Текст книги "Ненормальная (СИ)"
Автор книги: Ольга Николаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
Глава 20.
Нет, с этой женщиной совсем невозможно было расслабиться. Пока Дмитрий думал, с чего начать, ей, похоже, ждать надоело. Приподнялась на локтях, подтянула под себя подушку, устроилась поудобнее:
–Дмитрий Евгеньевич, ты зачем меня сюда привез? Рассматривать? Мог бы и дома то же самое сделать. Еще минута – и я пойду домой.
Лицо при этом очень серьезное сделала. Еле спрятала улыбку, только в голосе слегка промелькнула.
Расхохотался. Уселся рядом. Погладил лицо, едва касаясь.
– Еще скажи, Ань, что ты не понимаешь?
– Вообще не догоняю, что тебе от меня нужно. Пристал, как банный лист. Зачем – непонятно. Сбивает с толку несчастную девушку.
Закопался в волосы пальцами, наткнулся на шпильки, подтянул к себе, развернул спиной, начал вытаскивать по одной, кидая на пол.
– И еще ты, наверное, ничего не хочешь, да, Анют? – Распуская пряди, разглаживая, едва касаясь мочек ушей, заставляя удерживать дыхание.
– Нет, почему же? Домой хочу, устала уже в этом платье. – Вот упрямая. Намеками говорит, но таким серьезным голосом... Если бы не легкая дрожь в последней фразе – поверил бы, наверное...
– Мешает, да? Тесное? – С преувеличенной заботой в голосе. – Наверное, нужно расстегнуть, чтобы легче стало? Тоже не хочешь?
– Нет, не хочу. Это же не прилично. – И очень скромно глаза потупила, а сама шею подставляет, там, где язычок от молнии поблескивает.
– А чего ты еще НЕ хочешь? Расскажешь? – Уже невнятно, прижимаясь губами к плечам и открывающемуся изгибу позвоночника.
– Ой, Дим, так сложно сказать, так много всего интересного... – И непонятно, что больше заводит – эта игра в намеки и двусмысленности, или все большая дрожь, и томные интонации – не разберешь, прикидывается соблазненной дурочкой, или вздохи уже настоящие? Даже сейчас не понять до конца – что с ней, вообще, происходит?
Как раздевал в прошлый раз – совсем не запомнил, и в этот раз, как мог, затягивал процесс: хотелось уже рассмотреть и прочувствовать, понять, как и на что реагирует. Пока добирался до чулок, боялся, что потихоньку рассудок потеряет. Чем зацепила банальная такая вещь? Добрался, и замер опять неуверенно... Снова застряли пальцы на кружевной полоске капрона...
– Эй, нет, Дим, не трогай. Еще порвешь или зацепок наставишь. – Очень серьезным голосом. Таким, что очнулся и изумленно заглянул в лицо
– Что ты так над ними трясешься? – Вот фиг же поймешь, явно не бедствует, чтоб так переживать.
– Они мне будут дороги как память. Буду смотреть на них в старости, и вспоминать, как когда-то соблазнила страшного и могучего Дмитрия Серебрякова. И все благодаря этим тряпочкам. А если вдруг обеднею – буду сдавать их в аренду. Тем, кто позарится на твое могучее тело. – И снова эта вредная ухмылка. Он потихоньку съезжает с колеи, а она шутить изволит. Играет на нервах, как виртуоз на скрипке – каждую струну вытягивает, заставляет звенеть.
Не выдержал, уложил на спину, руки зажал, чтобы не трепыхалась, навис, практически придавил, уставился в глаза так, чтобы отвернуться не смогла, так, что их дыхания начали смешиваться.
– Аня, етит твою, что ты за человек? Я ее раздел уже, практически, а она все шутки шутит! Ты молчишь когда-нибудь?
–Неа, соседки в общаге жаловались, что я даже во сне говорю. – Держится, бодрится, а голос снова подрагивает.
– Что мне сделать, чтобы ты замолчала?
