Текст книги "Эскадрон (сборник рассказов) (СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– Док мне и говорит, – сержант Мерфи, успевший получить ранение еще в Армантьере и вернуться в строй прямиком в день перевода в Пикардию, выковырнул из жестянки кусок тушенки и отправил в широкий рот, наслаждаясь вежливым молчанием товарищей, ожидающих продолжения рассказа.  –  Так вот. Док мне и говорит: «Ты бы вскипятил воду, Мерфи, в ней полно микробов. Кипячение их убьет».

– А ты что?  –  подал ожидаемую реплику Том. Историю он слышал уже в третий раз, но хуже она от этого не стала.

– А я ему и отвечаю: «Да мне без разницы, доктор, что глотать  –  зоопарк или кладбище».

Хохот потонул в грохоте разрыва, мина зарылась в землю ярдах в двадцати позади окопа, осыпав солдат комьями земли и меловой пылью. Горячий ветер пронесся по траншее,  капрала Доннела отшвырнуло в сторону, и он приземлился прямо на колени к сержанту.

– Чего расселся?  –  проворчал Мерфи, спихивая Доннела.  –  Чай, не девчонка.

– А ты только заметил?  –  хмыкнул Том.  –  А ведь сколько раз в обнимку спали!

Еще один взрыв заглушил ответ сержанта. Немцы сегодня начали обстрел на полчаса раньше, и Том готов был поклясться, что они сделали это нарочно, чтобы испортить ему аппетит. Недоеденную за разговором тушенку присыпало грязью, дожевывать бисквит приходилось лежа, уткнувшись носом в пахнущую плесенью землю, а чай и вовсе расплескался, в кружке его осталось на донышке, только чтобы промочить горло после сухого и несытного ужина.

Слуховой пост находился чуть не под самым носом у Джерри*. Том поплотнее свернул шинель, пристроил на спину поверх винтовки и осторожно перелез через бруствер. Ползти по иссеченной рытвинами земле, царапавшей живот и колени, было долго, но не так опасно. Над Ничьей Землей то и дело взлетали осветительные ракеты, снайперы, засевшие в тройном ряду немецких окопов на склоне холма перед Ла-Буассель, скучали в ожидании удобного случая подстрелить неосмотрительную дичь, недолетевшая мина могла похоронить на полпути, рядом с белеющими костями какого-то бедолаги, так и оставшимися лежать здесь с четырнадцатого года.

Бесшумно соскользнув в глубокую воронку, Том натянул шинель и первым делом нащупал в кармане четки. Благодарение Господу, они были на месте, как и знак Святого Сердца, пришитый слева к внутренней стороне мундира. Джерри притихли, и ночное безмолвие навалилось на Ничью Землю душным облаком, запахами ржавого железа и протухшего мяса, мокрого мела и затхлой стоячей воды. Испарения свивались в белесые хлопья, ползли над землей неупокоенными душами мертвецов, призраками парили над раздувшимися трупами и высушенными ветром костями.

Том вытащил четки, осенил себя крестным знамением, поцеловал крестик и, беззвучно шевеля губами, начал читать Розарий. Credo  –  для креста, Pater noster  –  на больших бусинах, Ave, Maria  –  на малых. Была пятница, день размышлений о скорбных тайнах, о терновом венце и бичевании, о крестном пути и смерти. О смерти размышлять особенно не хотелось. Но молитва была щитом и оградой, единственным доспехом, который мог спасти и сохранить.

В первом Тайнсайндском Ирландском все были добрые католики, честные ребята, богобоязненные и не слишком нагрешившие за свою короткую жизнь. Мел  Кармоди, которого разорвало в клочья прямым попаданием снаряда, капрал Делани, выкашлявший легкие после газовой атаки, Бэзил Макдермотт, всего на мгновение снявший каску, чтобы утереть пот, и получивший в затылок снайперскую пулю. Сержант Джонс, один из ветеранов Чеширского полка, знакомивших зеленых новобранцев Тайнсайнсдского с премудростями окопной жизни еще в Армантьере, говорил, что у каждой пули своя песня, и хороший солдат знает их все наизусть. Треск и щелчок, визг и свист  –  неприятные голоса, злые. И только одну пулю ты не услышишь никогда, ту, что прилетит за тобой, чтобы унести на Запад*.

