Текст книги "Никого над нами"

Автор книги: Ольга Громыко

Соавторы: Алексей Пехов,Роман Злотников,Андрей Белянин,Виталий Зыков,Алекс Кош,Иар Эльтеррус,Ник Перумов,Елена (1) Бычкова,Наталья Турчанинова,Павел Корнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

– С которыми ты что-то сделал! – взвизгнул Корбулон. – Ох, брат, брат-в-духе, говорил же я тебе, что…

Перед животным, пронзая плоть темноты, плыл острый витой рог, свитый из алого и золотого пламени. По рогу то и дело прокатывались огненные волны, не дававшие, однако, никакого света.

Могучая магия разливалась вокруг, и ее ощутили все, от мала до велика. Взвыли цепные псы, поджимая хвосты и пятясь от страшного пришельца, коты с яростным шипением метнулись прочь, норовя забраться повыше; заволновались, заржали кони в обширных стойлах, и последними отступили люди, поддаваясь завораживающему видению – черный единорог казался глашатаем неведомых бедствий, предвестником орды голодных демонов, по всеобщему поверью, только и ждущих момента для прорыва в привычный людям мир.

На спине единорога, в высоком седле по-мужски сидела девушка, словно облитая иссиня-черным шелком. И как белое пламя, по плечам ее рассыпались светлые, очень светлые волосы. Острый подбородок, мягкая линия скул, большие глаза, что, казалось, светятся изнутри. На левом бедре висела легкая изящная сабля-котур, справа – игольчатый кинжал, и рукоятка еще одного торчала из-за голенища высокого сапога.

– Небеса и драконы… – бормотал кентавр. – Посмотри только на ее перстень. Четыре карата, не меньше, и это конечно же из Светящихся Стрекоз, восемьсот гранов чистого золота каждый, а эфес, эфес, ты только глянь, смарагды, и я никогда не видел ничего подобной чистоты… Брат, брат, мне нужно…

Зло кося алым глазом, черный единорог остановился прямо против Кима и Корбулона. Кентавр тотчас попятился.

Ким примирительно развел руки. Глядеть в глаза наезднице он избегал.

– У меня есть к вам несколько вопросов. – Девушка говорила холодно и равнодушно. – Благоугодно ли будет вам ответить на них добровольно?

– Д-да, конечно, – хрипло ответил Ким. – Спрашивай…те.

Наездница не спешивалась.

– По слову моего Совета я прибыла в эти места, дабы положить конец расползанию болотников. – Девушка холодно смотрела поверх головы Кима, цедила обкатанные, мертвые слова, гладкие, словно ледышки. – Заметив чужое вмешательство во мне порученное дело, обязана была произвести расследование, как и сообщить о том факте предмету оного.

– Готов ответить посланнице Совета, – формальной фразой ответил и Ким, прячась за ней, словно за последним щитом.

– Что вы взяли в логове болотника?

– Ни… – Ким запнулся, сжал кулаки. – Взял. Но не материальное. То, что нельзя продать. Меня нельзя обвинить в присвоении клада.

– Никто и не собирается. – Черный единорог переступил копытами, заставив Кима попятиться. – Что с душой болотника?! Где она, а?! Ей положено девять дней крутиться вокруг разоренного гнезда. А ее нет и в помине. Мой кристалл ничего не видит. И я – ничего не чувствую. А ужу меня, поверьте, нюх на этих бестий… выработанный. Где ж она? Ничего не подскажете, господин сочинитель, внезапно сменивший профессию?

Сочинитель вздохнул, распустил завязки грубой кожаной куртки.

Всадница с шипением выдохнула сквозь зубы, едва завидев оплетенную бутылочку.

– Не удивляюсь. Даже не спрашиваю, как это удалось, о сем осведомятся другие. Но вы, господин сочинитель, неужели не понимаете, чем рискуете? Что, если он вырвется на свободу?

– Не вырвется, – по-мальчишески насупился Ким.

– Один раз, – сухо сказала воительница, – я имела глупость вам поверить, господин сочинитель. Второй раз не выйдет.

– Я…

– И не надо называть меня по имени, – резко перебила она.

