Текст книги "Леди на одну ночь (СИ)"

Автор книги: Ольга Олейник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Она встрепенулась, когда он вошел в гостиную. Увидела, что он нетрезв и что испуган. Принялась что-то объяснять, но поняла, что он и так обо всём догадался.

Она старалась вложить в свои слова как можно больше сожаления, которое и испытывала на самом деле. Ей и самой уже было до слёз обидно, что она упустила возможность переменить свою жизнь.

Он слушал невнимательно, и было понятно, что ее объяснения ему не нужны и не важны. Самым разумным было просто уйти после этих извинений, дать ему возможность успокоиться, осмыслить всё, прийти в себя.

Но страх за брата заставлял ее снова и снова просить прощения и взывать к жалости.

И когда уже казалось, что у нее получилось, и взгляд Кузнецова оттаял, она услышала твердые, не оставляющие сомнений в его намерениях, слова:

– Мне кажется, вы уже достаточно взрослая, чтобы понимать, что именно я от вас хочу. И либо вы дадите мне это прямо сейчас, либо через несколько дней ваш брат окажется в тюрьме.

Она вздрогнула, затрепетала. Высокий, наглухо застегнутый ворот платья мешал дышать.

– Зачем вы так, Андрей Николаевич? – из горла невольно вырвался стон. – Ведь если Кирилл попадет в тюрьму, неужели вам легче от того станет? А ведь ежели с ним там что случится, то это будет и на вашей совести.

Глаза Кузнецова потемнели:

– Нет уж, увольте, Александра Сергеевна, но не по своей ли воле ваш брат влез в это ярмо? Разве вы или Таисия Павловна не пытались его предостеречь?

Она понимала, что он прав, и что Кирилл кругом виноват сам. А Кузнецов всего лишь пытался извлечь выгоду из этой ситуации. Но эта выгода была слишком тесно связана с ней, чтобы она могла признать его правоту вслух.

– Простите и его, и меня, Андрей Николаевич, и вы обретете в нас самых преданных друзей.

Он хмыкнул:

– Мне нужно от вас нечто большее, чем дружба.

Она не успела ответить, как он впился в ее губы своим ртом. Она почувствовала головокружение – и от его слишком смелых действий, и от запаха спиртного, от которого ее всегда мутило.

– Как вы смеете, господин Кузнецов? – ее щеки пылали от гнева. – Я доверилась вам, пришла в ваш дом, а вы пытаетесь воспользоваться этим.

Она высвободилась из его объятий и пошла к дверям.

– Как пожелаете, Александра Сергеевна! – усмехнулся он ей в спину. – Свое решение я вам сказал. И если с вашим братом в тюрьме и в самом деле что-то случится, боюсь, ругать вам придется не только меня, но и себя. Я давал вам шанс вернуть его расписки. Вы не пожелали им воспользоваться. Ну что же, так тому и быть.

Она замедлила шаг. Кузнецов не удерживал ее, не пытался остановить.

Она обернулась.

– Вы не можете быть столь жестоки!

Он пожал плечами:

– Хотите проверить? Послушайте, Шура, я ни к одной женщине еще не относился так, как к вам. Я уже говорил вам, что люблю вас. Что ради вас готов был на многое пойти. Вам это оказалось не нужно. Я не собираюсь больше уговаривать вас поехать со мной – я понял, что это невозможно. Но после того, как вы наплевали на мои чувства, какого понимания вы требуете от меня? Я пытался быть сентиментальным, у меня не получилось. Придется снова стать дельцом. У меня есть товар, который вам нужен, и я предлагаю вам его купить. Цена не маленькая, я согласен, но это, уж простите, право продавца.

Она стояла, держась за ручку двери и не решаясь повернуть ее.

– Я не неволю вас, Шура, вы должны сами принять решение. Вы можете уйти, но в таком случае, я вызову своего поверенного прямо сейчас. Я не стану ждать до Лондона, чтобы предъявить расписки к оплате. И если вы не хотите, чтобы ваш брат оказался в тюрьме, вам придется дать мне то, чего я хочу. Прямо сейчас, Шура.

Он снова подошел к ней вплотную. Она плакала, но уже не надеялась, что его это остановит.

