Текст книги "Песочные часы (СИ)"
Автор книги: Ольга Романовская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Тиадей был терпеливым и перешел к следующей стадии, когда я немного успокоилась, перестала брыкаться и отпихивать его.
Когда пал последний кружевной оплот моей обороны, я сдалась, отдавшись на милость этих опытных рук. Кое-что даже было приятно, да и поцелуи его не были грубыми, хотя расслабиться, как советовала Сара, разумеется, я не могла.
Закатив глаза к потолку, я молча ждала наступления самого страшного момента, но хозяин почему-то не торопился, предпочитая тщательно исследовать каждый дюйм моего тела.
Потом я вдруг перестала чувствовать его прикосновения и удивленно взглянула на него, тут же зажмурившись.
Тиадей рассмеялся:
– Все так страшно?
Я предпочла промолчать, стремительно покрываясь пунцовым румянцем. Стоит ли говорить, что до этого я ни разу не видела обнаженного мужчину и, честно говоря, не горела желанием увидеть. А вот хозяин настаивал на более близком знакомстве, взял меня за руку и заставил дотронуться до... Я тут же отдернула пальцы, вызвав у него очередной приступ смеха.
– Лей, открой глаза, ты же не маленькая девочка, тебе семнадцать. Или мама тебе вообще ничего не рассказывала?
С третьей попытки сумела задержать руку на этом дольше мгновения. Пальцы подрагивали, а ему, похоже, нравилось.
Согнув мне ноги в коленях, виконт, приложив некоторые усилия, чтобы преодолеть сопротивление своей несговорчивой торхи, начал новую главу в моей жизни.
Было больно, я вскрикнула и дернулась, почувствовав его в себе. Надо отдать хозяину должное, он обратил внимание на мою реакцию, погладил, поцеловал и только после этого продолжил, медленно, постепенно погружаясь все глубже и глубже.
Покусывая губы, я терпела – а что мне еще оставалось?
Наконец пытка закончилась, и хозяин лег рядом, притянув меня к себе.
– Плачешь? Не надо, зеленоглазка, ничего страшного не случилось, – его пальцы смахнули слезинку с моей щеки. – Со временем привыкнешь. Надеюсь, наши совместные ночи не превратятся для тебя в пытку. Поспишь сегодня со мной, утром тебе заново сделают ванну, переоденут. За то, что ты была хорошей девочкой, получишь ту самую бутылочку с маслом.
Руки снова глядят, ласкают, прижимают к себе. Кончается это тем, что я вторично ощущаю на себе вес его тела. В этот раз настойчивее, резче, чаще, но мне все равно.
Ему нравится, он меня хочет, а я уже свыклась со своей скорбной участью. К чему теперь сопротивляться, какая разница, возьмет он меня единожды или дважды, девичьей чести уже не вернешь.
Наконец норн угомонился, задремал, положив теплую ладонь мне на грудь, а мне не спалось. Я молча плакала, боясь пошевелиться и разбудить хозяина. Было мерзко противно, хотелось немедленно смыть с себя эту грязь, а еще чуть побаливал низ живота.
Задремала я только под утро, когда проснулась, то обнаружила, что моего пробуждения ожидает целая толпа народа во главе с Сарой.
– Молодец! – приветливо улыбнулась она. – Господин с утра был в хорошем настроении, велел сделать тебе подарок. Значит, у вас все прошло хорошо. Сегодня ты не работаешь, а завтра в половину восьмого утра приходи на кухню: я буду раздавать поручения для прислуги. А теперь вставай, пошли принимать ванну.
Вода, смывшая следы ужасной ночи, немного успокоила, я даже позволила себе расслабиться, утопая в душистой пене, потом взяла мочалку и вымылась. К счастью, в этот раз меня оставили одну, хотя экономка настойчиво предлагала помощь служанок. Странно, в этот раз полотенце, чистое белье, одежду и повседневную обувь на низком каблучке мне принесли не хыры.
Не спеша вылезать из ванной, огляделась, рассматривая многочисленные полочки, умывальник, зеркало, бритвенные принадлежности. Богато живет араргский коннетабль! Зато красиво и светло, весь день бы здесь просидела, но нельзя.
