Текст книги "Уксус и крокодилы"

Автор книги: Ольга Лукас

Соавторы: Линор Горалик,Н. Крайнер,Александра Тайц,Андрей Сен-Сеньков,Виктория Райхер,Дмитрий Дейч,Анна Ривелотэ,Лена Элтанг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

История со стрелой

– А помнишь, как мы познакомились? – спросила вдруг Черепаха.

Оба ностальгически заулыбались.

* * *

Лес шумел.

Пели птички.

– Это не ваша стрела? – спросили из болота.

Царевич мирмидонский вздрогнул и медленно обернулся…

Нарцисс

– Я всегда поздравляю Нарцисса с днем рождения, – объяснил Ахиллес.

– Так он же заколдован? – сказала Черепаха.

– Ага.

– И смотрит на себя в пруд?

– Ага.

– Превращенный в цветок?

– Нет, – сказал Ахиллес. – Ты сама подумай: превратить Нарцисса в цветок – ну что за наказание? Вот когда Зевс превратил Ио в корову, это было наказание. Так что Нарцисс не цветок. У него даже есть несколько отличных друзей, хотя сам он – редкостный зануда.

– И в кого же его превратили? – спросила Черепаха.

Но тут они вышли на полянку и увидели Нарцисса.

Он стоял около пруда.

И глядел на свое отражение.

Долго и молча.

– Душераздирающее зрелище, – сказал он наконец, шевельнув длинными серыми ушами. – Вот как это называется: душераздирающее зрелище.

Монолог Гамлета

– Быть или не быть, – сказал Гамлет. – Вот в чем вопрос. Достойно ль… Достойно ль…

– Стоп! – сказала Черепаха.

Ахиллес выключил камеру.

– Не, ну что это за «достойноль», – уныло сказал Гамлет. – Люди так не говорят.

– Люди, – сказала Черепаха, – считают, что ТЫ так говоришь.

– Ты уже пятый дубль портишь, – сказал Ахиллес.

– Зачем мы вообще это снимаем?

– Миру нужен настоящий Гамлет.

– А Смоктуновский?! – удивился Гамлет.

– А Смоктуновский – это лучший.

Гамлет решил не обижаться.

– Ладно, – сказал он. – Но сценарий не катит. Я так никогда не говорил.

– А как ты говорил? – спросил Ахиллес.

– Да никак. Я что, псих – сам с собой разговаривать?!

– Люди, – сказала Черепаха, – считают, что да. И еще какой.

Гамлет фыркнул:

– Давайте так. Я дочитаю весь сценарий, а потом сыграю, как в жизни.

– А ты что, не знаешь, чем все кончилось? – удивился Ахиллес.

– Понятия не имею, – признался Гамлет. – У меня только все началось.

– Ну, давай. Только потом вспомни Гомера и посмотри на меня.

Гамлет углубился в чтение. С каждой страницей он мрачнел все больше и больше. Перелистнув последнюю, он отложил сценарий в сторону и долго молчал. Потом все-таки встал перед камерой.

Черепаха отбила хлопушкой:

– «Быть или не быть», дубль шестой. Мотор!

Застрекотала камера.

– Мама, – с неизъяснимой тоской сказал принц датский. – Роди меня обратно.

Метафорическое

– Впервые вижу, – сказала Черепаха, – чтобы кто-то брился метафорой.

Ахиллес фыркнул и намылил правую щеку:

– Во-первых, – сказал он, – это всамделишная бритва, а не метафора. Тот факт, что мне ее подарил Оккам, ничего не меняет.

– Ты же миф. Зарезаться не боишься?

– А во-вторых, – продолжил Ахиллес, проводя бритвой по щеке, – я – личность историческая. В отличие от рептилии, которая каким-то образом разговаривает и претендует на парадоксальную скорость… АЙ!

– Ты лишнего-то не болтай, – ласково посоветовала Черепаха – Без нужды.

…начинается в…

– Да-а, – протянул раввин, – не всякий бы поехал по нашим дорогам на своей машине.