Pater noster qui in celis es, sanctificetur nomen tuum… от вражеской пули, от мины, от фугаса и шрапнели, от кровоточащих ран и постыдного плена. Аве, дева! Радуйся череде праведников, славящих имя твое по дороге в светлый Рай.

Восемь дней в окопах, восемь на квартирах. Привычный ритм позиционной войны, низкий вой снарядов, оглушающие фонтаны взрывов, мешки с землей, которые снова и снова надо укладывать на развороченный попаданием мины бруствер, сон в ботинках и шинель под головой, жестяная ванна под открытым небом в Белль Вью, леденцы и пастилки в местной лавчонке, перевязочный пункт, утренние перестрелки с Джерри, тушенка и бисквиты, бисквиты и тушенка, рагу из тушенки с бисквитами.

– Хуже нет врага, чем скука, – даже сержант Мерфи истощил свой запас шуточек и все чаще повторялся, когда торопящиеся в укрытие солдаты сталкивались лбами или шальная пуля выбивала из чьей-то руки банку с тушенкой, – нам бы ноги размять, да и Джерри повеселиться не помешает. Пощекочем штыками, поглядим, горазд ли он плясать джигу.

– Дерьмовая война, – согласился Том, – ни славы, ни чести.

– Дерьмовая, – кивнул Мерфи, – но лучше уж такая, чем вообще никакой.

Первого июля Тайнсайндскую Ирландскую бригаду собрали во вспомогательных траншеях к северу от городка Альбер еще до рассвета. Огоньки сигарет выхватывали из темноты солдатские лица, веселые и задумчивые, полные радостного предвкушения и смертельно серьезные, но на каждом  –  готовность выполнить свой долг до конца. Вперед и только вперед, не останавливаясь, не оглядываясь на павших, оставляя раненых на попечение санитаров, к Ла-Буассель и дальше, на лес Бейлиф и Контальмезон, зачищая поле боя за идущими впереди батальонами Тайнсайдской Шотландской Бригады.

К шести утра подошел капеллан, после короткого молебна прочитал общее отпущение грехов. Том тихо вздохнул. Он не исповедовался с самой Пасхи, и, хотя нагрешить не было ни времени, ни желания, но само таинство исповеди казалось ему гораздо надежнее. Он ласково погладил четки, накрученные на ложе Ли-Энфилд, похлопал по левому карману, под которым, надежно пришитое к подкладке, сиял святой оберег   –  вышитый на алом шелке распятый Спаситель в терновом венце и с открытым всему миру пылающим сердцем в разверстой груди, и тихим шепотом прочитал молитву Пресвятой Деве. Рядом сержант Мерфи, непривычно серьезный, перебирал  четки, Пат Доннел поправлял на шее медальон с Агнцем, капрал О’Лири, закончивший ту же школу в  Ньюкасле-на-Тайне, что и Том, двумя годами раньше, спрятав в карман фотокарточку невесты, осенил себя крестом и тоже зашептал, почти беззвучно, но знакомые слова Pater noster легко читались по губам.

Каждый из них мечтал вернуться домой, к любимым и близким, каждый надеялся, что Господь пошлет ему ангела-хранителя, а Пресвятая Дева защитит и укроет от беды. Там, в начинающем синеть небе, за сизыми предрассветными облаками, ангелам, должно быть, тесно. Но разве не все в Божьей воле? Еще до заката многие умрут, и святые Врата откроются пред ними, и не дано человеку понять премудрость Господа, но лишь молить о помощи и спасении.

На рассвете по германским позициям ударила тяжелая артиллерия. От воя пятнадцатидюймовых снарядов сводило зубы, земля колыхалась и дрожала, холмы Ла-Буассель и Овилье, белевшие меловыми террасами тройных окопов, заволокло черным дымом. В половине восьмого утра оглушительный взрыв взметнул в горячее небо два черных столба, две гигантских колонны мела и камня, вознесшиеся на высоту почти четырех тысяч футов. Одинокий Моран-Солнье, наблюдавший за полем боя, подбросило как перышко, но смелый летчик, сделав круг над Ничьей Землей, развернул аэроплан и скрылся в направлении Альбера.

