Текст книги "Эскадрон (сборник рассказов) (СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Боши точно рассчитали момент. Шрапнель из легких полевых орудий накрыла взвод без предупреждающего свиста и воя тяжелой артиллерии, горячий дождь прокатился по траншее от края и до края, собирав за несколько секунд больший урожай, чем фугасы за полчаса. Солдаты жались к стене окопа, расчищая путь спешащим с носилками санитарам, а над головами продолжала с визгом и воем рваться шрапнель. Гаубицы снова присоединились к обстрелу через пять минут, вдвое точнее и быстрее, чем прежде.

Зияющие дыры испещрили парапет в мгновение ока. В трех футах от Нормана снаряд, ударивший в землю прямо перед траншеей, вырыл глубокую яму, засыпав землей ближайший блиндаж.

– Копайте, копайте скорее!  –  закричал Норман, и солдаты бросились к рыхлой куче, накрывшей блиндаж, исступлено работая лопатами под непрерывным градом поливающей окоп шрапнели.

– Не успели, – хрипло доложил сержант Саммерс, глядя на посиневшие лица и скрюченные пальцы с ободранными в кровь ногтями засыпанных солдат, – проклятые боши с их драной артиллерией. Проклятущие сраные боши с их гребанной сраной артиллерией.

Норман молча кивнул, накрывая исказившееся мукой лицо своим шейным платком. Сержант накрыл второго солдата чьей-то грязной балаклавой, валявшейся под ногами.

– Всем лечь!  –  сквозь зубы процедил лейтенант.  –  И раненных поближе к парапету.

С трудом выпростав затекшую руку из-под живота, Норман поглядел на часы. Битый час прошел с начала обстрела, а боши все не унимались, и взвод медленно таял под убийственным огнем. Страх почти прошел, уступив место тупому безразличию, бессонная ночь давала о себе знать проплывающими перед глазами в коротких перерывах между взрывами обрывочными видениями.

 Оловянные солдатики на широком столе, валящиеся в кучу под огнем из хлебных шариков и счастливый смех Генри, старшего из братьев Барри, и улыбающееся лицо отца, и теплые мамины руки, утирающие слезинки с мокрых от обиды щек.

– Погоди, ты еще отплатишь ему его же монетой, – смеется мама, – Барри не из тех, кто позволяют себя безнаказанно побить.

Снег, потемневший от мартовской оттепели и красный шарф Дона Барристона, подмастерья булочника и грозы всех мальчишек Крауторна. Тяжелый кулак летит Норману в живот, и он отлетает на пару футов, плюхаясь в холодную лужу под смех прихвостней Дона.

– Ну что, довольно с тебя, сопляк?  –  спрашивает Дон, окидывая гордым взглядом хохочущую свиту.

Норман поднимается на ноги, бросается к врагу, ненависть и ярость клокочут в узкой мальчишеской груди. Ему всего тринадцать, и он только недавно поступил в Веллингтон, а Дону все шестнадцать и ростом он почти как взрослый. Но это неважно. Барри не из тех, кто позволяют себя безнаказанно побить. И последнее, что видит Норман, перед тем как упасть, – расплющенный и кровоточащий нос Барристона.

– Хочешь, я его отлуплю?  –  заботливый голос Генри, сидящего на краю холодной постели в школьном лазарете.  –  Пусть знает, что с братьями Барри шутки плохи.

– Не надо, – слабо возражает Норман, – ты же второй год боксом занимаешься, это будет нечестно.

– А ему бить тех, кто слабее, честно?  –  удивляется Генри.

– Ему можно, – разбитыми губами улыбается Норман, – он не джентльмен.

