхаться, она пропела угрожающе:

– На костре сожгу тебя я, коли не уступишь,

Пепел по ветру развею, ни один волшебник обратно не склеит.

Может, быть немного не в рифму и не в такт получилось, зато замечательным образом подействовало. Карта перестала артачиться и послушно продемонстрировала запрошенное.

Лера внимательно изучила показанное. Оказалось, что больше всего волшебства сегодня вечером сконцентрируется в центре города. Печально – особо не разгуляешься; алтарь, опять же, не поставишь и костров ритуальных не пожжешь. Но тут уж не ее вина. Быстро написав ответ, добавив, как обычно в конце, пару строк про то, что прогноз не долгосрочный и ответственности за его правдивость она не несет, Лера запечатала конверт, и, как было запрошено, оставила в почтовом ящике для ответов, который располагался рядом с входной дверью. Подобным образом она ответила еще на два запроса, усмехаясь про себя – забавно будет, если все трое встретятся в одном месте в одно время.

Конечно, Лера использовала карту и для своих нужд, и тогда волшебство творилось куда легче. Но чаще расстояние между тем местом, что указывала карта, и местом, указанным в очередном "погодном" заказе, ловко компенсировало все ухищрения волшебницы. Все дело в том, что чем ближе Лера находилась к месту, где ее заклинанию предстояло подействовать, тем сильнее, четче, лучше это заклинание срабатывало. И наоборот.

Где-то в глубине дома зазвонил телефон. "Нашелся, зараза! – обрадовалась Лера. – Ну, держись, наглая штуковина!" И, не забыв прихватить карту, побежала на звук. Выудив телефон из-под раковины в ванной комнате, Лера некоторое время таращилась в пространство, пытаясь понять, как он мог туда угодить, затем вспомнила, что ей звонят, и ответила.

– Деточка моя, с днем рождения! – пропела ее мама, Евгения Павловна. – С днем рождения тебя! От папы привет и пожелания всяческого здоровья и волшебного долголетия! Мы тебе от всей души желанием счастья и ждем-не дождемся, когда ты в жизни устроишься! И жених-то есть, да весь из себя, а ты все физиономии корчишь...

Да, утро вышло настолько непримечательным, что Лера забыла про день рождения. Даже не вспомнила, не екнуло нигде радостно – хотя что может быть радостного в том, что ей замуж скоро выходить? Да еще не по любви, а по... точнее, из жизненной необходимости. Лера с досадой вздохнула. Устроенность маме подавай! Да про жениха еще вспомнила – лучше бы молчала, во имя Матери-Паучихи! Фонтан внутреннего возмущения пришлось заткнуть; Лера вслух сказала доброжелательно и как могла благодарно:

– И тебе привет, мам. Папе тоже. Спасибо большое за поздравление.

Лера еще минут пять выслушивала мамины намеки на свадьбу, плавно переходящие в посулы и угрозы, сетования на недостаточно оперативную доставку реактивов из города в деревню даже при стопроцентной предоплате, а потом, вежливо поблагодарив за все, повесила трубку. Двадцать пятый – если мамуля ничего не перепутала с датами – день рождения ознаменовал собой очередную веху в ее непутевой жизни, и нет никакой гарантии, что она, Элеонора, протянет до дня рождения двадцать шестого. Что же касается Евгении Павловны, то можно было лишь удивляться пылу, с которым она пристраивала дочь замуж, да только в этой истории, тянущейся уже – страшно подумать! – десять лет, все было неправильно. Все было странно, через голову и не как обычно.

Аккуратно положив телефон на полочку под зеркалом над раковиной, хотя очень сильно хотелось швырнуть его в стену, Лера задумалась. Надежда в ней боролась с предчувствием беды. "Может, он забыл? – спрашивала она у самой себя. – Бывает же такое. Возраст, память, маразмы старческие... Или надобность отпала, а меня никто не преследует, потому что... ну почему-нибудь. Не важно. Или уже свадебное платье готовить? Или еще рано панику наводить? Может, обойдется? Может, само собой решится?"