– А ты сделай, уже, что-нибудь! – И загипнотизировала взглядом: затянула, вобрала, уволокла на дно куда-то. И все. Шутки кончились. И разговаривать снова стало некогда. Оставалось только держать сознание на плаву, не дать ему раствориться и исчезнуть. Чтобы оставить в памяти хоть что-то, кроме сладкой и пронзительной хмари, окутывающей туманом голову. Чтобы запомнить, как дышит и как задыхается, как вскрикивает и как умолкает. Все, что сам чувствовал – можно не стараться удержать, это и так уже выжжено в нервной системе, до самого основания спинного мозга. Главное – ее в руках удержать, не дать снова выскользнуть, припаять к себе, чтобы забыла, как звать, и как жить без него. И получалось: она вбирала в себя все, что давал, всего в себя затягивала. Цеплялась, как утопающая, и просила, требовала. Чего – отпустить или не отпускать? Оставалось угадывать, ловить ее шепот, и нежно выспрашивать, высматривать намеки в ее полуулыбках. В глазах увидеть не получалось: там плескалось что-то такое жаркое, приходилось взгляд отводить, чтобы не обжечься. А она, догадываясь, лишь прикрывала веки. И снова попытки всмотреться в лицо, понять, что ей еще нужно. Опытным путем разобрался, что его губы и ее кожа – это очень хорошо, и не важно, где, как и с какой силой. И что даже прикусывать можно – ничуть не возбраняется. А щекотать не стоит – начнет хихикать и уворачиваться в самый неподходящий момент. А ей можно все позволить – все, что ни сделает, только в радость, и в кайф любое ее движение, любой порыв – новая ступенька к счастью. И притормаживать нужно ее только тогда, когда совсем уже до сумасшествия доводит. Сходить вдвоем с ума – это, оказывается, вообще отдельное удовольствие. И получить подзатыльник, позволив себе слишком смелую выходку во время короткой передышки – совсем, оказывается, не обидно. Можно даже специально дразнить, чтобы схлопотать еще один, и иметь полное право снова зажать слишком вольные руки и всласть измываться, пока сам не забудешь, зачем все затеял, потому что услышал легкий стон и снова потерялся.
Работать пажом и носильщиком? Да ради Бога. Водички принести? Сколько раз нужно сбегать, чтобы душенька была довольна? Или Вас саму отнести на водопой? Согласна? Поехали. И пару раз по дороге забыть, куда шел, и зачем, и где, вообще, находится. Столько стен по дороге удобных, и столько горизонтальных плоскостей...
Вырубился под утро. Ей позволил заснуть, только вытребовав обещание: никуда не сбегать, пока он не очнется. Хотя, куда б ей бежать из заснеженного поселка, куда никакой общественный транспорт зимой не добирается? И все равно пытал, пока с десятого раза не пообещала.
Что было в этих требованиях? Чтобы не ушла сегодня, или осталась насовсем? Похоже, ей этот вопрос тоже приходил в голову. Потому так долго и отбрыкивалась, отделываясь слабыми шутками и отговорками. Сдалась, уже засыпая:
– Хорошо. Не уйду никуда. Пока не достанешь. Так что не храпи и не толкайся. – и, в противовес словам, всем телом прижалась, заставив разомлеть и снова потеряться. Как-то слишком по – родному у нее это получилось. Словно каждый день так засыпала, пригревшись в его руках.
И все равно, спал очень чутко, вздергиваясь от каждого ее движения. Прижимал покрепче и только тогда засыпал. И очнулся очень рано, в первую очередь проверил, что никуда не делась. Была мысль разбудить, чтобы уже на сто процентов убедиться, что утро ничего не изменит, и потянулся уже, но увидел, как несчастно нахмурилась, не открывая глаз, и пожалел: ведь измучил же. Выпил из нее все, что только можно было, столько раз доводил до бессознательного состояния, что ей пара суток нужна, чтобы теперь оклематься. А ему неймется уже.
Чтобы не травмировать самого себя и свою психику, решил заняться делом: пошел завтрак готовить. Ну да, в лучшем стиле романтических мелодрам. Кто б знал, что готовить для нее окажется так увлекательно? И кофе варить, вспоминая, какой любит – нужно ли, и сколько класть сахара?
Впервые почувствовал, что здоровенный пустой дом вдруг ожил и задышал, оказался уютным, а не холодной громадиной. Всего-то и нужно было, чтобы в одной из комнат наверху спала его женщина. И снова было маетно – угадывать, как себя поведет, и не потребует ли срочно вернуть домой, "туда, где взял" – очень ей эта фраза нравится, и что делать, чтобы передумала... Само собой, уговорить можно – обратно в постель уложить и занять ее еще на полдня, чтобы не могла ни думать, ни разговаривать. А потом что? На всю жизнь ее там не удержишь, не хватит сил, да и не встречался еще человек, который заставил бы ее что-то делать против воли. Во всяком случае, Дмитрий с ним знаком не был.