– Хорошо, – покорно ответил маг. – Он действительно не вырвется. Я все-таки не только сочинитель. Во всяком случае, учился. Алхимия. Начинал как составитель эликсиров. Некогда болотники распространились чуть ли не до самой столицы, заплели все паутиной, так что выжигать пришлось всем магическим гильдиям вместе. И чародеев все равно не хватало. Требовалось оружие, которым даже неграмотный пейзанин смог бы защитить себя. Такие эликсиры в свое время и были разработаны. Я лишь поднял старые рецепты.

– В том числе и для удержания души болотника в заточении?

– В том числе и… – кивнул Ким.

– И для чего же? Какой с них прок, кроме опасности упустить со всеми вытекающими?

– Прок? Никакого прока. На полку поставить. Пусть рожи корчат. Заслужили.

– Не будем говорить, кто и чего заслуживает, – оборвала его наездница. – Держать души болотников дома на полочке – несусветная глупость.

– Вы хотите отнять их у меня?

– Я не надзирательница. – Лицо всадницы дрогнуло от обиды. – Я истребляю нечисть. Отбирать – предназначение совсем иных.

– Тогда чем еще я могу помочь высокому Совету?

– Честным – хотя бы раз – честным ответом на прямой вопрос. – Глаза оставались презрительно сощурены.

– Честный ответ вам или Совету?

– Совету. И мне. Не стоит нас разделять.

Ким вздохнул:

– Хорошо, я отвечу. Болотники… это, собственно, могли бы быть даже и не болотники, какая-то другая нечисть…

– Только не надо врать, – перебила воительница.

– Я… виноват, – Ким опустил голову, развел руками. – Я знаю, что не должен…

– Раз не должны, то и не говорите. – Воительница оставалась прежней, холодной и неприступной. – Ответьте на вопрос.

– Мы так и будем говорить здесь? На виду у всех?

– Мне здесь нравится больше. Как и моему единорогу.

– Хорошо. – Маг развел руками. – Я… не хочу врать. Иду к Поэтическому Меду.

Наездница откинулась в седле, тонкие пальцы сжались на изумрудном эфесе.

– К Поэтическому Меду… – процедила она сквозь зубы. – Как же, наслышана. Легенда старая, красивая, нечего сказать. Живет где-то в горах некий великан, имя его в разных версиях варьируется. В тайной кладовой хранит он Мед Поэзии, и кто сумеет добраться до него и сделать хоть глоток – тот станет величайшим из поэтов. Гм… в вашем случае – понимаю, вполне понимаю. Бездарность – она всегда бездарность. Вы пишете очень плохие книги, господин сочинитель. Те, что «любовь-морковь», для труппы Сакки.

Ким глубоко вдохнул и выдохнул.

– Те, что для «знатоков и ценителей» – не лучше, – безжалостно продолжала воительница, – что ставит баронесса Шатиньи.

Маг ответил не сразу.

– Да, есть неудачные, – выдохнув, признался он, стараясь не выказать обиды. – Или, скажем лучше, неважные. Зато удается сделать кое-что другое. «Переломанные кости», например. Или «Смерть считать не умеет». На сцене не ставились, к постановке не предлагались. Распространяются в списках. Ценимы многими искушенными читателями. Да и вы тоже…

– Этого мы касаться не станем, – отрезала всадница. – Значит, собрались за Поэтическим Медом… что ж, уложения Совета сему не препятствуют. Однако хранение души оного болотника… кстати, он там один?

– Нет, – мрачно сказал Ким. – Я еще одного прикончил.

Точеный подбородок воительницы вздернулся.

– Интересно, конечно, господин сочинитель, где и как вы разузнали точное местонахождение…

– Ничего особенного, – пожал плечами Ким. – Я ведь учился у великого Септимуса…

– Не может быть!

– Отчего ж нет? Разве не были его первые вещи совершенно провальными? Разве не освистывала его публика? Разве не впал он в совершеннейшую нищету, подумывая о самоубийстве? И разве не был допущен он в архивы Совета, когда некая добрая душа устроила его туда переписчиком?

– Продолжайте!

– Септимус и нашел там пергамент. Старый-престарый, со списком легенды и подробной картой. Анонимный автор уверял, что нашел дорогу, однако не смог пробиться к Меду. Септимусу терять было нечего, он бросил работу, запасся эликсирами, и добился успеха. Недаром после возвращения стиль его изменился до неузнаваемости, а «Голубку» играют до сих пор, хотя прошло уже тридцать пять лет…

– И все это он открыл вам?