***

В здании школы волшебников было тихо и спокойно. Лето, пора каникул, и ни один ученик в здравом уме здесь до начала учебного года не появится. Большинство учителей следовали этому благому примеру, и потому в длинных коридорах летними знойными деньками было пусто и гулко. И божественно прохладно. Матвей сидел на своем рабочем месте – в школьной библиотеке – и вот уже который день подряд оценивал состояние учебников. Какие еще поживут, а какие латать придется. Пытливые детские умы вкупе с неуемной фантазией быстро приводили в негодность имеющиеся в библиотеке книги. Не было в жизни Матвея большей загадки, чем то, как можно умудриться нарисовать чернилами усы маститому ученому, портрет которого напечатан на страницах одной из книг, когда она, эта книга, от подобных происшествий заговорена? И ведь далеко не единичный случай!

Вот и просматривал Матвей вручную горы учебников. Дело нудное, пыльное, никаким особым смыслом не отличающееся и более подходящее старичку какому, что отжил свое, а не молодому, в расцвете сил и умений волшебнику. Разумеется, можно, да и нужно было бы воспользоваться заклинанием и резко сократить часы работы и количество приложенных усилий, но... на дворе, как уже упоминалось ранее, стояло лето, и спешить было решительно некуда. Это раз.

Бездарно и бесполезно протирать штаны на стуле не хотелось совершенно. Все остальное было мало-мальски переделано, а маяться без работы – увольте. Это два. И потом, волшебник Матвей не то чтобы свое волшебство не любил, но несколько его опасался. Ведь сотворить заклинание – это не стакан воды выпить. Это надо слова знать, уметь их с правильной интонацией произносить, а иначе велика вероятность таких дел наворотить, что потом ни один Высший не исправит. Мама с детства приучила Матвея к осторожности, которая незаметно трансформировалась в боязнь всего на свете. И в последнее время Матвей практически перестал обращаться к собственному волшебству, резонно предполагая, что не стоит лишний раз рисковать.

Коллега по работе, Елена Александровна (даже в мыслях Матвей не позволял себе опускать её громоздкое отчество) была единственной, с кем Матвей сохранял некое подобие дружеских отношений. Но она ушла в отпуск еще месяц назад, сразу, как закончился учебный год. Это три.

Вот потому-то и перелистывал он неспешно страницы, пробегал глазами тексты, проглядывал картинки в поисках дефектов, которые нужно будет устранить. Была уже половина пятого вечера. Пора бы домой собираться, но этого ему хотелось не больше, чем маяться бездельем.

"Мама должна прийти через полчаса, – подумал Матвей машинально, бросив взгляд на часы. И вдруг застыл. – Не помню, помыл ли я посуду перед уходом. Помыл? Или не помыл? Если не помыл, она расстроится". Чистота – на кухне, в спальне, в доме вообще, в ухоженном садике – была пунктиком (маленьким, не признаваемым, но тщательно культивируемым) его матери, и как следствие, его самого. И если для какой-нибудь другой, не такой замечательной матери грязная тарелка, в спешке оставленная в раковине с утра, символизировала грязную тарелку и ничего больше, то для его матери это означало совершеннейшее пренебрежение ее усилиями по превращению Матвея в выдающегося волшебника, идеального сына и примерного гражданина.

Последнее соображение заставило Матвея отложить учебники. Хорошенько прочихавшись, волшебник вытер нос огромным сине-белым платком, который после затолкал в карман рубашки, и засобираться в путь. Благо до дома было недалеко и за оставшиеся до прихода матери двадцать минут можно было еще и пропылесосить успеть, и пыль протереть.

Застегнув на все пуговицы пиджак, он ринулся на выход. В дверях библиотеки ему не повезло натолкнуться на уборщицу.

– Уже уходите? – прокаркала она.

Дверь Матвей открыл широким жестом и дёрнулся наружу, слишком поздно заметив женщину, и заметался вправо-влево, пытаясь то ли обойти неожиданное препятствие, то ли галантно дорогу этому препятствию уступить. Уборщица стояла на одном месте и пристально – слишком пристально, как показалось Матвею – наблюдала за его хаотичными телодвижениями. Тогда Матвей окончательно растерялся и замер. Женщина хмыкнула, отступила в сторону, освобождая волшебнику путь, и повторила: – Уходите, говорю?

– Да, да. До свидания. – Опустив глаза, Матвей шмыгнул мимо и был таков.

– Давно пора, – пробурчала она ему вслед. – Все по домам разбрелись, один этот все кукует, полы вымыть невозможно. А коли при нем – так опять натопчет, перемывай потом.