Вытерлась пушистым полотенцем, переоделась и вышла.
За дверью меня дожидалась Сара.
– Пойдем, к доктору сходим.
– Зачем к доктору? – не поняла я.
– Он посмотрит, нет ли у тебя каких повреждений. Нигде ничего не болит, кровь не течет?
– Ночью текла, – смутившись, призналась я, покосившись на красноречивое пятно на простыне. Служанка как раз стаскивала ее с кровати.
– Это нормально, – заверила меня экономка.
– А можно мне не ходить к врачу? – с мольбой посмотрела в ее глаза.
Сара покачала головой:
– Господин велел. Видимо, – она улыбнулась, – он повел себя с тобой немного более страстно, чем ожидал, теперь боится, что могут быть последствия.
Мужественно выдержав осмотр и с облегчением вздохнув, когда врач авторитетно заявил, что все в порядке, я решилась задать экономке, как единственному человеку, которому я здесь доверяла, животрепещущий вопрос. Озвучила я его шепотом, когда женщина принесла мне обещанный сосуд с маслом, и мы на пару минут остались наедине в моей комнатке:
– Сара, скажите, а как можно... Словом, чтобы детей не было.
И покраснела, приготовившись выслушать отповедь на тему: 'Родить от хозяина – это счастье'.
– Понимаю, не хочешь от нелюбимого, – вопреки моим опасениям, экономка отреагировала нормально. – Есть разные средства, у меня самой одно всегда про запас хранится, только господину не понравится, если ты чем-то подобным воспользуешься.
– Ему же нужно мое тело, а не дети, – настаивала я, прекрасно понимаю, что, не прими я меры предосторожности, в следующем году обязательно рожу. И так каждый год...– Ну, пожалуйста, Сара, прошу Вас! Смилостивитесь надо мной, хотите, я на колени встану? Хотя бы скажите, что это за средство, из чего его готовят.
– А стоит ли рисковать? Зная господина, он по головке не погладит. А так будешь покорной, ласковой (я тебя научу кое-чему, чтобы он доволен был), родишь парочку ребятишек – глядишь, и вольную себе заработаешь. Вдруг детишки ему понравятся? Да и, поверь мне, жить проще станет: меньше контроля, работы, больше свободы.
– Если узнаю, что беременна, руки на себя наложу! – мрачно пробормотала я.
– Даже не думай! – ужаснулась экономка.
– Что, это тоже преступление?
– Видишь ли, ты же его ребенка убьешь... Ладно, дам тебе бутылочку того, что просишь. Месяца на три хватит, пока привыкнешь, освоишься. А то, не приведи боги, и впрямь чего с собой учудишь, а мне потом отвечать! Да и ребеночку какая польза, если мама его с первого дня в утробе ненавидит. Только ты бутылочку спрячь, а то, если найдут, плохо будет!
Я чуть не запрыгала от радости.
Три месяца – достаточный срок, чтобы я сумела выведать какое-нибудь народное средство и сварить искомое снадобье тайком от всех на кухне. Может, судьба и вовсе смилостивится надо мной, послав по делам к аптекарю. Скажу, что его просила купить экономка. Или любовница хозяина, есть же у него любовница? Словом, совру что-нибудь, главное из замка выбраться.
Выпив свои первые двадцать пять капель, разведенные в стакане воды, я немного успокоилась, поставила бутылочку на стол (не желала прятать ее при Саре, вдруг выдаст?) и открыла сосуд с баснословно дорогим маслом. Терпкий дразнящий аромат ударил в нос, побуждая нанести на кожу хотя бы несколько капель этой янтарной маслянистой жидкости.
– Дней пять оно тебе не понадобится, так что не трать понапрасну. И белье можешь обычное носить.
Значит, пять дней хозяин ко мне не прикоснется. Лучше бы вообще никогда!
