Текст книги "Эскадрон (сборник рассказов) (СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Флоренс поправила шляпку и решительно взяла его под руку.

Зима затянула Бирмингем привычным сизым туманом, сырым ветром и холодным дождем пополам со снегом. В феврале Кеннета перевели в цех авиационных двигателей, военное министерство завалило Уолсли заказами, и не только на автомобили. Дик целыми днями собирал моторы, бормоча себе под нос проклятия мировому капиталу и лично лорду Китченеру, чей суровый взгляд и указующий перст внушили уже не одному товарищу по борьбе за пролетарскую солидарность, что страна нуждается именно в нем. О переходе в автомастерскую речь больше не шла, квалифицированным рабочим, занятым в военной промышленности, указом парламента было запрещено оставлять рабочие места.

Флоренс  теперь тоже работала на заводе, привинчивала взрыватели к восемнадцатифунтовым  снарядам, и руки у нее всегда пахли машинным маслом. Изящные, пусть и недорогие платья сменились широкими бриджами и ботинками с обмотками, которые вовсе не шли к ее невысокой плотной фигуре, но весьма подходили к независимому и боевитому характеру. С завода Фло бежала на курсы сестер милосердия, а после налета германских цеппелинов на Ярмут вступила в отряд гражданской обороны. Каждую субботу Кеннет водил ее в кино, стараясь опоздать к началу сеанса, перед которым  непременно показывали военную хронику, а по воскресеньям они завтракали в ближайшей кондитерской, запивая жидким чаем сухие пирожные.

Миссис Ларкинс, квартирная хозяйка Ричарда, до войны окатывавшая Флоренс с ног до головы ледяным презрением во взгляде и демонстративно подбиравшая юбки, сталкиваясь с девушкой в прихожей, теперь не упускала случая одарить ее дружелюбной улыбкой. Зато Кеннета там поджидал все тот же Китченер, тычущий ему прямо в нос своим толстым пальцем в белой перчатке. «Ты нужен своей стране». Дик скрипел зубами и с трудом удерживался от ребяческого желания показать военному министру язык. Убеждениями и принципами он поступаться не собирался, и все чаще задумывался, не последовать ли высказанному сгоряча совету Фло и не уехать ли на какую-нибудь ферму, повернувшись к ненавистной империалистической войне спиной.

–  На фронт тебя никто не гонит, –  Фло сердито поджала губы, –  но в местную самооборону ты вступить можешь? Или ты собираешься встречать гуннов цветами, если они высадятся на Острове?

–  А чем будет заниматься наш доблестный Флот, пока они будут высаживаться? – ядовито отпарировал Дик и тут же прикусил язык, заметив победный огонек в глазах девушки.

–  Значит, Флот должен тебя защищать, пока ты тут сидишь, сложа руки? – гневно вопросила она. – Очень по– мужски, Ричард Кеннет!

–  Может, ты считаешь, что стрелять в обманутых немецких рабочих, вместо того, чтобы бороться с теми, кто гонит пролетариат на бойню, это достойное мужчины занятие? – едко спросил Дик. – Ты слышала, что на фронте солдаты в окопах братаются?

–  Пустые слухи, –  отмахнулась Фло, –  а даже если и так? Десяток гуннов решили сыграть в футбол на Рождество, а сотни и тысячи грабят французских крестьян, насилуют женщин, жгут библиотеки.

–  Варят мыло из трупов и носят ожерелья из детских пальчиков, –  запальчиво продолжил Дик, –  ты почаще газеты читай. Вот так капиталисты и натравливают нас друг на друга. Немцы – культурный народ, и я не верю в массовые злодеяния германской армии. Хотя, конечно, мерзавцы найдутся везде. У нас их что, быть не может?

–  Мы своих мерзавцев расстреливаем! И мы не бомбим женщин и детей в мирных городах!

Фло вскочила с кровати и принялась непослушными руками натягивать толстый джемпер. Камин давно догорел, и зубы у девушки застучали, то ли от холода, то ли от гнева.

