Текст книги "Молот ведьм (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Глава 7. Solo Eriditiera. Только Наследник

Сын рабы не будет наследником вместе с сыном свободной.

– Гал. 4:30

Старуха Леркари жила в Саллустиано, рядом с церковью Санта-Мария делла Виттория. Винченцо не думал, что скажет донне Марии, но вопрос о ларце хотел выяснить до конца.

– Мессир Винченцо, – виноватое лицо Луиджи показалось в дверях, – вы сильно спешите?

– Что? – Джустиниани обернулся.

– Беппо только что уехал подковать Кьяретту. Я не знал, что вы собираетесь куда-то, и не предупредил его, – виноватое выражение не сходило с лица слуги.

– Он к Джелло?

Слуга кивнул. Джустиниани вздохнул. Поездка откладывалась на пару часов. Но, не желая расстраивать Луиджи, и без того огорчённого своей оплошностью, Винченцо улыбнулся.

– Это к лучшему. Я как раз хотел прогуляться. Поброжу у Памфили.

Винченцо вышел из дому, взяв на всякий случай зонт, и побрёл к галерее. Медленно шагая по брусчатке тротуара, снова погрузился в свои мысли.

Главное его непонимание касалось всё того же странного обстоятельства: почему все эти люди, если уж они так нуждаются в дьяволе, не могут сделать то же самое, что сделал Гвидо – просто продать ему душу? Ни у кого из этих приспешников сатаны не было ничего, что удержало бы их от зла – зачем же им нужен он, Винченцо? Зачем им ларец? За ненужное сорок тысяч не предлагают. Что в этих глупых безделушках такого, из-за чего старик Канозио бледнеет, а у Марио ди Чиньоло начинают трястись руки?

Джустиниани присел в маленьком скверике у галереи и задумался. Ему нужно было сегодня же добиться от старухи Леркари ответа хотя бы на некоторые из этих вопросов. Она явно одна из тех, кто восхищался Гвидо. Стало быть, она может прояснить и ситуацию с Пинелло-Лючиани.

Винченцо поднял голову и замер. Прямо на него, не отрываясь, смотрел старик в инвалидном деревянном кресле на колёсах, расположившийся у соседней скамьи. Это был богач: сюртук украшали бархатные отвороты, холеные руки лежали на дорогом шерстяном пледе. Взгляд был странным, застывшим и прямым, и Джустиниани вдруг понял, что уже видел этого человека, просто плохо запомнил его лицо, ибо старался не смотреть на него. Перед ним был Марко Альдобрандини, слепец.

Джустиниани поднялся, и нарочито шаркая по плитам ногами, подошёл и поприветствовал старика.

– Вы едва ли меня помните, я…

– Винченцо Джустиниани, – сразу перебил его Альдобрандини, – я узнал вас по голосу. Вы были у меня с банкиром Тентуччи. Я потерял зрение, но не мозги и не память, – зло огрызнулся слепец. – Вы купили мою коллекцию.

– И хотел бы выразить восхищение подбором книг и…

– Довольно и того, что, не торгуясь, сполна заплатили, – снова брезгливо перебил старик, – нужны мне ваши похвалы…

Джустиниани почувствовал себя лишним и решил откланяться, но тут Альдобрандини неожиданно проронил, глядя в пустоту.

– Вы внук Гонтрано. Я помню вас по щенячеству. Тёмные волосы, бледная кожа, впалые щеки, глаза карие – в отца. Я спрашивал о вас у Тентуччи, и он уверил меня, что вы, хоть и племянник дурачка Гвидо, но человек разумный и приличный. – Поражённый Винченцо присел на скамью рядом с креслом старика. Альдобрандини же продолжил, – коли так, можно только порадоваться, что гниль не расползлась по роду. Вы – его единственный родственник?

– Вы имеете в виду… – Джустиниани затаил дыхание, и быстро ответил, – да, Гвидо никогда не был женат.

Старик досадливо хмыкнул.

