Текст книги "Уксус и крокодилы"

Автор книги: Ольга Лукас

Соавторы: Линор Горалик,Н. Крайнер,Александра Тайц,Андрей Сен-Сеньков,Виктория Райхер,Дмитрий Дейч,Анна Ривелотэ,Лена Элтанг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Виктория Райхер
КУРЬЕР

Арье Галь шел по улице. Слева от себя, на проезжей части, он заметил блестящий предмет, похожий на протянутую руку. Арье сошел с тротуара, поднял предмет и вернулся на тротуар. Предмет оказался патроном со смятой гильзой. Смятая часть гильзы была действительно похожа на протянутую руку – но вблизи меньше, чем издалека. Арье повертел патрон в руках и забросил его за невысокую каменную стену, проходившую справа от него.

Во дворе, возле каменной стены, горел костер. Вокруг костра лежали старые диванные подушки, на которых сидели четверо детей. Патрон со смятой гильзой, похожей на протянутую руку, перелетел через стену, упал в костер и взорвался. При взрыве из него вылетела пуля и оцарапала плечо шестилетнему Давиду Армазаеву, который ближе других сидел к костру. Давид Армазаев упал на спину и ударился головой о камень.

На скамейке недалеко от костра сидели несколько женщин, среди них – Рахель Армазаева, мать Давида. Услышав взрыв и увидев, что ее сын упал на спину, она встала и побежала к нему. В этот момент во двор заглянул Арье Галь, тоже услышавший взрыв. Он приблизился к костру и спросил у Рахели, что случилось. Рахель прокричала ему, что дети спокойно сидели у костра, как вдруг что-то перелетело через стену и упало в костер, после чего Давид упал на спину и потерял сознание. «Это же был мой патрон!» – сказал Арье.

Услышав от Арье, что причиной ранения ее сына послужил брошенный им патрон, Рахель Армазаева повысила голос, приставила свою старшую дочь Эдит к пришедшему в себя Давиду, схватила Арье за рукав и потащила в полицию. Всю дорогу она не переставала кричать «Убийца!» и держала Арье за рукав. В полиции Арье Галя и Рахель Армазаеву приняла дежурный сержант Ревиталь Полянски, оставшаяся на тот момент без своего непосредственного начальства, майора полиции Ариэля Будано, который на три дня уехал на курсы повышения квалификации для полицейских офицеров среднего звена. Сержант Полянски выслушала крики Рахели Армазаевой, объяснения Арье Галя и его же признание, что он действительно бросил патрон в костер. Рахель Армазаева кричала, что она не уйдет из полицейского участка до тех пор, пока убийца ее ребенка не окажется на скамье подсудимых. Ревиталь Полянски допросила Арье Галя и задала ему один вопрос: «Зачем вы подняли патрон с проезжей части?» Арье Галь ответил: «Мне показалось, что он похож на протянутую руку».

Рахель Армазаева подписала свои показания, несколько раз повторила слово «убийца» и ушла домой. Арье Галь был оставлен на двенадцать часов в камере предварительного заключения.

Соседом Арье по камере оказался его бывший одноклассник и приятель Беньямин Гилад, задержанный по делу о грабеже при отягчающих обстоятельствах. Арье и Беньямин не виделись со школьных времен, поэтому провели ночь за разговором. Арье рассказывал о своей семье и работе, а Беньямин – об отце, который болел и почти не выходил из дома Во время разговора Беньямин признался Арье, что уже много лет не вспоминал отца и не поддерживал с ним связи, но встреча с Арье, который когда-то в детстве много раз бывал дома у Гиладов, навеяла на него давно забытые воспоминания и чувства.

На следующее утро Арье Галь был допрошен приехавшим майором полиции Ариэлем Будано и отпущен домой ждать суда. Одновременно с ним был допрошен Беньямин Гилад, оставленный в камере предварительного заключения для продолжения следствия. Через полгода Арье Галь был вызван на суд, где по свидетельству Рахели Армазаевой вкупе с собственным признанием был признан виновным в нанесении тяжелого ущерба по причине небрежности и приговорен к тремстам часам общественных работ. Возвращаясь домой по коридору здания суда, Арье Галь столкнулся с Беньямином Гиладом, которого вели на очередное судебное заседание. Гилад, проводимый по коридору, крикнул Арье, что хотел бы с ним увидеться и просит его прийти к нему в тюрьму.