–  Фло! Фло! – Дик выбрался из– под одеяла и обнял девушку. – Не хватало еще нам с тобой поссориться из-за вранья газетных писак. Ты же знаешь, что наших товарищей хватают на каждом углу. Митинг в Лондоне разогнала толпа оголтелых шовинистов. Баггета арестовали только за то, что он зачитал в парке циркуляр лорда Робертса об отправке проституток в Британскую Армию в Индии. Скоро некому будет защищать интересы рабочих, нас всех пересажают, воспользовавшись законами военного времени. А ты, как девчонка, бегаешь на сборы своей самообороны, как будто германская армия уже начала высадку. Вспомни, где и кому ты нужна больше!

–  И кому? – Флоренс вдруг обмякла в его руках, и Дику ничего не оставалось, как прошептать «мне» и притянуть ее обратно под одеяло. На этот раз все закончилось миром. Или перемирием? Этого он не знал.

 К лету даже самым непробиваемым оптимистам стало ясно, что война не закончится ни к этому, ни к следующему Рождеству. Траншеи протянулись от моря до самой Швейцарии, Новая Армия Китченера пополнялась уже не так быстро, но неуклонно, на улицах все чаще встречались мужчины в хаки – рекруты, отпускники, инвалиды. Кеннет упрямо менял после работы промасленный комбинезон, не привлекавший недобрых взглядов, на твидовый пиджак и котелок, и собрал уже немаленькую коллекцию белых перьев, врученных ему на улице сердитыми юными барышнями и благородными леди с непроницаемым светским лицом.

Работы стало больше, и он все чаще брал сверхурочные – судя по количеству заказанных военным министерством двигателей, самолеты во Франции падали, как спелые яблоки в августе. На заводе открывались новые цеха, Уэлсли моторс производили пропеллеры и крылья для аэропланов, системы управления огнем и платформы для корабельных орудий. Нередко полностью укомплектованный аэроплан взлетал с небольшого аэродрома Уолсли, и Кеннет всякий раз провожал его задумчивым взглядом. Легкие крылья уносили хрупкие машины в небесную даль, и в каждой из них билось металлическое сердце, собранное его руками.

Социалистическая партия переживала не лучшие времена. Правое крыло, во главе с Виктором Фишером, откололось, создав Социалистическую Лигу Национальной Обороны. Летом к ним присоединился и бывший лидер партии, Генри Гайндман. Лига призывала рабочих забыть на время войны о классовой борьбе и объединиться против угрозы прусского милитаризма. Дик, хорошо помнил, как до войны этот «милитаризм» провозглашали высшим достижением социальной справедливости в Европе, требуя у лондонского кабинета принять законы о всеобщем национальном страховании, пенсиях и пособиях по безработице по образцу кайзеровской Германии. Кеннет был не тех, чьи убеждения, как флюгер, зависели от сиюминутных политических сквозняков, и в это нелегкое для противников войны время оставался верен генеральной линии левого крыла социалистов. За распространение антивоенных листовок его оштрафовали на пятьдесят фунтов – немалая сумма, деньги, которые он откладывал на покупку мотоцикла. Самое обидное было то, что ушли они, наверняка, в военный бюджет, и Дик пообещал себе в следующий раз не лезть на рожон.

Рейды цеппелинов участились, вечером горожане завешивали окна плотными шторами, кафе и рестораны закрывались в восемь, кинотеатры работали только по субботам и воскресеньям. Женщины заняли места ушедших на фронт мужчин у станков, разносили письма, тушили пожары, и даже в полиции можно было видеть постовых и патрульных в коротких, едва достигающих щиколотки, юбках. Фло окончила курсы первой помощи, но почти каждый вечер пропадала на дежурствах отряда самообороны или училась водить машину. Дик признавался себе, что радуется ее успехам, но к радости этой примешивалась изрядная доля раздражения. Флоренс теперь заходила не чаще, чем раз– другой в месяц, и по молчаливому уговору они старались о политике не говорить.

Девятого сентября Флоренс неожиданно влетела в его комнату, когда Дик только вернулся с почти десятичасовой смены и еще не успел даже чаю себе заварить. В руках у девушки была «Таймс», которую она швырнула под нос Кеннету, опрокинув стоявшую перед ним чашку.

–  И долго это еще будет продолжаться, Ричард? – Фло сложила руки на груди и вперила в слегка оторопевшего Дика грозный взгляд.