– Стало быть, он передал вам перед смертью всю эту ересь в наследство. – Альдобрандини не спрашивал, но утверждал. – Вам не позавидуешь. А что же это дорогой Андреа, исчадие ада, до сих пор не угробил вас? Странно, ей-богу… – Брови старика задумчиво поднялись.

– Он пытался, ему просто не повезло. – Джустиниани неожиданно успокоился, его волнение угасло, голос зазвучал резче, – а не могли ли вы снизойти к моей глупости и неосведомлённости?

– Не знаю, – резко перебил старик, переходя на «ты», – разве что умно спросишь, мальчик, – на лице слепого проступила странная, немного надменная и скучающая гримаса.

Джустиниани сыграл ва-банк: терять было нечего.

– Сундуки моего дядюшки забиты чернокнижными инкунабулами, а ларцы – вольтами. Он основал общество «Тайная философия» и считался колдуном. А мессир Пинелло-Лючиани, насколько мне известно, не умеет колдовать. Но моего дядю вы называете дурачком, а мессира Андреа – исчадием ада. Я не спрашиваю – почему. Мой дядя вышвырнул меня без гроша из дому, а мессир Андреа дважды чужими руками пытался убить. Но почему… почему дьявол служил дурачку Гвидо и не служит исчадью ада – Андреа Пинелло-Лючиани?

Казалось, рядом заквакала жаба, лицо слепца исказилось, и Джустиниани понял, что Марко Альдобрандини смеётся.

– Неглупо… – наконец отсмеялся он. – Да не по адресу. Ответ на это – у дьявола. Впрочем, поразмышлять можем и мы, главное, мыслить телеологично, то есть целесообразно, и теологично, сиречь, в связи с Богом, что есть залог безошибочности мышления. Потому стоит рассмотреть цель дьявола. Она исходит из его сути. Он – лжец и человекоубийца искони. Определение это теологично, дано Богом, значит, верно. Цель дьявола, ergo, – обмануть и уничтожить. Дьявол – умён, стало быть, глупо ждать от него действий, противоречащих его целям, если же они таковыми кажутся, они – часть его сути, стало быть, обман. При этом дьявол даёт вашему дядюшке умение делать те глупые и пустые фокусы, что так восхищают дураков в наших светских гостиных, в покер ему всегда приходит королевская масть, у женщин при виде его слабеют колени и спирает дыхание, он видит болезни, словно смотрит сквозь вас, и если вы ненароком разозлите его – рискуете больной постелью, а то и могилой. Он вызывает мёртвых – и они покорно являются. За эти дьявольские побрякушки он отдал бессмертную душу.

Джустиниани пожирал слепца глазами. Тот размеренно продолжал.

– Теперь Пинелло-Лючиани. Он алчет того же могущества и ореола владыки судеб, – но девицы по молодости воротят от него нос, все – от красотки Гизеллы Поланти, к которой он сватался, до последней каракатицы Анжелины Боминако, – все отказывают ему. Андреа начал совращать мальчишек и тем утешается, но он хотел владеть жизнями и смертями, а мог лишь нанять убийц, что, в принципе, доступно всякому. Он служил мессы святого Секария, его жертвы сходили с ума и погибали, но дьявол был глух к его мольбам.

– Ну, конечно! – Джустиниани перебил старика просто из поразившего и пронзившего его вдруг до костей понимания. – Дьявольские дары не даются тому, кто уже принадлежит сатане, это не телеологично! Дьявол не покупает своё, он покупает Божье!

– Браво, мой мальчик, вы умеете думать. Кстати… слухи распространяются у нас мгновенно. Вы победили Убальдини на дуэли, красавицы увиваются вокруг вас и вам в покере трижды пришло тузовое каре? Вы верите, что это… случайно?

Джустиниани странно обмяк. Он знал, что собеседник не видит его, но сделал над собой усилие, чтобы на лице не проступила горечь. Винченцо не хотел в это верить и резко ответил.