Он провел рукой по ее мокрой от слёз щеке, а другой рукой принялся расстегивать пуговицы на вороте ее платья.

– Пожалуйста, Андрей, не надо!

Она впервые назвала его по имени и не заметила этого.

– Ты еще можешь уйти, – прохрипел он, тоже переходя на «ты».

Казалось, он даже протрезвел. Во всяком случае, пальцы его действовали ловко и быстро, и через минуту он коснулся ее груди.

Она зарыдала.

Он подхватил ее на руки, понес назад к дивану.

– Не надо! Не надо!

Но он уже не слышал ее. Она видела такое желание в его глазах, что понимала – он не остановится, что бы она ни говорила.

23. Заплатить по счетам

Ее волосы пахли сиренью, а кожа была мягкая словно шёлк.

Он никогда еще не испытывал ничего подобного – такого восторга, такого сводящего с ума желания. И уже не мог остановиться. Даже если бы очень захотел.

Она не кричала и не пыталась вырваться. Она будто заледенела в его руках. Даже глаза закрыла – чтобы не видеть его. И если бы он был хоть чуточку трезвее, то возненавидел бы сам себя.

Он навалился на нее всем телом, потянул вверх подол ее платья. Скользнул рукой по упругим бедрам. С ее губ сорвалось сдавленное рыдание.

– Всё будет хорошо, Шура. Всё будет хорошо.

Он шептал это, исступленно целуя ее шею и обнаженные плечи. И он не пытался ее обмануть. Ему хотелось верить, что она простит его – потом, когда всё закончится. Ведь она тоже любит его – он видел, чувствовал это, хоть она и пыталась это скрыть.

Да, если бы у него было время, он никогда не поступил бы подобным образом. Он бы ждал – столько, сколько нужно. Но уехать, оставить ее здесь одну – нет, это было немыслимо.

Даже в пьяном угаре он помнил, что для ее это – первый раз. И старался сдерживать себя, чтобы причинить как можно меньше боли. И всё равно она вскрикнула, закусила до крови губу, и в широко распахнувшихся глазах ее он увидел слёзы.

Он выдохнул виновато:

– Прости, родная. В следующий раз всё будет по-другому.

И не сомневался, что этот следующий раз у них еще будет. Потому что сейчас, как никогда прежде, он был полон решимости увезти ее в Лондон. Теперь, когда она принадлежала ему, он любил ее еще больше. И еще больше не хотел с ней расставаться.

Джудит? Нет, перед ней он не был виноват. Он никогда не испытывал к ней сильных чувств – это должен был быть брак по расчету. И хотя он понимал, что расторгнутая помолвка серьезно помешает его бизнесу, он готов был на это пойти. Да, наверно, от судостроительного завода придется отступиться. Но разве им с Шурой не хватит его магазинов?

Он снимет новую квартиру в самом центре Лондона – просторнее, чем его нынешняя – чтобы у Шуры были свои комнаты. А вот спальня у них будет одна, потому что всегда, каждую ночь он хотел бы сжимать жену в объятиях. Они могли бы обвенчаться сразу после прибытия в Британию – в посольской церкви на Уэлбек-стрит.

Эти мысли позволили ему хоть ненадолго забыть о собственной низости, и когда всё закончилось, совесть уже не терзала его так сильно, как прежде.

Теперь Шура не откажется поехать с ним. Особенно когда узнает, на что он ради нее готов. Да он прямо сейчас отправится с ней к ее тетке – просить благословения на брак. Да если нужно, он их всех повезет в Лондон – и Таисию Павловну, и Кирилла. Лишь бы Шура была счастлива.

Сладкая истома разлилась по телу. И от осознания того, что рядом с любимой женщиной такое будет каждый раз, сердце пело от восторга. И хотелось вскочить, подхватить Шуру на руки и кружить, кружить ее по комнате.

Но выпитое в ресторане спиртное всё сильнее и сильнее давало о себе знать. Он попытался подняться, но не смог. Он будто погружался в туман. И в этом тумане уже почти не видел Шуры.

Он уснул, едва коснувшись головой диванного валика. И засыпая, всё думал о том, какими словами будет делать Шуре предложение. Предложение совсем иного, благородного толка.