–  Что «это»?

Фло молча ткнула пальцем в фотографию зависшего над Лондоном цепеллина, прошлой ночью сбросившего бомбы на склады возле собора Святого Павла, Смитфилт-Маркет и Ливерпульский вокзал. Двадцать человек погибло, и восемьдесят семь были ранены, разрушены несколько зданий, сгорели два омнибуса, а собор не пострадал только чудом. Лондон охватила паника, противовоздушная оборона города себя не оправдала, прожектористы не сумели удержать цеппелин в луче, досягаемость зенитных орудий оказалась слишком низкой, а поднявшиеся в воздух аэропланы не успели подняться на нужную высоту.

–  Не знаю, –  Дик пожал плечами, –  а должен?

–  Лучше пулям в лицо смотреть, чем погибнуть дома от бомбы! – сквозь зубы процедила Фло. – И долго ты еще собираешься отсиживаться в тылу, Ричард Кеннет?

–  Своих слов у тебя не нашлось? – недовольно спросил Дик.

Девушка точь в точь повторила надпись на новеньком плакате, этим вечером появившемся рядом с пожелтевшим и засиженным мухами Китченером, на которого Кеннет уже давно не обращал внимания.

–  Ну да, –  потупилась Флоренс, –  я не умею так красиво говорить, как ты, Дик. Зато я действую. Я хоть что-то пытаюсь делать.

–  А я, по-твоему, не пытаюсь? –  сердито нахмурился Дик. – Ты знаешь, какого труда нам стоило организовать Циммервальдскую конференцию? Манифест, который мы опубликуем на днях, будет похлеще разорвавшейся бомбы. Мир, немедленный мир, без аннексий и контрибуций, безусловное осуждение предателей, голосовавших за военный бюджет, отказ от сотрудничества с империалистическими правительствами. Ленин и Борхард вообще предлагали обратиться с воззванием о немедленной социальной революции, но их проект, к сожалению, не прошел.

–  И как вы собираетесь осуществлять ваш грандиозный проект? – вспыхнула Фло. – Подать его на подпись кайзеру?

–  Каждый может на своем месте внести хоть какой-то вклад, –  Дик решил сохранять хладнокровие и здравомыслие. –  Вот ты, к примеру. Ты же работаешь в цеху по производству снарядов. Если все девушки…

–  Знаешь, что, Ричард Кеннет, –  зло бросила Флоренс, рывком забирая у него газету, –  заткнись. Просто заткнись, пока ты не сказал чего-то, о чем сильно пожалеешь. Можешь и дальше прятаться за своими манифестами. Но я-то знаю, что ты трус. Просто трус.

Фло резко развернулась и вылетела из комнаты, хлопнув за собой дверью. Дик покачал головой и принялся заваривать чай.

Отсутствие на проходной знакомой шляпки и серого пальто Кеннет заметил только через неделю. Во взглядах они с Флоренс разошлись уже давно и отношения поддерживали, скорее, по привычке и из удобства. Не то было время, чтобы влюбляться и ухаживать за девушками. Циммервальдский манифест занимал мысли Дика гораздо больше, чем разрыв с Фло. Он втайне надеялся, что и британские, и германские рабочие прислушаются к голосу разума и повернут штыки против пославших их на бойню империалистов. Или, по крайней мере, сложат оружие, продемонстрировав перед лицом международного капитала рабочую солидарность. Но ничего подобного не случилось, пятнадцатого сентября французская армия перешла в наступление под Артуа, а двадцать пятого началась битва за Лоос.

Впутывать посторонних в свои личные дела Дик терпеть не мог. Но, убедившись, что Флоренс не появляется на заводе больше недели, он, преодолевая неловкость, остановил вечером у проходной Элизу Берч, соседку Фло по меблированным комнатам.

–  Добрый вечер, мисс Берч, –  Дик вертел в руках шляпу, пытаясь унять волнение, –  как там Флоренс, здорова? Что-то ее давно не видно?

–  Как? – Элиза от удивления широко раскрыла глаза. – Вы разве не знаете, мистер Кеннет? Фло уже дня три, как во Франции. Сестрой милосердия. То ли в госпитале, то ли в лазарете, я толком не поняла. Она, наверное, не хотела вам говорить, что собирается, чтобы вы ее не останавливали.  Вы ждите, мистер Кеннет. Она непременно напишет, не сомневайтесь.