– Через бруствер!  –  лейтенант Бёрн выхватил револьвер из кобуры, дважды просвистел сигнал сержант Мерфи.  –  Через бруствер!

Солдаты шли уверенно и неспешно. Каждый, кроме винтовки, тащил на себе немалый груз  –  подсумки с патронами, рюкзак, газовую маску, флягу с водой, консервы, связки гранат, кусачки для проволоки. Некоторые несли саперные лопатки или кирки. Офицеры дымили сигаретами, рядовые попыхивали трубками.  Земля впереди была усеяна битым камнем, обрывками колючей проволоки, вырванными с корнем покореженными стволами деревьев, изрыта кратерами мин и воронками снарядов. Не успели ирландцы пройти и сотни ярдов, как шквальный огонь пулеметов и траншейных минометов встретил их со стороны Ла-Буассель. Огненный вал, двигавшийся впереди наступающей Шотландской бригады, загнал Джерри в глубокие укрытия, изрывшие холм крысиными норами, в замаскированные пулеметные гнезда, на вторую линию окопов. Но атака шотландцев, напоровшихся на так и не поврежденные всерьез проволочные заграждения, захлебнулась, и немцы, выползшие из щелей, встретили Тайнсайдцев свинцовым ливнем. Оборону поддерживала уцелевшая артиллерия, и немецкие снаряды рвались в рядах наступавших, собирая кровавую дань.

 Поредевшие линии рассыпались, солдаты продвигались короткими перебежками, залегая в воронках, прячась за обломками домов, занесенными на Ничью Землю разрывами фугасов, снова поднимались и шли вперед,  не оглядываясь, мимо недвижных тел Шотландской бригады, скошенной пулеметными очередями и так и не добравшейся до цели.

Том рванулся вперед, упал, выставив перед собой винтовку с примкнутым штыком, отдышался, поднялся на колени и снова вжался в землю, заслышав знакомый свист мины. Его осыпало землей, и тишина заткнула уши ватой. Он снова встал, сбросив с себя руку, все еще сжимавшую револьвер. Лейтенант Бёрн ушел на Запад, передав командование сержанту. Мерфи задержал шаг, окинул взглядом то, что осталось от взвода.

– Вон он, засранец, – Мерфи ткнул штыком в сторону неприметного бугорка в полусотне ярдов перед холмом, – надо бы его снять. За мной, ребята.

До пулеметного гнезда они добрались только втроем. В темное отверстие полетела граната, за ней другая, и Джерри выскочили из укрытия, только чтобы напороться на ирландские штыки. Том колол не глядя, дым, валивший из развороченного бункера, щипал глаза, и только когда штык пропорол воздух, заметил, что немец уже лежит у его ног грудой серого тряпья.

– Пулемет покорежило, – хмуро объявил сержант, вылезая из люка, – ладно, зато тащить меньше.  Вперед, ребята, наши уже у первой линии окопов.

Остатки Тайнсайдской бригады пробирались по склону холма, все еще занятого противником, вниз в долинку, прозванную британскими острословами Колбасной. На дальнем ее краю, в лесу Бейлиф, залегли немцы. Тропинки и поляны перегородили бревнами, молодая поросль, уже два года не видавшая заботливой руки лесника, превратила ухоженный лесок в непролазную чащу. С двух сторон, от Овилье и Контальмезона, оборонявшихся поддерживал огонь батарей. Ирландцы бросились в атаку сквозь пулеметные очереди со штыками наперевес. Они рубили, и кололи, и били прикладами, ожесточенно и яростно пробиваясь к Контальмезону, к последней позиции, которую бригаде поставили целью.

Том ударил здоровенного немца ногой в живот, выдернул из плеча штык, направляя окровавленное острие в усатую рожу, в оскаленный в диком вопле рот. Немец захлебнулся криком, темная кровь хлынула сквозь разбитые зубы,  и Том, повернувшись, бросился к новому противнику. Пуля ударила его справа, под ключицу, вышла над лопаткой, и Том, крутанувшись на месте, упал в окровавленную траву. Смерть поглядела ему в глаза, и невыразимая легкость наполнила мысли, и темные воды беспамятства сомкнулись над ним, укрывая от бушующего пожара битвы.