24. Бегство

Всё продолжалось недолго – не больше пятнадцати минут. Но это время показалось ей вечностью.

Она знала, что будет больно – слыхала, как это бывает в первый раз. Но сильнее боли было унижение. И от того, что унизил ее человек, которому она отдала свое первое, такое светлое чувство, было особенно страшно.

Ей хотелось только одного – как можно быстрее выбраться из его дома. И постараться всё забыть – хоть это было почти невозможно.

И когда он заснул, она осторожно, стараясь не разбудить его, высвободила юбку, поднялась с дивана. Дрожащими руками застегнула пуговицы (все ли?), подошла к зеркалу.

Оттуда взглянула на нее почти незнакомая девушка – бледная, растрепанная, в помятом платье. Как пойдет она в таком виде по городу? Как осмелится показаться тетке на глаза?

Впрочем, с прической она разобралась быстро. Оглядела и платье – не запачкалось ли? Хорошо, что пришла не в светлом – в тёмном.

Искать в лежавших на столе бумагах расписки брата не стала – не хотела задерживаться ни на секунду. Да и была уверена, что Кузнецов на станет теперь пускать их в ход. Ведь слово дал.

Она вышла из комнаты, едва держась на ногах. Если бы слуга попался ей в коридоре или на крыльце, она бы, наверно, рухнула без чувств – от напряжения, от стыда. Но того нигде не было видно, и она, оказавшись на улице, почувствовала себя чуть увереннее. А дождю обрадовалась как никогда прежде.

И когда спустя час она появилась в доме тетушки, насквозь промокшая, никто не удивился, что она испугана и дрожит.

– Замерзли-то как, барышня! – всплеснула руками Дашутка. – Переодевайтесь в сухое! Я вам чаю с малиной сейчас принесу.

Она прошмыгнула в свою комнату, принялась срывать с себя одежду, с трудом сдерживая рвущиеся наружу рыдания.

К счастью, и Таисия Павловна, и прислуга были так заняты приготовлениями к отъезду, что на нее почти не обращали внимания. Тетка только спросила, упаковала ли она свои вещи, и вполне удовлетворилась ее коротким «да».

Она взяла только самое необходимое – несколько платьев, нижнее белье и удобные туфли. По стоящим на полке шкафа томикам некогда любимых стихов только скользнула взглядом. Всё это казалось теперь романтическим бредом.

Стоило под окнами дома проехать какому-то экипажу, она вздрагивала, хоть и знала, что Кузнецов не приедет – на что она ему теперь? Он получил всё, что хотел, и теперь может рассказывать приятелям о своей победе. Она только надеялась, что он выполнит обещание.

Они приехали на вокзал за полчаса до отправления поезда (тетушка волновалась, как бы не задержаться на переправе через реку). Кирилл помог им разместиться в вагоне и вышел на перрон. Он был бледен, взволнован, и Шуре хотелось бы его утешить. Но рассказать о том, что счета оплачены, значило бы признаться в своем позоре. И она промолчала.

Наконец, поезд тронулся, и вот исчез из вида взмахнувший рукой Кирилл, и за окном замелькали картинки рабочего, с бараками, пригорода.

– Не хнычь, Александра! – строго сказала тетка, снимая с головы платок. – Сейчас мы чаю закажем. Пирогов-то вон сколько нам Аграфена в дорогу наложила – до самой Москвы хватит.

Она кивнула, силясь улыбнуться.

А когда принесли чай, с трудом смогла заставить себя съесть небольшую кулебяку. Все мысли были о нём – о человеке, разрушившем ее жизнь.

И даже сейчас она пыталась найти ему оправдания. Она напрасно им увлеклась. Ведь сразу знала, что он – человек не ее круга. И даже если бы он не был помолвлен, он никогда не женился бы на ней.

Она не должна была к нему привыкать – тогда сейчас не было бы так больно. Она позволила ему понять, что он ей небезразличен, так разве удивительно, что он нашел возможность этим воспользоваться?

Откинувшись на спинку лавки, она пыталась представить себе, что было бы, если бы накануне она приняла другое решение. Она ехала бы сейчас совсем не в Москву.