–  Непременно, –  кивнул Дик, –  спасибо, мисс Берч. Всего доброго.

В том, что Флоренс отправилась на фронт ему назло, Дик нисколько не сомневался. Фло особой смелостью не отличалась, и при всей деятельности своей натуры, к риску не стремилась. С тем, что она считала своим долгом, девушка прекрасно справлялась и в Бирмингеме, а это значило, что она решила продемонстрировать Дику, что взяла на себя его долг. В подобном поведении Кеннет усмотрел полное отсутствие здравомыслия и капризное девичье желание доказать свою правоту любой ценой. Приняв решение, что у Флоренс это не получилось, Дик с головой окунулся в партийную работу. В Шотландии Красный Клайдсайд организовывал очередную стачку в знак протеста против Акта о Защите Королевства, и бирмингемская ячейка движения собиралась убедить рабочих к ней присоединиться.

Марксистское учение со всей убедительностью доказывало, что война выгодна только международному империализму. И Дик чем дальше, тем больше склонялся к мысли, что победа в этой войне не принесет Великобритании никакой пользы. В то время как поражение может привести к революции, сначала здесь, в передовой промышленной стране, а потом и во Франции, и в Германии и по всему миру, где пролетариат стонет под гнетом национальной буржуазии. Кеннет сочувствовал тем, чьи родные погибли в окопах Фландрии, при бомбардировках, в море, в воздухе и на суше. Но вся эта сентиментальность ничего не стоила в сравнении с надеждой на светлое будущее всего человечества.

Размышляя о грядущем и насвистывая на ходу «Интернационал» Кеннет возвращался домой в приподнятом настроении. Флоренс сделала свой выбор, и ответственность за него пусть несет сама. Его это больше не касается.

В полутемной прихожей на месте Китченера серел продолговатый конверт. Письмо из военного министерства было на имя миссис Ларкинс, но конверт был распечатан и уголок бланка белел, словно призывая Дика прочитать письмо.

«Мисс Флоренс Ходжез погибла при исполнении служебного долга во время бомбардировки аэродрома, куда санитарная машина, в которой она находилась, прибыла для транспортировки раненых в госпиталь. Мы скорбим о юной жизни, которую прервала трагическая случайность, и выражаем вам свои искренние соболезнования. С уважением…».

Костяшки пальцев саднили. Кажется, он, все-таки, не проломил стену, когда ему показалось, что отсутствующий Китченер злобно прищурился и показал ему язык. Черепки от разбитой чашки усеяли давно не крашеный пол в его комнатушке, большую часть их Дик растер в мелкую крошку, пока ходил из угла в угол. В голове было пусто, мысли разбегались, в горле першило. Дик присел на кровать и закурил, глядя на фотографию Фло, которую так и не собрался убрать со стола. Но ни жалости к себе, ни стыда, ни запоздалых сожалений… Ничего, кроме глухой всепоглощающей ненависти к гунну, сбросившему бомбы на автомобиль с красным крестом на крыше. Ничего, кроме сводящей зубы злобы. Ничего…

На следующее утро Дик не явился на завод. Выстояв не слишком длинную очередь, он вошел в рекрутский пункт, смущенно вертя в руках помятую шляпу.

–  Здравствуйте, сэр. Я – Ричард Кеннет, авиамеханик с завода Уолсли. Я хотел бы записаться добровольцем в Королевский Летный Корпус.

–  Сожалею, мистер Кеннет, но мы стараемся принимать только молодых людей с хорошим образованием. Какую школу вы закончили?

–  Вот эту!

Дик вытащил из кармана письмо и бросил на стол.

Капитан пробежал глазами чуть помятый листок, взглянул в потемневшие от гнева карие глаза и молча кивнул.

Энтони Уилкинз

От отца, только что вернувшегося из клиники и все еще не сменившего серый костюм на домашний пиджак верблюжьей шерсти, исходил едва уловимый запах йодоформа и карболки, с детства внушавший Тони уважение и даже немного страх. Запах напоминал о болезненно вгрызающейся в зуб бормашине, о зловеще поблескивающих в стеклянном шкафчике щипцах и ланцетах. А сейчас, когда из-под грозно сведенных широких бровей гневно сверкали голубые прозрачные глаза, еще и о проваленном весной экзамене по анатомии, который Тони так и не собрался пересдать.