– Когда вы вынуждены семь лет на своём хребте таскать мешки с углём, шпага в руке становится невесома, как пух, – раздражённо бросил он, – улыбки девиц… Что же, самолюбие есть и у меня, и горько думать, что я не заслуживаю улыбки без колдовских чар. Тузовое же каре… это, конечно, наследство дядюшки. Но в отличие от мессира Гвидо, мне не хочется жертвовать сатане свою бессмертную душу. Я считаю это не телеологичным и, уж конечно, не теологичным. Я вполне проживу без дуэлей, женщин, покера и общества, – Джустиниани, в общем-то, не лгал, но чувствовал себя прескверно.

К старику подошёл человек в ливрее.

– Мессир, пора.

– Да, пора, поехали. – Альдобрандини поднял на прощание руку, туда, откуда слышал голос Джустиниани, – я – всего только старый ослепший книжник, но вам следует помнить, что дьявольские миражи, как утверждает Альберт в Комментариях на сентенции, результат его господства над формами, но не над сущностью вещей… Помните это.

Джустиниани после того, как старика увезли, некоторое время сидел в молчании. Горечь от предположения, что улыбки Катарины и Елены – следствие всё того же дьявольского дара дядюшки, была почему-то больнее, чем от сомнений в его превосходстве над Убальдини, и это удивило его.

Но скоро эти мысли улетучились. Винченцо подлинно осмыслил главное. Следует отличать адептов дьявола, работающих за плату, от рабов дьявола, трудящихся на хозяина без всякого вознаграждения. Рабство дьяволу – это имманентность ему, полная тождественность с ним, а дьявольские дары – это покупка дьяволом свободной души. Сатана не хотел покупать ни душу Пинелло-Лючиани, ни душу Нардолини – потому что они и так, сами того не подозревая, давно уже принадлежали ему. И потому-то, тут слепец прав, Пинелло-Лючиани воистину стократ страшней клоуна-колдуна Гвидо.

Но сам он, Винченцо, был божественно свободен. Он не раб и не слуга. Воздать почесть не унизительно троим – Богу, государю и отцу. Дьявол сюда не входит. Не теологично и не телеологично.

Винченцо поднялся и направился домой.

Теперь он понимал больше и мог говорить со старухой Леркари более предметно. Особенно же ему хотелось уточнить те мерзкие, царапнувшие душу слова слепца Альдобрандини о Пинелло-Лючиани. «Он начал совращать мальчишек и тем утешился, но он хотел владеть жизнями и смертями, а мог лишь нанять убийц, что, в принципе, доступно всякому. Он служил мессы святого Секария, его жертвы сходили с ума и погибали, но дьявол был глух к его мольбам…»

О мессе святого Секария католики говорить не любили, это было кощунство. Винченцо читал о ней. Служили дьявольскую обедню в разрушенной церкви, за час до полуночи. Он помнил и молитву сатане, там произносимую. «Господин и владыка, признаю вас за своего бога и обещаю служить вам, покуда живу, и от сей поры отрекаюсь от Иисуса Христа, и Марии, и от всех святых, от миропомазания и крещения, и от всей благодати Иисуса Христа и от апостольской церкви и от всех молитв её, которые могут быть совершаемы ради меня, и обещаю поклоняться вам, и в случае, если восхочу обратиться, даю вам власть над моим телом, и душой, и жизнью, как будто я получил её от вас, и навеки вам её уступаю, не имея намерения в том раскаиваться…»

И человек, произнёсший это, сегодня противостоял ему?…

Джустиниани вернулся, когда конюх ещё не воротился, зато в портал его виллы завернул экипаж.

Винченцо остановился у окна и увидел донну Марию Леркари, вылезавшую при поддержке своего кучера из кареты. Джустиниани удивился только на минуту, сразу поняв, что ничего естественнее этого визита и быть не могло. Глория, очевидно, побывала у неё и передала его слова о предложении Пинелло-Лючиани.