Возможно, Лондон не оказался бы к ней дружелюбен, но ей так хотелось попробовать… Нет, не побывать в роли содержанки, а постараться найти себя – пусть даже и так далеко от родного дома. Начать работать, почувствовать себя независимой.

О том, что случилось несколько часов назад в гостиной у Кузнецова, она старалась не вспоминать. Иначе можно было сойти с ума.

25. Боль

Он проснулся один. Приподнял голову, потянулся, размял затекшие руки и ноги. Голова болела, и он мысленно выругал себя за неумеренность в выпивке.

Он даже не сразу вспомнил, что случилось. И еще долго лежал на диване, пытаясь разглядеть циферблат часов и понять, сколько времени осталось до отправления парохода.

Прочь из России! В Лондон! С Шурой!

Он подумал о Шуре и почувствовал озноб.

– Степан! – голос дрогнул, сорвался, но слуга услышал его.

– Чего изволите, Андрей Николаевич?

Он уже сидел на диване, сжимая голову руками.

– Ко мне давеча приходила барышня. Ведь приходила? Где она?

Ах, как бы он хотел, чтобы всё это оказалось сном. Ужасным страшным сном, от которого просыпаешься в холодном поту, но о котором забываешь через день-другой.

– Ушла она, Андрей Николаевич. Давно ушла.

Он зарычал:

– Неси рассол! И светлый костюм в полоску! И чтобы извозчик через десять минут был у крыльца!

Что он наделал? И сможет ли она когда-нибудь его простить?

Что она чувствовала, уходя из его дома, когда он валялся на диване как последний скотина? Обиду? Ненависть? Отвращение?

Бедная, доверившаяся ему девочка. Она пришла к нему в дом, считая его порядочным человеком. И что получила от него?

От волнения он не смог застегнуть пуговицы на рубашке – пришлось снова звать Степана.

Нужно бы купить цветов и, быть может, конфет – всё-таки свататься едет, – но ему так хотелось увидеть Шуру, броситься к ее ногам и молить о прощении, что ни о чём другом думать он уже не мог.

Извозчик быстро домчал его до Астаховых. Холодный вечерний ветер отрезвил его окончательно.

В окнах не горел свет. Неужели, уже легли спать? Будет ли вежливо стучаться? Ничего, он извинится. И Шура, и Таисия Павловна поймут, почему он не мог ждать.

– Андрей Николаевич? – дверь открыла молоденькая горничная. – А хозяев нет. Уехали два часа назад. На вокзал уехали.

Он едва устоял на ногах. Шура же говорила ему! И как он мог забыть?

– Во сколько поезд? – он едва не схватил девушку за плечи.

Она попятилась от его безумного взгляда.

– Уж час, как должен был отойти.

Она уехала! Уехала, считая его подонком. Уехала, так и не узнав, что значила для него.

Обратную дорогу он проделал пешком. Брёл, не разбирая дороги. Не замечая, как намокают, становятся грязными края светлых фланелевых брюк.

Степан только горестно вздохнул, встретив его на пороге.

– Аркадий Сергеевич вас дожидаются. Уж которую чашку кофею пьют.

В гостиную он прошел не сразу – прежде переоделся. И всё равно выглядел, судя по всему, неважно.

– Андрей, ну что такое? Я уже собирался домой. Неужели ты хотел уехать, не попрощавшись?

– Извини, перед отъездом нужно было уладить столько дел!

Он плеснул из графина коньяка и себе, и Аркадию. Понимал, что от этого не станет легче, но не мог удержаться.

По губам друга пробежала улыбка:

– Надеюсь, ты говоришь не только о финансовых делах? Ну, не хмурься, не хмурься. Какие могут быть секреты между друзьями? Птичка попалась в расставленные тобою сети?

Он помрачнел. То, что сначала казалось игрой и веселило его самого не меньше, чем сейчас Дерюгина, забавным уже давно не было. Как он мог пойти на подобную низость?

– Давай не будем говорить о Шуре, – он залпом осушил стакан и снова потянулся за графином. – Я сильно виноват перед ней. Если бы можно было вернуть всё назад, я поступил бы по-другому.