Весь день я пробродила по замку, рассматривая высокие своды, цветные гобелены и стараясь не попадаться никому на глаза. Последние условие было трудно выполнимым, и я немного его подкорректировала: не попадаться на глаза хозяину, управляющему, магу и начальнику гарнизона. Все эти господа обитали преимущественно на втором и третьем этажах, поэтому я начала свои странствия с недоступного им четвертого, а потом перебралась на первый. Большие объемы меня пугали, зато в них так легко было затеряться, спрятаться от посторонних глаз.
Но любимая комнатка на первом этаже у меня все же нашлась – утопающая в мягких подушках и коврах гостиная. Разумеется, я не смела сидеть на всех этих диванчиках, а обычно скромно пристраивалась на полу возле шахматной доски. Правда, времени на подобный созерцательный отдых у меня было мало: за первым выходным днем последовала череда будней, наполненная работой. Я смахивала пыль в комнатах, убиралась, меняла белье и полотенца, поливала цветы в зимнем саду, подкармливала их специальными удобрениями, помогала кухарке, если в том возникала необходимость, прислуживала за столом, носила из подвала бутылки с вином, наполняла кувшины пивом, бегала за всякой снедью в кладовую, вместе с другими служанками занималась чисткой гобеленов, ковров, столового серебра, подсвечников, носила хырам грязную одежду хозяина, мага, экономки, управляющего и начальника гарнизона, приносила все, что меня просили: от книги на самой верхней полке до стакана воды и забытого хлыста. А еще, когда наступала моя очередь, кормила драконов. Не одна, разумеется, вместе с кем-нибудь из слуг. К вечеру ноги частенько гудели от усталости и бесконечного беганья вверх-вниз по высокой лестнице, пару раз я даже всерьез подумывала о том, чтобы заснуть на межэтажной площадке.
Дошло до того, что порой я радовалась тому, если посредине рабочего дня хозяин забирал меня к себе или совершал, что хотел, прямо на полу или ближайшем диванчике – для меня это был отдых. Так как подыгрывать от меня не требовалось, я, благополучно выкинув из головы советы Сары, просто наслаждалась незапланированным отдыхом, по возможности абстрагируясь от того, что творили с моим телом. Делать это после нескольких месяцев тренировок было несложно: Тиадей никогда не делал мне больно, не рвался с места в карьер, не вжимал с силой в стены, столешницы, перила.
Были, разумеется, и неприятные моменты, вроде моей тяжкой повинности принимать с хозяином ванну. Я наполняла ее, наливала в воду несколько колпачков ароматного масла, клала на пол и на специальную полочку по чистому полотенцу, приносила халат и ждала. Когда появлялся виконт, я раздевалась, иногда раздевала его, иногда он проделывал это сам, брала мочалку, душистое мыло и начинала его мыть. Потом, разумеется, гигиенические процедуры перетекали в попытки продолжения рода Тиадеев, начинавшиеся в ванной комнате и заканчивавшиеся на кровати. Виконт был темпераментным мужчиной, и мне доставалось по полной, тут уж ни о каком отдыхе речи не шло. Если бы не принимаемые мной меры (с помощью хитрости и манипуляций с рецептами я сумела-таки найти общий язык с местным аптекарем, регулярно снабжавшим меня нужным средством за все мои карманные деньги), то за эти три года подарила бы хозяину минимум двоих ребятишек.
Моя прошлая жизнь, она каждый день снилась мне во сне: и родной город, и родителей, даже своего несостоявшегося жениха. Раз за разом возвращался кошмар, в котором в наш подвал врывались солдаты, и с замирающим эхом криком матери в ушах я просыпалась в слезах. Где теперь моя мать, что с ней стало, осталась ли она жива, или араргцы убили ее? Иногда смотрела на лицо Тиадея – и видела руины пылающего города. Он ведь тоже Наездник, военный, он точно так же умеет убивать людей. В такие минуты я его ненавидела, хотела в кровь расцарапать лицо, но рассудок удерживал от безрассудства. Что я могу против него?
Пару раз попыталась завести разговор с Сарой о том, можно ли разыскать родных, существуют ли какие-то списки пленных, но она лишь сочувственно вздыхала.
-Кто ж теперь знает, что стало с твоими родителями, тем более, если мать определили в хыры. Хыры долго не живут, разве что им попадется очень хороший хозяин. Вот если бы ты искала торху, тогда был бы шанс. А так... – махнула рукой она.