Винченцо вздохнул, вынул из потайного ящика стола ларец и, поставив его на стол в гостиной, прикрыл вечерней газетой.

Трубочист, появившись, как всегда, невесть откуда, запрыгнул на стол и замер в позе Сфинкса.

– Не продавайте, я же предупреждала вас, – прошипела старуха от двери, не обратив никакого внимания на вежливый поклон Винченцо и не здороваясь.

Джустиниани тоже не стал делать вид, что не понял её милость.

– Я не сказал ни да, ни нет, – Винченцо сел и убрал газету с ларца, заметив, как вздрогнула при виде его донна Мария, – и мой выбор будет зависеть от вашей откровенности. – Старуха обессиленно плюхнулась в кресло. Джустиниани увидел испарину на её седеющих висках, закрашенных персидской хной. – Что будет, если я швырну этот ларец в камин?

Джустиниани внимательно следил за собеседницей. Он-то полагал, что старуха рассмеётся ему в лицо: вещь, за которую предлагают сорок тысяч лир, никто не уничтожает. Винченцо ошибся. Лицо её милости посерело и ссохлось.

– Больше дюжины трупов, – еле слышно пробормотала она.

Джустиниани на мгновение оторопел, ему показалось, что старуха издевается над ним, но тут же понял, что донна Леркари не лжёт. В глазах её застыл ужас.

– И я должен в это верить?

– Это Богу нужна ваша вера, – со странной злостью огрызнулась старуха. – Дьявол в ней ничуть не нуждается. Вы можете сколько угодно не верить, что будет гроза – ваше неверие не помешает ей разразиться.

– Как эти куклы попали сюда?

Старуха облизнула пересохшие губы, снова чем-то неуловимо напомнив Джустиниани лисицу, и торопливо начала рассказывать.

Гвидо Джустиниани предлагал им исполнить любое их желание. Всё, что требовалось – клочок ваших волос, или кончик ногтя. Он производил какие-то магические заклинания, и желание исполнялось. Но потом оказалось, что Джустиниани одурачил их: и желание-то, исполнившись, не приносило радости или приводило к беде, и все они оказались на крючке у Гвидо, сделавшего вольты каждого из них. Если он ссорился с кем-то, назавтра тому было плохо: Джустиниани через эти чёртовы куклы делал с ними, что хотел, ещё и издевался.

– И, тем не менее, вы обожали моего дядюшку. Почему?

Оказалось, Гвидо вёл себя по-свински не со всеми. Тем, кто был ему предан и восхищался им, он помогал: исцелил грудную жабу Теобальдо Канозио, врачевал почечуй у Чиньоло, помогал чем-то и Массерано, пособлял и ей, научил её и Гизеллу наводить порчу на молодых девок, это омолаживает.

– Это вы навели порчу на Марию Убальдини?

Лицо старухи потемнело от злости.

– Это Гизелла. Дерзкая молодая сучка смеялась над ней, говорила, что с физиономии Гизеллы можно лепить горгулью. Издевалась. Ну, никто её за язык не тянул, по заслугам и получила.

Джустиниани вздохнул.

– А Пинелло-Лючиани? Кстати, правда ли, что он служил чёрные мессы?

– Да, – пренебрежительно кивнула старуха, – он и его молодые адепты пытались заискивать перед Князем мира сего, но – ничего не вышло, – она высокомерно, с явным злорадством, усмехнулась, – Бьянко совратил свою сестрицу – но инцест ничего не дал. Рокальмуто принёс в жертву свою сестру – но бедняжка Франческа, оставленная в подземелье, просто сошла с ума, а толку не было.

Джустиниани в ужасе откинулся в кресле.

– Что? Один… обесчестил сестру, а другой… сам… принёс… сестру в жертву? Вы шутите? – Винченцо слышал о чём-то подобном от Тентуччи, но подумал тогда, что это просто светские сплетни, пустые наговоры.