– Вот как? – усмехнулся Аркадий. – Думаешь, ты смог бы устоять? К тому же, я не сомневаюсь, что мадемуазель Астахова и сама от тебя без ума. Уверен, она сдалась на милость победителя с большим удовольствием.

Он резко опустил стакан на стол. Дерюгин вздрогнул.

– Прекрати! Не смей говорить о ней в подобном тоне!

Аркадий шутливо поднял руки:

– Хорошо-хорошо! Мне нет до этого никакого дела.

Они долго сидели в молчании. И только когда Степан сервировал стол для позднего ужина и удалился, оставив их вдвоем, он сказал:

– Я хочу кое о чём тебя попросить. Мадемуазель Астахова уехала с Таисией Павловной из Архангельска сегодня вечером, и я не могу лично попросить у нее прощения. Она отправилась в Екатеринбург к кузену, но я думаю, что она не пробудет там долго. Она вернется сюда, к брату, но ты же понимаешь – ей будет трудно без поддержки тетушки. Она не взяла бы у меня денег сейчас, но потом, как знать…

Дерюгин отложил вилку в сторону, промокнул губы салфеткой.

– Да, про отъезд Астаховых я слышал. Видел сегодня Кирилла в клубе. Скажу тебе прямо – он пребывает в панике – не столько из-за событий политического толка, сколько из-за того, что Таисия Павловна оставила его на голодном пайке. А почему ты думаешь, что Александра Сергеевна вернется? Неужели, из-за симпатии к тебе?

Нет, на это он не надеялся. Он боялся, что никакой симпатии у Шуры к нему уже не осталось. И потому ответил не без раздражения:

– Конечно, нет. Исключительно из-за беспокойства за брата.

Аркадий хмыкнул, выражая тем самым свое отношение к Кириллу Астахову.

– Хорошо, если я узнаю, что Александра Сергеевна вернулась в Архангельск, то незамедлительно предложу ей помощь.

– И настоишь на том, чтобы она ее приняла, – подчеркнул он. – Я уверен, она станет отказываться. Она слишком горда, чтобы принимать деньги от кого бы то ни было, тем более – от меня.

– Я понял, Андрей, понял, – улыбнулся Дерюгин. – Не волнуйся. Я постараюсь выполнить твое поручение со всем возможным тактом. В крайнем случае, отправлю ей деньги с посыльным.

– Мне будет невыносимо думать, что она будет хоть в чём-то нуждаться. Я знаю, что деньги не способны загладить мою вину перед ней, но если они помогут сделать ее жизнь хоть немного более радостной…

Аркадий смотрел на него почти с жалостью. Но ему было всё равно.

И когда следующим утром он стоял на палубе отплывающего от причала корабля, он думал только о Шуре. Взглядом скользил по толпе, пытаясь увидеть среди множества чужих лиц ее лицо – такое родное. Знал, что она сейчас за сотни километров отсюда, но всё равно искал. И когда не нашел, забрался в каюту, затребовав водки и закуски, и не выходил оттуда до самого Лондона.

26. Спустя три года

– Никита Александрович утром прислал такой красивый букет, – Ирина так выразительно посмотрела в ее сторону, что Шура смутилась. – Не правда ли, это очень мило с его стороны?

Не дождавшись ответа от нее, жена Евгения обвела взглядом остальных. Впрочем, отклика она не получила ни от кого. Супруг, как обычно, был слишком увлечен чтением только-только доставленной газеты, а Таисия Павловна симпатии Ирины к банковскому служащему Никите Александровичу Самохвалову не разделяла.

– Мне кажется, дорогая, что тебе следует проявить к нему хоть какой-то интерес. Он достаточно уважаемый человек, чтобы составить твое счастье. Управляющий банком держит его на хорошем счету. У него неплохое жалованье. Поверь мне – другого такого поклонника может и не отыскаться.

Во многом Ирина была права. Несмотря на довольно молодой возраст, Самохвалов был серьезным и ответственным человеком – будь Кирилл хоть капельку похож на него, Шура была бы счастлива. Но признавая Никиту Александровича достойным человеком, она понимала, что не испытывает к нему тех чувств, которых он от нее ждет. Более того, согласившись стать его женой, она обманула бы его надежды не только в этом.