– Я был с ним, когда он умирал. Не знаю, почему он решил мне признаться…

– Септимус был гением, – ледяная броня не давала трещин, – настоящим гением, и «Голубка»…

– Вы вольны мне не верить…

– Да уж, трудновато будет. А взглянуть на сей пергамент?..

– Его у меня нет, – повесил голову Ким. – Опасаясь, что драгоценное свидетельство может быть утеряно, похищено, я из страха, что меня опередят, зазубрил все приметы наизусть, оставив оригинал в столице…

– Очень на вас похоже, – презрение, казалось, сейчас хлынет через край. – Впрочем, благодарю за добровольное признание, – прежним, холодно-формальным голосом проговорила она. – Это вам, бесспорно, зачтется. Действительно, зачем еще может потребоваться сочинителю нечисть? А ведь в трех списках предания прямо говорится: «Дверь к Меду Поэзии откроет сосуд зачарованный, души трех убиенных тварей нелюдских содержащий»…

– Хранение души убитого болотника не запрещено никакими эдиктами, – негромко, но упрямо отозвался маг. – Этоопасно, не спорю… также, какхранение меча.

– Меч не выйдет из повиновения владеющего им.

– Но его могут украсть.

– Не собираюсь вести здесь философические диспуты. Где был убит второй болотник?

– Местные называли это место Гнилой Гатью. Не знаю, я лично никакой гати там и в глаза не видел. День пути по тракту на…

– Благодарю за разъяснения, я знаю дорогу, – убийственно-вежливо отозвалась воительница.

– Я… свободен? У посланницы Совета ко мне больше нет вопросов?

– Вы предупреждены, – нехотя проговорила всадница, – об опасности хранения при себе душ, принадлежащих уничтоженной нечисти. Эдикт Совета объявляет все, взятое чародеем, – кроме золота, кое принадлежит его величеству, – его добычей, имея в виду, конечно, ингредиенты или артефакты…

– Я смогу представить доказательства, что души болотников являются таковыми.

– Не сомневаюсь. Вам врать не впервой, господин сочинитель.

Ким опустил голову. Возразить нечего.

– Желаю счастливого пути, милостивый государь. Надеюсь, после обретения вами Поэтического Меда ваши… творения станут хоть чуточку лучше.

Черный единорог захрапел и шагнул в сторону. Наездница вытянулась струною на его спине, зло вцепилась в поводья, лихо гикнула – ударили копыта, ярко сверкнул рог, и диковинный зверь мигом исчез в темноте, одним легким прыжком перемахнув закрытые по ночному времени ворота.

Вот так оно все и кончается, Ким…

Поздно просить прощения и унижаться. Ты сам виноват, ты, и никто другой. Живи с этим. Живи с позором. И скажи спасибо: ты вышел во двор без своих эликсиров, один взмах сабли – и остался бы с поросячьим обрубленным носом, например.

И было бы поделом.

Не надейся, кстати, что «она поехала за мною!». Тэра – действительно одна из лучших, а болотники и впрямь замучили, словно в стародавние времена, когда составлялись позаимствованные им рецепты и эликсиры.

– О чем ты думаешь, брат-в-духе? – осторожно осведомился Корбулон, все это время простоявший тише воды ниже травы. – И что она говорила о Поэтическом Меде? Не может быть, ведь это же просто метафора, народная история, выдумка чистой воды…

– Кое-кто из осведомленных, – хрипло ответил Ким, все еще глядя вслед растаявшему в ночи черному единорогу, – считают его отнюдь не выдумкой.

– И ты, ты, брат-в-духе, – задрожал кентавр, – собираешься отправляться за ним?! В те самые горы? И меня тащить?!

– Тебя не потащу. Сможешь вернуться в столицу. Поспеешь как раз к осенним ристаниям.

– И выставлю себя на осмеяние и позор за то, что оставил своего брата-в-духе?! – так и взвился Корбулон. – За что обижаешь, брат, за что позоришь?! Неужто за невинную любовь мою к толике заслуженного комфорта?!

– Нет, – отвернулся Ким. – Но там горы. Тебе не пройти.

– Пройду! – возмутился кентавр. – Предки мои Серые горы переходили – золото искали…

– Так ведь нет его там, то всем известно.

– Тогда еще не знали! В общем, я иду. До конца! – со слезами в голосе провозгласил Корбулон. – И пусть сгину я на заснеженных перевалах, пусть кости мои достанутся тварям горным и хищным птицам, но никто не сможет обвинить меня, что бросил я своего брата-в-духе, с кем шел по жизни от младых ногтей!

