Текст книги "Никого над нами"

Автор книги: Ольга Громыко

Соавторы: Алексей Пехов,Роман Злотников,Андрей Белянин,Виталий Зыков,Алекс Кош,Иар Эльтеррус,Ник Перумов,Елена (1) Бычкова,Наталья Турчанинова,Павел Корнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Что именно? – не понял Оливера.

– Главное! – поднялся Леку. – Он не потерял способность к побегам! Второе – телепортация происходит при воздействии извне. Значит, где-то поблизости присутствует излучатель! Значит, не все сообщники Гонсалеса уничтожены. Их нужно задержать. Оборудование изъять. Иначе это сделает мафия. Вместе с Гонсалесом я пришлю сюда своих ребят. Они будут сканировать окрестности, контролировать ситуацию. Думаю, вы с ними сработаетесь. Выделите Фиделю одиночную камеру с видеонаблюдением. Оставьте на время в покое, но не спускайте с него глаз! Будьте настороже.

– Подождите! – попросил Рауль, вытирая лоб. – Но почему Сибирь? Есть какие-то версии?

– Не знаю, – бросил окурок Леку. – Возможно, сбой программы. Возможно, потому что далеко. В конце концов, мы даже не знаем, есть ли у него возможность выбирать точку назначения. К счастью, сейчас в Сибири лето. Прибудет Гонсалес – спросите у него сами. А для того, чтобы его помощники не посчитали миссию законченной, мы сделали это.

Леку бросил на стол бульварную газетенку. С лицевой страницы на читателей мрачно взирал Проныра. Заголовок гласил: «Знаменитый Фидель Гонсалес совершил очередной побег из-под стражи. Он пытался укрыться от возмездия в далекой России. Но был настигнут даже в верховьях сибирской реки Лены и вскоре вернется на прежнее место заключения».

– А карта зачем? – спросил Рауль.

– Это газетчики сами напечатали, – объяснил Леку. – Для достоверности.

У Гонсалеса узнать ничего не удалось. Вид у него был жалкий. Распухшие щеки обвисли мешками, глаза заплыли. Он сидел напротив Оливеры, уставившись в одну точку.

– Так и будешь молчать, – поинтересовался Рауль.

– Что я должен сказать? – хрипло спросил Гонсалес.

– Как ты оказался в Сибири! – ударил по столу кулаком Рауль.

– Как ты оказался в Сибири, – безучастно повторил Проныра.

– Охрана! – заорал Оливера, вскакивая с места.

– А сами? – негромко спросил Фидель. – Бейте сами, зачем охрана?

– Увести! – приказал Рауль, стиснув зубы. – Где Поштига?

Пабло разговаривал с русским. Сопровождавший Гонсалеса здоровяк ухмыльнулся, протянул Раулю огромную лапу и поздоровался на ужасном испанском.

– Господин Белов, – представил его Пабло.

– Как вы его поймали? – спросил Оливера.

– Расскажите сначала, как он убежал из вашей тюрьмы. – Русский с уважением постучал кулаком по бетонной стене. – На самом деле ни ловить, ни искать его не пришлось. К поселку вышел. Видели рожу? Это он уже отходить стал. Комары так покусали, что смотреть не мог. Сам домой просился.

– Понимаете, – Рауль успокоился, присел, взглянул на Поштигу, – я не знаю, как Гонсалес убежал из тюрьмы. Либо это чудо, либо предательство моих сотрудников! Вам ничего не удалось выяснить?

– Ваш приятель – крепкий орешек, – пожал плечами русский. – Молчит как железный шкаф. И в аэропорту на контроле звенит как железный шкаф! А в чудеса я не верю. Вот то, что я тут оказался, – это чудо. Хотя почему чудо? Я на весь край единственный опер со знанием испанского. Уж не думал, что пригодится. Вот приехал в Аргентину, на другую сторону земного шарика! К тому же за счет вашего правительства. Жалко, что летом. Холодно у вас летом. Впрочем, какой это холод? Вот у нас зимой – холод! Если бы ваш Проныра зимой в тайгу попал, сейчас бы я с вами не разговаривал. Ну ладно, я завтра обратно, а вы уж разберитесь, что тут у вас происходит, а то ведь опять приеду.