Она не готова была начинать семейную жизнь с обмана, и прежде, чем принять предложение Самохвалова, ей пришлось бы признаться ему в том, о чём она старалась не вспоминать.

Нет, она давно уже простила себя – за легкомыслие и наивность, за то, что позволила себе влюбиться в человека, в которого влюбляться не должна была. Она простила даже его – ведь он всего лишь предложил ей сделку. Сделку, условия которой выполнили обе стороны.

Первый месяц по приезду в Екатеринбург она с волнением ждала вестей из Архангельска от Кирилла – если бы Кузнецов вдруг решил предъявить расписки к оплате, у нее уже не было бы никакой возможности ему помешать. И тогда всё, что произошло, оказалось бы напрасным.

Но письма брата – поначалу тоже полные тревоги – с каждой неделей становились всё более спокойными. Он устроился на работу, а скромный заработок не позволял ему кутить как прежде. Однажды он упомянул, как сильно удивляет его, что кредиторы не требуют с него денег, но списал это на то, что Россия вступила в войну, и чаяния всех патриотично настроенных граждан оказались связаны не с личными, а с общественными благами. Шура, как могла, укрепила его в этой мысли – ей невыносимо было думать о том, что брат узнает, каким способом был оплачен его долг.

– Да, Шура, и не могла бы ты починить мое вишневое шерстяное платье? – слова Ирины прозвучали не как вопрос, а как утверждение. – Ткань на локтях совсем прохудилась.

Она кивнула. А вот тетушка не стерпела:

– Мне казалось, что твоим гардеробом занимается горничная. Мало того, что Шура выполняет работу гувернантки, которую вы уволили еще в начале года, так теперь ты хочешь, чтобы она стала еще и портнихой?

Невестка обиженно надула губы:

– Разве я ее заставляю? Она сама вызвалась заниматься с нашими детьми. К тому же, она всё равно целыми днями сидит дома. Зачем же нам кого-то нанимать?

– Да-да, разумеется, – она поспешила вмешаться, пока ссора не вышла из-под контроля, – я с удовольствием занимаюсь с Мишуткой и Дашенькой. И платье заштопаю сегодня же вечером.

Ирина немного напряженно улыбнулась:

– Ну вот видите, маменька, Шуре это вовсе не трудно. Вы же знаете, как много сейчас нам приходится тратить на прислугу. Так к чему же дополнительные расходы? Вы сами всегда говорите – каждый должен зарабатывать себе на хлеб.

Шура почувствовала, что краснеет. В доме двоюродного брата она ощущала себя незваной гостьей. Нет, сам Евгений никогда ни в чем ее не упрекал – он был с головой погружен в работу и домашними делами не интересовался ни в малейшей степени. Но вот Ирина никогда не уставала напоминать, что Шура находится у них исключительно по их душевной доброте.

– А ты ее куском хлеба не попрекай! – прошипела тетушка. – Не ты ее поишь-кормишь. Мало я вам, что ли, денег привезла?

Ирина сразу пошла на попятную:

– Да что вы, маменька? Да у меня и в мыслях не было. Да если бы я сама могла с детьми заниматься… Но вы же знаете – я по причине слабого здоровья даже в гимназии не училась.

Невестка не отличалась ни умом, ни чувством такта. Да и хозяйство толком вести не умела. Как, впрочем, и сам Евгеша. Прибыв сюда, тетушка обнаружила его торговые дела в таком упадке, что пришла в ужас. И только ее стальная хватка в это смутное время позволяла его магазину получать хоть какую-то прибыль.

– Как вы можете думать о подобной ерунде в такое время? – Евгений громко отхлебнул чай из стакана и снова зашуршал страницами «Русской воли». – Вы только послушайте! В русло голодных бунтов втянуты все дурные инстинкты народные: и тяга к водке, и национальная вражда, и органическая нелюбовь к интеллигенции, и дикое озорство и варварство, порожденное безграничной темнотой и невежеством. Всё служит погрому. Всё идет на потребу. Найдется ли рука, которая остановила бы это бурливое течение?

Он зачитал целый абзац из газеты и поправил очки на носу.

Ирина покачала головой:

– Куда катится мир?

Тетушку же больше волновало, как политика влияет на их повседневный быт.