– Спасибо, брат. – Слова кентавра были смешны и пафосны, такого постеснялись бы и в «народной» труппе маэстро Сакки, но голос у Кима все-таки дрогнул.

– Дорога дальняя, – деловито заявил кентавр. – Потребуется много поклажи. Так что я завтра поутру найду нам… того, спутницу.

– Как тебе будет угодно, – улыбнулся маг.

– А дорогу ты, конечно, знаешь. – В голосе Корбулона не было и тени сомнения.

– Нет, конечно.

– Как это «нет»?! – ахнул кентавр.

– Дружище, я ведь не допущен и не приобщен ни к каким тайнам. Как бы мне самому ни хотелось.

– Постой, брат-в-духе, – пробормотал сбитый с толку Корбулон. – А зачем же ты сказал…

– Чтобы она поверила, – Ким с тоской опустил голову. – А правда выглядит куда невероятней лжи.

– Ты же обещал… ты же говорил… – Кентавр явно осуждающе глядел на своего спутника.

– Говорил. Но уже ничего не исправишь и не сделаешь. Такие, как Тэра, – прямы, как меч. Не лгут сами и не переваривают чужого вранья. Но и не всегда поверят, если… в общем, бездарь вроде меня только и может, что идти за «гениальностью».

– Так что же, нет никакой карты? Великий Септимус ничего не передавал?

– Нет конечно же, – вздохнул Ким. – Хотя, брат-в-духе, это неплохая основа для новеллы.

– Для новеллы?

– Конечно. Вот послушай: когда я стану – если стану – писать обо всем этом, то сделаю так, чтобы слушатель поверил – сперва мой герой – обыкновенный спаситель мира, каких много в нашем жанре. Священный долг его – истреблять нечисть, собирать души их, дабы и в самом деле открыть некий зачарованный покой, где, охраняемый демонами, хранится какой-нибудь артефакт. Ну сам знаешь, эмеральдовый меч, кольцо там или еще что-нибудь. Такая же ерунда. Потом я повел бы сюжет так, чтобы показалось – нет, плевать этому герою на судьбы мира и всех его, мира, окрестностей, а пришел он сюда и впрямь за одними лишь леденящими душу подробностями, что обеспечат его балладам лучший сбыт, а пьесам – большие сборы. Для пущей важности вплел бы я сюда и третий слой – вот как раз тот самый Мед Поэзии, столь удачно по ходу дела упомянутый…

– Так, значит, это правда? – тотчас вырвалось у Корбулона.

– Дослушай, пожалуйста, очень тебя прошу. Написал бы я об этом Меде, хранимом древними силами в тайном месте, поведал бы о дорожных приключениях – ну, как водится, две-три схватки, одна скоротечная и несчастная путевая любовь, – привел бы героя к месту… В канонической версии, по-моему, драгоценный котелок охраняла дюжина демонов, состоявшая на службе у того великана… описал бы их всех, саму схватку, гибель друзей и, наконец… вот он, Мед. Сделай глоток – и ты первый среди поэтов. Без труда, без усилий, просто так, от небес.

– А дальше?

– А дальше… Дальше, брат-в-духе, случилось бы то, ради чего все это стоит рассказывать. Отказался бы герой от добычи. Не омочил бы он губ в том самом Меду. Завалил бы вход в пещеру камнями и следы затер на вечные времена.

– Что ты хочешь сказать?..

– Что не шел и не иду я добывать никакого Меда. Тэре – солгал, признаюсь. Что вещи она мои бранила… я знаю, что всем мил да хорош не будешь, как та же Септимусова «Голубка». Но все равно не пойду. И никакой сочинитель не пойдет. Если, конечно, носит в себе хоть каплю… не знаю, искренности, наверное.

– А бездарность? Ведь пойдет, правда? И добудет Мед, и сделается первым…

– Если бездарность, Меду глотнув, сделается первым среди поэтов… что ж, сперва, наверное, будет радоваться. А потом от тоски наложит на себя руки. Потому что всегда будет помнить себя настоящего. Такого, каким был до того, как испить этого самого Меда. И будет знать, что все, им написанное – это не он. Не им выношено, не им сказано. Пусть даже самыми разгениальными стихами. Выжжет Мед его душу изнутри, выжжет и пожрет. Не надо нам такого подарка. Его и добывать не стоит. Уж как пишу, так и буду. Пусть кое-кто от моих баллад нос морщит и лицо воротит – да зато они мои, все мои, от начала до конца, необманные. Понимаешь меня, брат-в-духе?