Русский шумно хохотнул, поднялся, но в дверях обернулся и, хлопнув по плечу караульного, неожиданно стал серьезным:

– Боится ваш Проныра чего-то. Аж трясется. Ничего не рассказывает, а боится. Причем не тюрьмы. В тюрьму он как в дом родной торопился.

Люди Леку заняли выделенное помещение, установили аппаратуру и, перекидываясь в карты, принялись глазеть на мониторы. Ничем они не напоминали работников секретной службы.

– К чертям дисциплина, – сокрушался Оливера, слыша громкий хохот из-за двери. – Скорее бы, что ли, Проныра сбежал.

Фидель не заставил себя ждать. Исчез через неделю после возвращения. Как это произошло, Оливера увидел своими глазами. Один из мониторов он приказал вывести в свой кабинет и, принимая доклад от Поштиги, привычно поглядывал на неподвижную фигуру скрючившегося на кровати Гонсалеса. Внезапно тот шевельнулся, тяжело сел, положил левую руку на затылок, а правой принялся тереть щеку. Лицо его исказила гримаса боли.

– Господин Оливера! – без стука ворвался в кабинет Мигель – начальник группы Леку. – Есть внешний сигнал! Источник на полпути между тюрьмой и городом! Приступаем к захвату! Поднимайте свои службы!

– Леку сообщили? – вскочил на ноги Оливера.

– Да, – хлопнул дверью Мигель.

– Рауль! – неожиданно просипел Поштига, показывая на монитор.

Оливера поднял глаза. Силуэт Гонсалеса, отчаянно стучащего себя кулаком по челюсти, начал расплываться, дрожать, размазываться. Наконец Проныра дернулся, согнулся, забился в судорогах и исчез.

– Санта-Мария! – в ужасе прошептал Пабло. – Что делать?

– Вот, – с усмешкой показал на телефон Оливера. – Звони Белову в Россию.

На дороге никого не поймали. Просеяли округу как сито. Леку не появился, но по телефону разговор с Мигелем имел серьезный. Тот осунулся и помрачнел. Группа захвата работала днем и ночью. Поштига метался вместе с ним по окрестностям, опрашивал старожилов, искал забытые картографами каменистые дороги. Возвращаясь вечером домой, Оливера остановил машину на взгорке, дождался, когда пыхтящий автобус догонит его, махнул рукой. За рулем сидел пожилой индеец в клетчатой рубахе и потертых донельзя джинсах.

– Оттуда? – спросил старик нездешним выговором, махнув рукой в сторону серых блоков тюрьмы. – Сбежал, что ли, кто?

Оливера кивнул, оглядел салон. Сиденья бесстыдно растопырили порванную обивку, часть стекол автобус потерял уже несколько лет назад. Седой крестьянин храпел у выхода. Пол был заплеван и усыпан огрызками.

– Нет пассажиров? – спросил Рауль. – Как зовут тебя?

– Хуан, – хмыкнул индеец. – Сегодня уже два раза опрашивали. Только от меня толку мало. Я полгода здесь всего. Не осмотрелся еще. Для меня пока пассажиры все на одно лицо.

– Гуачо? – показал Оливера на раскрашенную гитару, висевшую за спиной индейца.

– Кечуа, – ответил индеец, затем понял, усмехнулся. – Да. Немного играю. Когда жду пассажиров.

– Откуда сам? – поинтересовался Рауль.

– Эквадор, – хитро улыбнулся индеец.

Тут только Рауль разглядел, что морщины на левой щеке старика пересекает уродливый шрам.

– Сын у меня в Комодоро. В порту работает. А я вот сюда перебрался. Не люблю ни море, ни пампу. Скучаю по горам. У вас хорошо. Пусть даже работы мало и песо скоро можно будет только подтираться. Зато спокойно.

– А в Эквадоре? – спросил Оливера.

– В Эквадоре тоже хорошо, – заметил старик. – Сейчас тепло. Там всегда тепло. Даже жарко. Иногда горячо! Видишь? – ткнул себя пальцем в шрам. – Он мог бы быть и на горле.

– И все-таки, – нахмурился Оливера. – Если ты человек здесь новый, может быть, заметил что-то необычное?

– Заметил, – кивнул индеец. – Ты стал раньше ездить на работу и позже возвращаться. Гонять стал. Нервничать.

В кармане Оливеры запищал телефон.

– Шеф! – прорезался голос Поштиги. – Нашли Фиделя!

– Где? – напрягся Рауль.