Но я не отчаивалась, надеясь когда-нибудь вернуться на родину.
Мне хотелось сбежать, но бежать я не могла, вот и плакала по ночам в подушку. Сердце щемило от тоски; иногда казалось: вот закрою глаза, открою снова – и все обернется сном, я проснусь в своей кровати, услышу голос мамы, поем, оденусь, побегу в школу. Но это был не сон, а реальность.
Мои заплаканные глаза беспокоили Сару, она все давала мне успокоительное, но оно не помогало. Шмыгая носом, тоскуя по дому, я несколько раз испортила десерт и посадила пятно на какую-то книгу, после чего библиотекарь строго-настрого велел мне не появляться на пороге его владений с платком в руках. За книгу мне влетело: она оказалась редкой.
Особенно мерзко становилось, когда к нему приезжали гости, оценивающе смотрели на меня, интересовались происхождением, а потом небрежно бросали: 'У меня тоже торха из кевариек, хорошие они девочки'. И заводили разговор о своих рабынях, обсуждая их, словно лошадей. С таким безразличием упоминали о том, что велели прилюдно высечь хыру за выпитый без разрешения стакан молока, как сменяли одну девушку на другую, рассуждали на тему, стоит ли тратиться на врача, если они заболевали, придумывали изощренные наказания за малейшие провинности.
Один такой разговор вышел мне боком. Сосед виконта с особой циничностью, смакуя подробности, рассказывал о своих методах воспитания непокорных рабов. Потом вскользь посетовал, какой они хлипкий народ. Когда речь зашла о глумлении над пятнадцатилетней девочкой, оказавшейся недостаточно красивой для торхи, я не выдержала и с эмоциональным: 'Сволочь!' плеснуло в лицо норну вином.
– Да как ты смеешь, безродная дрянь, потаскуха! – мужчина подскочил, хотел ударить меня по лицу, но Тиадей перехватил его руку.
– Она моя, не забывай этого, – прошипел он, только тон его голоса сулил угрозу не только мне, но и ему.
Увернуться я не успела, лишь жалобно взвизгнула, когда меня схватили за волосы и пригнули голову к столу, при этом я больно ударилась виском.
– Ты что себе позволяешь?!
Пощечина обожгла щеку.
Я ногтями вцепилась в его руку, пытаясь освободиться от хватки коннетабля.
– Что, так и не поняла, что натворила? – стало трудно дышать, когда он сжал мое горло. Я тут же присмирела, перестав вырываться. – То-то же! В моей власти убить тебя или оставить в живых, ты и твоя жизнь целиком и полностью зависите от меня.
Хозяин отпустил меня, и, судорожно глотая ртом воздух, я сползла на пол. Но наказание на этом не закончилось. По приказу виконта двое слуг выволокли меня во двор к столбу и затянули на руках специальные петли.
Пот струйками катился по моей спине: я слишком хорошо знала, что творится у этого столба. Степень наказания зависела от провинности: иногда пара ударов розгами, иногда часовое истязание плоти кнутом и плетью. На моей памяти на столбе никто не умер, но до полусмерти одного паренька запороли: он пытался бежать, украв деньги заснувшего прямо в конюшне конюха.
Мои конвоиры сочувствующе взглянули на меня.
– Ты погромче кричи, пожалобнее, слезно прощения у господина норна проси, тогда меньше достанется, – посоветовал один из них.
Потом появился хозяин в сопровождении гостя; последний остался наблюдать в стороне, а виконт направился ко мне; поигрывая хлыстом.
Если бы с меня сняли одежду, было бы больнее, но и этого хватило, чтобы усвоить урок: всегда держи свои мысли при себе. Повезло, что Тиадей бил не со всей силы и по разным местам, а то бы я не отделалась синяками и парой царапин на руках.
Когда плеть впервые обожгла кожу, я вскрикнула и прикусила губу. Потом я лишь судорожно вздрагивала всем телом. Слюна приобрела солоноватый привкус: губу я прокусила. Наверное, следовало разрыдаться, но глаза, как назло, были сухи.