– Кажется, да, – тихо кивнул кентавр. – Пойдем, брат, спать. Не спрашиваю даже, куда завтра направимся…

– Вызнаем дорогу – да еще одну топь навестим.

– Как? Еще одну? Зачем?

– Эликсиры у нас еще не кончились, Корбулон. Болотные дивы как жрали людей, так и жрут. Наверное, нельзя о спасении миров писать, если ты ни одного ребенка в своей жизни не спас. Хотя я сам долго думал совершенно по-иному.

– Уж не решил ли ты, брат-в-духе, записаться в гильдию истребителей нечисти?

– Нет уж, – покачал головой Ким. – Ненавижу начальство. Могу сделать – иду и делаю. Не вру.

– Не врешь… – наморщив лоб и словно что-то понимая, откликнулся кентавр.

– Не вру, – повторил Ким. – Не знаю, где ходил Септимус, что видел, что делал перед тем, как сесть и написать действительно гениальную «Голубку». Могу лишь догадываться.

Он поднял заветную бутылочку, протянул ее кентавру. В свете факелов стало заметно клеймо – стилизованная буква «С» в обрамлении двух гусиных перьев.

– Его личная печать. Это, а не «карту» он завещал мне. И сказал, что я пойму, когда она понадобится. И еще там была приписка: «Верь. Испытано на себе».

Андрей Белянин
Казачьи сказки

Сотников гарем

Было энто во времена войны великой, Балканской. В те годы государь наш, Александр Второй, султану турецкому под Варной шею мылил – народ братский, болгарский от ига мусульманского освобождал…

Знамо дело, рази ж казаки наши, астраханские, при такой-то потасовке в стороне останутся, по хатам отсидятся? Вот и понесли кони рыжие степями волжскими молодцов упрямых в поход дальний. Почитай, от одного моря до другого так верхами и промчалися – со свистом да песнями, собой интересные, при шашке, при пике, ни одного растыки! Да тока не про то сказка складывается…

О войне той страшной, о храбрости казачьей, об удали русской – много чего сказано. А вот был среди войска нашего один старый сотник – от боя не бегал, при штабах не терся. За сороковник уже – наград полна грудь, да, видать, пуля и меж крестов георгиевских дырочку нашла.

Вынес его умный конь, подхватили товарищи верные, перевязали, да с тяжелой раною, по приказу атаманскому, из похода домой и отправили. Ну а для ухода медицинского, да чтоб в пути не скучно было, подарили ему казаки гарем!

Маленький такой, компактный – в три жены, у мурзы турецкого отбитый. Вроде сотнику то и без надобности, однако ж и друзей боевых отказом обидеть грешно – от души старались люди. Взял подарок. Вот о том и сказка будет…

Едет он домой в телеге новенькой, вокруг девки молоденькие, симпатичные хлопочут – брови сурьмленные, шаровары зеленые, платьица тонкие, голоса звонкие, прикрыты вуалями, но кажная с талией! То исть хоть поглядеть, а уже приятно.

Заботятся о сотнике, перевязки меняют, по пути пловом потчуют, сладости восточные в рот суют, танцами чудными, с пузом голым, развлекают – плохо ли?! Вот и попривык казак, расслабился, важным мужчиной себя почувствовал.

Да тока рано ли поздно ли, а добрались они с гаремом до станицы родимой. К ночи в ворота стучат, в хату просятся, а в хате, вот те на, не кто, а – жена!

Не какая-нибудь турчанка дареная, а супруга законная, православным обычаем венчанная, перед богом и людьми единственная! А ну как объяснениев потребует? Виданое ли дело: трех жен привести, когда и своя-то жива-здорова?! Неаккурат чегой-то получается…

Ну сотник с порога – руки в боки, кулаком по столу, каблуком об пол. Кто, мол, хозяин в доме?! Казачка с ним не спорит, гостей в горницу приглашает, накрывает стол, идет баньку топить. Сотник перекрестился тайком, думает, свезло-то как, от какого скандалу избавился, на всю округу шум быть мог. Взял он бельишко чистое да в баньку с дороги, а жена евоная рукавчики засучила и всему гарему говорит:

– Значица так, девоньки, сидите-ка вы в хате, я с супругом нашим сама, полюбовно потолкую. А кто с сочувствием полезет, уж не обессудьте, рука у меня тяжелая.