Норман задышал чаще, прогоняя из глаз слезы обиды и гнева. Подумать только, ему всего двадцать, он здоров, как молодой бычок, полон сил и боевого задора. Полгода в траншеях, и даже, когда его отпуск отодвинули на неопределенный срок, Норман не пожаловался. Грязь под ногами и под ногтями, жара и холод, ночные вылазки на Ничью землю, крысы и запах разложения, заползающий в траншеи с Ничьей Земли, искалеченные и разорванные в клочья тела боевых товарищей, сжимающий горло и текущий холодным потом по спине животный страх, неизбежный, но отступающий перед отчаянной решимостью вытерпеть все до конца, победить или умереть. И за все эти полгода Норман так и не увидел врага в лицо. Только рвущиеся в траншеях снаряды, снайперские пули, долетающие из темноты, глухо ухающие мины и дальняя линия окопов. «Артиллерия убивает, пехота умирает» Кто это сказал? Кажется, Черчилль. Но не все ли равно, если умирать придется здесь, как загнанной в угол крысе, без малейшей надежды отплатить бошам по растущему с каждым днем счету?

 Вой снарядов потихоньку утих, солдаты снова стали подниматься, грузно топая затекшими ногами, осматривая забитые грязью винтовки, пересчитывая потери. Из-за траверса показался майор Маккензи в заляпанной грязью шинели и с наспех замазанной йодом царапиной на давно не бритой щеке.

– Как у вас дела, мистер Барри?  –  майор обеспокоенно оглядел на полторы дюжины бойцов поредевший взвод.  –  Держитесь, Норман, сменят нас только завтра.

– Продержимся, сэр, – твердым голосом ответил лейтенант и уже с меньшей уверенностью добавил.  –  Может, командование, наконец, даст разрешение на рейд?

– Поглядим, – майор подозвал Нормана к защищенной стальной пластиной бойнице, проделанном в бруствере, в которую виднелась разворочанная воронками и кратерами бурая земля, а за ней густые ряды колючей проволоки перед германскими траншеями, – как вы думаете, мистер Барри, многие доберутся?

– Некоторые доберутся, – Норман с надеждой поглядел на майора, – все лучше, чем сидеть тут и ждать, пока тебя в куски разнесет.

– Может быть, может быть, – покачал головой Маккензи, – может быть, командование решит, что рейд заставит бошей поумерить пыл. А может, и нет. Но мы в любом случае продержимся, мистер Барри. Скажите своим людям, чтобы не высовывались. И свою голову поберегите. Удачи, мистер Барри.

– Удачи, сэр.

Норман проводил майора взглядом до ближайшего траверса и повернулся к присевшему у стены с сигаретой денщику.

– Я, все-таки, хочу побриться, Хопкинс, – решительно заявил он, – и сменить рубашку, если вторая еще цела.

– Рубашка-то цела, сэр, – Хопкинс выбросил обжигающий губы окурок через бруствер и поднялся на ноги, – но воды больше нет.

– Да хоть насухо побрей!  –  мрачно ответил Норман.  –  Если уж помирать в этой крысоловке, я хочу, по крайней мере, сделать это, как джентльмен, в приличном виде и в чистой рубашке.

***

В расположение батальон отправили вовремя, и Норману, наконец, удалось выбить себе пару дней увольнения, чтобы воспользоваться уже больше месяца ожидающим его приглашением навестить брата, эскадрон которого разместился на аэродроме милях в десяти за линией фронта. На аэродром он добрался, голосуя на дороге, забитой военным транспортом, всего за полчаса и очень надеялся, что застанет Генри на земле, чтобы поскорее его обрадовать.

 Часы показывали уже половину девятого, и сентябрьское солнце задорно сияло в безоблачном небе, а Генри все еще дрых без задних ног в уютной, хотя и узкой кровати, укрывшись шерстяным одеялом. Из-под одеяла торчала безупречно чистая розовая пятка, а возле кровати на потертом, но уютном коврике стояли тапочки. Тапочки! Норману показалось, что он уже успел забыть это слово, так долго он не видел обозначаемого им предмета.

Норман уселся в кресло возле небольшого тщательно навощенного столика и принялся разглядывать обстановку. Полукруглый разборный домик из рифленой жести Генри превратил в райское по военным временам обиталище. На плоской стене у окошка  –  литографии в изящных рамках, на этажерке  –  несколько десятков книг на английском и французском и стопка иллюстрированных журналов. Выглаженный мундир на плечиках висел на деревянной резной подставке рядом со щегольской летной курткой и длинным плащом из мягкой рыжей кожи. Из большого кувшина возле умывального таза валил пар, денщик только что притащил целое ведро горячей воды для бритья, которой в траншеях хватило бы на целый взвод. Пресс-папье на столе, вазочка с бумажными розами на полке  –  Генри, определенно, не отказывал себе в комфорте, который Нормана подмывало назвать не иначе, как роскошью.