– И чем это все закончится, мистер Энтони Уилкинз?  –  процедил отец, окидывая нерадивого отпрыска величественным взглядом.

Величие у мистера Энтони-старшего в последние пару лет получалось с трудом, младший перерос его на полголовы, да и в плечах раздался так, что отец легко мог спрятаться за его широкой спиной.

– Па, ты же знаешь, что мне нужно тренироваться, – Тони повторял эту фразу уже далеко не в первый раз с начала лета, и она ему порядком осточертела, – в сентябре мне грести за Сент-Эндрю на кубок Роусона.

Мистеру Уилкинзу, похоже, этот довод убедительным не показался, и Тони решил пустить в ход тяжелую артиллерию.

– Я теперь первый загребной, па, – похвастался он, надеясь, что суровое отцовское сердце смягчится от такой великолепной новости, – они все на меня надеются.

– И в Скаутах тоже все на тебя надеются?  –  снаряд явно пронесся мимо цели.  –  И в стрелковом кружке? И на беговой дорожке? Ты решил в одиночку взять кубок для колледжа?

– Но, па, – встрепенулся Тони, – Скауты  –  это же совсем другое. Это не спорт, а военное дело. Это серьезно, па.

– Ты бы еще в солдатики поиграл, – сердито возразил мистер Уилкинз, – какая война в наше время? Человечество, наконец, научилось решать проблемы цивилизованным путем.

Он прошелся по кабинету, поглядел на ряды медицинских справочников в дубовом шкафу и принял окончательное решение.

– Если ты не сдашь анатомию до конца августа, то отправишься на ферму к дяде Саймону…

– Овец пасти, – закончил за отца Тони знакомую фразу, – я понял, па. Я не подведу.

На ферму к дяде Саймону, младшему брату отца, Тони ездил каждый год. И каждый раз, как отец произносил сакраментальную фразу о вечном изгнании на просторы австралийских пастбищ, Тони охватывало все более горячее желание заявить, что ничего другого он для себя и не ищет. Овцы паслись сами, и все, что входило на ферме в обязанности любимого племянника,  –  отстрел кроликов, соперничающих  с отарой за траву, и объезд участка. Ездить верхом Энтони любил почти так же сильно, как стрелять. И только отсутствие гребного канала слегка омрачало эту райскую жизнь, на которую юноша с удовольствием променял бы скучные лекции по медицине. Если бы не мама.

С мисс Эвелин Кроуфорд, дочерью профессора зоологии Сиднейского университета, юный фермер из Северного Тэйблленда познакомился на торжественном открытии Сеннтенел-парка в Сиднее, самым бесцеремонны образом наступив ей на ногу в толчее. В ответ на неуклюжие извинения паренька девушка улыбнулась, и с этого момента участь фермы  Уилкинзов, недавно оставшейся братьям в наследство, была решена. Саймон получил землю и овец, а Энтони  –  наличные деньги, которые самым благоразумным образом вложил в обучение зубоврачебному делу. Мисс Эвелин терпеливо ждала, пока избранник вытряхнет солому из волос и крепко встанет на ноги. Ко дню свадьбы уже мало кто принял бы молодого дантиста за деревенского увальня, и ученое семейство невесты почти признало, что Эвелин сделала удачную партию. Но свои главные надежды она возлагала на сына, и Энтони-младший боялся ее тихого разочарования гораздо сильнее, чем отцовского гнева.

12.08.1914. Ливерпуль, Новый Южный Уэльс. Австралия

 «Дорогая мама,

У меня, наконец, выдалась свободная минутка тебе написать. Мы с ребятами попали в один взвод, и мне иногда кажется, что мы просто поехали в летний лагерь на сборы. Здесь совсем не трудно, но учат нас на совесть, с утра до вечера, и я надеюсь скоро стать заправским воякой. Передай папе, что я непременно сдам эту злосчастную анатомию. Я даже учебник с собой захватил, и надеюсь, что у меня будет время позаниматься, когда мы отплывем. Если отплытие вообще состоится. Все говорят, что война закончится уже к Рождеству, и Лесли (помнишь Лесли Джонса? Он приходил ко мне готовиться к экзамену по физиологии) боится, что мы так и не примем в ней участия. Жаль, конечно. Я очень хотел повидать старушку Европу.  Не волнуйся и не скучай.