– Все там же! – заорал Пабло. – Километров сто – сто двадцать к востоку от первой точки! Он к железной дороге сам вышел! Станция там. Бар-гу-зин!

– Бар-гу-зин, – бессмысленно повторил Оливера. – Русские доставят его как и раньше?

– Нет! – радостно заорал Пабло. – Леку полетел за ним сам!

– Не нужно гонять, – продолжил старик, когда Рауль убрал телефон. – Я прожил достаточно лет, чтобы понять – никогда не догонишь, когда спешишь. Остановись, все придет само. А пассажиров у меня хватает. Просто они уже дома. Вечером в город никто не едет. Чего в городе ночью делать? Рынок с утра. Здесь чужих нет, начальник. Проживу лет десять, и я своим стану.

– Удачи, – кивнул Рауль и вышел на улицу.

Старик широко улыбнулся через стекло, зацепил пальцами струны гитары над головой, подмигнул и с натужным скрежетом тронул автобус с места. Оливера смотрел ему вслед и думал, что это он сам приговорен к заключению в тюрьме с правом ночевать дома под боком у нелюбимой жены, а настоящая жизнь – вот она. Только что проехала мимо него на полуразбитом автобусе.

На второй день после того, как Леку, злобно шипя, водворил беглеца на место, Рауль вошел в камеру, сел напротив Проныры, внимательно оглядел. «Старик уже, в сущности, в свои сорок», – подумал.

– Как ты это делаешь? – спросил, выдержав паузу.

Фидель поднял голову, пригляделся, странно блеснув имплантатом в одном из зрачков, усмехнулся.

– Я плохо учился, начальник. Ничего не могу объяснить. Чанг мог бы. Но его убил Хавьерас.

– Хавьерас – это тот, кто должен был тебя утопить?

– Пусть попробует, – нахмурился Фидель.

– А он пробует? – переспросил Оливера.

Проныра не ответил. Прижался спиной к холодной стене, закрыл глаза.

– Зачем ты убил стольких людей?

– Не всех, кого мне приписывают, убил я, – проскрипел Фидель после паузы. – Скажу тебе больше, начальник. Каждый из них мог убить меня. Более того, каждый из них пытался это сделать. Я защищался.

– И от детей из Сан-Пауло?

– Детей? – Гонсалес коротко рассмеялся, закашлялся. – Я не убивал детей в Сан-Пауло. Хавьерас что-то перепутал. Не тот автобус взорвал. Не всему верь, начальник.

– Чему я еще не должен верить?

– Тому, что я пытаюсь отсюда убежать. – Гонсалес щелкнул ногтем большого пальца по пластиковому ошейнику. – Хотя, если бы не этот маячок… Может быть, его снять?

– Никогда, – покачал головой Оливера. – Только вместе с головой. После твоей смерти.

– А если я уже умер? – вдруг спросил Фидель. – В тот момент, когда полицейский прострелил мне голову. Жаль, что я не успел вырезать улыбку у него на лице. Если я уже умер? Откуда ты знаешь, что оживили во мне столичные доктора – ошметки мозга или кристаллы кибе-ра?

– И что же они оживили? – спросил Оливера.

– Дай сигарету, – попросил Гонсалес.

Оливера протянул сигарету, щелкнул зажигалкой. Фидель жадно затянулся, выпустил клуб дыма под потолок, наклонился вперед.

– Знаешь, в чем моя беда, начальник? Я всего лишь очень хотел жить.

– А теперь? Уже не хочешь?

– Сколько у тебя имплантатов? – спросил в ответ Проныра. – Два-три зуба? Антисклеротическая защита? Тромбофильтры? И все? Знаешь, чем отличается кибер от человека?

– Долей содержания киберорганики в организме.

– Нет, – мотнул головой Гонсалес – Ничем не отличается! И там, и там имеется кусок мяса с костями, который способен думать и чувствовать. Только в случае с киберами этот кусок мяса насажен на металлический шампур! И наше правительство любит поворачивать его над огнем! Знаешь, что было бы, выстрели полицейский мне в голову лет тридцать назад, когда я еще сопливым мальчишкой промышлял воровством на пляжах Буэнос-Айреса? Я просто отключился бы. Выжил бы или нет, о том ведает Господь Бог. Но когда мне прострелили ее на самом деле, я не потерял сознание. Я прочувствовал каждую миллисекунду боли. У меня сердце разорвалось бы, если бы вместо него не стучал урановый двигатель. Я не боюсь боли, умею отключать ее, иначе как бы выносил подарки судьбы, начиная от пыток в полиции и заканчивая бесконечным латанием тела. Но та боль… Она словно очистила меня. Когда я оборачиваюсь назад, жизнь распадается на две части. Первая тянется от рождения и до того момента, когда я нагнулся с ножом к лицу проклятого копа. Вторая часть целиком состоит из боли. Большая часть. Я могу ее описывать так же, как мог бы описывать прожитые мною годы. День за днем.