Очнулся Том в сгущающихся сумерках, в непривычной тишине. Из леса доносились лязг, скрежет, приглушенные голоса, но стрельба затихла. Рядом, запрокинув голову, лежал сержант Мерфи, беззаботно глядя в темнеющее небо остекленевшими глазами. На его груди расплылось бурое пятно, уже чуть подсохшее, в прорехе мундира виднелись клочки алой ткани и золотой канители. Том подавил стон, уткнувшись лицом в пыльную траву. Тело придавило тяжестью, сковавшей все мышцы, жгучий пот выступил из всех пор, легкие жгло при каждом вдохе.

Четки, обвивавшие ложе все еще зажатой в руке Ли-Энфилд, рассыпались по грязной земле, крестика нигде не было видно. Но Сияющее Сердце, надежно скрытое под мундиром, было на месте. Том, отпустив винтовку, с трудом перевалился на бок, положил руку на грудь, поверх образка, пересохшими губами зашептал молитву. Голоса из леса стали громче, послышался треск ломающихся веток. Том замолчал, вжимаясь в землю. Говорили по-немецки, а это значило, что он остался один, раненный, возможно смертельно, и помощи ему остается ждать только от ангела.

Но разве донесет ангел разбитое, окровавленное тело до британских позиций? Да кто он такой, Том О’Рейли, чтобы Господь сотворил для него настоящее чудо? Такое, чтобы нельзя было списать ни на счастливый случай, ни на удачное стечение обстоятельств? Но, может быть, настал уготованный ему час, и Небесные Врата вот-вот распахнутся для него? Чего стоят земные страдания по сравнению с вечным блаженством? И грехи капеллан отпустил…

Сияющее видение стремительно ускользало, пустое небо отражалось в пустых глазах сержанта Мерфи. Ни Рая, ни Ада, ни ангелов, ни спасения. Только белесая земля, да черви, да гниющие кости, врастающие в траву. Долгая агония, мучительная смерть, булькающая в простреленном легком кровь. Никто не узнает, где и как он умер. Мама будет ждать, дни напролет просиживая на крыльце старого дома, и отца не утешит строчка в газете «Погиб в бою», и в школе, куда он так хотел вернуться учителем, не повесят портрет в траурной рамке. Даже в этом ему отказано.

Том уткнулся лицом в плечо сержанта и зарыдал. Он остался совсем один в этом чужом и враждебном мире. И бессмысленная, бесполезная смерть оборвет едва начавшуюся жизнь холодной равнодушной рукой, и двинется дальше, и не останется от него ни креста, ни могилы, ни даже имени. Только прах и тлен, да вросшие в чужую землю кости.

Голоса снова приблизились. Том прикусил губу, утер слезы грязным рукавом и медленно начал отползать в кусты. От усилий скопившаяся в легких кровь выплеснулась, горячее пятно на груди расползлось дальше, но дышать стало легче. Он успел укрыться в густом подлеске, когда на полянку вышли двое солдат, оживленно переговариваясь между собой. Немецкого Том не знал, но уверенность в том, что ищут именно его, неожиданно придала ему сил. Если уж умирать, то точно не в германском плену. Он задержал дыхание, и легкие снова обожгло огнем. Но из груди не вырывалось ни звука, ни стона, и немцы, побродив по опушке еще минут пять, снова скрылись в лесу.

Цепляясь за куст, Том поднялся на колени. Издалека, с запада, все еще доносился треск ружейных выстрелов, осветительный снаряд завис яркой звездой, медленно спускаясь над холмом. Стараясь не делать резких движений, Том освободился от рюкзака и подсумков, вытащил из чехла газовую маску и ножом вырезал из нее два кругляшка прорезиненной материи. Выковыряв полужидкий желатин из наглазников маски, намазал ткань и притиснул «заплатки» к груди и спине, крепко прижимая рукой до тех пор, пока они не присохли, и перемотал плечо перевязочным пакетом. Подтягиваясь за колючие ветки, поднялся на ноги и, шатаясь, побрел в сторону британских позиций. С трудом отдирая от земли ноги, он медленно тащился вперед. В глазах темнело, в голове образовалась странная легкость, веселая и жуткая. Том закашлялся, утирая кровавую пену с губ, и мысли его закружились мутным вихрем. «Левая, правая, левая… Только бы не свалиться…»

