Текст книги "Эскадрон (сборник рассказов) (СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

От перегретого кожуха пулемета валил пар, рядом, истошно воя и зажимая руками рваную рану в паху, по земле катался турецкий солдат.

– Морфию ему вколите, – майор Дрейк-Брокман, командир батальона, поймал за рукав санитара, пытающегося приладить повязку на оцарапанную пулей щеку О’Хара, который, улучив свободный момент, самозабвенно дымил сигаретой. Санитар вручил раненому перевязочный пакет и принялся рыться в сумке. Тони придавил брыкающегося турка к земле и приложил к его губам открытую флягу.

– Водички глотни, полегчает.

Турок ухватился за флягу, судорожно глотнул и вдруг вытянулся во весь рост, мелко задрожав. Фляга выпала из руки, и тонкая струйка воды полилась на сухую землю.

– Воду побереги, – заметил О’Хара, – пригодится.

Тони согласно кивнул, и аккуратно завинтил крышку.

– Прикроете нас, капрал, – майор махнул револьвером в сторону турецкого пулемета и поднялся во весь рост. Пуля ударила в футе от его сапога, но Дрейк-Брокман уже рванулся к передовой линии бойцов.  –  За мной, ребята! Австралия, вперед!

23.05.1915 Галлиполи. Турция

«Дорогая мама (и па, конечно, тоже),

Мы уже третий день отдыхаем в блиндажах. С тех пор, как и мы, и Джонни Турок прочно залегли в окопах, в нашей жизни установился относительный порядок. Четыре дня на передовой, и восемь здесь, на пляже, под защитой корабельных пушек. Работы хватает  –  мы носим мешки с песком, укрывая блиндажи, роем коммуникационные траншеи, помогаем разгружать шлюпки с продуктами и прочим снаряжением. Но настроение у всех бодрое, а по всему Галлиполи нас теперь зовут «непобедимыми». Австралийцы доказали, что не ударят в грязь лицом, как бы трудно ни приходилось. Турки сегодня явились на нейтральную полосу с белым флагом, прося день перемирия для похорон. Я как раз был в лазарете, помогал укрывать палатки ветками и травой, чтобы сбить с толку турецкие аэропланы, когда пришли наши офицеры, просить простыню для переговоров. Белые флаги в комплект снаряжения австралийской армии не входят.

Учебник по анатомии я потерял, когда в мы в последний раз ходили в атаку. Так что, па, может, овцы, хотя бы на год, не такая уж плохая идея. Не сердись, я непременно закончу университет. И кубок мы тоже возьмем.

Ваш любящий сын, Тони»

– Какого черта мы вообще здесь торчим?  –  Лесли критически поглядел на намазанный тонким слоем желтой массы, именуемой абрикосовым джемом, бисквит и со вздохом отправил его в рот.

Повязка, виднеющаяся из-под потрепанной фетровой шляпы, придавала Джонсу бандитский вид. Шальная пуля снесла ему верхнюю часть уха, когда взвод в последний раз нес боевое дежурство в окопах, но такую мелочь и за рану-то посчитать было стыдно.

– Это точно, – согласился Тони, выковыривающий из банки заплывшую жиром тушенку, – на передовой и веселее, и безопаснее.

Просвистевший над головами шрапнельный снаряд подтвердил его слова, разорвавшись над морем.

– Перелет, – констатировал Лесли, глядя на взметнувшиеся фонтанчики воды, – но я, вообще-то, о другом. Нас обстреливают из фортов, которые мы же сами и построили, чтобы русских в Константинополь не пустить. А теперь для них каштаны из огня таскаем. И хоть бы для приличия участие в этом приняли, а не на Адмиралтейство давили.

– Да уж, – скрипнул зубами Тони, – увязли по самые уши. Ни проглотить, ни выплюнуть. Нам бы во Францию, толку бы от нас было больше. А тебе, Джонс, после войны в политике самое место, пока туда приличных людей еще пускают.

– А ты, значит, неприличный?  –  усмехнулся Лесли, намазывая джемом второй бисквит.  –  И ведь точно, Уилкинз, ты уже полбанки умял, а обо мне забыл.

– Меня овцы ждут, – рассмеялся Тони, протягивая другу остаток консервов, – самый приличный народ в этом мире, доложу тебе.