– С чего бы? – удивилась старуха, – если бы заклинание сработало, Рокальмуто получил бы дар ясновидения и беспроигрышной игры. Да всё без толку, – злорадно обронила донна Мария, снова уподобившись лисице, поймавшей мышь, – дьявол не подчиняется никому, он – бог своих прихотей, а не чужих желаний. Сейчас Берризи пытается…

– Ну, а я чем им поперёк горла стал?

– Вы же Наследник! Пинелло-Лючиани рассчитывал после смерти вашего дядюшки получить наследство, а тут – вы. Они договорились с Убальдини убрать вас, и вдруг – вы побеждаете на дуэли непобедимого, девицы крутятся около вас, за столом – тузовое каре. Ясно же всем, что именно вы – Наследник. Гизелла хотела посадить вас за стол медиумов, один раз туда сел ваш дядя, так духи появились зримо и роились вокруг – их видели все! Но и дуэль, и женское внимание, и покер… Вы же, – она вновь облизнула сухие губы, – вы же можете это открыть? – она указала дрожащими пальцами на ларец. – Это может только Наследник.

Джустиниани кивнул и тяжело вздохнул.

Ему было неприятно, что старуха вслед за Альдобрандини приписывает его успех у женщин чарам. Неужто он не может понравиться сам?

На душе его стало мерзко. Мерзок был Бьянко, сугубо мерзок был Рокальмуто, оказавшийся запредельным подонком, омерзительна была и баронесса Леркари, абсолютно не различавшая добра и зла.

Он резко поднялся, слегка ударил рукой по крышке ларца: «Откройся, дрянь», пробормотал он, и крышка услужливо распахнулась. Винченцо сразу нашёл рыжую куклу, захлопнул ларец и протянул вольт ошеломлённой старухе, бормотавшей: «Solo Eriditiera, solo Eriditiera…»

Ему же больше всего хотелось остаться в одиночестве.

Старуха схватила вольт и прошептала.

– Вы… отпускаете меня?

Джустиниани молча кивнул.

– Но вы должны сказать: «Волей сатаны отпускаю тебя».

Винченцо побледнел, чувствуя в груди ледяное бешенство.

– Что? Я божественно свободен! Мне плевать на волю сатаны! Своей волей я отпускаю вас… – он замер, ибо с уст готово было сорваться бранное слово. – Исчезните. И не болтайте об этом! – крикнул он вслед старухе, и без того, в общем-то, уверенный, что она никому не проговорится.

Старуха опрометью, прижимая к себе куклу, выскочила за порог и исчезла в начинавших сгущаться сумерках.

Джустиниани опустился в кресло, спрятал лицо в ладонях. Ему хотелось плакать, да не выходило. Грудь его несколько минут сотрясало, он что-то тихо бормотал себе под нос. Горечь от понимания, что старуха может быть и права, приписывая ему колдовское обаяние, быстро улетучилась. Он понял, что был немного влюблён – причём в Елену и Катерину одновременно, или, скорее – был чуть очарован. Теперь болела душа, из которой вырвали первые ростки нового чувства.

Но Бог с ними, с дамами, что ж поделать… Однако сказанное о Рокальмуто и Бьянко шокировало Винченцо до нервной оторопи. У него не было сестёр, но как же можно-то? Исчадья ада, исчадья ада… Господи, как это происходит, что душа погружается в такие бездны мерзости? Опьянённые грехом – сыновья ночи и тьмы, они не могут отрезвиться от этого пьянства…

Воистину, нет ничего страшнее человека, подумал он. У имеющего силы думать о нём начинает кружиться голова. Размышления эти тягостны для ангельских умов, скорбны и для херувимских сердец. Человеку нигде нет предела. Если же он и имеется, то предел этот – беспредельность. Человек, мешок кровавой грязи, и в нем – закваска всех бесконечностей. Возводя себя на высоту, он исчезает в божественной беспредельности, низводя себя в пучину, тонет в демонических безднах.