Арье Галь подал просьбу о предоставлении ему свидания с Беньямином Гиладом и сразу получил разрешение, так как Гилада никто не навещал и у него накопилось большое количество неиспользованных свиданий. На свидании Гилад сказал Арье, что их встреча в камере сильно повлияла на него и теперь он хочет, чтобы Арье заехал к его отцу и передал ему письмо. Гилад объяснил, что не хотел бы отправлять письмо по почте, потому что его отец одинок и его обрадует любая возможность пообщаться с кем-нибудь. Арье Галь взял письмо в конверте, на котором был написан адрес Дана Гилада, отца Беньямина, положил письмо в карман и покинул здание тюрьмы.

Через несколько дней он был вызван в муниципалитет, где ему сообщили, что свои триста часов общественных работ он будет отрабатывать в доме для престарелых «Старый друг». В тот же день Арье Галь пришел в дом для престарелых и познакомился с администрацией отделения, где ему предстояло помогать санитарам. Это было отделение для особо тяжелых случаев: лежащие в нем старики не могли ни вставать, ни ухаживать за собой, поэтому персоналу приходилось уделять им особенно много внимания и труда.

В первый день пребывания Арье в доме для престарелых «Старый друг» санитары предложили ему пройтись по отделениям и этажам, чтобы ему было легче ориентироваться на территории своей временной работы. Когда Арье Галь проходил по небольшому саду, соединявшему корпус дома для престарелых со столовой, на него из кустов неожиданно выскочила собака Рында, которую прикармливали пациенты отделения для слабослышащих, находившегося на первом этаже. Рында с громким лаем набросилась на проходившего мимо Арье Галя, заставив его испугаться, отпрыгнуть и с большой поспешностью покинуть сад. Убегая от Рынды, Арье Галь не обратил внимания на то, что из его кармана выпало письмо, адресованное Дану Гиладу.

Вечером того же дня в сад вышел престарелый Йона Ганан, один из наиболее хорошо сохранившихся жителей дома для престарелых «Старый друг». Полтора года назад Йона Ганан был по ошибке определен в отделение для слабослышащих. Йона вышел в сад для того, чтобы отдать остатки своего ужина собаке Рынде. Нагнувшись к кусту, где стояла собачья миска, он увидел письмо, лежащее на траве.

Подняв письмо и убедившись в том, что на конверте указан полный адрес получателя, Йона Ганан решил самостоятельно отнести письмо незнакомому ему Дану Гиладу. Улица, на которой жил Дан Гилад, находилась не так далеко от дома для престарелых «Старый друг». На следующее утро Йона вышел из дома пораньше, около получаса пробродил по утренним улицам и без особого труда нашел нужное ему место. Он поднялся по ступенькам на третий этаж, потоптался немного возле таблички «Дан Гилад» и позвонил. Через некоторое время, которое заняли у Дана проход по коридору и возня с замком, Дан Гилад открыл дверь. Он увидел перед собой пожилого человека с письмом в руке.

– Я нашел на улице письмо, адресованное вам, – сказал Йона Ганан.

– Ко мне уже два года никто не приходил, – сказал Дан Гилад.

С этого момента Йона Ганан начал регулярно навещать Дана Гилада. Йона уговорил Дана понемногу начать опять выходить из дома. Дан рассказал ему, что окончательно перестал выходить на улицу после того, как где-то случайно выронил и потерял свой давний талисман – предмет, подаренный когда-то еще навещавшим его сыном. Этим предметом был патрон со смятой гильзой, похожей на протянутую руку.