– Еще в прошлом месяце за золотник давали двадцать три рубля, а нынче – уже пятьдесят. Скоро на рубль и хлеба будет не купить.

После обеда Шура проводила Таисию Павловну в спальню – та нынче любила вздремнуть в середке дня.

– Неловко тебе тут, да?

Она вздрогнула, когда тетушка погладила ее по руке – та обычно скупа была на ласку.

– Не ври только, Александра!

Она начала говорить про то, как любит племянников, и как благодарна и Евгению, и Ирине за то, что приютили ее у себя. Но только Таисия Павловна и слушать ее не стала.

– Да знаю я, знаю. Ты всегда была послушной и благодарной девочкой. Но я же не про то спрашиваю. Ты мне прямо скажи – хотела бы поехать в Архангельск?

Она растерялась так, что даже ответить не смогла. Молча бросилась на колени перед кроватью.

– Ах, тетушка, да если бы мы могли домой вернуться! Да я и надеяться на это не смела.

Таисия Павловна хмыкнула:

– Ну, полно, полно. Не вздумай расплакаться! Думаешь, не замечала я, что ты Кирюшины письма слезами заливаешь? Хотя не стоит он твоих слёз. Ну, да ладно – я и сама его, дурака, люблю. Но только не вздумай там ему потворствовать. А то станет он опять пользоваться твоей добротой.

Она тихо спросила:

– Но как же вы Евгения решитесь оставить? Время сейчас такое неспокойное.

Тетушка вздохнула:

– То-то и оно, что неспокойное. Потому и поедешь ты в Архангельск одна. И не спорь – поедешь.

Она испуганно задрожала – привыкла во всём полагаться на тетушку, да и никогда прежде не ездила никуда одна.

– Денег на дорогу я тебе дам. И поверенному напишу, чтобы раз в месяц тебе сумму на хозяйство выделял. Много не обещаю – уж извини. Сама понимаешь, мы тут тоже не шикуем.

27. В поезде

Она пожалела о своем решении, как только села в поезд. Оказалась одна среди шумной растревоженной толпы с кучей баулов и сундуков.

В вагоне стоял запах квашеной капусты и чеснока, и было так душно, что Шуре стало дурно после первого же часа поездки. Ехавшее рядом с ней семейство небогатого (судя по пожиткам) купца непрерывно что-то ело, добавляя к овощным ароматам что-то мясное и рыбное. Они хлебосольно угощали и ее, но она за целый вечер не смогла убедить себя проглотить ни крошки.

В ее собственной корзинке тоже лежало немало вкусного – Таисия Павловна позаботилась. Но Шура привыкла есть в спокойной обстановке, когда можно было пользоваться столовыми приборами, не боясь толкнуть локтем соседа или расплескать воду.

Чувство голода дало знать о себе на следующее утро. Атмосфера в вагоне не стала более приятной, но до дома было еще несколько дней, и Шура заставила себя позавтракать.

– Не то нынче время, чтобы молодой барышне ехать в Москву, – весомо сказал сидевший на соседней лавке пожилой мужчина. – Надеюсь, вас встретит на вокзале кто-нибудь из родственников.

Она заверила – да, конечно. А сама тряслась от страха, думая, как будет ждать на вокзале поезд до Архангельска.

Москва встретила сразу оглушившим ее шумом и новостью, от которой бешено заколотилось сердце.

– Новая власть в Петрограде! Временное правительство низложено! Вся власть – советам рабочих, солдат и крестьян! – на разные голоса выкрикивали продавцы газет на площади перед вокзалом.

Шура плохо разбиралась в политике, и это известие взволновало ее прежде всего потому, что могло помешать ей добраться до дома. А если отменят поезда?

И стоявшие перед входом в здание вокзала извозчики, и ожидающие отправления пассажиры громко обсуждали произошедшее в столице. Большинство сходились в одном – новая власть продержится недолго. Но смуту ожидали большую. Состоятельные путешественники на всякий случай прятали в чемоданы меха и драгоценности.

Вздохнула с облегчением Шура только тогда, когда устроилась в вагоне. Теперь теснота, духота и тошнотворные запахи не самой свежей еды уже не казались проблемой.