Но Матвей старческого брюзжания уже не слышал, занятый мыслями о том, что надо еще хлеба по дороге купить, а это крюк делать до магазина. И без хлеба прийти нельзя – мать расстроится. Но немытая – гипотетически – посуда! Как быть? Как успеть? А если в магазине очередь? Эдак он протолкается все полчаса, пока народ рассосется.

Матвей стремительно шел по улице, крепко сжимая в руках потрепанный портфель, и размышлял, как быть, а в голове его, словно аккомпанируя этим метаниям, назойливой мухой крутились строчки из услышанной когда-то и, казалось бы, давным-давно забытой песни. Это были даже не точные слова, а отрывочные воспоминания; что-то о взаимосвязи чувства вины и сумасшествия; автор песни утверждал, что если появилось первое, то следом придет и второе. Никогда волшебник музыкой не увлекался, а уж песнями в особенности, потому как даже тихо звучащие, они раздражали до безумия, не давая сосредоточиться. Проще говоря, он мог либо слушать музыку, либо заниматься каким-нибудь делом – сочетать не выходило. Но то ли что-то мельком увиденное натолкнуло, то ли услышал нечто похожее по дороге, и прилипли эти слова к нему как банный лист... Вслед песне Матвей с несвойственным ему сарказмом сделал вывод, что если ей, этой песне, верить, то он сошел с ума, едва появившись на свет, а вся дальнейшая жизнь – извилистый путь в психиатрическую клинику.

В итоге Матвей забежал-таки в магазин, и ему очень повезло – очереди не было. Купив булки с отрубями, он почти бегом направился домой. Увы, физически он был не слишком вынослив, поэтому незапланированная десятиминутная пробежка привела к тому, что у дверей он затормозил, тяжело дыша, едва не падая от усталости. Потыкал ключом, с первого раза в замочную скважину не попал, поскрежетал замком и ввалился в прихожую.

– Мам! Я дома! – крикнул он на всякий случай, озираясь по сторонам. – Мам!

В доме стояла оглушительная тишина. Никого. Отлично. Матвей быстро скинул ботинки, аккуратно прислонил портфель к стене и резвой рысью направился на кухню, проверять свои подозрения. Заглянув в раковину, он не смог сдержать облегченного вздоха – пусто. Значит, все-таки вымыл, только забыл об этом к концу дня.

Вообще, Матвей на память не жаловался – рановато еще, но в последнее время стал замечать, что некоторые его действия словно по своей воле выпадают из головы, и нет никакой возможности вспомнить достоверно – было или не было. Но пока это приносило лишь моральное неудобство, волшебник почитал за лучшее провалы в памяти игнорировать.

Помыв руки – хотя это простое действие в исполнении Матвея больше походило на лихорадочное сдирание кожи с ладоней – он поднялся наверх, в свою комнату, проверил, ничего ли не изменилось со времени его отбытия на работу, и снова спустился вниз, в кухню, разбирать "покупки". Положив булки в хлебницу, Матвей стал думать, чем бы ему заняться до прихода матери. Он посмотрел на часы и понял, что в лучшем случае успеет вскипятить чайник, прежде чем хлопнет входная дверь.

Он не угадал. Дверь хлопнула, стоило волшебнику оторвать взгляд от часов. Громко хлопнула, требовательно, заявляя о себе во всеуслышание. Матвей громкие звуки не любил с детства, они внушали ему не ужас, но необъяснимую тревогу, а в последнее время дверь хлопала особенно громко, злонамеренно громко, и Матвею хотелось заткнуть уши.

– Я дома! – крикнула мать. – Матвей! Я дома.

– Я слышу, мама. Я на кухне.

– Да? И что ты там делаешь?

– Хлеб клал. Я твои булочки купил.

– Какой замечательный у меня сын, – добрым голосом пропела мать, появляясь в дверях кухни. – Сегодняшние?

Это была невысокая, полноватая женщина шестидесяти с небольшим лет. Звали ее Алевтина Григорьевна. Всегда подтянутая, накрашенная, причесанная, она словно бросала вызов миру растреп и нерях, у которых вечно времени не находилось на то, чтобы элементарно волосы в хвост собрать или носки со шнурками погладить. И оправдания из нерях сыпались, как из рога изобилия: то дети, то работа, то дела домашние.

У матери Матвея таких проблем просто не существовало. Она жила в строгом соответствии с установленным ею же раз и навсегда расписанием и отклониться от него ее не смогла бы заставить даже собственная смерть. Все остальное могло катиться в пропасть.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарил Матвей. – Сегодняшние.