Виталий Авдеев
ГОСПОЖА НОРИКО И ГОСПОЖА ЮМИ

Госпожа Норико моет посуду. Горячая струя хлещет в мойку, и госпожа Норико, задумавшись о чем-то своем, рассеянно трет тарелки. Небольшая горка, оставленная с утра мужем и детьми, подходит к концу, и вот уже госпожа Норико берет в руки большое китайское блюдо. Она сует его в воду, несколько раз проводит тряпкой – и тут дракон, нарисованный на блюде, поднимает голову и больно кусает ее за палец. От неожиданности госпожа Норико роняет блюдо в мойку, а дракон, словно только того и ждал, вспархивает с его поверхности и начинает бестолково метаться по кухне. Госпожа Норико охает и, схватив кухонное полотенце, бросается за беглецом. Она неловко подпрыгивает и машет своим оружием, но маленький раскрашенный китайский дракон ловко уворачивается, негодующе верещит и удирает в большую комнату. Там он цепляется за штору на самом верху и оттуда принимается ругаться по-китайски на госпожу Норико, время от времени показывая маленькие острые зубы и выдыхая крохотное, сантиметра в два, пламя. Госпожа Норико пытается сбить дракона, но то ли полотенце недостаточной длины, то ли госпожа Норико несколько низковата – ничего у нее не выходит. Госпожа Норико принимается размышлять, идти ли ей за шваброй или подтащить к шторе старый сундук и попробовать еще раз, но тут в дверь звонят. Госпожа Норико тяжело вздыхает и идет открывать. Это соседка, госпожа Юми. Она забежала на секунду – спросить, не найдется ли у госпожи Норико немного соевого соуса, она затеяла готовить окономияки и немного не рассчитала. Конечно, правильнее было бы пойти в магазин, но они откроются только через полчаса… Госпожа Норико протестующе машет руками и приглашает госпожу Юми зайти. Дракон на шторе верещит, и соседки начинают оживленно обсуждать невоспитанность нынешних вещей. То ли дело раньше, лет тридцать назад. А до эпохи Мэйдзи? Сходятся на том, что во всем виноваты китайцы. Да и что с них, право, возьмешь. Госпожа Норико делится с госпожой Юми своими соображениями о швабре, но госпожа Юми ее отговаривает: шторы жалко. Единственный способ утихомирить маленького китайского дракона – это подослать к нему самку маленького китайского дракона. Но где ж ее взять? Госпожа Юми молчит, и госпожа Норико задумывается. Ведь госпожа Юми на самом деле тануки[1]1
  Тануки – енотовидная собака. В японском фольклоре тануки зачастую изображаются в виде оборотней, живущих среди людей.


[Закрыть]. Конечно, госпоже Норико не положено об этом знать, но она знает. Какие, в самом деле, тайны могут быть у соседей в этих городских высотных коробках? Впрочем, госпожу Норико вовсе не беспокоит происхождение госпожи Юми, у каждого свои слабости, и, напротив, таланты госпожи Юми сейчас очень бы пригодились. Как бы потактичнее это обставить? Госпожа Норико просит прощения и говорит, что внизу, в прачечной, у нее стирается белье и сейчас самое время кинуть еще одну монету, так что не извинит ли ее госпожа Юми и не будет ли так любезна подождать пока… Разумеется, госпожа Юми с удовольствием подождет и проследит, чтобы дракон ничего не натворил. Госпожа Норико выскальзывает в коридор, ждет за дверью минут десять и возвращается обратно. Оказывается, пока она отсутствовала, дракон решил спуститься вниз и теперь снова свернулся кольцами на лакированной поверхности большого китайского блюда. Соседки некоторое время обсуждают цены на рынке, вырубку лесов в Чугоку и последние новинки моды в Гинзе. Потом, захватив соус, госпожа Юми уходит, и госпожа Норико принимается раздумывать, что бы приготовить на вечер. Госпожа Юми обязательно занесет в подарок окономияки, когда придет возвращать соус, так что нужно вручить ей что-нибудь в ответ. Тануки или нет, с соседями нужно поддерживать хорошие отношения. Тем более что госпожа Юми как раз очень приятная соседка. «Хирёзу, – думает госпожа Норико. – Я приготовлю хирёзу[2]2
  Хирёзу (hiryozu) – буквально: «голова летающего дракона»; зажаренные колобки из тофу с рисом.


[Закрыть]». К тому же так получится изящная двусмысленность. Госпожа Норико улыбается своим мыслям и начинает собираться в магазин.

Ольга Ольховская
ШАНЯ

Шаня молчала. Она не умела говорить. У нее были большие уши, чтобы слушать тишину. Она и слушала тишину. Среди птичьего гомона, шелеста листьев и хвои, жужжания шмелей и комариного писка – выслушивала тишину. Это было что-то вроде ее работы.

Шаня жила под елью. Там всегда было тепло и уютно. Когда шел дождь, он скатывался по мощным широким еловым лапам, как по крыше, и Шане было сухо и хорошо. Она слышала тишину сквозь дождь и сквозь ветер. Но лучше всего было, когда выпадал снег и лес замирал. Тогда тишина изливалась отовсюду сильными свободными волнами. Можно было даже не вслушиваться.

Однажды еловые ветви, скрывавшие Шаню, раздвинулись, и она увидела человеческого ребенка. Ребенок говорил. Люди вообще всегда говорят.

– Деда, деда! – сказал человеческий ребенок. – Смотри, кого я нашел! Кто это? Кто это?

– Это, по всему, шаня, – поведал высокий седой человек в ватнике, больших кирзовых сапогах и с бородой. Он был чем-то похож на лешего.

– А оно не кусается? – визгливым голосом поинтересовался другой человек. У этого человека были длинные волосы и большая выпуклая грудь. – Оно не опасно?