– Я бы поехал, – сказал Ахиллес.

– Так это не ваша машина? – догадался раввин.

– Прокат, – уязвленно сказал Ахиллес.

– Понятно, – сказал пассажир.

– Ну а какой смысл покупать машину, чтобы ездить по хорошим дорогам? – философски спросила Черепаха. – Самое интересное почему-то там, где дороги плохие.

– Глупо, по-моему, делать из машины идола, – буркнул Ахиллес.

– Глупо, – сказал раввин. – Но не все так думают.

Они помолчали, объезжая очередную кочку.

– А вы, собственно, чем занимаетесь? – спросил вдруг раввин.

– Я – мифологический воин, – сказал Ахиллес. – И еще бегаю.

– А я – парадоксальная рептилия, – сказала Черепаха. – Немного философ, немного математик. Немножко, на досуге, программист… – Она осеклась, завидев блеск в глазах пассажира.

– Колоссально! – сказал раввин Лев бен Бецалель.

Подобное к подобному

– Это не проклятие, – сказал Агасфер. – Это одно удовольствие!

– Кому как, – уныло пробормотал Ахиллес.

Черепаха только фыркнула.

– Вечный турист! – сказал Агасфер. – Что у нас там дальше по списку?

– Давай-ка посмотрим… – сказала Черепаха с тяжелой иронией. – В Тартар мы уже плевали…

– К Елене целоваться лезли, – сказал Ахиллес.

– За сиренами с диктофоном бегали.

– К Орфею с деньгами – «спой „Хава Нагила“» – совались.

– На стенах Трои «здесь был Ася» писали.

– Хорошо, но мало, – подытожил Агасфер. – Хочу в круиз. Где тут у вас «Арго»?

Ахиллес застонал.

Черепаха вдруг ухмыльнулась:

– Пойдем покажу.

* * *

Провожая взглядом отплывающий корабль, Ахиллес тяжело вздохнул:

– Вечный ведь.

– Вечный, – согласилась Черепаха.

– Вернется ведь.

Черепаха промолчала.

– Снова всех доставать начнет.

Черепаха промолчала.

Ахиллес пригляделся к кораблю. Потом пригляделся еще.

– Слушай, – спросил он озадаченно. – А что значит «Der Fliegende Hollander»?

Концептуальная черепаха

– Я атеистка, – сказала Черепаха. – Атеистки в гости к богам не ходят.

– Ты не атеистка, – сказал Ахиллес.

– А кто же я?

– Ты – концептуальная черепаха.

– Концептуальные черепахи тоже к богам в гости не ходят.

– Будешь первой.

К этому моменту они поднялись на самый верх Олимпа.

Черепаха продолжала ворчать:

– Зачем мне это?

– Узнаешь много нового, – пообещал Ахиллес, открывая двери. – Про богов.

– Я и так их знаю.

– Что именно?

– Детсад. Пьют амброзию. Интригуют. Превращаются в смертных и без толку шатаются по миру. Олимп – не место для ученого моего уровня!

Тут она замолчала. Навстречу им по лестнице спускался сам Зевс, размахивая небольшой книжкой. Присмотревшись, можно было прочитать название: «Ирландские сказки».

– Куда катятся эльфы? – спросил Зевс.

– Э?

– Что?

– Тут написано, что один скрипач попал к ним, играл ночь напролет, а когда вернулся – оказалось, что прошло сорок лет.

Черепаха фыркнула. Потом пригляделась к седовласому Громовержцу, и глаза ее округлились.

– Согласно моей специальной теории, – продолжил Зевс, – такое могло произойти, только если скрипач попал в неинерциальную систему отсчета, которая со скоростью, близкой к световой, движется…

– Куда? – хором спросили Ахиллес и Черепаха.

Зевс значительно поднял указательный палец. Пригладив взлохмаченную седую шевелюру, он пошел дальше, уткнувшись в книгу.

Ахиллес кашлянул. Черепаха вздрогнула.

– Скажи, – жалобно спросила она, – а я могу пожить здесь эдак с годик?