Генри заворочался под пристальным взглядом, приоткрыл левый глаз, выпростав из-под одеяла руку, взглянул на часы, и только тут заметил сидящего в кресле Нормана. Он тут же вскочил и бросился к брату, как был, босиком и в пижаме. Да-да, в уютной фланелевой пижаме, пусть серой, а не привычной по дому клетчатой.

– Ты давно здесь?  –  спросил Генри, крепко обнимая брата.  –  И который час?

– Уже четверть часа, – ухмыльнулся Норман, – решил дослушать до конца серенаду, которую ты выводил носом. Половина девятого, если тебе, соня, так важно это знать.

– Конечно, важно, – рассмеялся Генри, направляясь к умывальнику, – если до девяти к завтраку не поспеем, без нас все вкусное съедят. Ты уже завтракал сегодня?

– Мы в пехоте к девяти уже об обеде задумываемся, – ответил Генри, наблюдая за торопливо приводящим себя в порядок братом, – и спим до обеда, только если ночью спать не пришлось вообще.

– Сегодня не наша очередь в утренний патруль лететь, – объяснил Генри, намыливая щеки, – мы в полдень вылетаем, так что можно и поспать подольше. Главное  –  завтрак не упустить, в небе поесть не дадут.

– Уютно ты устроился, – Норман постарался, чтобы в его голосе не проскользнуло ни нотки осуждения или зависти.

– Угу, как клоп в ковре, – подмигнул Генри, вытирая остатки пены белоснежным полотенцем.  –  Майор говорит, что мы  –  единственные на этой войне, кто живет, как джентльмены, и сражается, как джентльмены. Мне, как командиру звена, положен отдельный домик, остальные ребята живут в таких по двое. Поставим тебе сюда кровать, хоть отоспишься толком.

Против отоспаться Норман ни капли не возражал. Да и второму завтраку отдал должное. Овсянка с настоящим  –  не из жестянки  –  молоком, киддинг*, яичница с беконом, тост с мармеладом и кофе, натуральный, свежезаваренный кофе. И все это подано официантом и сервировано в тарелках и чашках, и на белоснежной скатерти  –  ни единого пятнышка.

Уже к концу завтрака Норман, представленный по всей форме полудюжине пилотов, оказавшихся в это время в столовой, чувствовал себя среди них почти как дома. За столом разговор зашел о предложении Плама Уорнера провести благотворительные крикетные матчи на стадионе Лордс между командами метрополии и доминионов и, конечно, плавно перетек в воспоминания о школьных матчах, об ученических проделках, о строгих преподавателях и суровых экзаменах. Войны словно и не было, она отступила перед веселой мальчишеской болтовней и юношеской жизнерадостностью.

После завтрака Генри повел брата к ангарам поглядеть на самолеты. Норман впервые видел истребители так близко, и его поразило, какие они, в сущности, маленькие и хрупкие. Но Генри со смехом уверил его, что летать проще, чем водить автомобиль, потому что в небе полно места и нет пешеходов.

Время шло к одиннадцати, и Генри отправился готовиться к патрулю, препоручив Нормана заботам Джерри, одного из пилотов третьего звена, чья очередь патрулировать сегодня была последней. Джерри со всем энтузиазмом своих девятнадцати протащил Нормана по всем ангарам, познакомил с сержант-майором и главным механиком, похвастался грядкой, на которой вместе с приятелем высадил свежую зелень для кухни, и повеселил парой историй из эскадронной жизни, щедро пересыпая их авиационными терминами и пилотским сленгом.

В полдень они вернулись на летное поле, проводить звено Генри в патруль. Спады* выстроились в линию, механики запустили пропеллеры точно по расписанию, тормозные колодки вылетели из-под шести пар колес одновременно, и бипланы покатились по полю, набирая скорость. Самолеты оторвались от земли ровной линией,  и Генри первым лег на крыло, описывая полукруг над аэродромом. Один за другим присоединялись к нему пилоты, и звено, описав над полем круг в безупречном боевом строю, удалилось на восток, к линии фронта.