– Твою мать! Ложись!

От взрыва заложило уши, тушенка покатилась по песчаному берегу, зацепившись за чахлый кустик. Одну из лазаретных палаток изрешетило шрапнелью, и санитары спешно вытаскивали из нее раненых, ждущих отправки на санитарный транспорт.

 С моря дружным залпом ответили эсминцы, оставшиеся за главных после того, как крейсеры покинули пролив. После того, как «Триумф» затонул в полчаса от попадания торпеды с подводной лодки, стало ясно, что рисковать кораблями, обошедшимися налогоплательщикам по миллиону фунтов каждый, бессмысленно.  Еще один турецкий снаряд разорвался на склоне, рассеяв колонну санитаров, бегом несущих носилки с ранеными от линии окопов. Тони и Лесли кинулись к ним, на ходу дожевывая бисквиты.

Капрал медицинских войск, в сапогах и фуражке, составлявших его единственное обмундирование по причине прерванного обстрелом купания, спешно перевязывал свежую рану на уже замотанной побуревшими бинтами руке сидящего на песке лейтенанта сигнальщиков.

– Полный бардак, – пожаловался он, отрывая зубами конец повязки, – штаны надеть не дадут.

– Да уж, – усмехнулся лейтенант, – леди здесь не место.

Тяжелый снаряд врезался в холм футах в десяти за спиной бегущего к пляжу Тони. Из обрушившегося блиндажа показалась чья-то голова, солдат закашлялся, сплюнул, и, даже не выбравшись полностью наружу, принялся раскапывать завал. Земля вокруг него шевелилась, и Тони, заметивший окровавленную руку, торчащую из бурой комковатой почвы, бросился помогать. Откопанные солдаты, едва успев сделать по глотку воды, присоединились к санитарам, под градом шрапнели спешно сгружающим носилки на стоящую у причала баржу.

– Хорошо, что завтра наша очередь в окопы, – заметил Лесли, доставая из кармана наполовину выкуренную сигарету, и охлопывая себя в поисках спичек, – Уилкинз, прикурить есть? Кажется, я их выронил.

– Не переживай, Джонс, – Тони протянул другу коробок, – чертовы турки нам еще дадут прикурить прежде чем мы до них доберемся.

– А там наша очередь, – согласился Лесли, выпуская изо рта струйку дыма.

10.10.1915 Галлиполи. Турция

«Привет, родители!

Жив, здоров, сыт и обут. Чего еще солдату желать? Вот, разве что купальный сезон кончился, море уже холодное, хотя солнце в полдень припекает вовсю.

Вчера был хороший день. Нам сообщили, что во Франции британская армия продвинулась у Лоса на пять миль,  захватив в плен семнадцать тысяч бошей и несколько орудий. Давно пора. Мы тут решили отпраздновать этот день, задав хорошую трепку Джонни Турку. Почта вот-вот уходит, а мне уже пора на построение. Напишу, как только вернусь.

Ваш любящий (как всегда) сын, Тони»

После безуспешных августовских атак обе стороны прочно засели в траншеях. На нейтральной полосе среди поржавевших касок и высушенных зноем кустов белели кости, рои зеленых мух кружили над ними, навещая окопы каждый раз, как разносчики подносили еду. Шрапнель и фугасы привычно собирали урожай, снайперы по утрам исправно выползали на охоту.

«Мы все здесь умрем». Смерть поселилась в траншеях, прижилась, пообвыклась. Смерть стала привычной и от мыслей о ней отмахивались, как от назойливой зеленой мухи, – лениво и безнадежно.

«Я и двести лет бы прожить  не отказался, – как-то сказал Лесли, – но всегда знал, что и сто вряд ли проживу. Так что, голову о стенку заранее разбить? Раньше или позже  –  нас не спросят. Сегодня жив, и славно».

Через два дня Лесли получил свою «Блайти»* и теперь, наверное, уже был в Лондоне. Тони пожелал ему прожить сто лет, провожая на санитарный катер, но про себя подумал, что не уверен, готов ли заплатить за такую перспективу простреленным легким. Он предпочел бы легкую смерть. Но таковой в данный момент не предвиделось.