Черепаха не носит «Prada»

– Модники, – фыркнула Черепаха.

– Ну что ж делать, если «брендовое» значит «качественное», – рассеянно отозвался Ахиллес. – А там у вас, случайно, не доспехи «Dionis & Pallada»?

– Ага, – отозвался продавец. – У меня в бутике все самое лучшее.

– И копье от «Ares» дайте. И сандалии вон те, «Hermes».

– Тоже мне просвещенная Эллада, родина геометров, – проворчала Черепаха.

– Геометрия очень важна в моде, – сказал продавец.

– Да? А вот эти жуткие шорты?

Продавец косо посмотрел на Черепаху:

– Это мои.

– Ваши?

– Это я придумал.

– Ужас.

– Они совершенны.

– Чем это?

– Разве вы не видите, как они пропорциональны?!

– Вообще-то, – пробормотал Ахиллес, влезая в доспехи, – шорты действительно ужасны.

Продавец надулся. Потом швырнул сандалии на пол.

– К черту все это.

Он вышел из-за стойки и пошел к двери.

– Поищу-ка я себя в другом. М-мода…

Черепаха задумчиво смотрела ему вслед. Когда дверь за продавцом захлопнулась, она сказала:

– Знакомое лицо. Интересно, как его зовут?

– Пифагор, – ответил Ахиллес. – Слушай, а крылышки у сандалий разве еще популярны?

Подвиги и… подвиги

– Я вот чего не понял, – сказал Ахиллес. – Как ты убил Гидру?

– Режешь головы, прижигаешь огнем, – сказал Геракл. – Ну и беготни много.

Черепаха со знающим видом кивнула.

– А Критский Бык?

– Дубиной по голове, – коротко ответил Геракл.

Черепаха сонно кивнула еще раз.

– А как ты укротил Цербера?

– Вот это было сложно. Без всякого оружия, схватил руками за шеи и рванул… В общем, трудно объяснить.

Черепаха зевнула.

– Ага, – сказал Ахиллес. – А как ты завалил Железного Тигрокрыса?

Черепаха вздрогнула и уставилась на Ахиллеса во все глаза.

– Тигрокрыса? – удивленно переспросил Геракл. – Это он на каком уровне появляется?

Одной строкой

«Дорогой Зенон, – написал Ахиллес, – я все еще не догоняю…»

Гала Рубинштейн
«Она любит…»

* * *

Она любит:

– перламутровые створки жемчужниц,

– петь

– и бить хвостом по воде, наблюдая, как солнце встает на востоке.

Он боится:

– щекотки,

– собственных снов

– и что в ухо к нему заползет скорпион, притворившись бемолем.

Она долго и безуспешно пытается взять верхнее «до».

Он лихорадочно шарит взглядом по палубе,

находит комочек воска,

разогревает на жаровне,

разминает в руках,

обжигается,

дует на пальцы,

заклеивает уши

и немного успокаивается.

Она рыдает на груди морского царя:

«Папа, я хочу умереть,

у меня совершенно нет голоса, папа!»

Он велит привязать себя к мачте

и устремляет взор к горизонту.

Морской царь думает: «Слава богам,

в этот раз, кажется, обошлось» —

и запирает трезубец в несгораемый грот.

Боги некоторое время выжидают,

потом переглядываются,

пожимают плечами

и возвращаются к своим повседневным делам.

Александра Тайц
ВЫ НАС ВИДЕЛИ?

Хелена и Роза сидят на ковре у Розы в комнате и беседуют. Над ними на стенке висит плакат с Дэниелом Рэдклифом. Роза его любит. Точнее, она любит Гарри, которого играет Дэниел Рэдклиф. «Очень странно, – думает Хелена, – любить Гарри, он ведь ненастоящий». Она косится на плакат неодобрительно, и Роза замечает ее взгляд.

– Кто тебе больше нравится, – спрашивает Роза, – Рон или Гарри?

– Рон, – отвечает Хелена. И добавляет важно: – Он значительно больше похож на описанный автором персонаж.