– Красивое шоу, – заметил Норман, – как на ярмарке.

– Ну, ты прав, конечно, – рассмеялся Джерри, – чистой воды бахвальство. Но я не слышал, чтобы, кроме наших, так кто-то мог. Мы же с другими эскадронами соревнуемся, кто больше гуннов из игры вышибет. Уже за сотню счет пошел. Надеюсь, ребята сегодня добавят. У капитана Барри уже дюжина набежала, твой брат  –  молодчина.

После ланча они отправились прогуляться на близлежащую ферму за яблоками, ожидавшими их в корзинке, которую Джерри торжественно вручила миловидная хозяйская дочка. Норман немедленно вспомнил, что забыл в домике у брата что-то очень важное, и уже собрался ретироваться на аэродром в одиночку, но Джерри догнал его уже минуты через три, и с легким румянцем на щеках пояснил, что мадемуазель позвали домой, и, кроме яблок, сегодня ему ничего не перепало.

Звено Генри вернулось на аэродром вовремя, все шестеро. Пилоты заторопились в командный пункт, писать рапорты, обмениваясь по дороге довольными замечаниями, из которых Норман уяснил только то, что гуннам задали трепку, а счет эскадрона пополнился двумя победами. На фюзеляже самолета Генри Норман обнаружил шесть пулевых пробоин, и во рту у него пересохло от волнения, хотя ему казалось, что уж в траншеях-то он навидался по горло. Но Генри только отмахнулся с улыбкой, и потащил всех на канал, где их поджидал плотик, сооруженный пилотами из подручных материалов. На плоту с удобством могли разместиться двое, без удобства  –  четверо. На этот раз они влезли на плотик всемером, и громкий ребяческий смех разлетелся по окрестностям звонкими брызгами.

За весельем на канале последовал чай, а после летчики разбрелись по своим делам. На поле шла игра в футбол, и братьев чуть не силком утащили к себе пилоты, играющие сегодня против техников. Не по правилам, конечно, полную команду не удалось собрать ни офицерам, ни механикам. Но игра от того не стала менее азартной, и братья Барри доказали всем и каждому, что не зря они три года вместе играли в школьной команде.

– Здорово попотели, – довольно ухмыльнулся Генри по дороге «домой», – нам без этого нельзя. Главный недостаток в нашем деле  –  приходится придумывать, как держать себя в форме, в кокпите не побрыкаешься.

– Тоже мне, недостаток, – проворчал Норман, – всем бы так.

Он замолчал и задумался. Здесь, на аэродроме, вдали от грохота пушек, жизнь текла своим чередом, и пилоты занимались в свободное время, чем душа пожелает  –  кто слушал граммофон в клубе, кто набивал пулеметные диски и ленты, кто гонял мяч. Как будто и не было войны. Но разве гуннам понятен спортивный британский дух? Разве можно представить германских офицеров пинающими тряпичный мяч, как дворовые мальчишки, заливающимися веселым смехом, распевающими веселые регтаймы под граммофон?

– Мы упали духом? Нет!  –  Генри по дороге насвистывал популярную и в траншеях, и в небе песенку. И Норман с легким сердцем присоединился к брату, чуть не вприпрыжку торопясь к домику.

– Я тут тебе сапоги и галифе раздобыл, – сообщил Генри, вытаскивая из-под кровати пакет в серой оберточной бумаге.  –  Конечно, можно сказать майору, что ты не захватил с собой парадный мундир, но мы стараемся выглядеть за обедом прилично. Кто будет первым мыться, ты или я?

Душевая оказалась прямо в домике, за занавеской. На полу  –  невысокий прорезиненный лоток, на потолке душ. Потяни за веревочку, и из бака на крыше потечет горячая вода.

– Да уж, – Норман вытер голову мохнатым полотенцем и второй раз за день взялся за бритву, – живете вы точно, как джентльмены.