– Навроде того, – успокоил седой человек. – Чтоб кусаться, про то не слыхал. Ихнего брата и не видал-то никто со времен царя Гороха, не то чтоб кусаться.

– А можно я ее поймаю? – спросил человеческий ребенок.

– Отчего ж не спымать.

Человеческий ребенок протянул руку, осторожно погладил Шаню. Она не двинулась, только ее большие уши шевельнулись.

– Пушистая! – сообщил человеческий ребенок. Взял ее на руки, спрятал за пазуху. Шаня действительно была теплая и пушистая. И не кусалась. У нее даже зубов не было.

Высокий седой человек сплел для Шани клетку из ивовых прутьев – «дабы не спобёгла». Шаня и не думала сбегать. Она сидела в клетке и слушала тишину.

Потом люди повезли ее на поезде. Там была совсем иная тишина, упругая, ритмичная, извивающаяся. Она выползала из-за перестука колес и уютно сворачивалась колечками в Шаниных больших ушах, как в гнездах. Шане нравилось. Это было что-то новое и непривычное, а потому нравилось.

Но поезд быстро закончился. У людей все как-то быстро. Не успеешь хорошенько вслушаться, а уже все изменилось, все стало другим. Наступил город. Первое время Шаня почти ничего не слышала В городе очень мало тишины. Но потом научилась, привыкла. Ей стало интересно. Все это было как открытие, как совсем другой мир. Низкий гул – куда там шмелям! Металлический скрежет – куда там сломанным бурей деревьям! Постоянные разговоры, разговоры, разговоры… куда там птицам! И сквозь всю эту какофонию прокрадывалась тишина – особенная, тонкая, хрупкая. И какая-то волшебная.

– Шаня, почему ты ничего не ешь? – спрашивал человеческий ребенок. – Шаня, ну скажи хоть что-нибудь!

Шаня ничего не говорила, никогда. И не ела. Она питалась тишиной. Вслушивала ее в себя и питалась. Но никто об этом не знал, поэтому люди всячески пытались ее накормить. Просовывали к ней в клетку какие-то растения, ставили блюдечко то с водой, то с молоком. И говорили, говорили, говорили.

Шаня не говорила. Зато она пела. Очень редко. Почти никому не удавалось услышать ее пение. Да если бы кто и услышал…

Однажды люди смотрели телевизор. Человеческий ребенок играл на полу с маленькими фигурками других людей. Странные у людей игры. А Шаня слушала, как всегда. И вдруг она поняла, что настало время петь. Тишина внутри Шани сама собой сложилась в песню и запросилась наружу. Нельзя никому мешать, если он просится наружу. И Шаня запела. Песня тишины изливалась из Шани неудержимым потоком. Сначала она заполнила клетку, а потом и всю комнату.

Сначала выключился телевизор. Он просто замолк, а потом и вовсе выключился. Люди вскочили со своих мест, попытались что-то сказать и – не смогли. Так они стояли – молча, впервые за много-много лет молча, не произнося ни слова. И смотрели на Шаню, и слушали песню тишины. И человеческий ребенок перестал играть. Он тоже смотрел и слушал.

Когда песня кончилась – все ведь когда-либо кончается, – люди так ничего и не смогли сказать. Им больше не нужно было ничего говорить. Они впервые в жизни услышали тишину. И теперь они будут слышать ее всегда.

Люди дождались утра, взяли клетку с Шаней, поехали на вокзал. Купили билет в автомате, сели на электричку и отвезли Шаню в лес. Нашли большую ель с низкими кустистыми лапами и оставили ее там. Шане было хорошо. Она снова была дома.

А люди?

Кто знает, что сталось с теми людьми.

Сен-Сеньков (Цветков)
СПИСОК ТЕХ, КТО УТОНУЛ В НАЗВАНИЯХ МОСКОВСКИХ РЕК

Кровянка

Совсем не красная вода. Ну, если совсем чуть-чуть. Демо-версия сонной артерии.

Впервые нанесена на карту под названием Божия Роса в 1848-м (год первого типографского издания «Пистис Софии», «Коммунистического манифеста» и легализации прерафаэлитов). С названием над картографом подшутило местное старичье. Картографа, с их же слов, звали Алёха Сикофант. Единственным материальным доказательством существования Сикофанта служат хранящиеся в местном музее знаменитые «Сани с часами», на которых Алёха и вылетел на лед. Сани подняты советскими аквалангистами и трактористами. К изумлению колхозников, часы и через сто лет сохраняли способность отмеривать время. Прогрессивная идея разъять назад часы и сани, чтобы первые показывали время на столбе, а вторые ездили с горы для детей, была отвергнута находящимися тогда у власти сталинцами, умевшими изготовить агитационный фетиш из всякого отдельного исторического казуса.