Оставалось только одно – мирные переговоры. Вот только что предложить взамен ее расположения? Ей же, как обычно, ничего и ни от кого не нужно было. А если и нужно – не сказала бы никогда.
Задумался так, что пропустил момент, когда девушка спустилась и прибрела на кухню. Только что не было никого, он один и заснеженный вид в окно, и вдруг все помещение наполнилось теплом, ароматом, шлепаньем босых ног по плитке пола. Ну да, пока по деревянным полам шла, ничего не слышно было, потому и подкралась незаметно. Насторожился, но решил взять паузу – посмотреть, как себя поведет, а там уже действовать по ходу пьесы.
– Привет. – И еле слышный зевок, и почему-то спиной почувствовал, что потягивается, порадовался, что не видит этого – мог бы не сдержаться. – Ох, как я хриплю с утра. Не разговорилась еще.
А у него от этой хрипотцы утренней все жилки подтянулись, снова все окончания ожили, словно и не бывало утренней расслабленности. Если она только голосом так завести может – что будет, если посмотреть на нее? Но не век же спиной стоять. Повернулся с опаской:
– Доброе утро. Обалденно выглядишь. – Обалдел – не то слово. Вся взъерошенная, со спутанной гривой, которую как раз пыталась скрутить в подобие прически, глаза еще сонные, и закутана в какой-то плед, наподобие тоги. И под ним, судя по всему, нет ничего. Это даже не комплимент был, а констатация факта. Только ей, как всегда, параллельно до всего, что касается внешности:
– Да? Поверю на слово. Я в зеркало не рискнула смотреть. Начала бы вопить, всех зверей в округе распугала бы.
– И часто такое у тебя? – Ведь напрашивается же на комплименты, как еще понимать эти фразы?
– Да каждое утро. Я ведь в душе высокая голубоглазая блондинка. Параметры девяносто-шестьдесят и так далее. И каждое утро удивляюсь, что из зеркала смотрит что-то совсем другое. Приходится как-то мириться. С трудом, но я уже научилась. – Улыбается. Вот за что уважал всегда, так за откровенный стеб над собой. – Ты меня завтраком будешь кормить?
– Да, уже все готово.
– И даже на стол накроешь? А то мне двигаться неудобно – пошевелюсь, и все свалится. Я свою одежду не нашла почему-то.
Конечно, найди, попробуй – Дима с утра тряпочки собирал по всей комнате. А потом, не думая, запихнул в шкаф вместе со своей одеждой. Зачем и с какой целью? Сам себе не хотел признаваться.
– Конечно. Сиди и наслаждайся. У меня еще мороженое где-то было. Будешь?
– Нет, мне кофе с плюшками вполне достаточно. – Вдохнула аромат напитка, сладко прижмурилась, какой-то невнятный звук издала, снова пройдясь по напряженным нервам. – Блин, я уже и не помню, когда меня завтраком кормили. Просто сказка.
– Могу организовать, на ежедневной основе. Я рано встаю, так что проблем не будет. – Ну вот, с головой бухнулся. Из этой фразы все должна понять. Не глупая.
Из-за большой кружки лица практически не видно, заметно только, как бровь вздернулась. Потом очень медленно кружку опустила, глаза подняла, посмотрела внимательно. И взгляд уже цепкий, куда сонная дымка подевалась?
– Это ты что сейчас предлагаешь? Я намеки не очень понимаю, или понимаю не правильно. Поконкретнее, пожалуйста.
– Куда уж конкретнее, Ань? – почувствовал, что начинает закипать. Что-то, а спокойствия с ней не дождешься. – Я тебе предлагаю жить со мной. У меня. И тогда я буду кормить тебя завтраками.
– Вот оно что. – Протянула, почти издевательски. – А Вам говорили, Дмитрий Евгеньевич, что Вы – коварный соблазнитель? Завлекаете невинных девушек так, что они просто не в состоянии отказаться? Ведь ни одна же дурында, даже самых строгих правил, от завтраков не откажется...Тем более, каждый день. – И снова ухмыляется. Понятно, решила все в шутку перевести. Ну, уж нет, не в этот раз.
– Ань, я не шучу. Я серьезно предлагаю. И завтраки – самое малое, что я готов тебе предложить. Кстати, еще ни одной женщине такого не предлагал. И не делай вид, что ничего не понимаешь.