Твой любящий сын, Тони»

Пароход «Медик» отходил из Олбани в последний день 1914 года. Чайки носились над отполированной штилем зеленью моря, выхватывая из воды рыбу, сверкавшую на солнце слитками серебра. В ослепительное небо уходила ровная струя темно-серого дыма из единственной трубы «Медика», напоминая о скором расставании. Тони поправил на плече вещмешок, подтянул ремень, стараясь не выдать волнения. Родители протискивались на пирс сквозь мельтешащую толпу, волнующиеся волны хаки, в которых яркими парусами мелькали платья и шляпки провожающих бойцов женщин.

– Ничего не забыл?  –  от внимательных серых глаз к вискам разбежались настороженные лучики.  –  Носки, платки, зубная щетка?

– Тебе бы в капралы, мам, – рассмеялся Тони, – докладываю: рядовой Энтони Уилкинз, собирая вещмешок, сверялся со списком. Все в порядке, не волнуйся.

– Я и не волнуюсь, – Эвелин взяла мужа под руку, – но должна же я что-то сказать.

– Мам, за что я тебя люблю, – Тони звонко чмокнул мать в щеку, – так это за честность. До весны вся эта заварушка в Европе непременно закончится, и мы вернемся. Когда бы я еще выбрался в Египет? Смотри на это, как на бесплатную экскурсию.

– Надеюсь, анатомию ты за это время выучишь, – вмешался отец, легонько похлопывая жену по затянутой в перчатку руке, – и все остальное не забудешь.

– Не то поеду к дяде Саймону, овец пасти, – на бронзовом от загара лице расцвела сияющая улыбка, – я помню, па.

12.03.1915. Гелиополис. Египет

«Дорогая мама,

У меня не хватает слов, чтобы выразить мое восхищение Египтом. Наш лагерь стоит на краю Земли Гошем, и место, где Иосиф встретил Асенефу, всего в миле от моей палатки. А в Каире, куда мы с ребятами ездили в увольнение, я видел в музее мумию фараона, которому Иосиф истолковал сон о кровах. Библия начинает казаться исторической книгой.

Воды здесь довольно, несмотря на то, что песок повсюду. У нас прекрасная столовая, душевая, и кинематограф через день. Я рад, что мне выдалась возможность здесь побывать, и очень хотел бы, чтобы ты и па могли приехать сюда со мной следующей весной, когда война закончится. Посылаю тебе фотографию. Наш батальон на фоне Великой Пирамиды. Попробуй меня отыскать. Я загорел, почти как египтянин, а волосы выгорели до соломенного цвета. Думаю, ты была бы довольна, ты всегда говорила, что загар мне идет. Папе передай, что я помню, какая участь меня ждет, если я не сдам экзамен, поэтому в свободное время сижу, уткнувшись в учебники. Надеюсь, дядя Саймон справится с овцами без меня.

Твой любящий сын, Тони»

Песок снова забился в нос, и Тони чихнул, утирая навернувшиеся слезы рукавом выгоревшей льняной рубашки. Песок забивался между складками обмоток, заползал в ботинки, оттягивал карманы шортов. Полная пустыня песка, куда ни повернись. Окопы они тоже рыли в песке, слежавшемся на глубине фута в твердую, но крошащуюся под ударами кирки массу. Тони усердно копал, сержант Хилл, с блестящим хронометром в руках, расположился прямо у него за спиной, наблюдая за учениями.

Рядом в песок зарывался Лесли, краснея обожженными на солнце коленками. Тропический шлем наезжал ему на глаза, но Джонс взмокшей спиной чувствовал колючий взгляд сержанта, и лопату не бросал.

– Пятнадцать минут, – ровным голосом сообщил Хилл и, чуть помолчав, добавил, – молодцы, уложились.

Ребята довольно переглянулись, но времени поздравить друг друга с успехом сержант им не дал.