– Бросьте, – посоветовал Поштига.

Оливера сидел у окна, рассматривая заснеженные вершины Анд.

– Любой из нас хотел бы защитить свою жизнь от тех, кто пытается ее отнять, – продолжил Пабло. – Но никто из нас не убивает при этом десятки людей, случайных прохожих, женщин. Вы спросите, допускаю ли я, что здесь в камерах сидит хотя бы один человек, который не виновен в том преступлении, за которое отбывает наказание? Я отвечу – допускаю. И что с того? Что с того, если Бог допускает его пребывание здесь? Отчего я должен вмешиваться? Всякий человек имеет шанс начать жизнь заново. Но только после смерти! Именно этот шанс – умереть – мы и предоставляем! Более того, мы приучаем заключенных к смерти и боли! Частично искупаем их грехи, раз уж ад для них начинается уже здесь. Иначе отчего они принимают смерть как избавление? А что касается различий между кибером и человеком, я бы с Пронырой поспорил! Имеется немало фактов, когда полностью имплантированный человек, абсолютный кибер, машина – продолжает считать себя божьей тварью. Рассчитывает на человеческое отношение! Это страшнее всего, Рауль!

– Разве кто-то сказал, что я озабочен судьбой Гонсалеса? – удивился Оливера. – Я как раз думаю, когда он сбежит в третий раз.

Гонсалес сбежал в тот же день. Мигель со своими ребятами вновь рванулся на дорогу и никого не нашел. А еще через неделю свернул оборудование и уехал. В тот же день позвонил Леку.

– Слышишь, Оливера, забудь обо всем, о чем мы говорили. Считай, что никакого Проныры у тебя и не было. Дело закрыто.

– Подожди. Скажи только одно, вы его взяли?

– Пока нет, – ответил после паузы Леку. – Но возьмем! На этот раз он, видимо, сумел избавиться от маяка.

– Лучше бы вы его не находили, – заметил Оливера.

– Прогресс невозможно остановить, – усмехнулся в трубке Леку. – Если не мы, до него доберется кто-то другой.

– Можно попросить об одолжении? – поинтересовался Оливера. – Считай, что у меня приступ служебного рвения. Пришли фото Хавьераса, который преследовал Гонсалеса.

– Ты и об этом знаешь? – удивился Леку. – Проныра оказался более разговорчивым, чем я думал? Да, Хавьерас оказался единственным, кто тогда… выплыл. Пришлю. И все-таки помни, ничего не было.

– Ничего не было, – повторил Оливера, кладя трубку.

– Шеф, – заглянул в кабинет Поштига.

– Заходи, – кивнул Оливера, открывая атлас – Найди-ка мне этот самый Баргузин.

– Вот, – ткнул Пабло пальцем. – Видите? Слева от озера Байкал исток Лены и населенный пункт Качуг. Справа станция Баргузин. Одного не понимаю, как он снял маяк? Этот пластик можно разрезать только лазером в специальной лаборатории. Или он как-то экранировал себя?

– Его просто больше нет, – покачал головой Оливера. – Ты служил в армии?

– Да, – кивнул Пабло. – Связистом.

– А я наводчиком в артиллерии, – задумался Рауль. – Знаешь, как пристреливают орудие? Сначала перелет, потом недолет. С третьего выстрела всегда в цель.

– Вы считаете, что колумбийцы его все-таки утопили? – удивился Поштига. – В таком случае я сочувствую господину Леку. Озеро Байкал самое глубокое на планете!

– Вопрос только в том, почему именно Байкал, – почесал подбородок Оливера.

– Извините, – Поштига замялся. – Я тут почитал кое-что о принципах ориентации киберов, о гироскопических сферах, системах координат и подумал…

– Ну? – не понял Оливера.