– Деремся тоже по-джентльменски, – кивнул Генри, натягивая сапоги, – по крайней мере, с умытым лицом и в чистой рубашке.  И там, в небе, все честно. Или ты, или он. Лучший побеждает. Как правило.

Вечер Нормана окончательно добил. Майор Саузерленд принимал гостя  –  командира соседнего эскадрона, и по этому поводу в клубе организовали настоящий банкет, с маленьким оркестром в холле, собранным из наземного состава, с коктейлями на подносе перед обедом, сияющими столовыми приборами и цветами в вазах из отполированных снарядных гильз. С пятью переменами блюд и достойным выбором напитков. Со стихотворной здравицей в честь гостя. Нормана не покидало чувство, что он вернулся в Англию, в мирные времена.

Уже подали второе блюдо, когда в столовую вошли шестеро пилотов, извиняясь за опздание.

– Уже домой возвращались, когда налетели на восьмерых гуннов, – доложил капитан, принимаясь за поданный официантом суп, – минут двадцать с ними возились, пока они не поджали хвост и не сбежали за линию. У нас горючего не хватило их догонять.

– Какой счет?  –  поинтересовался майор.

– Один мой, «в огне», и один у Джерри, «разбит», – улыбнулся капитан, – сто семь эскадрону, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – кивнул Саузерленд, – Джерри, а личный зачет какой?

– Восемь, – пожал плечами Джерри, – и сто седьмой эскадрону. Это важнее.

Норман впитывал рассказ о бое с гуннами, как губка, несмотря на обилие малопонятных авиа-словечек. И не переставал удивляться. Только что эти ребята были в жестоком бою, пули свистели мимо, ударяли в обтянутые перкалью крылья легких самолетов, кружащих в небе со скоростью больше сотни миль в час. Только что они убивали врага, рискуя своей жизнью. И вот уже в чистых мундирах сидят за празднично накрытым столом и буднично обсуждают последний патруль, словно это школьный матч по крикету.

Этикет был соблюден до мельчайших деталей. После обеда официанты подали портвейн, и ни один пилот не поднялся из-за стола, пока майор не произнес традиционный тост «За короля и Империю», ни один не прикоснулся к своему бокалу раньше старших по званию, ни один не закурил, пока командир эскадрона не зажег свою сигарету.

После обеда все вышли в холл, где  оркестр уже сменился граммофоном с модными песенками, английскими, американскими, французскими. Готовые заменить дам пилоты повязали на рукав носовые платки, и пары закружились в веселом танце. Через час лейтенант Доусон, темноглазый юноша, уселся за фортепьяно, и, к величайшей потехе товарищей принялся пародировать последние предвоенные шедевры лондонских ревю и мюзик-холлов. Джерри подлил масла в огонь, исполнив фривольную песенку о мадемуазель из Армантьера, наградившую незадачливых гуннов целым букетом любовных болячек, и завершился вечер исполненной под дружный смех эскадрона песней про умирающего пилота, заставившей Нормана слегка поежиться. В траншеях смерть тоже не раз была поводом для шуток, но никогда он не видел людей, так непреклонно смеющихся ей в лицо.

Надев мягкую пижаму и укладываясь в уютную походную койку Норман заметил лукавую улыбку брата.

– Думаешь о переводе?  –  подмигнул Генри.

– Что-то вроде того, – смущенно признался Норман, – Джерри меня сегодня уговаривал, и я почти решился.

– Ты учти, у нас не все медом намазано, – предупредил Генри, – ты видел пока только светлую сторону.

– Сомневаюсь, что темная хуже, чем светлая в траншеях, – зевая, ответил Норман.

– Ладно, – кивнул Генри, – завтра обсудим. Мне подниматься ни свет, ни заря, в первый патруль. Не вставай провожать, отоспись. Джерри тебя разбудит к завтраку. Спокойной ночи братишка.

Джерри его так и не добудился, и Норман проспал почти до ланча, добирая за долгий недосып в окопах. Проснулся он, только когда Генри уже вернулся из патруля, и, после торопливого, но тщательного утреннего туалета, направился в столовую.

Поесть они толком не успели, пилоты, заслышав звук возвращающихся из патруля самолетов, все, как один, высыпали из столовой и помчались на летное поле.