Расстреляв по магазину в выглядывающие из песка фанерные фигуры и заколов их для верности штыками, австралийцы строились в походную колонну. Винтовки Ли-Энфилд, холщовые патронташи, сумки с патронами на поясе, мешки за спиной  –  все это пришлось тащить на себе миль десять до лагеря, под палящим египетским солнцем. На дождь, который мог бы дать долгожданную передышку в учениях, рассчитывать не приходилось, да и обед, который поначалу казался вполне сносным, особого энтузиазма не вызвал. Зато в полковую лавочку завезли фрукты и мороженое, а по пути, обманув, как обычно, бдительность младшего комсостава, на колонну налетели местные торговцы, вытаскивая из складок грязной одежды восхитительные восточные сладости. Тони торопливо обменял припасенные как раз для этого случая пару пиастров на разлохмаченное гнездо из тонких прутиков теста и осторожно сунул его в карман, пока капрал разбирался с оборванными торговцами.

После обеда и недолго отдыха солдат развели по большим палаткам, где Тони и Лесли выслушали убаюкивающую лекцию сухого, как пески Гошена, лейтенанта Британской Армии об устройстве различных типов ручных гранат. Капрал Дональд О’Хара, добродушный здоровяк и ветеран Бурской войны, под размеренный голос лейтенанта начал клевать носом и был разбужен звуком щелкнувшего о лакированное голенище офицерского сапога тонким стеком и гневным голосом:

– Вы, австралийцы, о таком предмете, как дисциплина, понятия не имеете! Это не армия, это сборище искателей приключений.

О’Хара пожал широкими плечами и изобразил на красном от загара лице самое заинтересованное в теме лекции выражение.

Ночью батальон подняли по тревоге и отправили в марш-бросок. В шортах и рубашке было холодно, но доставать из стоявшего в изголовье вещмешка форму из грубой шерсти было некогда.

– Скоро бородами обрастем, – недовольно проворчал Лесли, – побриться времени не дают.

– Гунны дадут, – пообещал Тони, – и побриться, и прикурить. Шаг печатай, Джонс,  капрал смотрит.

– Глаза потеряет, других не дадут, – ухмыльнулся Лесли, но вид принял бравый и колени начал поднимать повыше.

Через три дня одиннадцатому батальону объявили, что отправка на Западный фронт отменяется. Слухи о неудачной морской операции Адмиралтейства по форсированию Дарданелл силами одного только флота подтвердились, и третья бригада под командованием полковника Сенклэра-Маклагана отправлялась в Малую Азию. Операция по высадке смешанного англо-французского десанта на полуостров Галлиполи намечалась на конец апреля, и солдаты Австралийской Имперской Армии с удвоенным рвением возобновили тренировки и учения, готовясь принять боевое крещение.

12.04.1915 Каир. Египет

«Ма, па, привет!

Пишу при свете вокзального фонаря. Сегодня ночью грузимся в поезд и едем в Александрию. Учеба закончилась, и пора показать, чего мы стоим. В последние дни мы вели себя примерно, как приготовишки, потому что майор пригрозил отправить всякого, кто нарушит дисциплину… Угадайте, куда? Правильно, домой, овец пасти. Я чуть не подавился смехом прямо на плацу, когда он это сказал. Я, конечно, не могу вам сказать, куда нас направляют, но, надеюсь, скоро вы сами прочтете обо всем в газетах. Я в прекрасной форме, и хоть сейчас мог бы сесть за весло, но, слышал, что в этом году Кубок отменили. Здорово. Сент-Эндрю брал его семь раз подряд, и уступать никому не намерен. Если писем долго не будет, не беспокойтесь. Но  я постараюсь написать как можно скорее. Люблю, скучаю.