Взвод атаковал турецкие позиции ночью, и ружейные сполохи красными зарницами осветили небо. Турецкие пулеметчики вслепую поливали свинцом ничейную полосу, но австралийцы успели подползти к пулеметным гнездам раньше, чем противник всполошился. Пулеметчиков сняли, ворвались в окопы, вышибли из них полусонных турок и заняли два ряда траншей. Капрал О’Хара с двумя солдатами отправился вперед, чтобы определить расстояние до новых позиций Джонни Турка. Но и Джонни, разбуженный среди ночи, уже не дремал, и теперь Тони лежал посреди каменистой пустоши, дожидаясь рассвета.

Как получилось, что они заплутали среди расщелин и кустов и вышли на эту пустошь, Тони так и не понял. В горячке ночного боя они потеряли друг друга, и Тони совершенно не представлял, в какой стороне находятся позиции одиннадцатого батальона. Решив дождаться утра, он перевязал, как сумел развороченное колено и затаился в густой, жесткой траве.

За ночь Тони промок, продрог и почти отчаялся. Раздробленное турецкой пулей колено не только не стало меньше болеть, но распухло и почернело по краям повязки. Валяющийся в полуметре усатый труп с распоротым животом, уставившийся в серое низкое небо, уже не доставлял чуть насмешливого удовлетворения исходом поединка и превратился в довольно-таки отвратительную деталь пейзажа.

Из туманной дымки выступил высокий остроконечный холм, прозванный в батальоне Сфинксом, и Тони, наконец, определился с направлением. Узкая долина тянулась от холма почти до линии захваченных ночью турецких траншей. Он попытался встать, но молния, ударившая из колена в мозг, убедила его, что ползком будет быстрее и проще. Высосав из фляги последние капли воды, Тони собрался с духом и преодолел уже ярдов десять из полутора миль, отделявших его от своих, когда в небе раздался далекий гул аэроплана.

Тони вжался в землю, безуспешно пытаясь рассмотреть знаки на нижних крыльях. Аэроплан кружил высоко на севере, над турецкими позициями, и рядом с ним, как маленькие одуванчики пушились в небе шрапнельные разрывы. Мысленно пожелав летчику удачи, Тони снова пополз вперед. Гул мотора за спиной стал громче, очевидно, пилот закончил наблюдение и тоже направлялся домой, на остров Имброс.

Аэроплан пронесся почти над головой, пьяно качая крыльями. Тони остановился и сел, наблюдая, как самолет, грузно подпрыгивая, сбивая колючий кустарник, трясется по узкой полосе долины. Из остановившегося самолета показался пилот, перевалившийся через борт кокпита и тяжело упавший на землю. Летчик, впрочем, тут же поднялся на ноги, и Тони облегченно вздохнул. Стиснув зубы и понадеявшись на удачу, он ухитрился выпрямиться, стараясь не опираться на раненую ногу, и закричал.

– Режь, говорю!

Нож в руке у Тони почти не дрожал, когда он со всего маху рубанул по окровавленной перчатке, два пальца которой болтались на тонкой полосе кожи. Человеческой кожи, поскольку перчатка все еще была на развороченной шрапнелью левой руке лейтенанта Уилфреда Коллинза. Правой повезло больше, пуля пробила ладонь навылет. Еще была глубокая царапина на плече, и подкладка кожаной куртки летчика уже обильно пропиталась кровью. Тони, как сумел, перетянул рану, но она могла открыться при любом резком движении. Руки пришлось замотать целиком, и сейчас они походили на боксерские перчатки.

– Надо выбираться, – сказал Тони, закончив с перевязкой, и тут же сердито нахмурился, – ну да, знаю, что сказать проще, чем сделать. Но надо же.

– Далеко идти?  –  Уилфред встал и прикинул взглядом расстояние до самолета.  –  Продержишься, пока я за помощью схожу?

– Я-то продержусь, – кивнул Тони, – но, думаю, турки уже ищут самолет. Один я вряд ли управлюсь.

– Там камера, – вспомнил Уилфред, – и пластины. Я их точно не дотащу, И туркам оставлять нельзя. А тебя не будут искать?

– Может, и будут, – пожал плечами Тони, – но когда еще найдут.

– Чертовы Арчи, – летчик сплюнул в сердцах, поглядев в сторону турецких позиций, – я не могу лететь, ты не можешь идти. У меня руки, у тебя нога. Лучше бы наоборот.