И нет ничего страшнее влюблённости человека во зло и в пучины греха. Грех постепенно умаляет душу, стирает ее в смерть, претворяет из непреходящей – в бренную. Чем больше грехов, тем более человек смертен, он весь в недалёких мыслях, в пустых и блудных ощущениях, в жутких, леденящих кровь, деяниях.

Джустиниани чувствовал себя усталым и больным. Завтра он развезёт всю эту дрянь её владельцам и уедет… в Иерусалим… в Бари… куда-нибудь.

«Дьявольские дары не даются тому, кто уже принадлежит сатане…» «Это Богу нужна ваша вера. Дьявол в ней не нуждается…» «Дьявольские миражи, утверждает Альберт в Комментариях на сентенции, результат его господства над формами, но не над сущностью вещей…» Обрывки услышанных фраз роились над ним, как пчелы, убаюкивая и усыпляя.

Веки его слиплись, и Джустиниани в бессилии откинулся на спинку кресла.

Глава 8. Гроза

На скользких путях поставил Ты их, и низвергаешь их в пропасти. Как нечаянно пришли они в разорение, исчезли, погибли от ужасов!

– Пс.72.18

Дон-дон-дон… Часы мерно отбивали удары.

Джустиниани проснулся в гостиной и резко поднялся. Тело затекло, а перед глазами мелко переливались крохотные серебристые искорки, разлетаясь, как мошки. Винченцо потряс головой, чтобы прогнать чёртову мошкару. Кот сидел рядом на столе, потом запрыгнул на окно и скосил глаза на темноту за стеклом.

Из столовой доносились ароматы снеди. В зал робко заглянул слуга.

Луиджи всё ещё не мог простить себе, что подвёл господина и, застав того после визита донны Леркари спящим, не осмелился будить. Теперь он тихо доложил, что кучер давно вернулся, ужин подан. Джустиниани не чувствовал голода, он помнил, что собирался поехать с наследством Гвидо к Массерано, Марио ди Чиньоло и прочим, но, схватив сундучок и выйдя в зал, остановился.

Из столовой доносился божественный аромат пирога с ревенём, и Джустиниани подумал, что полчаса ничего не решают – в принципе, избавиться от содержимого сатанинского ларца можно даже и завтра утром.

Аппетит проснулся неожиданно, тем более, Джустиниани вспомнил, что не обедал.

В столовой появилась Джованна, давно поужинавшая, она взяла со стола забытую книгу и молча удалилась, по крайней мере, не хлопнув дверью. Что же, и то хорошо.

По окончании ужина Винченцо решил всё же съездить к Массерано, жившему неподалёку, велел закладывать, но тут Луиджи вновь доложил о визитёре.

На пороге залы уже стоял пожилой человек со встревоженными глазами. Джустиниани подумал, что где-то видел его, а стоило Луиджи представить гостя как Микеле Одескальки, Винченцо вспомнил, что тот увозил дочь после вечера у Марио ди Чиньоло. Ему было далеко за шестьдесят, Джустиниани слышал, что он поздно женился и имеет только одну дочь. Слышал и о его слабом сердце.

Сейчас старик был бледен.

– Простите, мессир, а… Джованна… Ваша воспитанница… она дома? – сбиваясь, пробормотал он.

Джустиниани удивился, но бросил быстрый взгляд на Луиджи, тот понял и исчез.

– Да, сейчас её позовут. Но что случилось?

Старик, прислонясь к двери, тяжело дышал и, кажется, просто не услышал Винченцо. Джованна спустилась быстро, перескакивая через ступени.

– Мессир Микеле?

– Джованна… Вы… вы не видели Катарину? Не договаривались встретиться? Она к пяти ушла к портнихе на примерку, но её до сих пор нет. Я был у мадам Леже, но она сказала, что Катарина давно ушла. Я думал, она у вас.

Джованна на мгновение растерялась, но тут же предположила, что подруга у Елены Бруни, однако мессир Одескальки покачал головой. Он уже был в доме Вирджилио Массерано, Катарина там не появлялась.