– Ты дату посмотрел или как обычно на слово продавщице поверил?

– Посмотрел, конечно. Как ты учила, – отчитался Матвей и спросил: – Как прошел день?

Мать утомленно прикрыла глаза, буквально на секунду, но этого оказалось достаточно, чтобы сын предположил:

– Устала? Сильно? Давай я тебе чаю сделаю, хочешь?

– Разумеется, хочу. Только заварки много не клади, и сахара – одну ложку. И чайник обязательно доведи до кипения. А я пойду переоденусь. Да... – обернулась она уже в дверях. – И тебе советую.

Матвей поставил чайник на плиту и во второй раз за вечер порысил в свою комнату. Там он быстро переоделся в домашнее – мягкие хлопчатобумажные штаны и майку, ноги сунул в старческие тапки (клетчатый верх и стертая практически до дыр подошва) и поспешил обратно на кухню, где уже начинал шуметь чайник. Спускаясь, волшебник машинально посчитал ступени и порадовался, что их количество с утра не изменилось.

...Матвей въедливо, тщательно пристраивал любимую мамину чашку на стол, когда его накрыло ощущение постороннего внимания к своей персоне – внимания оценивающего, тревожащего. Он напрягся, застыл в ожидании непонятно чего, но ничего не происходило. И только чужой взгляд продолжал сверлить затылок. Он был такой настойчивый, этот взгляд, такой пронзительный, что казалось, видит насквозь и волшебника, и его немудрящие мысли, и его потаённые страхи и страстишки. Матвей нервно повертел головой по сторонам, но никого в кухне не обнаружил. Потер ладонью то место, куда, по его ощущениям, безотрывно смотрел неизвестный, и пошевелил губами.

Ему стало неуютно, плохо. Захотелось закрыть голову руками и убежать, скорчиться в темном углу, где его не найдут. А взгляд не отставал, он давил, и сверлил, и вбуравливался. Матвей попытался не обращать внимания, но не вышло.

– Это мне всего лишь кажется, – пробормотал он себе под нос, потирая вспотевшие ладони. – Это всего лишь мое воображение. Я устал и, как следствие, чудятся мне всякие ужасы.

И вдруг ему показалось, что кто-то хмыкнул. То ли издевательски, то ли по-доброму. Матвей сильно вздрогнул и посмотрел в ту сторону, откуда предположительно донесся смешок. Никого. На всякий случай он посмотрел и в другую сторону, с тем же результатом, то есть без него. Затем окончательно осмелел и оглядел кухню целиком. Никого.

– Показалось, – внушительно сказал Матвей сам себе. – Мне всего лишь показалось.

Он вообще был трусом, этот тридцатилетний волшебник. Обычным, рядовым трусом, но при этом волшебником. "Как будто среди волшебников не может быть трусов! – успокаивал он себя. – Невелика беда. Подумаешь – трус".

И возражал – в мысленных беседах, которые частенько вел сам с собой. И вовсе не потому, что поговорить было не с кем, а потому что открыто выражать свои мысли был не приучен. Мать не раз клеймила их, эти его мысли, как малопригодные для воплощения в жизнь, оторванные от реальности и инфантильные, и Матвей привык считать их такими же.

"Тебе тридцать лет, а ты боишься! Всего. Это никуда не годится, Матвей".

"Я боюсь, да, но кто сказал, что это плохо? Неужели мне не может быть страшно вообще?"

"Ты – мужчина. Ты не имеешь права бояться. Ты – надежда и опора своей матери. Как она сможет на тебя рассчитывать, если ты... размазня, слюнтяй?"

"Я не размазня! Я осторожный! Ведь храбрые существа – они тоже испытывают страх, но делают дело вопреки ему. Вопреки неизвестности и неопределенности будущего! Это закон природы. Если бы мы не ведали страха, не выжили бы..."

"Не смей перечить!" – и от того, что в возражениях были слышны мамины интонации, Матвей начинал бояться еще больше. Бояться и чувствовать себя ничтожным, кругом виноватым. Когда другие смело пробовали свои силы в институте, он стоял в сторонке, наблюдая. Его постоянно преследовал страх провала и последующего всеобщего осуждения, или, что куда хуже, осмеяния. И оттого, наверное, все всегда валилось из рук уже заранее.

"Я стараюсь, я, правда, стараюсь!"