– Понимаете, – Пабло почесал затылок. – Возможно, это всего лишь совпадение, но у моего мальчика на столе стоит глобус. Я изобразил на нем мелом лицо. Условно. Так, чтобы наша тюрьма находилась как раз на той точке, где у Проныры был пластырь. Входное отверстие от пули.

– И что же? – нахмурился Оливера.

– Выходное отверстие оказалось в Сибири, – вежливо хихикнул Поштига. – Как раз в районе озера Байкал.

Заскрипел факс, и оттуда медленно полез листок. Оливера потянул его на себя и узнал в черно-белом изображении индейца со шрамом. Только одет он был в смокинг и стоял не возле автобуса, а возле дорогого авто.

– Что-то перепутал, – задумчиво сказал Оливера. – Не тот автобус взорвал.

– Вы и об этом знаете? – оживился Поштига. – Автобус действительно свалился в пропасть и взорвался. Тут, недалеко. К счастью, никто не пострадал. Только водитель скрылся. Индеец какой-то. Я вообще удивляюсь, как им дают права!

Ольга Громыко
Листопад

Пошатываясь, он брел по лесной тропинке, усыпанной желтыми шуршащими листьями. Перед глазами то темнело, то вспыхивали ослепительные круги. Полупустая котомка тянула вниз, как пудовая колода. Меч он бросил там, на поляне…

Ноги подгибались. Алые бусины срывались вниз с ладони, зажимающей бок, и звездочками расплескивались по листьям.

Он знал, что если упадет – уже не поднимется.

Знал и только потому не падал.

Идти. Идти из последних сил. Потому что ох как обидно умирать в десяти шагах от дома… Либо – в бою, либо – в своей берлоге, но не тут, не под порогом, чтобы слетевшиеся вороны не расклевали заживо твои стекленеющие глаза.

Он нашарил щеколду свободной рукой, бестолково подергал, уже мало что различая и соображая. Всхлипнув от обиды, тяжело навалился на дверь. По дубовым доскам наперегонки побежали два красных ручейка. У самого порога их нагнал третий.

За дверью тихо, вопросительно мяукнула кошка.

Щеколда лязгнула и поднялась. Он ввалился в сени вместе с открывшейся дверью, упал на пол, сильно ударившись виском. Правая рука разжалась и соскользнула с пропоротого бока. Из-под тела медленно и вязко поползла во все стороны темная кровяная лужа.

Кошка заметалась за закрытой внутренней дверью, с истошным мяуканьем скребя когтями в щели у порога.

Он вздрогнул и открыл глаза. До внутренней двери оставался один шаг.

Только не здесь… Только не так…

Скрипя зубами, он пополз, цепляясь скрюченными пальцами за утоптанный земляной пол и волоча ставшие бесполезными ноги. Дрожащая рука потянулась к запору, оставляя на досках широкую алую полосу.

Последним отчаянным усилием он откинул железный крюк. Из горницы, беспокойно посверкивая желтыми глазами, выскочила угольно-черная кошка. Мяукнув, она вспрыгнула умирающему на плечо, оттуда, ощутимо впиваясь когтями, перебралась на бок и там легла, прищурившись и замурлыкивая рану.

Сначала он дергался и поскуливал, как перешибленная кочергой крыса, потом боль отступила, растворившись в кошачьем ворковании, и он блаженно вздохнул, прикрыл глаза и затих, обмякнув всем телом.

Разбудила его мышиная возня в подполе. Солнце, которое он запомнил высоко в небе, уже садилось, подмазывая багрянцем налетевшие в сени листья.

Стряхнув пригревшуюся кошку, он сел, ощущая холод и разбитость во всем теле.

– Ты что же это, подруга? – спросил, обращаясь к кошке. – Брезгуешь мышей ловить – так хоть бы припугнула.

Кошка виновато мяукнула и вспрыгнула к нему на колени. Он снова отстранил ее, чтобы стащить через голову разорванную, пропитанную кровью рубашку. Кровь натекла и в штаны, запекшись в паху и на бедрах.

Он придирчиво осмотрел бок, но белесая нитка шрама ничем не отличалась от десятка предыдущих. Черная кошка умывалась, посматривая на хозяина из-под поднятой лапки. По сеням гулял ветер, забавляясь открытыми дверьми.