У восточного подножия холма Том споткнулся и упал на четвереньки. От резкого движения его снова придушил кровавый кашель, и он присел, прислонившись к обгоревшему пню. Голова кружилась, губы пересохли и потрескались, а воды во фляге оставалось уже на донышке. Допив остатки и отшвырнув флягу, Том пополз вверх по пологому склону, цепляясь за пучки пыльной травы. Ярдов через пятьдесят снова остановился передохнуть. Сверху ему был виден развороченный вчерашней канонадой участок немецких траншей, забитый телами британских и германских солдат, лежащими вперемешку. Спуск к траншее был отмечен, словно путевыми вехами, трупами, облаченными в хаки и в серое. Ему показалось, что в откинутой руке одного из них зажат пистолет, и Том, решив, что оружие может пригодиться, снова пополз вперед. Находка разочаровала его, шотландец в лейтенантском мундире сжимал в побелевшей руке ракетницу. Том почти решился оставить ее покойнику, но передумал. Подавать сигналы было некому, но хотя бы одного Джерри, случайно повстречавшегося на пути, он сумеет забрать с собой на Запад.

К рассвету Том почти дополз до германских позиций. Он выбрался на проселочную дорогу, ведущую вдоль холма, все еще более-менее целую, хотя и изрытую кое-где снарядными воронками. Передышки становились все длиннее, каждый булькающий вздох пронзал плечо острой иглой. Британская артиллерия возобновила свою работу, Джерри попрятались в бункеры, окопы опустели. Том снова поднялся на ноги и побрел, словно во сне сквозь густую, вязкую воду. За спиной, едва различимый среди пушечных раскатов, послышался шум. Скрип, топот, конское ржание. Том почти свалился в ближайшую воронку и, заглянув через край, увидел колонну артиллерийских передков, запряженных лошадьми, направлявшуюся от Фрикурта к Ла-Буассель. Ему показалось, что колонна приближается к воронке со скоростью курьерского поезда, и не было никакой надежды, что его, забившегося в пологую яму посреди дороги, не обнаружат.  Том попытался подняться, но опять упал на спину, глядя в темно-синее рассветное небо.

С запада, от британских позиций, показался одинокий Моран. Может быть, тот же самый, что вчера так отважно наблюдал за взрывом Лохнагарской мины. Зеленая ракета взвилась в воздух, и Том рассмеялся, пуская кровавые пузыри, когда аэроплан, наклонившись на левое крыло, заскользил вниз, навстречу артиллерийской колонне.

Моран промчался так низко, что Тома, выбравшегося из воронки, едва не опрокинуло порывом ветра. Застрочил пулемет, перекрывая шум мотора, испуганные лошади кинулись в стороны, возницы, соскочив с передков, пытались удержать рвущихся животных. Кто-то вскинул винтовку, целясь в летчика, но упал, прошитый пулеметной очередью. Аэроплан развернулся на высоте не больше пяти ярдов и снова вернулся к колонне, расстреливая разбегающихся Джерри. Том отсалютовал отважному пилоту, и снова побрел вперед, продолжая сжимать в руке бесполезную теперь ракетницу.

До гигантского кратера Лохнагара оставалось еще сотня ярдов, когда Том снова упал. В глазах замелькало, дышать было невыносимо больно, но он упрямо полз вперед, надеясь, если не выжить, то, хотя бы, подобраться достаточно близко к британским позициям, чтобы его тело нашли. Моран снова пронесся над ним, уже высоко, направляясь на запад, к Альберу. Том проводил его взглядом и провалился в безмолвную темноту.

– Воды, – почти беззвучно прошептал Том.

Прохладная влага коснулась пересохших губ, на лоб легла рука. Маленькая, мягкая, но уверенная женская ладонь. Прикрытые веки согревал теплый свет, ноздри щекотал запах мыла и карболки. Том осторожно открыл глаза. Женщина в белом чепце улыбнулась и снова поднесла маленький фаянсовый чайник к его губам.

– Не поворачивайтесь, мистер О’Рейли, – голос у нее был такой же мягкий, как и руки, – доктор велел держать вас на боку. Так рана быстрее затянется.

– Где я?  –  хрипло прошептал Том.