– Что случилось?  –  на бегу спросил Норман, но Генри не ответил, хотя его побледневшее лицо говорило о многом.

Из шести Спадов вернулись только три, растерзанные почти в клочья и ковыляющие на лету. У машины капитана был пробит бак, и он чудом дотянул до дома. Еще один пилот сел где-то по дороге, но надежды товарищей на его благополучное возвращение не оправдались, к тому времени, как к самолету подоспели артиллеристы из ближайшей батареи, летчик уже истек кровью.

С трудом продираясь через незнакомые термины, Норман прислушивался к разговору. Кровь то вскипала, то стыла, в горле пересохло. Звено завязало бой с большой группой Альбатросов и, в конце концов, сбив пятерых и посадив двоих на своей стороне фронта, отогнало остальных за линии. Но на этот раз победа далась не бескровно. Один из пилотов, с пробитым баком и пылающим верхним крылом, мог успеть посадить самолет в Гуннланде*, но предпочел плену победу над еще одним противником. Горящая машина врезалась в германский истребитель, и оба самолета рухнули на землю огненной грудой.

Второй пилот продолжал бой с пробитым радиатором, из которого валил горячий пар, и, сбив своего противника, повернул к дому, и, наверное, еще успел бы долететь до линии фронта, но увидев двух гуннов на хвосте у капитана, развернулся, чтобы помочь ему стряхнуть противника. Вдвоем они справились быстро, но мотор окончательно заглох. Пилот снова повернул на запад, надеясь добраться до своих, планируя, но один из Альбатросов спикировал на покалеченный Спад, длинной очередью отправив его в крутой штопор.

Норман даже не сразу понял, что  пилот, протаранивший гунна,  –  Джерри, новый, но уже такой близкий друг. Только вчера они шутили, только вчера обсуждали, как им повезет, если Норман попадет в тот же эскадрон, и у Джерри будет возможность научить его всем тонкостям воздушного боя. Всего несколько часов назад он улыбался Норману, а потом бросил горящую машину на врага, чтобы счет эскадрона пополнился еще одной победой.

И второй пилот, тот, у которого заглох мотор, это он вчера играл на пианино проказливые мелодии, заставляя весь эскадрон покатываться от хохота. Он смеялся, как мальчишка-школьник, а потом пошел и исполнил суровый мужской долг, пожертвовав своей жизнью ради товарища.

Они вернулись в полукруглый домик, и Генри понуро опустился на кровать, глядя в пол.

– Я решил, – тихо, но твердо сказал ему Норман, – буду подавать прошение о переводе в Летный Корпус.

– Да, Джерри мне говорил, – кивнул Генри, – бедняга Джерри. Но учти, далеко не во всех эскадронах такая жизнь. Нам повезло с аэродромом, и вовсе не факт, что до конца войны мы будем жить с таким комфортом. Я бы, на твоем месте, на это не рассчитывал.

– Я знаю, – виновато улыбнулся Норман, – хотя уверен, что в любом случае это полегче, чем в траншеях. Но дело совсем не в этом. Я надеюсь, что у меня будет возможность хоть немного поквитаться с гуннами за Джерри. И, наконец, увидеть врага лицом к лицу.

– Это легче, чем в траншеях, – согласился Генри, – в какой бы эскадрон ты ни попал. Мы, по крайней мере, живем достойно и сражаемся прямо и честно.

– Так и есть, – тепло сказал Норман, – твой майор прав. Вы живете и сражаетесь, как джентльмены. И я бы добавил, умираете, как джентльмены. А это важнее всего.

* Киддинг  –  разрезанная по брюшку копченая селедка, распластанная в форме бабочки

* Спад – SPAD S.VII, одноместный французский истребитель, с 1916 года состоявший на вооружении и нескольких эскадронов Королевского Летного Корпуса

* Гуннланд  –  занятая немцами территория за линией фронта.

Сидни Мейсон

– Война  –  это плохо для бизнеса.

Сидни отшвырнул газету, затушил сигарету в консервной банке из-под бобов, доверху полной окурков, откинул назад упавшие на лоб светлые пряди и поднялся с ящика.