Ваш непутевый сын, Тони»

Корабль Его Величества «Лондон» отошел от причала Лемноса утром двадцать четвертого апреля. На палубе австралийцы, снова сменившие шорты на шерстяные мундиры, стояли плечом к плечу, и лишь немногим счастливцам удалось расчистить себе местечко и присесть на вещмешки. По правому борту эскадренного броненосца величественно рассекая легкую волну шел дредноут «Куин Элизабет» грозно ощетинившийся пятнадцатидюймовым главным калибром. Еще два десятка транспортов и эсминцев то появлялись, то исчезали из поля зрения, в отдалении темнели силуэты «Принца Уэльского» и «Королевы» . Тони прислонился к борту, наблюдая за эскадрой. Заходящее солнце окрасило волны пурпуром и киноварью, вишневые, изумрудные, пунцовые, ультрамариновые струи, бежавшие в кильватере дредноута, то сплетались в живые узоры, то растекались нежно-розовой пеной.

Полнолуние стерло краски, заиграло над темной бездной серебряными бликами, окружило силуэты крейсеров и броненосцев легкой сияющей дымкой. На горизонте угадывалась черная масса Галлиполи, скалы, кусты, разбитые пушками песчаниковые стены старых фортов, выстроенных здесь британцами еще во время Крымской войны. Теперь там стояли пушки, готовясь встретить бывших союзников вовсе не приветственным залпом.

Перед самым рассветом «Куин Элизабет» неожиданно замедлила ход, оглушительный залп главного калибра набатом ворвался в мерный плеск волн. Пушечный гром эхом отозвался от невидимых темных скал, а затем и форты Седдул Бахра ответили огнем корабельным орудиям, и берег расцвел алыми вспышками. Пятнадцатидюймовки дредноута громыхнули, прорубив новую улочку в деревеньке у форта. «Лондон» прошел мимо пологого южного берега, где уже шла высадка британских частей, и направился на север, к Ари Бурну.

Жесткая ветка кустарника, влажная от росы, скользила в руке, и Тони чуть не уткнулся носом в желтоватую землю. О’Хара, продиравшийся сквозь низкие заросли рядом, сгреб его за шиворот, помогая подняться. Внизу все еще продолжалась высадка, австралийцы, по пояс в кипящей от шрапнельных пуль воде, выбирались из застрявших на мелководье шлюпок, высоко держа над головой винтовки с примкнутыми штыками. Море пенилось розовым, на узкой полосе пляжа, простреливающейся с высот, под турецким огнем залегли, вжимаясь в песок, солдаты двенадцатого батальона, дожидающиеся, пока их товарищи к ним присоединятся.

На вершине холма два силуэта обрисовались на фоне кобальтового неба, блеснули штыки, и солдат в хаки, почти выбравшийся на плато, цепляясь за пучки травы, покатился вниз. Тони прицелился, нажал на спуск, и левый силуэт согнулся пополам, хватаясь за живот. Передернул затвор, гильза звякнула о вросший в землю камень. Тони выстрелил снова, но второй турок уже отползал назад, прячась в расщелине. Застрочил пулемет, грязные фонтанчики земли взметнулись в двух шагах от Уилкинза, но он уже вскочил на ноги, пробираясь наверх по извилистой ложбинке, уходящей к колючим зарослям чертополоха, в которых, виртуозно костеря Джонни Турка, залег Лесли, перезаряжающий Ли-Энфилд.

К берегу потянулись раненые, санитары оттаскивали тех, кто не мог идти, из узких расщелин, служивших тропками лезущим наверх бойцам. Тони рванулся наверх короткими перебежками в такт свистящим мимо турецким пулям. Над головой снова ухнуло, корабельные снаряды один за другим ложились на плато, пролагая дорогу пехоте. Первая линия уже оттеснила турок от гребня холма и торопливо рыла неглубокие окопчики, пока выбирающиеся наверх товарищи поддерживали их беглым огнем.

Выбравшись на плато, Тони свалился под ближайший куст, глотнул воды, поправил врезавшийся в челюсть ремешок шляпы, отдышался. За грудой битого камня турецкий пулемет затрещал, заохал, встречая бегущих со штыками наперевес бойцов. Один из них, падая, швырнул гранату, в воздух взметнулась каменная крошка, и Тони бросился вперед, на ходу передергивая затвор. Выстрелить он не успел, из-за каменной груды навстречу ему выскочил усатый турок, и Тони ударил штыком, вошедшим в живот противника, как в мешок с песком на учениях. Турок закричал, хватаясь руками за ствол винтовки, но Тони потянул приклад на себя, пнув пошатнувшегося врага ботинком в колено.