– А что?  –  Тони озарило.  –  Хорошая идея.

До самолета они добирались чуть не с полчаса. Тони то прыгал на одной ноге, держась за здоровое плечо Коллинза, то повисал у него на спине, стараясь не задеть рану. Вблизи Бристоль выглядел удручающе, обшивка на крыльях была продырявлена насквозь в двадцати местах, ручка управления стала короче дюймов на пять, приборная панель разбита вдребезги. Уилфред, морщась и чертыхаясь, забрался в кокпит. Тони, балансируя руками, поскакал к винту на одной ноге, больше всего опасаясь, что не успеет отскочить от набирающего обороты пропеллера.

– Контакт!

– Есть контакт!

Тони еле успел поймать протянутую руку. Его потащило по земле, и боль ударила в колено, как раскаленная кочерга. Но Уилфред, свесившись за борт, тянул изо всех сил, и Тони, вскочив на крыло, успел забраться в самолет и усесться на колени к пилоту, прежде, чем Бристоль помчался по каменистой земле со скоростью скаковой лошади.

– Тяни на себя!  –  Уилфред кричал ему в самое ухо, перекрывая нарастающий рев мотора.  –  Да не так резко! Тьфу ты, черт!

Бристоль оторвался от земли, и ветер рванулся им навстречу и небо приняло их в свои холодные, крепкие объятия.

15.10.1915

«Дорогая мама,

Ты только не волнуйся, со мной все хорошо. Рана у меня совсем несерьезная, но врач настоял, чтобы меня отправили в Лондон. Ну, я не очень возражал, всегда мечтал посмотреть Старушку Блайти. Папа, наверное, потребует, чтобы я за эти пару месяцев подучил анатомию, но у меня пока другие планы. Я познакомился в госпитале с летчиком, его зовут Уилфред Коллинз, и он обещал похлопотать, чтобы меня перевели в Летный Корпус. Аэропланом управлять ничуть не сложнее, чем лошадью. А облака будут за овец. Так что анатомия может подождать.

Твой Тони»

* Блайти (Blighty)  –  искаженное «вилайет» (хинди). На сленге британских солдат Бурской и Первой мировой войны  –  Англия. Так же этим словом называли ранение, требующее долгого лечения, поскольку с ним отправляли в Англию.

Чарли Арбутнот

Земля так и не просохла за день от вчерашнего ливня, и в воздухе висела жаркая сырость. В обмазанной глиной круглой хижине, под конической соломенной крышей было темно и душно. Чарли просунул голову в занавешенный коровьей шкурой проем, и его замутило от запаха мокрой соломы, прелого одеяла и кислого пива.

– Ташинга, – тихо позвал он, – Ташинга, ты спишь?

– Уже нет, – проворчал хриплый старческий голос, – заходи, муридзи*.

– Душно, –  недовольно протянул Чарли, – темно.

– Дождь будет, – голос подобрался ближе, и Чарли откинул шкуру, помогая старику выбраться из хижины, – ночной дождь.

– Ну и что?  –  рассмеялся Чарли.  –  Мы под акацией посидим. Там сухо. Или ты боишься?

– Ташинга не боится, – старик поправил старое одеяло, наброшенное на левое плечо на манер тоги, и втянул ноздрями ночной воздух, – Ташинга знает.

 Чарли пожал плечами и направился к старой акации, растущей у самой колючей изгороди, окружавшей ферму Арбутнотов. В прошлом месяце ему исполнилось четырнадцать, и отец подарил ему на день рождения винтовку Мартини-Генри, признавая в нем взрослого мужчину. Домой, на ферму в пяти милях от деревеньки Горомонзи, Чарли приехал на рождественские каникулы и уже успел опробовать подарок, поохотившись на стенбока, карликовую антилопу с рыжеватой шкурой и большими смешными ушами. Отец похвалил его за меткий выстрел и обещал взять на охоту в буш, когда вернется из Солсбери, куда он поехал за подарками к Рождеству. Чарли уже предвкушал, как расскажет в школе о своих приключениях. Было бы славно свалить буйвола или даже носорога. Но и импала  –  почетный трофей для первого раза.