Отсчитав семь ударов и решив, что с меня достаточно, хозяин велел отвязать меня и обернулся к гостю:
– Вы довольны?
– А не мало будет? Она же оскорбила меня!
– Оскорбила и сейчас попросит прощения. На коленях. И поцелует ноги. Ну, зеленоглазка, я жду, а то добавлю парочку ударов. Она еще молодая, прошлой зимой себе взял, поэтому не стоит наказывать слишком сурово.
Морщась от боли, раздиравшей мою спину и плечи, я под пристальным взглядом виконта подошла к обиженной благородной сволочи, опустилась перед ним на колени, тут же измазавшись в грязи и навозе, и, пробормотав: 'Мой норн, прошу простить неразумную тварь', поцеловала его сапоги. Не знаю, как гостя, а хозяина мои извинения устроили, и он разрешил мне идти.
Проклятый норн, которого я облила вином, осклабился и пробормотал, так, чтобы слышала только я:
– То, что ты получила, подстилка, – только начало! Наемники умеют бить так, что никто следов и не заметит. Еще молить будешь, чтобы тебя просто всем скопом отымели. Коннетабль, шлюшка, ведь не всегда рядом будет.
Одарив его полным ненависти взглядом, я промолчала и заковыляла к крыльцу. Кажется, я нажила себе второго врага. После такого обещания в деревню страшно одной ходить. Да и не одной тоже. Он ведь прав, можно нанять наемников и остаться чистым перед законом. А те только рады будут развлечься.
В холле я столкнулась с Сарой, которая без лишних слов влепила мне вторую пощечину за сегодня и прошипела:
– На кухню, живо!
Кое-как отмывшись от крови и грязи, я сидела возле очага. Сердобольная хыра принесла мне чей-то балахон и согласилась постирать мою одежду. Отправить ее в свою комнату за чистой я не решалась: не хотелось, чтобы женщине влетело из-за меня. Она была лет на десять старше меня, тихая, задумчивая. На первый взгляд над ней никто не издевался: никаких порезов, ушибов, ссадин, только застарелый след от ожога на руке. Хыра хорошо готовила, поэтому ее взяли помощницей кухарки.
Шлепая босыми ногами по полу, подоткнув и без того короткий подол, она носила из колодца ведра с водой, заполняя лохань с моими вещами. Кожа загорелая, на ногах и руках огрубевшая; волосы косо обстрижены и собраны в хвостик обрывком бечевки.
Мне хотелось расспросить ее о жизни, но мешало присутствие кухарки, под чьим чутким руководством две другие хыры мыли посуду и до блеска драили котлы, кастрюли и сковородки.
Синяки напоминали о себе при малейшем движении, содранная кожа на предплечье, раздраженная водой, саднила так, что на глазах выступили слезы. Я не стала их сдерживать и молчаливо расплакалась, кляня свою судьбу. Сжавшись в комочек лицом к огню, я смотрела на языки пламени, пожиравшие поленья, и мечтала умереть. Это ведь несложно: пойти, задвинуть заглушку дымохода, засунуть голову в печь и просто ждать. В замке столько комнат, какая-нибудь да будет пустовать, получаса мне вполне хватит, может, даже меньше. И все кончится: унижение, стыд, боль...
На кухню вошла служанка, покосилась на меня – жалкое, наверное, зрелище – и свысока протянула:
– Вот дура-то! Ты совсем сбрендила, на кого руку подняла, ненормальная?! Что, до сих пор себя свободным человеком считаешь? Нет, вы только гляньте на нее: торха посмела вякнуть на норна! Никто не слышал, сильно она верещала, когда ее по спине и мягкому месту полосовали? Я наверху была, не видела, – похожа, она искренне сожалела о том, что пропустила мое истязание.
Со служанками у меня сложились неоднозначные отношения: одни мне сочувствовали, другие меня игнорировали, третьи поддерживали чисто рабочие отношения, а были такие, как Снель, которые меня презирали.
– Ну, так как, зеленоглазая, сильно ты вокруг столба с голым задом извивалась?
Снель подошла ко мне и, дернув, задрала край балахона.