«Очень странно, – думает Роза, – так говорить про Гаррии Рона, словно они ненастоящие. Персонаж!»

– А ты бы хотела, – спрашивает она вкрадчиво, – с ним познакомиться? С Роном?

«Во дает», – раздраженно думает Хелена. Она дергает плечом и замечает резонно:

– Роза, ты чего? Ему было одиннадцать, когда нам было шесть! О чем с ним говорить?

– А все-таки, – упорствует Роза. – Если бы можно было бы? Познакомилась бы? Или тоже струсила? Как в прошлый вторник на танцах?

– Понятия не имею, – снова дергает плечом Хелена.

– А вот я бы… – мечтательно начинает Роза.

– Он тебя на голову ниже, – Хелена наносит удар ниже пояса, видит Розино лицо и сразу раскаивается. – Да ладно, ну что ты! Ему уже семнадцать! Он наверняка высокий!

* * *

Хелена хлопает входной дверью, роняет сумку на пол, на ходу снимает кроссовки, кидает на журнальный столик почту. Дома никого нет. Она делает себе бутерброд и наливает соку. «Сейчас немного посижу и пойду делать уроки, хотя страшно не хочется», – думает Хелена, сидя на диване и разглядывая почту. Счет за электричество. Реклама постельного белья. Реклама туалетной бумаги. Реклама зубного врача. Счет за газ. Четыре письма из кредитных компаний. Листок поиска пропавших детей…

Листок приходит раз в три дня. Это маленькая бумажка с надписью поверху «Вы нас видели?» и парой размытых фотографий. Хелене не хочется жить в мире, где куда-то деваются дети, поэтому она старается его не видеть. Обычно она прячет листок между страницами рекламного буклета и как можно быстрее выкидывает буклет в мусоропровод. Но уроки делать не хочется, а почта кончилась, и Хелена берется разглядывать листок.

На одной из фотографий – мексиканская девочка с челкой. Эстебания Родригес, 5 лет. Пропала в городе Эмеривилль в 2003 году. Фотография обработана в соответствии с возрастом ребенка. Мама с папой сидят и ждут свою Эстебанию и плачут. А ее все нет и нет, и каждый год им по почте приходит фотография. И на каждой фотографии Эстебания чуть старше, их ведь обрабатывают в соответствии с возрастом ребенка.

На второй фотографии – мальчик, взлохмаченный и курносый. Рональд Ховерли, 13 лет. Пропал в городе Пало-Альто в 2004 году. Даже на черно-белом фото видно, что пропавший мальчик – рыжий с зелеными глазами. И с веснушками. «Ого, – думает Хелена, – вот это да!» Мальчик очень, просто ужасно похож на Рона Уиз-ли. То есть на актера Руперта Гринта, поправляет себя Хелена. Фотография, снова читает она мелкий шрифт, обработана в соответствии с возрастом. «Вот это – настоящий Рон, – думает Хелена. – Когда-нибудь он найдется, и мы познакомимся».

* * *

Хелена ныряет в постель и смотрит на стенку рядом с подушкой. К стенке пришпилена коллекция брелоков, мамины рисунки, открытки из Киева, Рима и Нью-Йорка. Между ними – фотография Рона, вырезанная из объявления. Мысли в голове текут плавно и сонно: «Может быть, он убежал из дома. Поселился в каких-нибудь развалинах, вон хоть, скажем, у нас в парке. Если спуститься между скал, то там есть пещеры, и можно жить хоть всю жизнь. У него есть домашний енот, а зовут его Анубис. По ночам они с Анубисом жгут костер и пьют чай из жестяных банок…»

* * *

Хелена просыпается от звука собственного имени.

– Хелена! – кричит кто-то невидимый за окном. На тротуаре стоит Рон, у его ног – Анубис.

– Не кричи, – шепчет она, – весь дом перебудишь. Сейчас я выйду.

Она одевается и выбегает на улицу. В свете фонарей Рон выглядит очень худым, бледным и каким-то черно-белым, словно на фотографии. Но веселым.