Ташинга потащился к дереву, кряхтя и подволакивая ногу, и мальчик усмехнулся. Все хитрости негра он знал наизусть. Конечно, молодой силы и проворства в старом охотнике из племени шона с годами поубавилось, но ни зоркости, ни чутья он не потерял, и все еще мог с утра до позднего вечера трусцой бежать по заросшему высоким разнотравьем бушу, неся за мистером Арбутнотом второе ружье или помогая тащить на ферму добычу. Черная кожа Ташинги влажно поблескивала в сгустившихся сумерках, чуть отливая краснотой позднего заката.

– И чего муридзи не спится?  –  спросил старик, опускаясь рядом с мальчиком на подстилку из прелых листьев.  –  И старому Ташинге ни сна, ни отдыха.

– Да ладно тебе, – усмехнулся Чарли, – не ворчи. Вот, держи.

Он протянул негру пачку жевательного табаку, и Ташинга, одобрительно кивнув, тут же откромсал кусок вытянутым из складок одеяла ножом и оправил его себе в рот.

– Расскажи сказку, – тихо попросил Чарли и тут же смущенно опустил глаза.

Взрослые мужчины, наверное, не слушают сказок. Но голосом старого охотника говорила сама Африка, загадочная и прекрасная, опасная и дикая. И Чарли завороженно слушал ее древние слова.

– Зембени – великая женщина. Она родила двух дочерей. Но она ела людей в той стране, где она была, пока не прикончила их, ела их и зверей; убивала человека вместе со зверем; варила мясо человека и зверя вместе. Случилось так, что люди были целиком прикончены, оставалось она сама с ее двумя дочерьми. Ее дочери славились среди племен, они славились из-за красоты. Одну свою дочь, случилось из-за уничтожения людей, которые были прикончены, она схватила, оторвала с одного боку щеку, сварила и ела ее: щека была горькой; и она не захотела ее кончать, ибо мясо щеки раздражало ее горечью: она удивлялась, не понимала, почему это мясо горчит? Через это ее дочери избавились от нее, из-за этой горечи.

Ташинга замолчал, смачно сплюнул темную табачную струю на землю, принюхался к ветерку, доносившемуся из буша.

– Будет дождь, – повторил он, хмурясь и раздувая широкие ноздри, – муридзи лучше вернуться на ферму.

– Вчера тоже был дождь, – Чарли тоже принюхался, но, кроме запахов сырой земли и влажной травы, не уловил в воздухе ничего, – чем сегодняшний плох?

– Тсс… – Ташинга приложил палец к вытянувшимся губам, – тише, муридзи, тише. Слушай, что говорят коровы, они тоже знают.

Хлев, где в длинных стойлах разместились два десятка племенных голландских коров, прибывших полгода назад из Европы, находился на другом конце фермы. Тихое мычание привычно вливалось в тихие ночные шорохи, мешавшееся со звоном цикад и шелестом листьев под первыми порывами сырого ветра, предвещавшего ливень. Чарли покосился на Ташингу, прислонившегося к широкому стволу акации и целиком отдавшегося любимому занятию  –  жеванию табака.

– Ничего они не знают, – обиженно сказал Чарли, – и ты тоже. Хочешь спать  –  так и скажи.

Он поднялся с земли и громко свистнул. Темная тень метнулась из-за хижины к его ногам, завертелась волчком, разразилась радостным лаем. Буллит, рыжий кхойкхойский пес, ткнулся носом в колени Чарли, требуя, чтобы его почесали за ухом, дружелюбно помахал хвостом Ташинге, и замер, приподняв свисающее ухо и вслушиваясь в ночные звуки.

– Пес тоже знает, – Ташинга провел ладонью по вздыбившемуся гребню растущей в обратном направлении шерсти на спине Буллита, – умный пес.

– Да что все такого знают, чего не знаю я?  –  фыркнул Чарли.

Негр плотнее закутался в одеяло под порывом ветра, швырнувшим в лицо первые тяжелые капли дождя и легонько подтолкнул мальчика по направлению к хозяйскому дому.

– Шумба*, – почти в самое ухо прошептал он, – шумба любит дождь.