– Ладно, Курт, – Сидни легонько толкнул в плечо все еще дожевывающего сэндвич компаньона, – война там у них или нет, а образец мы должны закончить. Бизнес есть бизнес.

Курт Хорхмайер, по мнению Сида, стоил больше, чем вся их мастерская. У бывшего однокашника по Массачусетскому Технологическому институту руки были золотые, а память феноменальная. Формулы, таблицы, марки стали, цены на материалы  –  вплоть до мельчайшего винтика  –  все, за чем самому Сидни пришлось бы лезть в каталоги и справочники, раз промелькнув перед голубыми глазами компаньона, оседало в белокурой голове навечно. Вот только деловой хватки ему недоставало. Курт, внук эмигранта из Баварии, был по-немецки романтичен и слегка сентиментален.

Работа спорилась, опытный образец косилки, с передачей, запатентованной на имя Сидни Мэйфлауэра Мейсона, уже начинал походить на технический рисунок, висевший на стене мастерской, когда Сида неожиданно озарила новая идея.

– А что если шестеренки в закрытый кожух поместить?  –  предложил он.  –  Если они все время будут в масле, то изнашиваться станут меньше. И нагрузка на лошадь поубавится. Ты не мог бы это рассчитать, Курт? А я пока с ножами закончу.

– Конечно,  –  Курт немедленно положил разводной ключ на предназначенное ему место на полке с инструментом, не забыв тщательно вытереть малейшие следы масла, и уселся за небольшое бюро, на котором лежала кипа писчей бумаги.  –  Для кого считать будем, Сид? Мне нужны таблицы твердости стали.

– Для «Мертенс и Мас», – Сид хлопнул ресницами от удивления, – для кого же еще? Они уже согласились выкупить наш патент. Думаю, о дополнительных улучшениях с ними легко будет договориться.

– А я так не думаю, – пожал плечами Курт, не переставая заполнять мелкими цифрами аккуратно расчерченные ряды таблицы, – их представительство находится в Льеже.

– Ну и что?  –  с еще более глубоким удивлением спросил Сидни.

– Сегодня утром германская армия начала обстрел Льежа, – не оборачиваясь, ответил Курт, – Бельгия отклонила ультиматум.

– Но в газете…

– Это была вчерашняя газета, Сид, – улыбнулся Курт и, немного помедлив, добавил, – я возьму цифры из справочника по германской стали. Хотя у Круппа и без косилок заказов сейчас будет довольно. Но Германии вскоре понадобится расширять сельскохозяйственное производство, так что о покупателях можешь не беспокоиться.

– Вот, значит, как… – Сидни почесал в затылке отверткой и снова принялся за работу.  –  Вот значит как… Это плохо, Курт. Это очень плохо.

– Но почему?  –  на этот раз Курт отложил карандаш и повернулся к компаньону.  –  Когда Германия объявила войну России, тебя это не встревожило. А сегодня…

– Война  –  это плохо для бизнеса, – перебил его Сидни, – но от нас тут ничего не зависит. Поэтому, Курт, давай закончим с этой косилкой, а думать, кому ее теперь продать, будем потом.

Они замолчали, и гулкий лязг металла заполнил маленькую мастерскую под раскаленной августовским солнцем жестяной крышей.

Жара отступила, но запылившаяся за лето трава щетинилась изумрудной зеленью после недавней стрижки, последней перед концом сентября. В потемневшей к осени голубизне лениво проплывало крохотное одинокое облачко, и ажурная стрекоза аэроплана весело гонялась за ним, подставив ветру хрупкие крылья. Хотя это, конечно, была иллюзия, Блерио при всем желании не догнал бы облако, вскарабкавшееся выше моноплана на добрую половину доступной ему высоты в три тысячи футов.

– Хорошо летит, – заметил Сидни, передавая Курту полевой бинокль, – ровно. Не хочешь попробовать?

– Спасибо, мне и здесь хорошо, – улыбнулся Курт, доставая из кармана Кодак, – я лучше тебя пощелкаю. Опасное это дело. Помнишь, как пару лет назад Кимби и Вилларда из самолета вытряхнуло? В лепешку.