– В Альбере, – сестра поставила чайник на тумбочку и поправила сбившуюся подушку, – в полевом госпитале. В Булонь вас перевезут через неделю, не раньше. А когда отправлять в Англию, это уж там решат.

– Ничего не помню, – Том вздохнул и тут же пожалел об этом, в груди все еще хрипело и булькало, – меня подстрелили в лесу, а потом я шел… Нет, полз. Или все-таки шел? Вот, забыл.

– Вас подобрали солдаты Девятого Чеширского, – ответила сестра, поднимаясь со стула, – почти у самого кратера Лохнагара. Даже не представляю, как вам удалось добраться туда с такой раной.

– Умирать не хотелось, – Тому почти удалось улыбнуться, – вот и добрался.

– Не умрете, – самым серьезным тоном ответила сестра, – если, конечно, будете слушать доктора. Пойду, схожу за ним. Он будет рад видеть, что вы идете на поправку.

Она сложила полотняную ширму, отделявшую кровать Тома от остальной палаты, прислонила ее к стене и скрылась за дверью.

– А покойник-то воскрес, ребята!  –  раздался веселый голос с соседней кровати, – с возвращением, Падди.

– Я не Падди, – ухмыльнулся Том, – я Томми, заруби себе это на носу, приятель.

Осматривал Тома сам начальник госпиталя, майор медицинской службы, седой и статный, с лучистыми морщинками в уголках улыбающихся глаз. Осмотром доктор остался доволен, отечески потрепал Тома по руке, похвалил за находчивость, сообщив, что, если бы не наклейки из противогаза, легкое отказало бы через час, не позже, разрешил с утра продиктовать письмо домой, но разговаривать велел поменьше и ушел, напомнив раненым, что отбой наступил уже полчаса назад.

Сон никак не шел, и Том долго лежал, глядя на мерцающий огонек ночника у дальней стены. Ему казалось, что он выплывает из темной глубокой пропасти, к воздуху, к свету, к жизни. Он сделал это. Он сделал это сам. Выбрался из цепких холодных объятий, дошел и дополз, не сдался отчаянию, не смирился, не поддался призрачной надежде на грядущую жизнь, отказавшись от той, единственной, которая у него была. Не ангел, не бог. Только он сам. И от этой мысли ему стало легко и свободно, и он заснул, и до утра тихо улыбался во сне.

Через неделю боль почти отпустила, хотя дыхание все еще вырывалось свистящими и хрипящими всхлипами. Доктор разрешил повернуться на  спину и объявил, что наутро Тома отправят в Булонь с ближайшим эшелоном. Товарищи по палате поздравили счастливчика с предстоящей поездкой в Блайти, и вечером, уже почти перед самым отбоем, сестра Кэтти сообщила ему, что его хочет видеть посетитель.

Том ожидал, что это будет кто-то из своих, хотя и слышал, что Тайнсайндскую Бригаду отправили на переформирование, но в палату вошел незнакомый мальчишка в форме второго лейтенанта Королевского Летного Корпуса.

– Привет!  –  паренек застенчиво улыбнулся.  –  Меня зовут Сесил Льюис, я пилот третьего эскадрона. Я пришел сказать вам спасибо, мистер О’Рейли. Меня представляют к Военному Кресту, а все благодаря вам.

– Это вы расстреляли ту колонну?  –  догадался Том.  –  Здорово у вас получилось.

– Я бы их не заметил, если бы не ваша ракета, – ответил лейтенант, – так  что, надеюсь, и вы свою награду получите. Я подал рапорт, как только приземлился. Просил вас найти. Мне показалось, что там никого из наших, кроме вас, не было.

– Спасибо, сэр.

Том замолчал. Давешние мысли снова закрутились в его голове. Лейтенант тоже молчал, словно между ними протянулась незримая ниточка, связывающая товарищей по оружию.

– Я вот тут подумал, – улыбнулся Том, – если в небе нет места для ангелов, может, для меня оно найдется?

– На всех хватит, – рассмеялся Сесил, – до встречи в небе, мистер О’Рейли.

* Джерри  –  так ирландцы называли немецких солдат

* Уйти на Запад – умереть

Норман Барри

– Не будите меня до полудня, Хопкинс, – пробормотал лейтенант Барри, пытаясь поудобнее устроиться на узких деревянных козлах, накрытых серым солдатским одеялом поверх толстого слоя отсыревшей соломы, – и постарайтесь выспаться, капитан непременно придумает, чем нас занять после обеда.