Нищенка

Воды мало настолько, что виден срам. Рыбы, которых давно нельзя есть и которые больше похожи на опасных насекомых, почти ползают в последних мокрых дырах.

Здесь не первый век ищут и указывают наугад Антропост, или Место Человека, заняв которое, нужно повторять речевые штампы, и они будут правильно искажаться. Вот примеры: восточная поговорка «Сколько ни ешь халву, лучше тебе не станет» или название песни «Мы ждем пелемень!». Из другой песни: «Вы знали маски лотерей своих!» Слово «траблематично». Лозунг: «Мир всегда выигрывает, но человек всегда побеждает!» Или просто станешь говорить, вернувшись с Нищенки, не «психоаналитики», а, наоборот, «аналопсихологи».

Первым поиски места начал приезжий польский поэт и философ Корчмейстер, заметивший здесь по-русски: «Сухие подсолнухи в поле стоят, как мертвые в Судный день». Все чаще роясь в прибрежной траве, он постепенно забыл ходить в костел, слушать Баха. Закончил Корчмейстер так: открыв дверь, обнаружил за ней карту мира и более ничего. Побоялся наступать.

Поставить поиски Антропоста на научную основу взялся профессор, называть здесь имя которого означает бесплатно заниматься рекламой одряхлевших теорий, но стоит упомянуть его преподавательское прозвище: Черт Михалыч. Профессор силился найти на обоих берегах Нищенки «мировой мотив», а точнее, акустическую точку, в которой «эмэм» объективно слышен всем и каждому, и, возможно, ищет до сих пор; но остается неподтвержденным его предположение о том, что место уже не вне, а внутри реки, потому что она конспиративно изменила русло.

Таракановка

Спинка таракана. Как половинка двуспальной кровати. Уютно, коричнево.

На этом берегу сделано фото: старик читает фантастические книги о несбывшемся космосе. Его дочь отнесла их сдавать в библиотеку, недочитанные, легкие.

Неверна

По берегам реки живут мужчины, верящие только в свои пятнадцать сантиметров.

Здесь утонул/прячется латышский стрелок Четырес, про которого однокашник понял и сказал: «Быть идиотом еще не значит – ошибаться». Если уж браться, то браться за оружие – с детства внушал себе латыш. Последнее, что слышал Четырес, – далекий колокол сказал: «Бомммммммммм», – получилась кремлевская стена одинаковых букв. Стрелок Четырес – известный выходец из стен. У него собачья рука. Не перепутаешь.

Кабанка

Охота на дикого поросенка похожа на средневековую азиатскую свадьбу. Невесте лет 12, не больше. Поросенок дрожит. Все вокруг улыбаются, думая: «Вот она, похоть».

Сюда исчез, последний раз замечен тут допрошенными свидетелями скинхед Бонус, любивший отвечать «Будем шухера!» на разные теоретические вопросы. Подросток обещал многим «железный щелбан в голову». Неполадки начались с ним, когда Бонус первый раз познал женщину. Через полчаса она намекнула, что не прочь еще. «Да я уже трахался!» – вежливо отказался скинхед. После этого Бонус отвечал так на любые предложения. «Да я уже жал!» – если ему подавали руку. «Да я уже брал!» – если звонил телефон. «Да я уже ходил!» – если вызывали к доске. Неполадки длились девять дней. На десятый он пропал. Накануне вечером Бонусу исполнялось семнадцать и собравшиеся под его окном друзья хором желали ему долгих лет. Теперь он грязный-распрегрязный.

Жабенка

Если в дурацкой русской сказке царевну-лягушку заменить на царевну-жабу, поцелуй получится еще гаже, еще отвратительней, еще слаще.

Именно сюда пятилетний ребенок принес испробовать только что изобретенные им оживляющие пули. Если выстрелить в свежий труп, все у трупа затягивается, нормализуется, видит-слышит-говорит. Он никакой не зомби.

Откуда мальчик узнал это место? Отец показал ему здесь, на набережной, красный дом с нерусскими окнами и спросил: «Знаешь, кто построил?» Сын не знал. «Конрад Лоренц, он был тут в плену», – сказал отец и час рассказывал про Лоренца, но мальчик запомнил тогда, что это кто-то вроде Дурова, дрессировщика. Конрад учился крякать и ковылять, как гусыня, чтобы заменить птенцам мать и основать новую науку. Узнав об этом, ребенок тоже решил непременно и срочно нечто изобрести.