– Привет, – говорит Рон. – Пойдем, я покажу тебе пещеру.

Они спускаются в парк. Пещера спрятана меж двух отвесных скал, с дорожки ее совсем не видно. Попасть в пещеру можно только по воде.

– Обними меня за шею, – шепчет Рон. Он подхватывает Хелену на руки.

«Какой он сильный», – думает Хелена и просыпается от восторга.

* * *

Каждую ночь они бродят по ночному парку, а потом пьют чай у костра и смотрят на свет маяка Хелене очень хочется поцеловать Рона, но ей неловко. «Слушай, – говорит она, – как получается, что я всегда просыпаюсь дома?» Рон пожимает плечами. «Я хочу увидеть тебя днем», – говорит Хелена. «Для этого, – серьезно отвечает Рон, – нужна цветная фотография. А у нас только черно-белая». В свете костра волосы у него светятся тусклым золотом.

* * *

Из каждой почты Хелена тщательно выбирает листки с фотографиями пропавших детей. Через полгода ей снова попадается фотография Рона. Хелена вешает ее рядом с предыдущей и поражается разнице. Фотография, думает она, обработана в соответствии с возрастом. Надо же, как он вырос за эти полгода!

Она закрывает глаза и засыпает. «Как ты вырос!» – говорит она Рону. «Ты только сейчас заметила? – хихикает Рон. – Ну ты даешь!»

«Каждые полгода, – думает Хелена, – они будут присылать мне его фотографию. Сначала он будет расти, потом станет взрослым. Мы всегда будем вместе».

* * *

– Мам, – говорит Хелена, – я пойду погуляю?

– Иди, – говорит мама, – но на скалы не лезь. Там обвал вчера был.

Обвал и обвал, пожимает плечами Хелена и решительно сворачивает к заливу. Обвалившийся склон сполз точно между скал, где вход в пещеру. Хелена осторожно спускается к морю и подходит к завалу.

– Рооон! – кричит она. – Рон? – Потом садится на землю и ждет темноты. Рон подходит и садится рядом.

– Ты чего? – спрашивает он удивленно. – Чего ты тут торчишь?

– Я хочу тебя увидеть днем, – отчеканивает Хелена. – И вообще.

– Понимаешь, – говорит Рон, – я умер. Давно. В две тысячи четвертом году.

– Понимаю, – говорит Хелена. – И мне это не нравится.

– Черри-лейн, пятнадцать восемьдесят три, Западный Окленд, – говорит Рон. – Задавили спьяну. На заднем дворе, справа, за мусорными баками.

– Фотографии будут приходить каждый год, – говорит Хелена.

– Но всегда черно-белые, – очень тихо отвечает Рон.

– Я тебя люблю, – всхлипывает Хелена и тыкается Рону губами куда-то в ухо.

* * *

Хелена хлопает дверью, роняет на пол сумку, вынимает из почты листок.

«Вы нас видели?» – спрашивает листок.

Хелена вздыхает. Откладывает листок в сторону. Пьет сок. Снова берет листок. Решившись, набирает номер телефона.

«Рональд Ховерли, – говорит она трубке. – Он умер. Да. Черри-лейн, пятнадцать восемьдесят три, Вест Окленд. На заднем дворе, справа, за мусорными баками».

* * *

«Фотографий больше не будет, – думает Хелена. – Ни цветных, ни черно-белых».

В эту ночь ей ничего не снится.

Юлия Боровинская
ПЕПЕЛ

Урна оказалась пластмассовая, неожиданно тяжелая и неуклюжая. Сдать ее в багаж у Веры рука не поднялась, и на полку для ручной клади она ее поставить не решилась, представив, как самолет попадает в какую-нибудь воздушную яму и урна летит вниз, густо припудривая окружающих плотным серым пеплом. Так что пришлось спрятать неудобный груз себе под ноги и четыре часа маяться, виновато хватая мешок на колени всякий раз, когда соседу нужно было протиснуться мимо в туалет.