Ливень стучал по крыше всю ночь, и Чарли, добравшийся до дому чуть не бегом, проспал до утра безмятежным сном. Буллит, скуливший в коридоре и царапавший дверь, свернулся калачиком на цветном тряпичном коврике под окном и тихонько посапывал темным бархатистым носом. Миссис Дороти Арбутнот, не одобрявшая подобных вольностей, на этот раз промолчала. Чарли вернулся из школы всего на три недели, из которых одна уже подходила к концу, и ссориться с сыном из-за пустяков ей вовсе не хотелось.

Завтрак накрыли на веранде. Солнце еще не успело наполнить воздух влажными испарениями, ветерок осыпал цветами сирени песчаную дорожку, ведущую к дому, вьющаяся роза, стараниями миссис Арбутнот, прижившаяся в Родезии, стряхивала капли ароматной росы на вышитую белую скатерть. Миссис Дороти и девочки, Пегги и Сара, вышли к завтраку в светлых утренних платьях, а Чарли надел твидовую куртку, чтобы порадовать мать благопристойным видом. Круглолицая черная повариха Муци разлила какао из большого чайника, и Буллит, узревший этот знак окончания завтрака, взбежал на крыльцо, призывно колотя хвостом по дощатому полу.

– Мам, я погуляю?  –  Чарли едва не обжегся, опустошая чашку огромными глотками.  –  Если тебе не нужна помощь, конечно.

– Ты обещал нам почитать книжку, – скуксилась Пегги, – еще вчера обещал.

– Обещал, обещал, – повторила за сестренкой Сара, – мам, скажи ему.

– После обеда, – Чарли поднялся с места, и Буллит радостно залаял, – а вообще тебе самой пора читать, семь лет уже, не маленькая.

– После обеда, – постановила миссис Дороти, – а сейчас сходи, посмотри, сколько молока надоили сегодня. Потом можешь погулять, если дождя не будет.

– Спасибо, мам!  –  Чарли подхватился с места и сбежал с крыльца, и Буллит вприпрыжку помчался за ним с радостным лаем.

По дороге к коровнику Чарли поздоровался, по меньшей мере, с дюжиной чернокожих работников, торопившихся успеть как можно больше, пока снова не полил дождь. Голландки в стойлах довольно жевали душистое сено, молоко в больших жестяных бидонах уже погрузили в тележку, запряженную парой ослов. Чарли пересчитал бидоны, заглянул под крышку, где уже начинали отстаиваться желтоватые сливки, из которых тут же, на ферме, делали сыр на продажу, и довольно рассмеялся. Легкое беспокойство, не отпускавшее его после вчерашнего разговора со старым негром, разлетелось, как лепестки сирени на ветру.

Насвистывая невесть откуда прицепившуюся к нему африканскую песенку о зайце и черепахе, Чарли направился к задней калитке, за которой зеленел вдоволь напившийся дождевой воды буш. На горизонте серой стеной темнели горы, заросли акации и мимозы  цветущими островками высились в колыхающемся травяном море. Рыжими точками вдалеке промчалось стадо антилоп. Высокие силуэты жирафов окружили одинокий куст акации, осторожно объедая листву и мелкие желтые цветы. За тонкой сияющей  нитью Чиньяки иссиня-черные слоны, помахивая широкими ушами, спускались к реке на водопой. Буш полнился жизнью, дикой, первозданной, свободной, и у мальчика от восторга защемило в груди.

От созерцания природы Чарли отвлек стремительно приближающийся  Буллит. Пес задержался, чтобы пометить большой валун, вросший в землю ярдах в десяти от калитки, вприпрыжку помчался к мальчику, словно опасаясь, что его не возьмут на прогулку, но у самой изгороди резко остановился и заскулил, тычась темным носом во влажный желтый песок. На песке отчетливо проступал след огромной кошачьей лапы.

– Шумба, – Ташинга удовлетворенно кивнул, и ожерелье из леопардовых когтей на морщинистой шее качнулось, – теперь муридзи знает.

– И что мне делать, Ташинга?– чуть сдавленным голосом спросил мальчик.  –  Я маму пугать не хочу, может, он еще и не вернется.

– Шумба вернется, – покачал головой негр, – Ташинга утром ходил следы смотреть. Когти стертые, лапы в морщинах, след глубокий. Большой зверь, старый. Один ходит. Шумба вернется.

– Отец приедет только послезавтра, – вздохнул Чарли, – если лев утащит корову, работники разбегутся. Как мы без них управимся? А что делать, я не знаю.