Несколько десятков часов пути прошли будто в тумане. Шура старалась ни с кем не разговаривать и почти совсем не спала. И когда, наконец, за окном замелькали знакомые архангельские пейзажи, она почувствовала себя почти счастливой.

– Ох, барышня, как хорошо, что вы вернулись! – Дашутка была рада столь искренне, что это тронуло Шуру почти до слёз. – В Петрограде-то вон что творится! А ну-как и до Архангельска дойдет?

Тетушкин дом в ее отсутствие стал совсем другим. Большая часть комнат была словно погружена в сон – мебель накрыта чехлами, на гладких поверхностях комодов и столов лежал слой пыли.

– Вы не думайте – в вашей комнате я давеча порядок навела. А гостиную и комнату Кирилла Сергеевича и без того блюду.

Брат приехал с работы вечером в половине восьмого – усталый, но веселый. Долго обнимал ее, держал за руку.

– Я не верил, что ты приедешь. Думал, тетушка тебя не отпустит. Кому она теперь будет изливать свои печали? Кто станет слушать ее с тем вниманием, с каким умеешь слушать ты? Но я ужасно рад, что ты здесь! Я по тебе скучал.

Они ели куриные котлеты и пили смородиновый чай.

– Дарья неважно готовит, – вздохнул Кирилл. – Но выбирать не приходится. Кухарку, как ты помнишь, тетушка рассчитала еще перед отъездом.

Да, из всей прислуги в доме остались только Даша да кучер, он же истопник Антип.

– Но по нынешним временам и это уже почти роскошь, – брат усмехнулся. – Я слышал, новая власть не приемлет эксплуатации человека человеком. Не удивлюсь, если скоро в домах совсем запретят держать слуг. Я читал лозунги большевиков. Больший бред трудно придумать.

Шура выглянула в окно – по улице шла толпа нетрезвых мужиков, горланивших какую-то неизвестную ей песню. Одеты они были просто, но вышагивали с гордо поднятыми головами.

– Слышишь? – усмехнулся брат. – Уже почувствовали свободу. В прежнее время они не посмели бы буянить на этой улице – побоялись бы городового. А нынче всё можно.

– Как ты думаешь, это надолго?

Она понимала, что спрашивать об этом Кирилла глупо – он разбирался в политике столь же плохо, как и она сама. Но с кем еще она могла бы поговорить? У нее не было ни близких подруг, ни друзей. А об единственном человеке, с которым она когда-то разговаривала долго и откровенно, сейчас она старалась не вспоминать.

– Нет, конечно, нет, – брат послал ей ободряющую улыбку. – Они ни на что не способны, поверь. Это помешательство быстро пройдет.

Кирилл уже не выглядел тем безрассудным повесой, каким она привыкла его видеть. Он стал серьезнее, а его суждения – весомее, но он по-прежнему тяготился работой и еще надеялся поправить свои дела выигрышем в карты.

– Может быть, мне тоже поступить на службу? – она никогда не решилась бы на это при тетушке, но теперь, когда та была за сотни вёрст отсюда – почему бы и нет? – Я могла бы быть воспитательницей в гимназии.

Брат обидно хохотнул:

– Ты с ума сошла? Выбрось эти мысли из головы. А если хочешь быть полезной, возьми на себя контроль за кухней.

На том они и разошлись по спальням. Но она, несмотря на бессонные ночи в поезде, еще долго не могла заснуть. Слишком много воспоминаний навеял на нее тетушкин дом.

28. В Лондоне

– Ты совершаешь ошибку, Эндрю! – Джудит сидела в кресле, закинув ногу на ногу. Тонкая сигарета дрожала в тонкой руке. – Признаться, я считала тебя более благоразумным человеком. Ехать сейчас в Россию – безумие.

Даже ее повседневные платья были с роскошными декольте. Она умела и любила производить впечатление – на друзей и знакомых, на случайных прохожих, которые не могли отвести от неё взгляд, а иногда и на мужа тоже.

– Ты нужен здесь, на заводе. Отец уже слишком стар, чтобы возглавлять совет директоров. Если ты уедешь, акционеры потребуют смены руководства, и не сомневайся – добьются своего.