– Что, так в постели хозяину нравишься, что он и не высек тебя толком? – недовольно пробурчала она. – Раз сидишь, то и зад цел. Неужели ни разу не ударил? Покажи-ка!
Я воспротивилась ее попытке приспустить мне нижнее белье, больно ударив по руке.
– Если я и вещь, Снель, то не твоя! – злость осушила глаза, отогнала мысли о самоубийстве. – Еще раз прикоснешься, выцарапаю глаза.
– Ишь, какая смелая! – служанка, тем не менее, предпочла отойти.
Я догадывалась об одной из причин, по которой Снель ко мне придиралась: ей не нравилась моя близость с хозяином. Будто бы мне это доставляло удовольствие! Да я бы с радостью уступила ей место в его постели, только от меня это не зависело. А еще я была красивее, чем Снель, а последняя – девушка крайне завистливая. Не могло не вызывать в ней глухую злобу и то, что Сара прощала мне мелкие оплошности, а с нее требовала по полной.
Налив себе вишневой настойки, Снель продолжала разглагольствовать на тему: 'Каждый человек должен знать свое место'. Неизвестно, сколько это бы еще продолжалось, если бы на кухню не вошла экономка.
– Так, это еще что такое? – недовольно сдвинула брови Сара, покосившись на опорожненную на треть бутылку. – Выпиваешь среди бела дня, когда в комнатах работы немерено? Метелку в зубы – и пыль сметать с мебели на третьем этаже! А ты, – она ткнула в меня пальцем, – переоденься и к хозяину в кабинет. Настоятельно советую поторопиться.
Кое-как преодолев пять лестничных пролетов, еле передвигая ноги (я ведь с утра верчусь, как белка в колесе), я заползла в свою комнатку, затеплила свечу (без нее в этом 'каменном мешке' ничего не видно) и нацепила на себя сменный наряд торхи. Мельком глянула на себя в кусочек зеркала, намертво закрепленный на стене, и слегка пригладила растрепанные волосы. На виске красовался пунцовый синяк, губа кровоточила, пряди спутались и торчали в разные стороны – та я еще красавица!
Путь на второй этаж занял у меня еще больше времени, чем подъем в башню на четвертый: мне не хотелось туда идти. Сняв на лестничной площадке обувь, чтобы не испачкать не смытыми остатками навоза ковры, которые мне бы и пришлось оттирать, я на цыпочках прошла через две проходные комнаты – курительную и ломберную, свернула налево и углубилась в личные покои виконта. Вот дверь его спальни, кабинет рядом.
Постучавшись, приготовилась принять мученическую смерть. Не стоило даже надеяться, что хозяин позвал меня, чтобы дать какое-то поручение.
– Входи, – его раздраженный тон развеял самые призрачные чаяния.
Потупившись, покорно сложив руки на животе, я переступила порог и опустилась на колени – все равно потребует это сделать. Глаза вперились в бардово-золотой ворс ковра, выхватив краешек растительного узора.
– Изображаешь покорность? – он подошел и вскинул мой подбородок, заставив посмотреть на себя. – Раскаянья я не вижу. Похоже, ты совсем не сожалеешь о случившемся. Наказание было слишком мягким? Зеленоглазка, я задал вопрос!
Я вздрогнула и испуганно взглянула на него, нервно облизнув губы: во второй руке норна была та самая плеть. Видимо, сейчас он изобьет меня повторно, без свидетелей и с большей жестокостью.
– Советую отвечать, когда я спрашиваю, – виконт больно запрокинул мне голову. – Ты хоть понимаешь, что ты натворила? Оскорбила моего гостя. В моем доме. В моем присутствии. Будучи моей торхой. Часть тени этого оскорбления ложится и на меня, как на твоего хозяина. Знаешь, что я должен был с тобой сделать?
Свист рассекаемого плетью воздуха заставил меня закрыть глаза. Но удара не последовало.