– У муридзи есть ружье, – ухмыльнулся старик, – муридзи знает.

– Я ночью возле коровника покараулю, – нерешительно предложил Чарли, – не пристрелю, так спугну.

Он задумался и почесал в затылке, растрепав тщательно приглаженные перед завтраком каштановые густые пряди.

– Мама выстрел услышит, спрашивать будет. Скажешь ей, что мне померещилось, и ничего не было, если я промажу?

Ташинга не ответил. Мальчику показалось, что негр изучает его внимательным взглядом блестящих черных глаз, словно впервые видит. Наконец, старый охотник кивнул.

До обеда оставалось еще часа полтора, и Чарли проскользнул в дом на цыпочках, сдерживая участившееся дыхание. Мать он видел возле сыродельни, девочки играли в саду, но в любой момент кто-то из них мог вернуться, а объяснять, зачем ему понадобился отцовский Гринер, мальчику вовсе не хотелось. Операция по извлечению из чулана тяжелого ящика с разобранным ружьем четвертого калибра, с которым Джереми Арбутнот ходил изредка на слона или носорога, прошла успешно. В полутемной хижине, под пристальным наблюдением Ташинги, одобрительно кивавшего головой, ружье было собрано и заряжено.

Небо снова затянулось низкими темно-синими облаками с золотистой каймой по краям. По зеленым волнам буша неслись темные тени, с юга, от гор, доносились приглушенные раскаты грома.

– До ливня не успеем, – Чарли проводил обеспокоенным взглядом ветвистую молнию, но тут же просветлел.  –  Зато мама не услышит.

Мальчик и старик торопливо скрылись в небольшой рощице мопана в полумиле от фермы. Ташинга вытащил из складок наброшенного на себя одеяла пару консервных банок и выставил их на широкий плоский камень ярдах в двадцати от Чарли. Мальчик поднял ружье, плотно прижимая приклад к плечу, медленно опустил ствол, задержал дыхание. Палец плавно нажал на спусковой крючок Гринера.

От оглушительного грома у Чарли заложило уши. Дюймовая пуля весом в четверть фунта ударилась в ствол мопана, пролетев на целый фут выше цели. Мальчика развернуло на месте ударом в плечо, и он с трудом удержался на ногах. Ружье, вырванное из рук полной унцией черного пороха, улетело в куст гревии, сшибая на землю бархатистые красные ягоды.

– Я думаю, можно не продолжать, – удрученно вздохнул Чарли, потирая плечо, – Гринер пока мне не по зубам. Придется обойтись старушкой Мартини.

– У муридзи есть ружье, – Ташинга сверкнул зубами в улыбке, – муридзи знает.

После обеда, за которым Чарли с трудом удавалось сохранять приличествующий истинному джентльмену и, пусть временному, но главе семейства невозмутимый вид, пришлось исполнять обещание. Для чтения он выбрал «Пятнадцатилетнего капитана» Жюля Верна, книгу, возможно, не слишком подходящую для еще не доросших до приготовительной школы девчонок, но вдохновляющую на ночное приключение. Чарли решил, что год разницы между ним и Диком роли не играет, и он, как настоящий африканец, просто обязан ни в чем не уступить своему любимому герою. Дальше второй главы чтение, впрочем, не продвинулось. Сестры, которым многие слова в книжке были незнакомы, донимали его вопросами, а в голове крутились мысли не о море, а об удобном месте для засидки и об укрытии от почти неизбежного ночного ливня. Гроза за окнами умчалась на юг, но над горами снова громоздились черные тучи, цепляясь за низкие обветренные гребни вдалеке.

Миссис Арбутнот вернулась с фермы, зажгла свечи в темнеющей гостиной и вместе с двумя черными служанками принялась за штопку носков и рубах. Девочки вытащили из шкафа книжку с картинками и Пегги, наконец, решила доказать брату, что она уже совсем большая, взяв на себя чтение. Чарли нарочно уронил со стола томик Жюля Верна, чтобы мать подняла голову от шитья и заметила, что он забрал свечу и отправился к себе в комнату. Чтение миссис Дороти считала занятием полезным и сына от него отрывала лишь по крайней необходимости.