– Но Блерио-то сел, – возразил Сид, – даже без пилота. Пристегнулись бы, до сих пор бы летали. Впрочем, если боишься…

– Я не боюсь, – сердито фыркнул Курт, – но я не готов рисковать жизнью ради развлечения. Особенно теперь, когда в Европе идет война. И какой в этом толк для бизнеса, который ты превозносишь при первой возможности?

– Прямой, – Сид застегнул кожаный шлем и надвинул на лицо очки, – косилки  –  это хорошо, Курт, но, давай начистоту, МакКормику мы не конкуренты. Пока нам удается продавать в Европу наши патенты, но так мы рубим сук, на котором сидим. Улучшать до бесконечности невозможно, на внутреннем рынке нас не ждут, в Европе тем более. Они готовы покупать наши мозги, а не нашу продукцию. А я хочу обзавестись своим делом. Солидным делом, Курт. Фабрика, станки, рабочие, реклама в лучших газетах. И вот тут надо ухватить свой шанс, пока его другие не разглядели. За авиацией будущее.

– Вот за этими летающими этажерками?  –  недоверчиво скривился Курт.

– За ними самыми, – рассмеялся Сидни, – вот увидишь. Война скоро закончится, и авиаконструкторы будут в Штатах пользоваться большим спросом, чем индейка на Рождество. А пока можно войти в курс дела. Все равно банк не даст мне ссуду на такую авантюру, и отец гарантии не подпишет, даже если бы и дали. Война  –  это плохо для бизнеса.

Сидни направился к ожидающей его машине легким, пружинистым шагом. Щегольская кожаная куртка на меху и заправленные в высокие сапоги галифе придавали ему бравый и воинственный вид, но от белого шелкового шарфа, который так изящно мог бы развеваться по ветру, Сид, вздохнув дома перед зеркалом, отказался. В конце концов, он мирный авиатор-любитель, а не военный летчик, а пускать пыль в глаза  –  удел дураков.

Блерио покатился по траве, оторвался от земли, гудение мотора и свист ветра слились в оглушительный рев, но Сидни только улыбнулся. Здесь, в небе, он был свободен, счастлив и далеко от всех треволнений земной жизни. Там, внизу, люди могли бороться за место под солнцем, здесь ему принадлежало все  –  бескрайняя синева, и золотистый свет, и высокое облачко, которое он когда-нибудь непременно догонит и дотронется до него рукой.

Блерио вернулся на летное поле, и Сидни издалека разглядел стоящую рядом с высоким и стройным Куртом крепкую фигуру в синем костюме и котелке. Отец, зная, где сын проводит выходные, нашел его здесь, на Гарвардском аэродроме, а это означало, что у него есть не терпящие отлагательства новости. Сид заглушил мотор, кивнул подбежавшему механику и заторопился к ангару.

Мистер Мейсон, преуспевающий владелец страховой компании, никогда не утверждал, что его предки прибыли в Новый Свет на легендарном корабле или выжили в Джеймстаунской резне. Но ко времени Войны за независимость, семья уже прочно осела на новом месте, и писаный маслом «Мэйфлауэр» кисти молодого, но несомненно талантливого бостонского художника, украшал его кабинет.  Сидни всегда чувствовал, что полученное при рождении второе имя его слегка обязывает. Из поколения в поколение Мейсонов непреклонный пуританизм первопоселенцев тихо дрейфовал в надежную гавань здравомыслия и прогресса, ограничившись к появлению на свет Сидни крещением, венчанием и похоронной речью на фамильном участке кладбища. Но вера в свободу, демократию и равные возможности вполне заменила Мейсонам религию, и разразившаяся в Европе война, хотя и нанесла ей серьезный удар, но поколебать так и не смогла.

– Привет, старик!  –  улыбнулся Сидни, обмениваясь с отцом крепким рукопожатием.  –  Каким ветром?

– Ты уже читал новости, парень?  –  мистер Мейсон немедленно перешел к делу.  –  Французы остановили Мольтке на Марне.

– И?  –  Сидни снял очки и прищурился, то ли от удивления, то ли от яркого света.  –  Стоило за этим мчаться на аэродром?