– Ты не имеешь права в чем-то упрекать, обвинять, а, тем более, оскорблять норна. Любого норна. За публичное оскорбление аверда тоже полагается наказание, – хозяин отпустил меня и начал расхаживать по комнате, поигрывая плетью. – Ты должна молчать, что бы они говорили и ни делали. Законом тебе дозволяется сопротивляться только в двух случаях: если кто-то из них попытается овладеть тобой силой или покалечить. Но и здесь ты должна позвать на помощь кого-то из моих людей. Тебе повезло, что ты не причинила Анафу никакого вреда, а то бы познакомилась с моим палачом. Кричала бы так, что в соседней деревне было слышно. И не факт, что после этого осталась бы торхой. Между прочим, – он остановился напротив меня, – за оскорбление торхой норна положено от десяти до сорока ударов плетью, а ты отделалась семью. К тому же их смягчала одежда, хотя пороть тебя следовало обнаженной. Цени мою доброту.
Я покорно поцеловала подставленную руку.
Сорок ударов плетью я бы не вынесла...
– Надеюсь, подобное больше не повториться?
– Да, хозяин, – прошептала я.
– Свободна!
Не веря, что так легко отделалась, я встала и, поклонившись, выскользнула за дверь.
Через неделю после моего наказания должен был состояться праздник в честь начала уборки урожая, я планировала пойти туда вместе со слугами, даже со дня на день хотела попросить разрешения у хозяина, но теперь, похоже, на моих походах на деревенский рынок и по другим служебным надобностям можно было поставить крест. А я-то так хотела побывать в городе, вернее, скажем иначе – мне периодически жизненно необходимо было бывать в городе. Да и на праздник хотелось: все там будут, а я останусь сидеть в своей башне, призраком бродить по замку. Даже виконт к себе не позовет: через два дня он куда-то уезжает, мельком обмолвился. А вдруг возьмет с собой, он ведь говорил, что торха должна повсюду следовать за хозяином.
Перестилая постель в спальне норна, тщательно смахивая пыль с мебели, меняя полотенца в ванной и доливая благовония (Сара выдавала их под личную ответственность, специальным нестираемым мелком ставила зарубку на сосуде, а потом строго проверяла, не поддалась ли служанка соблазну украсть немного для своих нужд), я думала, стоит ли вообще заводить разговор на тему праздника.
Хозяин не звал меня несколько дней, что-то писал ночами в своем кабинете. Один раз вроде бы желал со мной уединиться, но, видимо, мой изможденный вид отбил всякую охоту. Я была ему благодарна: спина болела, я одна-то спала с трудом. Много плакала, чувствовала себя разбитой, да еще эти ежемесячные мучения, на нервной почве пришедшие раньше срока...
Заслышав шаги, я вздрогнула, прижав к груди стопку полотенец.
Я не смогу, не умею я просить. Да и страшно. Может, и не стоит вовсе? Ничего, посижу в башне одна, подумаю о своей горестной жизни...
Снова встало перед глазами лицо матери, вспомнился дом... Если бы не война, я бы уже окончила школу, к свадьбе готовилась. Мы бы с Иахимом бы еле ягодное мороженое, любовались закатами. Он бы меня в первый раз поцеловал... Всего этого меня безжалостно лишили. Хорошо, хоть я не любила Иахима, просто привязалась, как к другу, а то бы точно наложила на себя руки.
Всхлипнув, я положила полотенца на место, наклонилась, поправляя баночки на полочках, проверила, до блеска ли оттерли ванную хыры.
Тоска, мертвой хваткой вцепившись в горло, не отпускала. Не выдержав, я села и, уткнувшись в бортик ванной, разрыдалась. Беззвучно, я привыкла, что здесь можно плакать только так, не привлекая внимания своими рыданиями.
Кевар, как я хочу обратно в Кевар! Я не желаю быть вещью, чьей-то игрушкой, я хочу к отцу, маме, подругам! Хочу стоять за прилавком в папиной лавке, щупать отрезы тканей, вдыхать их запах, хочу печь вместе с нашей кухаркой яблочно-ягодный пирог, хочу поехать с компанией друзей загород, покататься на лодке, посидеть среди высокой травы, намазывая на хлеб взбитый с малиной творог. Я хочу домой!!!
– Зеленоглазка? Лей? – при звуке его голоса я разрыдалась еще больше.