"Плохо стараешься, Матвей! Ты должен быть первым и лучшим. Уникальным. Ты должен доказать, что достоин называться сыном своей матери. Ты должен оправдать ее ожидания. Только так ты сможешь отблагодарить ее за потраченные на тебя усилия".

"Обязательно, я... обязательно!"

Такие беседы обычно приводили к тому, что Матвей увязал в них, как в болоте, и, пытаясь вылезти, делал только хуже. Ему представлялось, что он ни на что ни годен, что его существование бессмысленно настолько, насколько это вообще возможно; осознание, что изменить ситуацию ему не по силам, отравляло жизнь. Доходило до того, что ему начинало казаться, что окружающие смотрят на него с отвращением, потому что знают, что он – слабак. Что его не любят, презирают – втихомолку, даже люди, и лишь делают вид, что все нормально, улыбаются картонными улыбками, отделываются пустыми фразами.

Матвей схватился за голову, которая вдруг разболелась так сильно, что казалось, глаза из орбит вылезут. В ушах стоял тонкий, противный звон, и от общего разлада бытия хотелось выброситься в окно или схватиться за нож.

– Матвей!

Волшебник моментально отнял руки от головы и выпрямился.

– Да, мама?

Алевтина Григорьевна, затянутая в длинное домашнее платье, стояла в дверях и смотрела на сына. Строго, но без осуждения, хотя Матвей прекрасно понимал, что это еще ничего не значит. И оказался прав.

– Чайник выключи, будь так добр.

Матвей перевел взгляд на плиту и только сейчас осознал, что звон в ушах – это совсем не звон, а свист чайника, который закипел.

– Я, конечно, понимаю, что ты устал тоже. Хотя от чего можно устать, перебирая бумажки в вашей богадельне, ума не приложу, да ладно. Примем как данность. Но двадцать минут делать чай – это уже слишком! И о чем таком можно мечтать, чтобы чайник не услышать, я тебя спрашиваю, Матвей? Что за глупые театральные жесты? У тебя голова болит? Выпей таблетки. Ты знаешь, где они лежат.

– Мам, я задумался, вот и все, – оправдание прозвучало нелепо, Матвей выглядел жалко, и это понимал. Но – как и всегда – ничего не мог с этим поделать. – Чай уже почти готов.

От внутреннего расстройства разом сместились все акценты. Вызывавший ужас взгляд вообще перестал существовать, головная боль прошла, как не было, и все помыслы Матвея были заняты одним – сколько ложек сахара класть в чай? Столько лет они с матерью живут, и каждый раз она пьет чай по-новому. То приторный, аж зубы сводит, то вообще без сахара, то чернее ночи, то едва окрашенный, и ведь говорила же она... так сколько? И как бы узнать, чтобы она не обиделась на невнимание с его стороны?

– Ох, боги, и за что мне такое наказание! – не выдержала Алевтина Григорьевна, и, выхватив у замешкавшегося сына ложку, сделала все сама. – Нет, это у тебя от отца, от отца! Другого варианта быть не может. Ничего попросить нельзя, все витает мыслями непонятно где. Толком ничего не добиться. Откуда такая нерешительность? Я столько сил в тебя вложила! Я ночей не спала, я душу перетряхнула себе! А ты... тебе надо с Алекса пример брать, вот кто волшебник настоящий! Эталон!

Матвей слушал ее, стискивая кулаки, и ему вдруг показалось, что мать над ним издевается. Ну не может же он в самом деле быть настолько бестолковым? Или может? И ведь она не со зла, она его любит, да? Ведь матери не могут своих детей не любить, иначе какие они матери? Уж совершенно несправедливо со стороны богов будет давать таким женщинам – бесчувственным, жестким – возможность заводить детей. А раз родила ребенка – значит, должна любить. А то, что критикует постоянно – заботится, лучшего желает, вот и направляет по верному пути. Ей же виднее.

– Достань из холодильника помидоры, помой и порежь. Только кубиками, как я учила. Потом возьми миску, которая поглубже, и туда их выложи. А я пока ужин готовить буду.

Матвей терпеть не мог резать помидоры, потому что не умел точить ножи. Вследствие этого ножи резали плохо, и помидоры вечно расползались, утекали, ломались и мялись, сок брызгал в разные стороны, отчего мать приходила в ярость. Вот такая сложная цепочка.

– Ножи тупые! – обычно укоряла его мать. – Ты опять не поточил их. Заклинание забыл?