– Да все я понимаю. Только вот надолго ли тебя хватит? У меня же характер – супергадостный. Такого подарка и врагу не пожелаешь. Я, между прочим, тоже ни с одним мужчиной вместе не жила. Потому что не хотела никому вред наносить. Знаешь, почему мои родственники не боятся, что меня похитят с целью выкупа?
– И почему же? – даже любопытно стало, хоть и понимал, что разговор уходит не в ту сторону.
– Потому что через сутки похитители меня сами вернут, и еще доплатят, чтобы обратно взяли. У меня братья всерьез подумывали таким образом деньги зарабатывать. Ну, по молодости. Но решили не связываться.
– И не надейся, я тебя никому не верну. Если сама не передумаешь.
– Ну, смотри, я тебя предупредила.
Вот так, без лишней сентиментальности, которую она не любила до дрожи, и договорились. "Ну, а что? Мы же взрослые, деловые люди. Решили, в общем-то, серьезный вопрос" – это был ее комментарий.
Как оказалось, Диме совместной жизни оказалось мало. Не хватало ее постоянного присутствия, даже тогда, когда просыпались и засыпали вместе. Хотелось заполонить все ее время, мысли, желания – как она прочно захватила все его существо. Недоставало ее звонков и шуточек, когда она была на работе. И до боли хотелось понять, что там опять крутится в ее голове, когда, находясь рядом, она снова уходила куда-то внутрь себя. Что она там думала, какие мысли крутила? Иногда удавалось зацепить за какую-то ниточку, вывести на разговор, и снова замереть ошеломленно. Легко и словно невзначай, она рассказывала о вещах и событиях, которые не должна переживать молодая девушка, во всяком случае – не в таких количествах.
О том, как имея достаточно большую семью, оставалась одинокой – потому что не хотела жить по правилам недалекой родни. И как в юном возрасте оказалась совершенно самостоятельной, потому что никто не помогал. А она не хотела помощи, которая превращалась в зависимость.
И как родные люди могут причинять самую большую боль – это он тоже понял из ее рассказов. Только о боли она никогда не говорила. Вообще не жаловалась. Просто объясняла, почему больше не хочет общаться с тем или иным человеком. "Разочаровал" – это максимально жесткая характеристика. А еще оказалось, что зла не держит вообще ни на кого. "Смысл? Просто у нас разные взгляды на жизнь. Просто человек привык постоянно кем-то пользоваться, ничего взамен не давая. А я не хочу, чтобы мной просто пользовались. Зачем злиться-то? Во второй раз не попадусь".
А еще понял, что под маской человека, который смотрит на всех с легким ехидным прищуром, взрослой и циничной женщины-стервозы, живет маленькая девочка с широко распахнутыми глазами. И у этой девочки болит всё – и душа, и тело, когда она впускает чужие проблемы и беды. Она была большим комком туго натянутых нервов, и если кому-то удавалось зацепить хоть один – он тут же раскручивался, звеня и отдавая выплеском таких эмоций, что хотелось закрыть глаза, чтобы не ослепнуть. Она знала это о себе, и потому закрывалась, защищалась, как могла – но не всегда справлялась. И тогда хотелось укрыть ее, обнять, спасти, схватить топор и уничтожить всех обидчиков. Но не позволяла – как правило, это были самые близкие ей люди, и обижать их никому не было позволено.
Однажды, после разговора с родителями, она целый день ходила, потерянная. После долгих расспросов, наконец, передала суть – они ссорятся, она переживает, да она же еще и виновата в чем-то осталась. Дмитрий попробовал было, критиковать и осуждать, но в ответ получил "не смей даже заикаться. Это мои родители. Какие есть, других не будет. Их не выбирают". Топор войны пришлось закапывать.
Но во все остальном сдаваться не хотел – старался максимально уберечь от всех проблем и неприятностей, о которых она даже не задумывалась. Что-то вообще не замечала. И сплетен, которые ходили вокруг нее, такой молодой и на такой должности. О том, что с такой внешностью мозги, в общем-то, и не нужны. И о том, что прикидывается милашкой, а на самом деле – та еще продуманная сволочь. Таких доброхотов было не много, но даже они омрачали спокойствие мужчины. А она смеялась над этими выпадами. "Несчастные люди. Думают, что без блата и постели в жизни ничего не бывает. И все ждут, когда же им подвернется удача. Можно только посочувствовать". И спокойно себе жила дальше. Грязь к ней не липла, как ни старались добрые люди.