– Постараюсь, сэр, – кивнул денщик.  –  Чаю хотите? Я мигом. Вы и заснуть не успеете. Вон как ночью извозились, сами, небось, проволоку тянули.

– Какой там чай, – отмахнулся Норман, – спать хочу.

– Какой-какой, – сердито проворчал Хопкинс, – настоящий. Я его у Сэма Доусона выпросил, майору Маккензи из дому целую жестянку прислали.

– А его майору прислали или Сэму Доусону?  –  Норман высунул голову из-под шинели, и с интересом поглядел на Хопкинса.  –  И я припоминаю, что миндальное печенье кончилось быстрее, чем я надеялся.

– Так все должно быть взаимообразно, сэр, – почесав в затылке, сообщил денщик, – как я вас тут в окопах прокормлю, если крутиться, как белка в колесе, не буду?

– Я, пожалуй, все-таки, выпью чаю, – Норман решительно выбрался из-под шинели и чуть не стукнулся макушкой о дощатый потолок блиндажа, усаживаясь на колченогий стул перед столом, сооруженным сообразительным Хопкинсом из подставки найденной на руинах ближайшей фермы швейной машины.  –  И побреюсь заодно. Раз уже все равно воду греть.

– Я мигом, – денщик выскочил из блиндажа, и Норман зевнул, провожая его полусонным взглядом.

В блиндаже пахло затхлым тряпьем, мокрой землей и гарью. Из-за противогазовой занавеси едва сочился скудный серый свет раннего осеннего утра. Норман снял с полки бритву, помазок и коробку из-под ваксы с мыльной стружкой, подмигнул полуголой красотке, улыбающейся с французской открытки из разыгранного в карты набора «Порадуйте наших ребят в окопах», задумался и полез в вещмешок за чистой рубашкой. «Все равно послезавтра в расположение, что ее беречь?»

Лейтенант уже начинал клевать носом, когда Хопкинс, согнувшись в три погибели, втиснулся в низкий проем, победно неся перед собой большую кружку с кипятком. Из объемистого ящика был извлечен миниатюрный кофейник с венком из незабудок на круглом боку, и денщик, бурча себе под нос, что вода перекипела, а сгущенки в банке осталось совсем на донышке, принялся за священный английский ритуал.

– Я побриться хотел, – напомнил Норман, – воды хоть немного оставь.

– Не беспокойтесь, сэр, – радостно доложил Хопкинс, – пока вы там на Ничьей Земле мундир в грязи вываливали, я к колонке наведался. Целую канистру приволок. Правда, она керосином отдает, для чая я из фляжки взял.

– К колонке, – присвистнул Норман, – это к какой же? К той, что за заброшенной коммуникационной траншеей, которую гунны по старой привычке шрапнелью поливают каждую ночь?

– Я осторожненько, сэр, – виновато потупился Хопкинс, – перебежками. Боши  –  они по методе стреляют. А у меня их метода вся рассчитана. Аккуратно по девятнадцать ярдов после каждой перечницы. Им меня не достать.

– Повадился кувшин… – вздохнул Норман, – вот как я могу взводу приказы отдавать, когда отдельно взятый рядовой Хопкинс их не слушает?

– Я на то и отдельно взятый, – с достоинством возразил денщик, водружая кофейник на швейно-машинный столик, – чтобы с меня пример не брать. Сержант Мерфи вчера так ребятам и сказал.

– Это по какому поводу?  –  поинтересовался Норман, вдыхая аромат крепкого душистого чая.  –  Что вы там еще натворили, Хопкинс?

– Да ничего такого, сэр, – замялся денщик, – можете у сержанта спросить. Это он так, для острастки.

– И спрошу, Хопкинс, – улыбнулся Норман, – непременно спрошу. За чай спасибо. И за воду тоже. Вот зеркало я куда-то задевал. Как без него бриться, ума не приложу.

– Я его в перископ приспособил, сэр, – вздохнул Хопкинс, – Фриц последнее расколотил, когда я… Вы не волнуйтесь, сэр. Я вас и без зеркала побрею.