Притворив наружную дверь, он пропустил кошку в горницу и вошел сам, бросив на лавку испорченную рубашку. Выволок из угла широкую бадью, поставил рядом ведро с нагревшейся за день водой и начал поливать себя из кружки, фыркая и отплевываясь. Сначала вымылся до пояса, потом голышом встал в бадью и опрокинул над головой ведро с остатками воды.

«Завтра баню истоплю», – решил он и, нахмурившись, посмотрел на темно-красную воду.

Надо бы выплеснуть ее в укромном месте да зашептать покрепче, чтоб никакой лиходей не сумел навести порчу. Он ухмыльнулся своим мыслям. Лиходей… Ему ли бояться? Но осторожность в таком деле лишней не бывает.

Вытершись дырявым полотенцем, он переоделся в чистое. Сходил к колодцу, принес воды и застирал над бадьей окровавленную одежду, а пятна окурил орешниковым дымом и наглухо опечатал наговором. Развесил одежду на протянутой под потолком веревке, отступил на шаг и досадливо покачал головой. Стирать, несмотря на бессчетные годы одинокой жизни, он так и не научился. Штаны, пожалуй, еще могли послужить, а вот светлой льняной рубахе, похоже, пришел конец.

Философски пожав плечами, он вытащил из печи простой глиняный горшок с мясными щами, наваренными с вечера. Отнес на стол. Вынул из пустого ларя припрятанную ложку. Стоило забыть ложку на столе, и она исчезала без возврата. Зачем и куда Дарриша сносила ложки, оставалось для него тайной. У каждой кошки, как и у женщины, свои причуды.

Кошка вскочила на подоконник, повертелась и села, свесив длинный хвост. Ее вниманием, казалось, всецело завладел вертлявый поползень, перепархивающий по облетевшему барбарисовому кусту с гроздьями мелких черно-красных ягод.

Есть совсем не хотелось, но поесть надо было обязательно.

– Дарриша… – тихо позвал он.

Кошка тут же обернулась и вопросительно мяукнула. Он кинул в стоящую у печи миску маленький кусочек мяса. Кошка долго топталась на подоконнике, примеряясь к прыжку. Легонькая и поджарая, она тем не менее двигалась неуклюже, излишне осторожничала, а во сне частенько падала со своего любимого места на заваленной тряпьем полке. Куда уж ей догнать шуструю мышь! Да и трусиха Дарриша несусветная – от всего незнакомого на всякий случай хоронится под хозяйской кроватью. Дарриша. Он мысленно проговорил это слово, щекотнув небо кончиком языка.

Кошка наконец спрыгнула и подбежала к миске. Он отвернулся, придвинул горшок поближе и отломил кусок початого каравая.

В дверь постучали.

Он никогда не приглашал войти. Они всегда входили сами, вздрагивая от неожиданности при виде молчаливо глядящего на них хозяина.

Вот и она – остолбенела.

Он неторопливо продолжал есть, украдкой разглядывая тонкий девичий стан, подчеркнутый длинным перепоясанным платьем. Петушки, вышитые красной нитью на подоле, сошлись в нешуточном поединке.

Она смотрела на него, на горшок со щами, на заполненную кровяной водой бадью и не могла вымолвить ни слова. Он запоздало отметил, что девушка очень хороша собой. Толстая пшеничная коса свисает до самых петушков, поперек высокого лба – лубяной веночек-косица с височными кольцами, унизанными крупными бусинами. Надломанные стрелочки бровей как угольком подведены, но именно что «как». Глаза бездоннее омута, синее василька, наивнее ребенка. Дуреха. Небось думала погадать на парня, не ожидала, с каким чудищем придется иметь дело. Сейчас развернется и уйдет, а то и вылетит с визгом, а потом сестрицам-подружкам взахлеб расскажет, как он за ней гнался три версты и только у векового дуба на распутье поотстал…

Он недооценил ее.

– Будь здоров, ведьмарь! – Девушка церемонно поклонилась ему в пояс, коснувшись рукой пола.

– Что тебе надо, девка? – равнодушно спросил он. – Сегодня я не гадаю.

– Я пришла не гадать. – Звонкий голосок дрожал, но, похоже, решимости ей было не занимать.

– Хочешь есть? – больше ради забавы предложил он.

Она отрицательно, торопливо замотала головой, украдкой делая очищающий знак скрещенными пальцами. Вернее, ей казалось, что украдкой.

Он пожал плечами.

– Как тебя зовут?

– Леся. – Она ответила и тут же испуганно ойкнула, широко распахнув глаза, и зажала ладошками рот.