Почему всем этим должна заниматься именно Вера, было не совсем понятно. С Прикошкииым они расстались три с половиной года назад. Расстались по его инициативе, плохо, нервно, без всяких там «давай останемся друзьями». У самой Веры с тех пор так никого и не было, только несколько коротких, почти случайных эпизодов. Впрочем, и боль ее давно уже ушла, сменившись невнятным облегчением оттого, что дела этого беспокойного человека ее больше не касаются и впредь касаться не будут.

А человеком Прикошкин и впрямь был беспокойным. Казалось, он еще в ранней юности задался целью умереть молодым и неуклонно шел к ее достижению, высокомерно пренебрегая такими легкими и очевидными путями, как пьянство и драки. Зато он гонял на мотоцикле и горном велосипеде, летал на дельта– и парапланах, прыгал со всех «тарзанок», сплавлялся на байдарках по маршрутам повышенной сложности, занимался скоростными горовосхождениями, возвращался синим от кислородного голодания и пьяным от обычного воздуха. Но умер он в родном городе, в двух шагах от дома: на ночном перекрестке его сбил пьяный водитель.

Про завещание Вера прежде никогда не слышала, поэтому очень удивилась, когда мать Прикошкина, неловко переминаясь в коридоре (заходить в комнату и пить чай она решительно отказалась), сообщила, что, оказывается, сын распорядился развеять его прах в горах Тянь-Шаня. Они и были-то в этих горах всего однажды, пять лет назад, точнее, это Прикощкин там был, он сразу же полез на какие-то ледники с найденной через интернет компанией, а Вера неделю сидела в Алма-Ате, дома у своей двоюродной сестры, пила бесконечный чай и покупала на базаре роскошные дешевые фрукты. Не самое плохое из воспоминаний, но при чем здесь прах?! Да и вообще, ехать до Алма-Аты неблизко и недешево, а с работы больше чем на неделю все равно не отпустят.

И тут мать Прикошкина окончательно добила Веру, протянув ей конверт с деньгами на дорогу. «Не подумайте, это не мое. Друзья собрали. Здесь на самолет хватит».

По-хорошему, исполнением последней воли безвременно ушедшего следовало бы заняться его нынешней девушке, но она была с ним на злополучном перекрестке и теперь лежала в больнице со сломанной ногой. Вера вздохнула и согласилась.

Двоюродная сестра отнеслась к сообщению о приезде с радостью. Дескать, годы идут, а мы и не видимся совсем, я к вам никак не выберусь, хоть посмотришь, какой у меня Валерка вырос. С билетами на самолет в межсезонье тоже проблем не было, так что Вера собрала несколько пар белья, упаковала темно-синюю, пластмассовую, напоминающую уродливое кашпо советских времен урну, которую передала ей мать Прикошкина, и полетела,

В аэропорту ее встречал Валерка, оказавшийся высоким, но до смешного узким в плечах молодым человеком в новехоньком черном пальто, разъезжавшим на пожилом, но тщательно вымытом внедорожнике. Кузина была старше Веры на шесть лет, да и родила, что называется, своевременно, в девятнадцать, поэтому ее сын успел закончить не только школу, но и экономический факультет одного из многочисленных коммерческих университетов и теперь благополучно работал в каком-то рекламном агентстве. Сумку с урной он попытался было отобрать и положить в багажник, но Вера не отдала и пристроилась с ней на заднем сиденье, крепко обнимая свой груз одной рукой.

Дома вновьприбывшую немедленно усадили пить чай и принялись обсуждать выпавшую на ее долю миссию. Заехать в горы, в общем-то, было несложно, но вот процедуру развеивания праха Вера представляла себе с трудом. Ясно, что на какую-нибудь гордую вершину, где бушуют ледяные ветра, ей, начинающей пыхтеть даже на обычных городских подъемах, не подняться никогда в жизни, а просто высыпать содержимое урны на каком-нибудь склоне среди елок казалось профанацией идеи. Пепел надлежало развеять по ветру, но как? Мысль о том, чтобы черпать жирный прах рукой, постепенно отдавая его на волю воздушного потока, наполняла Веру содроганием, а использовать для этого какие-то приспособления, вроде детского совочка, было бы смешно и неуместно.