Что ему нужно от меня, зачем он меня мучает? Неужели в Арарге так мало женщин, что требуется похищать их у родных, надевать на них ошейники, унижать, принуждать быть ласковыми? Почему они не делают это с араргками, есть же, в конце концов, женщины, которые сделают за деньги все, что хочет мужчина. Я как-то видела одну такую, да и в городе были такие дома, в которые ходили, чтобы развлечься, а нам, девушкам, строго-настрого запрещали даже проходить мимо.
Зачем ему я????
– Что случилось?
Я вздрогнула, когда хозяин обнял меня и поднял на ноги. Потянулась за мешком с грязным бельем, чтобы откланяться и уйти, сбежать в прачечную, но виконт буквально выволок меня из ванной и усадил на кровать.
Нет, я не желаю, чтобы он успокаивал меня подобным образом!
Но виконт просто налил и протянул мне стакан воды:
– Выпей и успокойся. Что там у тебя случилось?
Вроде бы норн не сердится, вроде бы беспокоится. Но не обо мне – о своей игрушке, на меня ему наплевать.
– Ничего, хозяин, простите. Я сейчас быстро закончу уборку. Если угодно, я могу прийти позже, – сделав несколько глотков, я встала, прошла в ванную и тщательно вымыла стакан.
– Мне угодно знать, почему ты плакала. Кто-то тебя обидел?
Я отрицательно покачала головой.
Может, стоит спросить его о празднике? У него хорошее настроение, он может позволить...
– Хозяин, а можно мне... Наверное, мне отныне запрещено покидать стены замка? – упавшим голосом вымолвила я, заранее приготовившись к положительному ответу.
– Так вот в чем дело! – рассмеялся Тиадей и привлек меня к себе. – Хочешь вместе со всеми на праздник начала сбора урожая? Это очень хорошо, что ты понимаешь, что не достойна пойти туда и должна быть наказана.
Я кивнула, безропотно позволяя ослабить шнуровку платья. Ну да, столько дней воздержания... И ему, наверняка, абсолютно плевать на мои желания, на то, что у меня болит живот и что я только что постели новые простыни. Надеюсь, ему хоть противно станет, когда он увидит, что со мной сегодня спать нельзя?
Но хозяин ограничился моей грудью и, запустив пальцы под бюстье, неожиданно произнес то, чего я не ожидала услышать:
– Я ведь могу и отпустить тебя. А, зеленоглазка, ты очень хочешь на праздник? Попроси!
Виконт отпустил меня и, отойдя, сел в кресло.
Поправив сползшее белье и заново зашнуровать платье (теперь я знала, почему для него был выбран именно такой фасон: все для удобства и услаждения хозяина), я подошла к Тиадею, опустилась перед ним на колени и прикоснулась губами к руке:
– Хозяин, смиренно прошу Вас отпустить меня. Обещаю не делать ничего, что могло бы опорочить Ваше имя.
Теплая ладонь легла мне на макушку:
– Я отпускаю тебя, Лей.
Не веря своему счастью, я подняла на него глаза: нет, не шутит.
– А из-за чего же ты все же плакала? – он усадил меня к себе на колени. – Из-за праздника?
– Нет, – раз уж обещала быть честной, придется сказать. – Я вспоминала родину.
– Ну да, ты еще совсем ребенок... Со временем пройдет, привыкнешь. Поверь, тебе могло быть намного хуже.
Я знала. Попади я к Шоанезу, не дожила бы до этого лета. А так не хыра, а единственная торха в доме, да и хозяин не зверь, на праздник, вот, отпустил...
– Держи-ка! – не снимая меня с колен, норн извлек из кошелька на поясе несколько серебряных монет и вложил в мою ладонь. – Купи себе что-нибудь, отвлекись. У тебя когда день рождения?
– Осенью, – я крепко сжала монетки, будто боясь, что их отнимут.
– Будешь хорошо себя вести, получишь цейх. А теперь иди, работай.
Виконт мягко подтолкнул меня, я встала, еще раз поклонилась, поблагодарила за доброту и, прихватив узелок с грязным бельем, ушла.