– Когда вы что?  –  Норман вдруг вспомнил, как ночью, когда рабочая команда вжалась в землю под огнем немецкого пулемета, со стороны британских окопов взлетела траншейная мина, из тех, которые умельцы сооружали из банок из-под тушенки, метким попаданием заткнувшая настырный Шпандау, и покачал головой.  –  Спасибо, Хопкинс.

– Да пока не за что, – удивленно воззрился денщик, – вот после бритья и скажете, сэр.

– Тогда давайте выбираться на свет, Хопкинс, – Норман взвесил кофейник в руке и удовлетворенно кивнул.  –  Чай я потом допью.

– Остынет же, – вздохнул денщик, но перечить не стал, сгреб со стола принадлежности для бритья и откинул занавеску.  –  После вас, сэр.

Белесый сумрак траншеи после блиндажной полутьмы резко ударил в глаза, заставив Нормана  прищуриться. Хопкинс выволок наружу стул, и лейтенант, окинув взглядом напряженно всматривающихся в застеленную утренним туманом Ничью Землю часовых у парапета, уселся поближе к траверсу, где было посветлее, в ожидании пока денщик принесет воды для бритья.

Солдаты завтракали, сбившись кучками вокруг ведер с огнем, разведенным из щепок и картонных бисквитных ящиков, всю ночь тщательно оберегавшихся от сырости за пазухой. Бисквиты, прозванные «каменной плиткой», неизменный яблочно-сливовый джем и чай из концентрата. Кое-кто еще не доел купленные у задержавшихся в прифронтовой полосе француженок батоны и сыр, и над ведрами витал аппетитный запах жарящихся тостов.

Первый снаряд разорвался ярдах в двадцати от парапета, столб жирного черного дыма, медленно расплываясь, завис в сыром воздухе.

– С добрым утром, Джек Джонсон, – приветливо улыбнулся капрал Скотти, – вы как раз вовремя, к завтраку.

– А вот и его дружок Свистун Вилли, – кивнул Хопкинс, – поберегись!

Гаубичный снаряд с оглушительным воем рухнул с небес, и громыхнул почти у самого парапета, засыпав солдат грязью и комьями земли. Металлические осколки просвистели над головами, не причинив вреда вовремя пригнувшимся бойцам.

– У Фрицци очередной припадок утренней ненависти, – невозмутимо произнес сержант Саммерс, выползая из блиндажа, – и я, кажется, остался без чая.

Здоровенный ком земли перевернул ведро с растопкой, и не успевшая закипеть вода залила с таким тщанием сбереженные картон и хворост. Сержант процедил сквозь зубы замысловатую череду ругательств, адресованных Фрицу, Фрицевой матери, его собаке и собаке его матери, и полез в блиндаж за прибереженным для такого случая бисквитным ящиком. Но позавтракать сержанту так и не довелось, шрапнель ударила в парапет в нескольких футах от него, и резкий вскрик, перешедший в приглушенные стоны, возвестил о первой потере взвода за это утро.

– Санитаров! Срочно!  –  призыв полетел от поста к посту, от траверса к траверсу.

Еще два шрапнельных снаряда взрыли мягкую землю перед парапетом, не задев никого, но заставив пехоту глубже вжаться в узкую полосу траншеи.

– Всем вниз, – скомандовал лейтенант Барри, – залечь поближе друг к другу и не высовываться.

Приказ можно было и не отдавать. Под огнем тяжелых германских батарей люди сбились в плотную кучу на деревянном полу траншеи, и все звуки потонули в грохоте рвущихся снарядов. Долгие полчаса германская артиллерия перепахивала землю у самого парапета, пустошь за огневым рубежом, вспомогательные и коммуникационные траншеи. Целились они неплохо, но и траншеи были хороши  –  узкая глубокая линия, изломанная на траверсах, не позволяющих осколкам и шрапнели разлететься далеко. Потерь в батальоне было немного, и взвод почти чудом уцелел до единого человека, если не считать пары глубоких царапин и синяков.

Канонада затихла, и солдаты начали подниматься на ноги, разминая затекшие мышцы, поздравляя друг друга с тем, что на этот раз обошлось. Сержант Саммерс снова полез в блиндаж за растопкой, Хопкинс вытерев от грязи упавшую бритву, приготовился продолжить утренний туалет командира.