– Можно со смотровой площадки, – предложил Валерка. – Наклоните урну и просто будете потихонечку сыпать вниз.

– А милиция там есть? – внезапно засомневалась Вера.

– Да ходят какие-то…

– А если пристанут? Начнут спрашивать, чем это я мусорю? Я и с нашими-то объясняться не умею. И люди вокруг ходят…

– Можно ночью.

– Вот тогда точно милиция привяжется.

Наконец, после долгих споров, решено было заехать выше Большого Алма-Атинского озера и оттуда, сверху, распылить прах, вытрясая его понемногу из урны. Если машина пройдет. Сами понимаете, осень, дороги развезло.

Валерка уехал домой, на съемную квартиру, а Вера с сестрой, укладываясь спать, еще пошептались.

– Хорошо выглядишь, – вздохнула кузина. – Вот и мне нужно было не маяться десять лет со своим оболтусом, а сразу разводиться.

– Ты тоже симпатичная, – дипломатично сказала Вера, – только зря не красишься. Нужно быть в форме.

– Господи, для кого?!

– На всякий случай. Мало ли.

– Это точно, – задумалась кузина. – Вот у меня полгода назад таджик ремонт делал – такой красавец! Правда, по-русски почти не говорил…

До Большого Алма-Атинского озера ехали долго. Приличная дорога довольно быстро закончилась, и начались грязь и камни. Машина двигалась медленно и неохотно, судорожно взревывая мотором в особенно трудных местах, но тем не менее неуклонно ползла вперед. Должно быть, из уважения к Вериным годам племянник включил единственный имевшийся у него диск «Нирваны», никогда ею не любимой, и когда тягучие аккорды «Man who sold the world» начали терзать ее мозг по третьему кругу, Вера не выдержала и попросила:

– Давай поедем в тишине, а?

Валерка покосился на нее с недоумением, но музыку выключил.

Добравшись до места, Вера вылезла из джипа, неуклюже волоча за собой сумку, и невольно сжалась от пронизывающего ледяного ветра. Озеро уныло серело внизу, небо было затянуто плотным одеялом облаков, а снежные верхушки гор съел мутный туман.

– Вот и всё, Прикошкин, – негромко и без пафоса сказала она. – Приехали. Прощай. – И с внезапным отчаяньем, ломая ногти, принялась откупоривать урну.

Когда все было кончено и пепел разошелся по ветру (часть его лететь не пожелала и улеглась на пожухлую траву склона, но тут уж Вера ничего не могла поделать), она повертела в руках опустевший сосуд и спросила:

– А с этим что делать?

– Да просто бросьте его в озеро, – отозвался Валерка.

– Не утонет. Пластмассовый.

– Ну, на помойку отвезем.

– Тоже нехорошо. Представляешь, роется кто-нибудь в помойке, а там – урна! Из-под праха…

– Тогда давайте я ее здесь закопаю, – покорно предложил племянник и извлек из багажника короткую саперную лопатку.

Пока он возился, Вера смотрела на блеклое озеро, на елки и остов какого-то строения, торчавший неподалеку, пытаясь вызвать в памяти все, что было у них: любовь, счастье, бурные скандалы и судорожные примирения. Но внутри было глухо и по-осеннему спокойно, словно не свою жизнь листала она сейчас, а случайный роман, рассыпающийся под бумажной обложкой.

Вернулся Валерка, вымыл руки водой из бутылки, тщательно вытер их какой-то тряпкой и неожиданно сзади горячо обнял Веру, пытаясь нащупать грудь сквозь ткань пальто и сипло шепча:

– Тетя Вера, вы такая, такая…

А она стояла и все пыталась вспомнить, какого же цвета были у Прикошкина глаза: серо-голубые? серо-зеленые? или карие?