Джустиниани медленно поднялся, остановился у стола, ибо почувствовал слабость в ногах. Он бросил взгляд на календарь. Девятнадцатое мая. На часах было десять с четвертью. Господи! Записка! «Девятнадцатое мая. Десять сорок, дом Батистини». Сегодня. Как он мог забыть об этом?

«…Пинелло-Лючиани и молодые адепты пытались заискивать перед Князем мира сего, но – не вышло, Бьянко совратил свою сестрицу – но инцест ничего не дал. Рокальмуто принёс в жертву свою сестрицу – бедняжка Франческа, оставленная в подземелье, просто сошла с ума, но толку не было. Сейчас Берризи пытается…»

Он тогда не дослушал, точнее, не придал значения этой фразе, но сейчас она проступила во всей своей убийственной чёткости. Джустиниани помнил о предположении Тентуччи, что Берризи влюблён в Катарину, но сам он, зная дружка, сомневался в этом. Не та душа была у подонка. Оттавиано мог украсть девицу, обесчестить её ради пятидесяти тысяч приданого. Это было бы мерзостью, но сам Джустиниани опасался худшего.

«Девятнадцатое мая. Десять сорок, дом Батистини».

Почему он совсем забыл о записке? Это Кампо-Марцио. Джустиниани сердцем чуял беду, в глазах мутилось, мысли разбегались. Он схватил ларец и ринулся к только что выехавшей с внутреннего двора карете. Вслед раздались какие-то крики, он слышал голос Джованны, но не обернулся.

Швырнул ларец на сидение и крикнул кучеру:

– Палаццо Берризи, Беппо!

Не исключалась вероятность и того, что он ошибся. Оттавиано мог быть и на месте. Но Катарина – разумная особа, к тому же, зная о слабом сердце отца, она едва ли стала бы волновать его, а уж бродить по городу после наступления темноты – тем более.

Через десяток минут они были у дома Оттавиано. Сердце Джустиниани сжалось: ни одно окно не горело. На его яростный стук дверь открыл только заспанный лакей, сообщивший ему, что мессир Берризи отбыл во Флоренцию.

Джустиниани понял, что ему лгут, ибо в жизни не видел столь неискренних глаз. Но что это давало?

Он торопливо вернулся в карету, вынул часы. Время приближалось к половине одиннадцатого. Что было делать? Ехать к дому Батистини? До Кампо-Марцио – сорок минут езды, а главное, осмыслил он только сейчас, – он не взял оружия. В своём безотчётном порыве он и не вспомнил о пистолетах. Зачем-то схватил чёртов ларец, с которым хотел ехать к Массерано. Глупец.

Несколько минут Винченцо сидел в карете, стоявшей у фонаря, просто пытаясь собраться с мыслями. Вспомнилось милое личико Катарины, синие глаза, локон чёрных волос на ветру…

В бездумной досаде он ударил пальцами по крышке ларца, тот, словно верный пёс, слушавший даже не команды, но желания хозяина, снова услужливо распахнулся. Джустиниани посмотрел в ларец и увидел сверху вольт Берризи.

Винченцо вытащил его и сжал в руках. В жёлтом свете фонаря лицо куклы показалось лицом арлекина из комедии масок. Джустиниани померещилось, что Берризи издевательски улыбается ему.

– Оттавиано, – Джустиниани затрясло, он чувствовал, что ненависть и злость клокочут даже в его сбивающемся дыхании, – я не могу тебя остановить. Я не в силах помешать, – Винченцо с трудом сглотнул, – я бессилен, – он в ярости уставился на куклу, чьё сходство с оригиналом сейчас особенно злило. – Но есть Бог, и Бог поругаем не бывает, запомни. И как ты изломал и изурочил чужую жизнь, так и Господь-мститель изломает и изурочит тебя! Вот так, – Джустиниани в бешенстве переломил игрушку пополам.