Оставшись один, Чарли принялся готовиться к ночному караулу. Почистил и смазал винтовку, завернул горсть патронов в промасленную бумагу и засунул их в старый отцовский кисет из свиной кожи. Остальные патроны распихал по карманам саржевой куртки, вытащил из-под кровати еще до обеда унесенный из кладовой кусок брезента, походную флягу с водой и свою величайшую драгоценность  –  карманный фонарь Эвереди, подаренный отцом на прошлое Рождество. Тщательно упаковав все снаряжение в брезент, Чарли тихонечко опустил сверток за окно и улегся на кровать, раскрыв книгу.

Дождь зарядил с вечера, ровный, усердный, долгий. Небо нависло плотной низкой пеленой, огни потушили рано, и в темноте Чарли с трудом нащупал мокрый сверток, утонувший в прибитой дождем траве. Буллит, выскочивший словно из-под земли, потерся мокрым боком о холщовую штанину, заставив Чарли поморщиться. Ташинга выступил из темноты, поблескивая круглыми белками глаз.

– Кажется, все готово, – Чарли взвалил на плечо тяжелый сверток, – идем.

Место для засидки нашлось как нельзя более удачное. Прямо напротив коровника, маленький сарайчик с плоской крышей, где хранился садовый инвентарь и стояла лохань для мытья молочных бидонов. Чарли взобрался наверх, и Ташинга подал ему сверток.

– Для двоих здесь места мало, – заметил Чарли, разворачивая брезент, – иди домой, Ташинга. Буллит покараулит внизу, разбудит меня лаем, если засну. Хотя, надеюсь, этого не случится.

– Ташинга пойдет к дому, – в короткой вспышке фонаря блеснула черная кожа и струящиеся по ней потоки дождевой воды. В руке старый охотник сжимал короткое копье с широким наконечником, а из одежды на нем было лишь ожерелье из леопардовых когтей.  –  Женщины боятся выстрелов. Ташинга их успокоит, когда муридзи убьет шумбу.

– Маме понравится твой наряд, – усмехнулся Чарли, – иди, Ташинга, покарауль их. А я здесь подожду.

Он очень надеялся, что дожидаться будет некого, но решил оставить эту мысль при себе, побоявшись показаться трусом.

Под мокрым брезентом было душно. Нога затекла, во рту появился мерзкий привкус простуды, патроны в кармане куртки давили в ребро. Но Мартини оставалась сухой, и это было все, что имело значение. Чтобы не заснуть, Чарли принялся вспоминать историю Дика Сэнда, но это мало помогло, ближе к полуночи мальчик начал клевать носом. Тревожное мычание в хлеву разбудило его, и он высунул голову из-под брезента, вглядываясь в ночь. Но ничего, кроме обычных звуков фермы и ровного шума дождя не услышал, и снова забрался в укрытие, умоляя про себя утро наступить поскорей.

Дождь почти утих, Чарли снова задремал, почти уверившись, что льва так и не дождется, когда снизу донесся разъяренный лай Буллита. Пес кинулся по дорожке, в ту сторону, где стояли хижины работников, и снова вернулся, задрав морду и захлебываясь лаем, словно призывая хозяина следовать за собой. Чарли слетел с сарайчика, сжимая в руках винтовку, и бросился вслед за собакой.

– Муридзи!  –  тихий голос Ташинги показался Чарли громом с ясного неба, пот заструился по спине, довершая работу ночного дождя, промокшая насквозь рубаха липла к телу, ружье чуть не выскочило из взопревших ладоней.

– Идем.

Негр бесшумными шагами заскользил вперед, и Чарли последовал за ним. Буллит, почувствовавший, что происходит что-то важное, перестал лаять и затрусил вслед за мальчиком.

Дождь прекратился, облака разошлись, пропустив тусклый и бледный свет молодой луны. Коровы затихли, петух в курятнике еще не пропел, люди спали в предрассветный час мертвым сном. Ташинга крадущейся походкой приблизился к хижинам, в которых ночевали черные работники фермы, отгороженным от хозяйственных построек невысокими зарослями мимозы, усыпанными желто-лиловыми цветами. Буллит тихо заскулил, и негр, принюхавшись, остановился, разглядывая неприметный клочок влажной сырой земли возле самой изгороди. Чарли присоединился к нему, включив фонарик.