Вот тогда он расслабился и совершил непоправимое: из случайного разговора понял, что кто-то из высокого начальства достал ее до самых печенок. Придирался, отчитывал, грозил расправами и наказаниями. От того все более усталой и замученной она возвращалась домой, и все меньше говорила, постоянно о чем-то размышляя.
Через месяц такой жизни сообщила:
– Не пойму, чего от меня хотят. Но доводят до ручки. Зачем – не понятно. Еще немного, плюну на все, и уволюсь, к едрени фени. Достали уже.
Что тогда зашевелилось в душе? Обида за несправедливо обиженную девочку, или страх – если бросит работу, ее здесь ничто больше не будет держать, и она уедет в родной город? Наверное, этот страх и заставил его вмешаться. Подключил все связи, какие были, и свои, и Серегины. Выяснил, откуда вода льется, и какой урод метит на теплое местечко. Оказалось, ее тупо хотели слить, чтобы поставить на хорошее место какого-то своего товарища. И ведал процессом всего-то один человек, но с влиянием.
Дима топором размахивать не стал, но намекнул аккуратно, что может случиться с конкретной организацией в одном конкретном городе. Так, слегка просветил, какие тут бывали случаи. Подействовало. От Ани отстали, на время оставили в покое, и даже какую-то благодарность выдали – в качестве извинения. Чему она совсем уж удивилась, так как понятия не имела, какие бурные события разворачиваются за ее спиной. И так бы и жила, в счастливом неведении, постепенно привыкая к совместному быту и ненавязчивой (как казалось Диме) заботе .
Антон. Эта недоделанная сволочь не смогла простить первой встречи, когда Анна вывозила его носом перед начальством, указав на все промахи и ошибки. Долго таил обиду, не показывая – не было возможности отомстить.
Но когда узнал, совершенно случайно, о переговорах, что велись в кулуарах и втайне от девушки, очень обрадовался. Выждал момент, когда на корпоративе в честь первой годовщины магазина собрались все сотрудники, партнеры, поставщики и еще толпа непонятных людей. И, ехидно улыбаясь, выдал:
– Ну что, Анна Сергеевна, Вы можете собой гордиться? Все же Вашими стараниями сделано. Если б не Вы, никакого успеха бы не было.
– Ошибаетесь. Я одна вообще ничего не смогла бы. Здесь замечательная команда собралась. И это только их заслуга.
– Ну да, а как же Ваши высокие покровители? Они же Вам помогали, а не команде? – И довольное ехидство просто полилось, как дерьмо из переполненного корыта.
Еще ни о чем не догадываясь, девушка спокойно ответила:
– Слава Богу, мне еще никогда не приходилось работать "под покровительством". Это слишком обязывает, знаете ли.
– Ну, не заметно, чтобы Вас напрягали отношения с Дмитрием Евгеньевичем. Скорее, все только к Вашему удовольствию. – Это он был таким смелым, потому что Дима отошел в сторону и не слышал разговора.
– А при чем здесь Дмитрий и моя работа? – она все еще продолжала не понимать.
– А что, нет никакой связи? Тогда, извините, я что-то неправильно понял. – И ушел, довольный, зная, что все-таки успел нагадить.
Она выдержала до конца вечера. Просто молчала. Потом молчала еще два дня, отделываясь от Димы ничего не значащими фразами. Видимо, додумывала, сопоставляла, собирала информацию.
А когда мужчина устал гадать, что же, все-таки, произошло, пришла домой и с ходу приперла к стенке:
– Дим, когда и как ты влез в мои дела на работе? О чем я не знаю, зато знают другие?
Попытался отмазаться, съехать на тему о контракте и скидках, но не получилось. Она просто пересказала разговор с Антоном. И снова задала вопрос:
– Когда ты успел оказать помощь, о которой я не просила? И даже не догадывалась.
Пришлось признаваться. Со страхом, что сейчас закатит скандал. Что обольет очередной порцией ехидства и презрения. С неуправляемой злостью на Антона: "Все, доигрался!". С обидой, что вместо благодарности, приняла помощь в штыки. А ведь он реально ей жизнь облегчил, и спас от проблем, в которых она совсем не была виновата.
Всего боялся, чего угодно ожидал, понимал, что прощение придется очень долго заслуживать. Но не думал, что на этом наступит конец. Просто. Без скандалов и истерик. Что она молча соберет вещи в небольшую сумку, кинет ее у порога, зайдет на кухню, где сидел, тупо смотря в окно и не зная, что дальше делать, и сообщит:
– Дим, я ухожу.
– В смысле? Куда? – вздернулся от неожиданности, сердце загрохотало так, что оглохнуть можно.
– К себе домой. – абсолютно мертвым голосом.
– Хорошо. Когда вернешься? Завтра? – уже все понимая, но не желая верить.
– Не вернусь. Совсем ухожу. Держи ключи от квартиры. – Как ни странно, вернуть ключи от своей, съемной, от которой так и не отказалась, не попросила. Забыла, наверное.
– Ань, ты что? Это же ерунда такая! Я же для тебя старался, хотел тебе помочь! В чем дело-то?
– Я это прекрасно понимаю. И спасибо тебе за старания. Только ты забыл меня спросить – нужно ли мне это? И не подумал, как я теперь должна себя чувствовать. Протеже Серебрякова. Маленькая дурочка, которую лучше пока не трогать, пока он не наигрался. Придет время, припомним. А пока пусть живет. Мы ее попозже сожрем, на закуску. Мне как теперь жить? Я всего в своей жизни сама добивалась. И только это меня и держало, спасало от слабости – знание, что я сама себе защита и опора. Не позволяло застрять в жалости к себе и в соплях.
А теперь – как? Долго еще сомневаться, что мои успехи и моя жизнь, и уважение людей – ко мне, а не к "покровителю"? а потом тебе надоест со мной нянькаться, и на этом все – "финита ля комедия?" Идите, девушка, в лес?
Дим, до тебя я никого близко к себе не подпускала – не доверяла. А тебе почему-то поверила. Оказалось – зря. Оказалось, что ты, как и все, предпочитаешь сам все решать, меня не спрашивая. Дал время привыкнуть, успокоиться, а потом начал играть по вашим мужским правилам. Я же еще и неблагодарной оказалась.
Пусть будет так. Тебе легче будет отпустить, если обидишься. И лучше не звони. Не стоит.
Мертвая пауза, когда понятия не имеешь, что сказать. В таких случаях идеи и гениальные фразы потом приходят, но с опозданием. Когда уже ничего не изменишь.
– И что, Ань? Совсем без вариантов? – разозлился, что снова все сама решила, по местам расставила, не поспоришь. И толку -то – спорить? У нее – своя правда. Жесткая достаточно, но понятная: он ведь никакого будущего ей не обещал. Пытался быть рядом, старался стать необходимым, но никогда не говорил о будущем. Просто не задумывался. А она не спрашивала. А сейчас, оказывается, подставил серьезно: репутация – вещь одноразовая. Один раз пятно поставил – годами будешь оттирать, и все равно след останется. А для женщины в бизнесе это вообще удар по всем фронтам. А что взамен – временное затишье, короткий период спокойствия? А потом – неизвестность.
Кричать о том, что ничего у них не временно, и он всегда рядом будет, и вообще – бросай работу, и всех идиотов до кучи, живи со мной и ни о чем не беспокойся? Наверное, нужно было об этом кричать. Нужно было трясти за плечи, закрывать на все замки и не выпускать никуда.
Но об этом потом подумалось. Тогда была злость и раздражение. Что за непутевая, в конце концов? Радовалась бы, что есть человек, которому ее проблемы не пофигу. Нет же, блин, самостоятельная! Не выдержал:
– Хорошо, Ань. Иди. Настаивать не буду. Обещал когда-то. Но если вдруг передумаешь – звони или пиши. Я всегда буду рад.
И все. Даже не чмокнула в щеку на прощание. Развернулась и ушла. А ему осталось ждать и надеяться, что передумает и позвонит. И узнавать от друзей, что все у нее нормально. И работу сменила, хотя и не уехала. И мужчин вокруг нее, как всегда, пруд пруди, но ни одного постоянного. И просить ребят, чтобы присмотрели, осторожно, чтобы никуда не вляпалась. И усилием воли разворачивать автомобиль, когда на автомате ехал в сторону ее дома. И стереть все номера из телефона. Не удалось только – из памяти.
И пытаться забыть, стереть воспоминания, спать – желательно не одному, чтобы хоть как-то выспаться, не думая о ней. И терять надежду, с каждым днем, что она все – таки одумается, и телефон оживет.
А он, как всегда, ожил не вовремя...