Как ни странно, это глупое действие чуть успокоило его.

Винченцо почувствовал, что может рассуждать логично. Надо ехать к дому Батистини, в Кампо-Марцио, решил он. Пусть он опоздает, зато своими руками удушит Оттавиано и всех мерзавцев иже с ним. Оружие? Возле дома и в заброшенной часовне Сан-Доменико он найдёт либо прут из ограды, либо…

Тут Винченцо напрягся и стал шарить по карманам. Слава Всевышнему! Нож, оброненный мерзавцем на Понте-Систо, с его инициалами, сложенный пополам, был с ним, в кармане сюртука.

Он высунулся из кареты и крикнул Беппо:

– Выезжай на виа дель Корсо, оттуда – в Кампо-Марцио!

Беппо спросил, ехать ли через Треви или Монти, но Джустиниани махнул рукой:

– Как быстрей и короче!

Он откинулся на спинку сидения, пытаясь представить, где сейчас Катарина. В подземелье? В крипте? В подвале? Господи, спаси и сохрани.

В окне мелькали огни фонарей, откуда-то слышались слова непристойной песни, карета покачивалась на рессорах, чуть успокаивая его. В памяти мелькали сцены вечера у герцогини, танцующая с ним Катарина, смех девушки, её сияющие глаза. Какой подлец… Хладнокровно и бездумно принести в жертву своим прихотям чужую жизнь. Подлинно, исчадье ада.

Джустиниани старался не думать, что могут мерзавцы сделать с Катариной, размышлял о том, что предпринять, если в доме Батистини всё-таки никого не будет, и вдруг осознал, что кривой отсвет фонаря уже несколько минут неподвижно лежит на его руке, и понял, что экипаж стоит.

Он снова высунулся из кареты. Они стояли посредине узкого проулка с уютными домами, украшенными висящими на стенах горшками с рассадой, в светящихся окнах мелькали идиллические сценки семейных ужинов и играющих детишек. В тридцати шагах от них тускло горел фонарь.

– Беппо, почему стоим?

– Проехать не можем.

Джустиниани против воли усмехнулся. Ему всегда казались забавными реплики кучеров, отвечавших на любой вопрос абсолютно правильно и на удивление бестолково.

Он распахнул дверцу, спрыгнул с подножки кареты.

Позади них проулок успели заполнить подъехавшие экипажи, развернуться было негде.

Винченцо пошёл к большому дому, где рядом с фонарём собралась толпа. У большой красной кареты стоял какой-то ражий детина, судорожно икавший через равные промежутки времени.

Джустиниани наконец разглядел, что впереди столкнулись две кареты, точнее, на одной из лошадей переднего экипажа перекосило супонь, в итоге из узла крепления выскочила оглобля и влетела в окно едущей навстречу кареты. От столкновения саму карету перекосило, кучер слетел с козел на верхний угол встречного экипажа, оглобля переломилась, а несчастного зажало между каретами.

Тут появились ещё несколько человек с факелами и стали осторожно извлекать беднягу. Освещённый, он казался основательно придавленным, но крови было совсем немного. Толстый лавочник бережно перевернул несчастного, и тогда стали видны последствия столкновения.

– Похоже, у него хребет переломан, – хрипло бросил он.

– Я не давил его! Я не давил! Он упал с верхних козел! Прямо на угол кареты! – истерично взвизгивая и всё ещё икая, оправдывался стоявший рядом кучер. – Это он виноват, это он…

Он не лгал: высокие козлы стоявшей рядом кареты пустовали, и виновником столкновения подлинно был погибший.

Наконец беднягу положили на мостовую. «Мертвец», уверенно сказал кто-то. Спина погибшего была сломана, часть лица – содрана до крови. На голове отчётливо виднелись залысины почти до макушки, до синевы выбритый подбородок, в свете фонаря чёрной точкой проступила и родинка на виске возле глаза.

Джустиниани вздрогнул всем телом: он узнал Оттавиано Берризи.