Ну точно дуреха. Верит, что он сглазит ее по одному имени. Да тут таких Лесей пруд пруди. Каждая вторая – Леся, Любава или Милена.

– Вот что, Леся, я очень устал, и у меня нет времени на глупые шутки и пустые разговоры. Тем паче нет его на твои страхи и забабоны. Говори, по какому делу пришла, – и уходи.

Девушка вспыхнула до корней волос. Ишь ты, обидчивая. Только что стояла, тряслась-божкалась, а сейчас, того и гляди, глаза выцарапает.

Кошка вспрыгнула к нему на колени, и он машинально запустил пальцы в шелковистую, невесомую шерсть. Дарриша мурлыкала редко. Только по делу и для дела. Вот и сейчас: умостилась поудобнее, прищурила желтые глаза и изготовилась слушать гостью, не забывая благодарить хозяина за ласку едва ощутимым перебором мягких лапок.

– Порча на мне….. – сдавленно прошептала девушка, решившись.

– Что? – переспросил он, не столько недослышав, сколько желая узнать поподробнее.

– Меня сглазили, – громче повторила она, теребя пальцами пушистый кончик косы.

– Кто?

– Не знаю… – Девушка непритворно расплакалась, уткнувшись лицом в ладони.

– Будешь реветь – превращу в корову, – пообещал он, насмешничая.

– Ба-а-атюшка-а-а ведма-а-арь…

Он понял, что тут увещевания бесполезны, и дал ей выплакаться всласть, без всякого аппетита зачерпывая ложкой щи.

– И в чем же она проявляется? – выждав положенное время, спросил он.

Леся совсем по-детски шмыгнула покрасневшим носом и ответила:

– Все из рук валится, ни в каком деле удачи нет…

– Ну дорогая моя! – Он едва удержался, чтобы не расхохотаться. – Нашла порчу… Мало ли у кого руки растяпистые? Я и сам давеча горшок расколотил…

Она забавно хихикнула, прикрыв рот ладошкой, и тут же снова взгрустнула.

– Да я и раньше горшки-ложки роняла и беды в том большой не видела. А как стали пшеничку жать – ан на поле залом и обнаружился.

Он весь обратился в слух.

– И что после того изменилось?

– Да почитай, все! Спать стала плохо, сны дурные видятся, все мнится – ходит за мной кто-то, а как встану – шагов не слышно, только собаки брешут, мне за спину глядя.

– Не годится. – Он отрицательно мотнул головой. – Эти напасти ты сама себе надумала. Чем убедишь, что и вправду сглаз взялся?

Девушка насупилась, разобиженная его неверием в явственные происки нечистой силы.

– Давеча, к примеру, борща натри дня наварила, дала сколько-то на припечке остыть, прежде чем в погреб нести, а он за это время возьми да скисни.

– Сколько-то – это сколько? – уточнил он.

Она беззвучно пошевелила губами, загибая пальцы.

– Да недолго, один только пук кудели спрясти и успела.

– Так. Еще что?

– Вчера жаба в избе сыскалась.

– Ну и что?

– Как – что? – неподдельно удивилась она. – Примета дурная! Значит, помрет кто-то вскорости…

– Пороги у вас высокие?

– Высокие, обычной жабе нипочем не влезть.

– А эта что, необычная?

– Ее Мажанна наслала….. – с благоговейным ужасом прошептала девушка, повторяя отвращающий зло знак.

Он едва удержался от ехидного вопроса: предъявляла ли грозная посланница подорожную с печатью самой богини смерти.

– Дальше.

– Козел заболел. – Она с надеждой заглянула к нему в глаза – велик ли, достаточен список знамений?

– Козел…

Он вздохнул и внезапно понял, что ему совершенно нет никакого дела ни до козла, ни до глупой девки. На которой, между прочим, не было никакой порчи – по крайней мере, на ней самой, иначе он бы увидел сразу. Все связные мысли размывал липкий, приторный туман равнодушия, приходящего вместе с дурнотой. Кошка снова мурлыкала, а это означало, что ему и в самом деле худо.

– А можно ее снять? Порчу-то? – с надеждой спросила девушка.