Ну средь мусульманок дур ни одной не оказалося, а чтоб кучно, всем коллективом казачку завалить, энто им в голову не стукнуло. Бабья солидарность, она – штука тонкая, тут кажная сама за себя. Смирно сидят, бублики едят, чаем балуются, меж собой не ревнуются, шушукаются негромко, результату ждут.

А жена сотникова в предбанничек голову сунула да и вопрошает тоненько:

– Чего изволит муж и господин наш?

Казак в пару ниче разглядеть-то не может, на полке разлегся голым задом вверх и просит вальяжно, протяжно да важно:

– Ты, что ль, Зухра? Давай-кася, спину мне намни, массажем турецким, негой иранской, умением редким, пальчиками знающими…

– Слушаю и повинуюсь, – супруга ответствует да как кинется на мужа.

Коленом меж лопаток прижала, весом придавила и ну ему кулаками под ребра совать! А рука у ей работой домашней набитая, мозолями изукрашенная, силой не обиженная, характеру станичного, не баба забитая, крестьянская – вольная казачка, так-то! Взвыл сотник, да поздно. Покуда вырывался, немало синяков словил да плюх откушал.

– Пошла прочь, дура обзабоченная! Талактебе боком в ухо, надо ж, как изобидела…

Ну жена его прыг в сторонку, за дверью схоронилась, слезами изобразилась да вновь голос тянет, а сама так и манит:

– Что изволит муж и господин наш?

– Ты, что ль, Нурия? Водички подай, измяла меня злая Зухра, как медведь резинову клизму! Плескани-кась, холодненьким на облегчение…

– Слушаю и повинуюсь!

Казачка и рада, ей того и надо. Полну бадью кипятку черпанула да мужа и поливнула. Ох и реву было, ох и мату!..

– Пошла прочь, дубина минаретная! Совсем стыд растеряла, талак тебе, чтоб и духу не маячило…

Жена сотникова скулежем скулит, задом пятится, а сама довольственная – хоть бы рожу платком занавесила, а то светится весело! За дверью скрылася да вновь речи заводит:

– Что изволит муж и господин наш?

– Ты что ль, Гульнара? Зайди хучь пятки почеши, а то Зухра с Нурией совсем с ума-разуму спрыгнули…

– Слушаю и повинуюсь!

Вбежала казачка, парку подбавила, да, не теряя времени полезного, как секанет мужа-то драным веником по пяткам! То-то больно, то-то обидственно, а ить и не встать, не ступить, не догнать мерзавку…

– Пошла прочь, крокодилка кусачая! И тебе талак, чтоб в гробу я весь ваш гарем видывал, в шароварах пестрых, а тапках однотонных…

Отругался, отплевался, отшумел старый казак, кое-как себя в норму ввел, впредбанничеквышел, атам…

Стоит навытяжку супруга верная, в зубах подол держит, в левой руке стакан водки, в правой – огурец на вилочке! Тут-то и понял сотник, что любезнее жены родимой ни в одном гареме не сыскать, ни по каким параметрам не выровнять. Расцеловал он ее в щеки алые, да в обнимку из баньки и вывел.

Уж о чем они остаток ночи речь вели, про то нам неведомо. А тока наутро построил сотник гарем турецкий и честную речь перед ними держал:

– Виноват я, дурень старый, на молодую красоту глаз заприветил, вас обнадежил, самого себя на всю станицу шутом гороховым изрисовал. Простите, коли можете. Отныне ни одну из вас из хаты гнать не посмею – слово даю честное, казачье. Кажную законным браком замуж выдам! Отныне вы мне – дочки, а я вам – отец!

Да и жена сотникова мужа поддержала – не одной соседке язык брехливый оторвала, не одному парню хамоватому подзатыльников надавала, ровно дочерей родимых турчанок лелеяла, сама замуж выдавала, сама и внуков нянчила.

Так вот по сей день у казаков астраханских незазорно татарские али турецкие корни иметь, никто никого раскосыми скулами не попрекает, слились все крови в одну реку.

На том и город стоит, и люди его, и веротерпимость, и всякое человеколюбие! А началось-то все, с одного старого сотника с молодым гаремом…