А когда Матвей, потея и нервничая под пристальным маминым взором, кое-как справлялся с поставленной задачей, торжественно изрекала:

– Помни, Матвей, волшебство, оно не для ежедневного использования. Оно должно применяться только в крайних случаях, иначе ты рискуешь стать бездельником и болваном. А ты же у меня хороший мальчик, не правда ли?

– Но... ты же просила...

– Мало ли что я просила, – парировала мать снисходительно. – А если я тебя прикажу с крыши спрыгнуть или ногу себе сломать, ты и это выполнишь беспрекословно? Больше самостоятельности, Матвей, больше самостоятельности. И потом, без заклинания вполне можно обойтись. Спасибо большое, что поточил ножи, но... в следующий раз, может, сделаешь это вручную?

А вручную у Матвея выходило и вовсе ужасно. Мать выуживала откуда-то из небытия точильный камень, который, судя по плачевному состоянию, использовался еще прадедом Матвея, и совала сыну в руки. Тот послушно принимался за дело, но то резал себе пальцы, то тыкал ножом и портил недавно купленную матерью скатерть, то кромсал стол, да так, что потом полировать приходилось...

– Как скажешь, мама, – ответил Матвей на все сразу и ни на что конкретно. Повернувшись, он вытащил из подставки нож, хотя больше всего на свете ему хотелось убежать из этого дома куда глаза глядят. Оказаться там, где нет давящих стен и язвительного взгляда матери; где ликует и вздымается к бескрайним небесам огромное пространство, и нет границ, нет правил и условностей. Лишь спасительная свобода и покой...

– Как скажешь, – фыркнула мать за его спиной. – Тебе сколько лет, Матвей? Так и будешь всю жизнь моими советами руководствоваться? Тоже мне... как скажешь...

Ужин прошел. Быстро, и слава демонам. Матвей умял свою порцию картошки в два счета, хотя мать смотрела недовольно.

– Надо тщательно жевать, – выдала она под конец, когда Матвей, поблагодарив за ужин, вытащил себя из-за стола. – Это никуда не годится.

Волшебник кивнул, сполоснул руки в кухонной раковине и удрал в свою комнату. Там он рухнул на кровать, не раздеваясь, и то ли уснул, то ли потерял сознание, а может, наоборот, проснулся, вынырнул из кошмара повседневности.

Глава 2. О преимуществах и недостатках брака по расчёту.

Стук в дверь прозвучал похоронным колоколом. Лера сидела на диване и смотрела телевизор. Точнее будет сказать, пялилась в экран, не воспринимая ни звук, ни картинку. Забыты были повседневные дела, не расплатившиеся клиенты и заказы. Забыт был ужин, так и оставшийся в виде сырого мяса и несваренных макарон. Лере было грустно, маятно и тоскливо. Она ждала и ждала, то и дело кидая взгляд на часы, истово желая, чтобы этот день поскорее закончился – без роковых последствий. Чтобы жених забыл, или не пришел, или адрес перепутал и в ад отправился вместо ее дома N 5 по улице Новоселов. На стук в дверь она не отреагировала – если это он, сам войдет, ему позволение никогда не требовалось, а остальные... позвонят или еще раз придут. Завтра, когда она будет в более приподнятом настроении. Или через год-другой.

– Добрый вечер, – прозвучало откуда-то слева.

Лера неохотно повернула голову. Рядом с диваном стоял ее будущий муж, волшебник по имени Александр. Довольно привлекательный, если кому-то нравятся темноволосые неулыбчивые типы с холодными черными глазами и полным равнодушием к жизни в качестве приятного дополнения. Лере, в общем и целом, первое было по нутру, а вот от последнего она бы с удовольствием отказалась.

– Добрый. – Она встала, улыбнулась, как и подобает воспитанной особе. – Хотите чаю?

– Нет, я по делу. – "А я-то подумала, мимо проходил...". – Бракосочетание состоится на следующей неделе, в среду. Возражения?

Возражений не последовало, впрочем, как и выражений восторга, которые были бы уместны. Свадьба, как-никак, намечается, не похороны. К тому же, с волшебником, которого она знала десять лет. Правда, за это время ее удостоили лишь парой-тройкой визитов, да несколькими спасениями ее непутевой жизни, но все одно – для зарождения маломальской симпатии Лере этого было мало. Поэтому она лишь слегка наклонила голову в знак того, что услышала.