Он подумал, что сейчас его стошнит. Прямо в горшок с недоеденными щами. Желудок не принимал пищи, застуженный холодным дыханием прошедшей стороной смерти. Только бы эта дуреха не догадалась, до чего ему худо…

– Завтра придешь, – с трудом выговорил он, пытаясь унять подкатывающие к горлу спазмы. – Да, вот еще – прихвати мою рубашку, отстирай и зашей. Тогда и говорить будем.

– Но… – самым что ни есть разнесчастным голосом начала девица, косясь на выпачканную кровью тряпку.

– Завтра, – отрезал он, и дверь распахнулась сама собой, призывая гостью покинуть неприветливый дом.

Перечить ведьмарю девица не посмела. И уже не увидела, как его вырвало-таки над бадьей, к которой он метнулся сразу после ее ухода.

Утром Леся пришла снова. Принесла безупречно выстиранную, отглаженную и зашитую рубаху, с поклоном положила ее на лавку и отступила к дверям. Наивная дуреха. Если он и впрямь задумал что недоброе – достанет и за версту. Но зачем?

Пряча глаза, девушка жалобным голоском попросила:

– Только тетке не говорите. Она меня вусмерть заругает, если узнает, что я к вашей одеже прикасалась.

– Делать мне больше нечего, – проворчал он, натягивая рубаху.

Вот привязалась, малахольная! Теперь уж и отнекиваться неловко, придется идти к ней домой, искать порчу. Кошка вертелась под ногами, требовательно мяуча, но кормить ее было нечем – мясо они вчера доели, а молоком Дарриша, не в пример деревенским муркам, брезговала.

«Не забыть купить рыбы у мальчишек», – наказал он себе. Селянские ребята частенько тянули бредень по узкой речушке, охотно уступая улов за монетку-другую. Черная кошка ведьмаря была притчей во языцех, пожалуй, даже большей, чем он сам. Ходили слухи, что он покупает для нее парное мясо. Висельников, разумеется. А даже и говядину: где это слыхано, переводить мясо на кошку, когда малолетки, бывает, мрут от голода в особенно суровые зимы!

Леся терпеливо ждала, пока он оденется. Украдкой разглядывала его – он чуял затылком. Селяне считали, что густые усы и окладистая борода защищают их от сглаза, а кроме того, означают ум, жизненную силу и достаток. Интересно, что думала девушка о его двухдневной щетине, светлой, но все равно заметной? Да и волосы он стриг коротко, до плеч, чтобы не мешали. Впрочем, некоторые женщины считали его привлекательным. А может, просто любопытно было, каково оно – с неклюдом. Они использовали его, он использовал их, а потом обычно жалел и, сколько мог, избегал повторения.

Леся не из таких. Скорее наложит на себя руки, чем прикоснется к ведьмарю.

– И кто ж тебе моей подмоги просить насоветовал? Подружки или родители? – спросил он.

– Нет у меня подружек, – вздохнула она. – Я глупенькая, им со мной неинтересно. И родителей давно нету. Сирота я, у родичей живу. Сама идти надумала.

Девушка присела на корточки и осторожно погладила кошку по спине, мигом приметив блестки седины в густой кошачьей шерсти. «Кошка совсем старенькая, страх как костлявая, навряд ли перезимует», – с жалостью подумала девушка. Старики баяли, что ведьмарь жил в лесу с незапамятных времен – еще Лесина прабабка бегала к нему гадать, – и всегда вокруг него крутилась черная кошка. Эта же или другая? Ведьмарь-то, похоже, нисколько не стареет, а кошка совсем плоха. И котеночка на смену не видать…

Он смотрел на них, не веря своим глазам. Дарриша никогда не приближалась к чужим людям. Особенно к женщинам. Ревновала. Правда, с возрастом все реже и реже. Наверное, считала ведьмаря кем-то вроде своего последнего и оттого самого любимого котенка, давно переросшего мать, но все такого же непутевого.

И мало кто осмеливался приласкать черную кошку. В деревне таких отродясь не держали – только пестрых да полосатых. Черных котят сразу топили, веря, что это земное обличье нечистых духов.

Прихватив котомку, он вышел из избы. Кошка выскочила следом, помялась на холодной земле и шмыгнула обратно. Села за порогом и серьезно смотрела, как хозяин закрывает дверь, – провожала.

Леся метнулась было к знакомой тропинке, но он, не обращая на девушку внимания, пошел совсем в другую сторону. Когда она, растерянная, нагнала его и засопела в спину, не решаясь подать голос, сказал, не оборачиваясь: