Текст книги "Газданов"

Автор книги: Ольга Орлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

НА БРОНЕПОЕЗДЕ

Я измерял тогда время расстоянием, и мне казалось, что я шел бесконечно долго, пока чья-то спасительная воля не остановила меня.

Гайто Газданов. Вечер у Клэр

1

Любой зарубежный справочник, где описано устройство бронепоезда, отсылает к истории Гражданской войны в России. Именно тогда огромные пространства раздираемой на части страны превратились в арену самого массового в истории человечества их применения. Впервые мощное столкновение бронепоездов, принадлежащих двум противоборствующим сторонам, произошло в 1918 году под Царицыном. С тех пор сотни таких составов двигались по дорогам России, меняя названия, переходя от красных к белым, и наоборот, иногда попадая к зеленым и возвращаясь вновь к прежним владельцам. С тех пор бронепоезд стал символом Гражданской войны и непременным самостоятельным героем в воспоминаниях участников тех событий, на чьей бы стороне они ни воевали. Его описывали с любовью, словно у него была душа, потому что устроены бронепоезда почти все одинаково, а судьба у каждого – своя.

Бронепоезд, на который попал Гайто, был еще молод, всего несколько месяцев от роду. Его отогнали из Харькова под Екатеринослав на узловую станцию Синельниково, где он стоял в ожидании своих бойцов. Там на него и ступил Гайто.

От Харькова до Синельниково он добирался на обычном поезде целых два дня. В пути время шло медленно, и пока он трясся в вагоне, перед его глазами не раз всплывала сцена прощания с матерью: как он взял в руки чемодан, и как одна застежка чемодана зацепилась за полу пальто, и как мать улыбнулась, видя, что у него не получается отцепиться… О чем она думала тогда? Наверное, ей было странно, что ее Гайтошка, такой неловкий, такой невзрослый, идет на войну.

И как только Гайто представлял себе, что больше к ней не вернется, от одной этой мысли ему становилось нехорошо и он начинал искать глазами поезда, идущие в обратном направлении. Чтобы отвлечь себя от недостойных, как ему казалось, раздумий, он стал думать о том, что его ожидает по прибытии на место назначения. Он представлял себе будущее место службы – бронепоезд и пытался угадать свое место на нем.

Первый раз Гайто увидел бронепоезд еще год назад на харьковском вокзале, когда в город вошли красные. Израненные составы приходили в город на восстановление – в Харькове располагалась крупная ремонтная база. Отираясь на вокзале, мальчишки-гимназисты с любопытством изучали устройство боевых поездов. Пока составы ожидали ремонта, их можно было как следует рассмотреть, а если повезет, то и упросить конвоиров потрогать корпуса. Внутрь допускать посторонних было категорически запрещено – там находились средства связи и наблюдения.

Уже тогда Гайто узнал, что устроены бронепоезда, как тяжелые, так и легкие, очень похоже: боевая часть и база. От обычных поездов они отличались не только тем, что паровоз и некоторые вагоны были покрыты броней. Паровоз к тому же занимал не обычное место впереди состава, а в самой середине. Бронепаровоз как тягловую силу очень берегли, использовали только для боевых действий, а при переходах и на учениях бронеплощадки старались прицеплять к обычным гражданским паровозам.

Впереди и сзади бронепаровоза располагались бронеплощадки, на каждой из которых крепились пушки и пулеметы. Бронеплощадки делились на те, с которых велась стрельба по наземным целям, и те, с которых отражались атаки с воздуха и земли. Они могли быть глухими, то есть пол закрытыми, имеющими лишь бойницы для стрельбы наблюдения, или ограниченными, то есть защищенными только в самых важных местах.

Кроме того, впереди и сзади боевой части прицеплялись по две контрольные платформы, которые должны были предотвращать подрыв бронепоезда на минах. На эти площадки грузили различные материалы для ремонта железнодорожных путей и вещи, не поместившиеся в вагонах.

База же была фактически жилой частью состава и состояла из товарных и классных вагонов: вагон для командования, вагон-кухня, вагон-мастерская.

Тогда же Гайто узнал, что из бронепоездов формируй команды – бронедивизионы: на один тяжелый бронепоезд приходится два-три легких, и вместе они ведут согласованные боевые действия.

Гайто рассматривал устройство бронепоездов чрезвычайно внимательно – он уже собирался на фронт. Но выяснить у конвоиров самое главное – принципы управления и правила ведения боя – было почти невозможно. Обычно конвой состоял из бывших крестьян, которые и сами-то плохо в этом разбирались. Где находится рубка командира? Кто отдает приказы о ведении огня? Где находятся приборы внутренней и внешней связи и где приборы наблюдения? Об этом лучше было расспрашивать матросов, которые в большинстве своем составляли боевую команду большевистских бронепоездов. Но матросы растворялись в городе, как только их бронеплощадки вставали в очередь на починку. Поэтому обо всех деталях Гайто предстояло узнать чуть позже. Теперь до «позже» осталось два дня.

По прибытии в Синельниково узнает Гайто, что детали – не главное. Главное – это то, что наличие брони и способность к маневрированию не всегда спасают солдат и технику. Увидит он, как бронепоезда взлетают на воздух, как их обстреливают из пушек и атакует конница, и потому главный секрет в командовании бронепоездом – это беспрерывная и умелая смена позиций, чтобы не дать противнику пристреляться. Узнает он на практике и то, что командир их бронепоезда этим секретом владел, и потому им удавалось почти год передвигаться по южным степям России, оставаясь целыми и невредимыми, пока их не постигла участь всех бронепоездов, принадлежащих белым. Увидит он, как почернеют глаза капитана, командующего сменой, принявшей последний бой. Услышит он резкую короткую фразу: «Угробили бронепоезд».

2

Летом 1919 года, когда Гайто прощался с дядей, еще нельзя было с уверенностью сказать, что белые проигрывают. А к осени, когда он получил назначение на бронепоезд, позиции белых армий были даже предпочтительнее. На центральном направлении, от Воронежа почти до Чернигова, наступала Добровольческая армия генерала Май-Маевского. В районе Царицына и к юго-востоку от него располагалась Кавказская Добровольческая армия Врангеля. За правым флангом Кавказской армии в направлении Астрахани действовал отряд генерала Драценко. Северо-западнее Кавказской армии от реки Иловля и до Воронежа держала фронт Донская армия генерала Сидорина. К юго-западу от Добровольческой армии в районе Бахмача и Киева действовали войска Киевской области генерала Драгомирова. На Правобережной Украине оперировала группа Шиллинга.

В середине октября 1919 года фронт представлял собой гигантскую дугу протяженностью более 1130 километров. Ее вершина была обращена в сторону Москвы, а концы упирались в устье Волги и Днепр. Почти все силы белых армий были сосредоточены на этом огромном фронте.

На наиболее важном, курско-орловском направлении активно действовал 1-й армейский корпус генерала Кутепова, состоявший из отборных дивизий – Дроздовской, Корниловской и Марковской. Кутеповский корпус наносил удары по трем основным направлениям: в сторону Брянска наступала Дроздовская дивизия; на Орел – Корниловская дивизия и в направлении Ельца – Марковская дивизия. За правым флангом корпуса в районе Воронежа действовали кавалерийские корпуса генералов Мамонтова и Шкуро. Левый фланг прикрывал 5-й кавалерийский корпус генерала Юзефовича. До Москвы оставалось чуть больше 300 верст.

Однако к декабрю 1919-го, когда Гайто стал бойцом, красные уже наступали. И рядовой артиллерийской команды Газданов, находясь у пулемета на бронеплощадке, наблюдал все, что предсказывал дядя. «Тебе в ближайшем будущем, – предупреждал он, – придется увидеть много гадостей. Посмотришь, как убивают людей, как вешают, как расстреливают. Все это не ново, не важно и даже не очень интересно» («Вечер у Клэр»).

Действительно, скоро стали вешать, расстреливать и многое стало неважно.

Зимой 1920 года армейский корпус генерала А. Я. Слащева, огрызаясь, медленно отходил из района Екатеринослава (Днепропетровска) в Крым. Командованием Вооруженных сил Юга России перед ним была поставлена задача во что бы то ни стало удержать Северную Таврию и Крым. Это был последний рубеж, и отдать его красным – означало окончательно проиграть войну. Во многом надежды Добровольческой армии были связаны с бронепоездами. Они действительно сыграли немаловажную роль в тот период Гражданской войны.

Слащев понимал, что удерживать Северную Таврию с помощью пехотных войск не представляется возможным. Да и сама тактика плановых боевых столкновений себя не оправдывала. Маневренность, внезапность, быстрота являлись тогда главными принципами ведения войны на Юге России. И в этой ситуации бронепоезда были незаменимы.

К апрелю 1920 года в Крыму были сосредоточены последние оставшиеся в строю бронепоезда Добровольческой армии, общим числом двенадцать – «Генерал Алексеев», «Севастополец», «Единая Россия», «Офицер», «Георгий Победоносец», «Грозный», «Дмитрий Донской», «Волк», «Иоанн Калита», «Дроздовец», «Солдат» и «Москва».

Все они были сведены в четыре бронепоездных дивизиона. И исколесили южные степи вдоль и поперек, вступая на одних и тех же станциях в сражения с одними и теми же поездами, принадлежащими красным.

Настоящая дуэль красного и белого бронепоездов произошла в июле 1920 года в районе железнодорожного узла Константиновка. Тяжелый бронепоезд армии Врангеля «Иоанн Калита» вышел со станции Бельманка и со средней скоростью пошел на север к позициям красноармейских частей. Лобовое орудие было направлено вдоль пути. У сторожевой будки на перекрестке дорог внезапно разорвалась артиллерийская граната. На бронеплощадки обрушились комья земли, взметенные взрывом в воздух. Команда бронепоезда без всякой наводки немедленно открыла огонь.

Через несколько минут в поле зрения «Калиты» оказался бронепоезд красных. Теперь судьбы команд обоих бронепоездов были в руках артиллеристов, соревновавшихся в точности и скорости стрельбы. «Калита» открыл счет первым, попав в лобовую площадку красных. Вскоре красные серьезно повредили командирскую рубку «Калиты», чем вызвали неописуемую ярость команды и шквальный огонь белых. Большевистский бронепоезд отошел на север, чтобы утром продолжить дуэль.

В шесть утра красные вновь атаковали «Калиту». У белых «ранили» вторую бронеплощадку и серьезно повредили паровоз. Капитан Норенберг, командующий «Калитой», дал приказ отходить на север, прикрываясь заградительным огнем.

«Иоанн Калита» успел немало повидать на своем веку. По меркам гражданки это был долгожитель. Сформированный в начале 1919-го, он уже побывал в руках красных в марте 1920-го в Новороссийске. Вскоре возродившись, буквально восстав из пепла, через месяц он приступил к боевым действиям и не раз выручал команду соседнего бронедивизиона, в число которого входил и бронепоезд, на котором служил Гайто. Рядовой Газданов к тому времени проехал Юг вдоль и поперек. Александровск, Мелитополь, Джанкой… Нет ни одних мемуаров людей, служивших на белых бронепоездах врангелевской армии, которые бы не вспомнили эти названия. Долгое время отзывались они эхом и в памяти Гайто.

«Целый год, – вспоминал он в "Вечере у Клэр", – бронепоезд ездил по рельсам Таврии и Крыма, как зверь, загнанный облавой и ограниченный кругом охотников. Он менял направления, шел вперед, потом возвращался, затем ехал влево, чтобы через некоторое время опять мчаться назад. На юге перед ним расстилалось море, на севере ему заграждала путь вооруженная Россия. А вокруг вертелись в окнах поля, летом зеленые, зимой белые, но всегда пустынные и враждебные. Бронепоезд побывал всюду и летом он приехал в Севастополь».

Лето принесло короткую передышку и маленькие земные радости городской жизни, от которых успели отвыкнуть бойцы на колесах. Прогулки по набережным, кафе, гастроли артистов… Все это мелькнуло, как сон, и исчезло вместе с летним солнцем. Осенью бронепоезд Гайто опять отправился в путь. Это было последнее наступление белой армии, стремительно превращавшееся в ее агонию.

На белые бронепоезда то и дело нападали буденновцы, многочисленные банды «зеленых», и, казалось, нет уже на свете зверя, который не боялся бы тронуть израненных беглецов.

Нередко Гайто доводилось испытывать чувство страха, но ему удавалось быстро подчинить его рассудку. Гордости по этому поводу он не испытывал. Собственное умение преодолеть страх он объяснял скорее отсутствием в своем характере «способности немедленного реагирования».

«Эта способность, – признавался Гайто в том же романе, – чрезвычайно редко во мне проявлялась – и только тогда, когда то, что я видел, совпадало с моим внутренним состоянием; но преимущественно то были вещи, в известной степени неподвижные и вместе с тем непременно отдаленные от меня; и они не должны были возбуждать во мне никакого личного интереса. Это мог быть медленный полет крупной птицы, или чей-то далекий свист, или неожиданный поворот дороги, за которым открывались тростники и болота, или человеческие глаза ручного медведя, или в темноте летней густой ночи вдруг пробуждающий меня крик неизвестного животного. Но во всех случаях, когда дело касалось моей участи или опасностей, мне угрожавших, заметнее всего становилась моя своеобразная глухота, которая образовывалась вследствие все той же неспособности немедленного душевного отклика на то, что со мной случалось. Она отделяла меня от жизни обычных волнений и энтузиазма, характерных для всякой боевой обстановки, которая вызывает душевное смятение».

Поэтому Гайто не понимал, как может плакать от страха двадцатипятилетний солдат, который во время сильного обстрела ползал по полу, рыдал и кричал: «Ой, Боже, ой, мамочка!» Не понимал, как мог офицер пулеметной команды, вместо того чтобы командовать, забиться под груду тулупов, лежавших внутри площадки, заткнув пальцами уши.

Он скорее понимал их командира, который не то чтобы демонстрировал чудеса выдержки и самообладания, а скорее испытывал презрение к ежесекундной опасности. Однажды Гайто видел, как командир лежал на крыше площадки, между двумя рядами гаек, которыми были скреплены отдельные части брони. Неприятельский снаряд, с визгом скользнув по железу, сорвал все находящиеся от него слева скрепы. Тот даже не обернулся, лицо его оставалось неподвижным. И Гайто не заметил ни малейшего усилия со стороны командира, чтобы сохранить хладнокровие.

Гайто столкнулся на войне с такими чувствами и поступками людей, которых, наверное, никогда бы не увидел в других условиях. В этом смысле его предчувствия оправдались. За год жизни, проведенной на бронепоезде, его человеческий опыт, как он считал, увеличился вдвое и был сравним с тем, который он приобрел за все предыдущие шестнадцать лет. В этом не было ничего удивительного. Разве в прежние мирные годы привелось бы Гайто наблюдать, как брат в буквальном смысле идет на брата? А между тем на бронепоезде все бойцы знали о жестоком столкновении в Гражданской войне братьев Махровых, один из которых – Петр Семенович, генерал-лейтенант, был начальником штаба Вооруженных сил Юга России (сначала у Деникина, потом у Врангеля); другой – Василий Семенович, полковник, служил в Добровольческой армии сначала в Дроздовской дивизии, затем офицером связи у Врангеля; а третий – Николай Семенович, будучи генерал-майором в царской армии, ушел в 1918 году к красным. И такие примеры не были редкостью.

Все это Гайто осмыслит позже. Разбираться в собственных и чужих душевных порывах на войне было некогда. Служба на бронепоезде стоила бойцам огромного как физического, так и нервного напряжения. Не случайно в довоенных инструкциях к боевому составу, распределяемому на бронеплощадки, предъявлялись особые требования. Офицеров и солдат туда отбирали не менее тщательно, чем матросов. Бронеплощадки промерзали зимой, накалялись летом, сквозняки и духота, задымленный воздух, длительное отсутствие возможности сойти на землю – все это требовало выдержки. И если в мирное время командование, учитывая эти условия, старалось отбирать на бронепоезда самых выносливых, то в суматохе Гражданской войны времени на психологические тонкости не было; все выживали, как умели. Много было людей случайных. Были и такие, кто умудрялся послужить и красным, и белым, перебегая с одного бронепоезда на другой.

Среди таких перебежчиков поневоле у Гайто появился покрестный брат. С Алексеем Павликом они вместе служили на белом бронепоезде, а потом Алексей попал в плен к буденновцам из 1-й Конной, служил у них. Через некоторое время Гайто столкнулся с Алексеем при неожиданных обстоятельствах.

В октябре 1920-го Гайто было приказано покинуть бронепоезд и отправиться в командировку в Севастополь. Когда Гайто вернулся на узловую станцию Сокологорное, то узнал, что бронепоезда больше нет – его захватили красные. Газданов с оставшимися сослуживцами стал пробиваться обратно к побережью Крыма. Они попали в окружение, выбраться из которого ему помог Алексей Павлик. С ним они поменялись крестами. Уже через неделю Гайто добрался до Феодосии и стал готовиться к эвакуации.

Перед Гайто открывалась новая страница жизни – и где–то в отдалении, в дымке, зародилась не вполне для него объяснимая надежда на встречу с Клэр. Как Татьяна могла снова появиться на его пути там, вдали от родины, он не знал. В любом случае между этой невероятной встречей и им, Гайто Газдановым, лежал турецкий берег, неумолимо надвигавшийся из свинцовых, грязных вод Босфора.

А бронепоезда «Дым» под командованием полковника Рихтера, на котором служил герой «Вечера у Клэр» Николай Соседов, в списках бронепоездов белой армии не значилось. Не было такого бронепоезда, да и быть не могло. Кому бы пришло в голову дать такое название боевой машине? Были «Георгий Победоносец», «Иоанн Калита», «Степной» – наконец. За Красную армию сражались «Пролетарий», «Гром», «Коммунист». Были у врагов и бронепоезда с одинаковыми названиями «Ермак» и «Доброволец». Но «Дым»? Так назвать свой бронепоезд не могли ни белые, ни красные. Да и не название это вовсе. Дым – это то, что осталось в памяти Гайто от страшного года в южных степях.

Осенью 1919 года из Харькова в Синельниково отправились два легких бронепоезда Добровольческой армии – «Дроздовец» под командованием капитана Рипке и «Волк» под командованием полковника Саевского. И на каком из них служил Гайто, не имеет значения, потому что судьба этих бронепоездов сложилась одинаково. Именно так, как об этом рассказывал Николай Соседов в «Вечере у Клэр». Оба скитались по Таврии, подверглись нападению буденновцев. Оба были захвачены красными. Оставшиеся в живых бойцы обоих поездов были эвакуированы в Константинополь, а затем направлены в военный лагерь Галлиполи.

ДОЛИНА РОЗ И СМЕРТИ

 
О, долина пустынная смерти и роз,
Гадов, шей, сколопендр, скорпионов!
Сколько горя я в лоне твоем перенес,
Не сочтут и десятки Ньютонов.
 

Из местной галлипольской поэзии

1

Тридцать первого октября 1920 года под командованием Петра Николаевича Врангеля началась эвакуация Добровольческой армии из Феодосии. Сто двадцать шесть судов увозили солдат, офицеров и тех гражданских, которым удалось всеми правдами и неправдами попасть на корабли. Матросы благодарили Бога за то, что море было тихим, небо ясным и потому им удалось без происшествий войти в турецкие воды. Лишь два стареньких судна разбились при входе в Босфор; кто вплавь, кто на лодках добирались до берега. Остальные суда три недели стояли возле Константинополя на карантине.

Шли корабли под французскими и русскими флагами. Французы просили Врангеля опустить Андреевский флаг, но тот ответил: «Пока мы существуем как армия, у нас есть своя честь и свой флаг». Из-за этого строптивого генерала союзники – французы и англичане – вместе с турецкими властями долго обсуждали вопрос о расселении русской армии. Наконец Врангель договорился с французами, и было решено разделить прибывших русских на три лагеря. Донским казакам повезло – им разрешили разместиться поближе к Константинополю. Терцев и кубанцев отправили на остров Лемнос. Моряков загнали в бухту Бизерта, а из оставшихся было решено сформировать 1-й армейский корпус и поселить их в Галлиполи. Командовать военным лагерем в Галлиполи было поручено приплывшему на «Саратове» генералу Александру Павловичу Кутепову. Ему сразу доложили, что турки называют это место «долиной роз и смерти». Вокруг галлипольской полуразрушенной крепости было много мелких речушек, а вдоль их берегов цвели роскошные розовые кусты. Но приближаться к этим благоухающим зарослям было опасно: они кишели ядовитыми змеями.

В первый раз Кутепов решил самостоятельно, без помощников, лишь с проводником осмотреть место будущего военного лагеря. Он взобрался на лошадь, выданную ему союзниками, молча кивнул головой проводнику-турку и медленно двинулся в путь. «Сегодня уже двадцать второе – конец ноября». Тяжелый ком сдавливал грудь генерала, дышал он медленно, в такт неторопливому шагу лошади. Когда Кутепов наконец добрался до долины и стал пристально ее разглядывать, он понял, что самые мрачные предчувствия его оправдались. Две небольшие турецкие фермы, разрушенные стены крепости и удушающе сладкий запах роз. «И это все?» – вырвалось у русского генерала. В это гиблое место ему предстоит везти своих офицеров и солдат, измученных тифом, голодом, горечью поражений… Кутепов слез с лошади и присел, разглядывая у себя под ногами серые камни, осыпавшиеся из разрушенной крепостной стены, потом, расположив несколько камней в строгом геометрическом порядке, резко встал, выпрямив спину. Решение было принято: единственный способ спасти физический и боевой дух русской армии – это устроить настоящий боевой лагерь, со строжайшей дисциплиной и налаженной системой военного и обучения.

Предчувствуя опасность, исходившую от деморализованного войска, Кутепов понял, что первым приказом, который он отдаст местному офицерскому командованию, будет приказ о всеобщей занятости каждого жителя лагеря. Никто не должен болтаться без дела, иначе собранные из разных частей и родов войск русские воины превратятся в сброд пьянствующих и нищенствующих бродяг. Солдаты с бронепоезда, где служил Гайто, были записаны в галлиполийские остатки. Так рядовой Гайто Газданов попал в один из самых дисциплинированных и строгих лагерей, несколько лет окружавших кольцом Константинополь.

2

«И это все?» – вырвалось у рядового Газданова, когда он получил от союзников палатку, кирку, лопату и треть фунта хлеба. После мучительного плавания на корабле он, как и многие солдаты, ожидал покоя, необходимого достатка и тепла. И вот теперь в который раз Гайто вспомнил слова генерала Врангеля при прощании с кораблями в Феодосии: «Мы идем на новые страдания и лишения в полную неизвестность!» Город в это время уже занимали большевики. Врангель последний раз подъехал на катере к берегу, кто-то в него выстрелил, но, к счастью, не попал. После этого генерал отправился прощаться с крейсером «Генерал Корнилов», потом – в Ялту, организовывать дальнейшую отправку. А обреченные на «новые страдания» изгнанники отправились в плавание.

Запасы пресной воды и еды исчезали стремительно, так что к концу пути на судне среди рядовых и младших офицеров начался голод. Пайку, которую выдавали на несколько человек, разделить на равные части было невозможно, поэтому быстро стали применять принцип распределения продуктов, названный «кому?». Его принесли с собой солдаты, участвовавшие в германской войне: один режет хлеб и тычет пальцем «кому?», а второй, отвернувшись, называет фамилию. Но вскоре пайки стали так малы, что делить уже было почти нечего. Однако среди штабных и пристроившихся к ним штатских продукты распределялись в достаточном количестве. Однажды дежуривший по бригаде офицер зашел в штабную каюту, чтобы обратить внимание ее обитателей на существующий порядок раздачи еды, а в ответ услышал: «Никто не просил стольких грузиться, лучше бы оставались в Совдепии, а недовольных можно и за борт». У офицера, изнуренного голодом и морской качкой, не было сил протестовать, и он просто тайком раздал Гайто и его товарищам по горстке муки, из которой они испекли на трубе паровой лебедки несколько пресных лепешек. Все решили терпеливо ждать берега.

По прибытии в Константинополь их судно около недели стояло в городском порту не разгружаясь. «Карантин», – пояснил капитан. За это время пассажиры совсем отощали от голода и жажды. К кораблю постоянно подплывали турецкие лодки с продовольствием, но денег почти ни у кого не было. Хитрые турки привязывали корзину к веревкам, спущенным с палубы, и предлагали положить туда ценные вещи. Кто-то не выдерживал и отдавал последние часы, обручальные кольца или именные портсигары в обмен на несколько персиков, горсть орехов и кусок халвы. Опершись на перила и разглядывая аппетитные хлебцы, которые накладывал турок в очередную корзинку, Гайто в задумчивости достал из кармана любимые часы – подарок бабушки, на которых была выгравирована надпись «Не теряйте меня, пожалуйста. Кисловодск, 15 мая 1916 года». Мутная портовая вода расплылась перед глазами, и ему чрезвычайно ясно представились сухие бабушкины руки, держащие холодный круглый предмет.

«Эту надпись велела сделать моя бабушка после того, как я потерял другие часы, подаренные мне месяцем раньше в день моих именин. Надпись имела еще и другой смысл – так как незадолго до этого я, обидевшись на то, что меня не взяли на охоту, потом не повезли в гости к одной родственнице, только что приехавшей из-за границы – решил уйти из дома и, действительно, провел двое суток, гуляя по парку и ночуя в лесу. Родные мои подняли на ноги полицию, искали меня повсюду и, наконец, поймали в ресторане, куда я пришел обедать на последние деньги и где меня выдал мой белый костюм, необычайно испачкавшийся от лежания на траве и земле. Меня привели домой, и через два дня после этого я получил в подарок часы, причем бабушка, передавая их мне, сказала:

– Пойди, пожалуйста, покажи их твоей матери. Пусть она тоже прочтет эту надпись.

Мать прочла ее и, улыбнувшись только одними глазами, объяснила мне:

– Вот ты и стал сокровищем, которое нельзя терять. Эта надпись значит: ты не должен терять часы, а я не должна терять тебя» (роман «Алексей Шувалов»).

С тех пор Гайто никогда не снимал часы с руки, что спасло их от участи всех остальных вещей, украденных во время плавания. Расставшись с бабушкой и матерью на неведомый срок, он ясно осознал, что часы – отныне единственная вещь, которая связывает его с ними. Мысленно поклявшись никогда больше не думать об их продаже, Гайто засунул руку поглубже в карман и отошел подальше от бортика – то ли от голода, то ли от мучительной тоски по дому он почувствовал тягостное головокружение и побоялся свалиться в воду. В который раз он бродил по верхним и нижним палубам, проталкиваясь среди тюков, чемоданов и стараясь не прислушиваться к доносившимся разговорам. Чего только не наслушался он и не насмотрелся за время плавания…

Однажды, проходя мимо угольной ямы, Гайто услышал слабый стон. С трудом разглядев в темноте очертания женской фигуры, побежал искать корабельных офицеров, которые помогли бы вытащить несчастную. Но тут появился матрос и убедил Гайто не поднимать шума. Оказалось, там, внизу, прямо на угле металась в бреду сестра милосердия. Муж, военный врач, тайком спустил туда тифозную жену. Он опасался, что при страшных сквозняках, которые гуляли на корабле, больная подхватит еще и простуду и уже не выживет. Единственное защищенное от ветра место было в глухой угольной яме, где ей и соорудили временный настил. Консилиум из врачей, находившихся на корабле, давно решил, что положение женщины безнадежно, а потому не стоит мучить ее лечением. Но муж не терял надежды и готов был идти на немыслимые ухищрения, лишь бы ее спасти.

Слушая рассказ матроса, Гайто подумал о том, что в поведении доктора отразилось не только горячее чувство, но и опыт прошедшего войну человека. Городской врач, практиковавший в приличных домах и не знавший страшных условий полевых госпиталей, вряд ли решился бы поместить умирающую женщину в такие антисанитарные условия. Но военные врачи, прошедшие с Добровольческой армией половину России, уже давно привыкли жертвовать меньшим во имя большего. Ради спасения жизни они допускали многое, о чем не смогли бы и помыслить, будучи свежеиспеченными выпускниками столичных медицинских факультетов.

«Все правильно. – Гайто мысленно соглашался с врачом. – Порою сквозняки бывают страшнее тифа». Он вспомнил, как недавно, стоя в многочасовой очереди в уборную (они плыли на грузовом танкере, и корабль не был приспособлен к такому количеству пассажиров), услышал рассказ офицера, в поисках родных приплывшего на катере с соседнего «Саратова»:

«Наш пароход был переполнен – генерал Кутепов старался взять всех кого можно. Наверху еще были места, где можно сесть. Но уж больно там холодно, ветер, льет дождь. Внизу же люди буквально стояли, прижавшись друг к другу. Пароход торговый, сами понимаете, уборных на всех не хватает. Командование подвязало к бортам бревна для этой цели. Я встал в очередь в уборную. Вдруг человек передо мной вскрикнул. В темноте я не понял, что случилось. Раздались крики: ''Человек упал за борт!" – "Где? Куда?" – "Да вот, в уборной! С бревна сорвался".

– Что-то не видать! – говорит мне сосед передо мной.

– Да темно… видно, камнем пошел ко дну…

– И то возможно… Сдуло… Сквозняки, знаете ли…

– В мирное время, – откликнулись в очереди, – тотчас остановили бы пароход, спустили лодку… а теперь?

– А теперь человек ничего не стоит… до чего дошло!»

На секунду Гайто всем существом ощутил ужас человека, когда тот сорвался с бревна. «Сквозняки… Доктор прав – надо опасаться сквозняков».

На самом деле семнадцатилетний юноша никогда не боялся простуды: ни тогда, когда прятался от вражеских пуль в осенних крымских болотах, ни тогда, когда трясся в трюме старого судна, ни сейчас, когда под проливным дождем их роте было приказано самостоятельно соорудить себе ночлег и место для полевой кухни на галлиполийской земле. Если бы не физическая выносливость, которую он воспитал в себе с детства, изнуряя себя гимнастикой и обливаясь до одури холодной водой, вряд ли стоял бы он здесь, с лопатой и дожевывая остатки хлеба. В лучшем случае валялся бы в подводе, где сейчас громко бредит раненый. Как и многих других больных, его сгрузили с парохода «Петр Регир», который сначала из-за изношенности собирались пустить на слом, но в последний момент отдали под погрузку госпиталей. Ведь больных было много и, кроме того, среди них немало тифозных, требовавших изоляции.