Текст книги "Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века"
Автор книги: Ольга Елисеева
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
Обстоятельства очень сходны. Явился и доноситель. Только настоящий ревизор дал ход его признаниям, а Хлестаков пропустил мимо ушей. «Мне посчастливилось запугать и привлечь на свою сторону одного из друзей губернатора, – сообщал Бенкендорф, – статского советника из числа чиновников, наиболее причастных к воровству. Чтобы получить прощение, он развернул передо мною широкую картину злоупотреблений… Он показал мне плутов и рассказал об их хитростях».
В пьесе таким лицом выступает попечитель богоугодных заведений Земляника: «Могу сказать, что не жалею ничего и ревностно исполняю службу. Вот здешний почтмейстер совершенно ничего не делает: все дела в большом запустении, посылки задерживаются… Судья ездит только за зайцами, в присутственных местах держит собак… Не прикажете ли, я все это изложу лучше на бумаге?»
Сходство происходящего налицо. Можно предположить, будто «Ревизор» произвел на шефа жандармов такое сильное впечатление, что годы спустя тот строил свои воспоминания по готовым схемам. Но история ревизии в Воронеже 1817 года неплохо документирована. В довершение ко всему местные крестьяне еще и приняли Бенкендорфа за высочайшее лицо, в крайнем случае – за великого князя, потому что он ни на кого не повышал голос и всех слушал[431]431
Там же. С 175–177.
[Закрыть]. Но об этом, чисто гоголевском повороте сюжета в мемуарах нет ни слова. Поэтому вернее будет говорить об узнаваемости жизненных коллизий, которые, увы, встречались на каждом шагу.
«Надо было выслушивать всех, заставлять присягать одних, ободрять других, ругать, льстить, копаться в грязном белье, – вздыхал Бенкендорф, – наконец, слушать и запоминать все то, что чиновники и толпа мелких дворян… могли придумать о нанесенных обидах и отвратительных действиях»[432]432
Бенкендорф А. Х. Воспоминания. 1802–1837. М., 2012. С. 286.
[Закрыть]. Чем не купцы, жалующиеся Хлестакову? «Такого городничего никогда еще, государь, не было. Такие обиды чинит, что описать нельзя. Постоем совсем заморил, хоть в петлю полезай. Не по поступкам поступает».
Сразу после воронежской истории Бенкендорфу пришлось возбудить дело против помещика, засекшего насмерть двоих крепостных. Закончив следствие, он едва не на коленях просил императора Александра I, чтобы «это поручение оказалось последним в данном роде». В тот момент генерал не мог и представить, что с подобными «поручениями» окажется связана вся вторая половина его жизни.
Но в 1827 году он мог торжествовать. Под недреманное око жандармов попал Бравин. Ярославский губернатор пытался отговориться незнанием того, что творилось у него под боком. Кроме того, он имел высоких покровителей и звание сенатора. Местные чиновники не подчинялись органам высшего политического надзора, а министры относились к деятельности Третьего отделения с плохо скрываемой враждебностью. Бравин отбивал удары еще около трех лет. Только в 1830 году его карьера, наконец, закончилась.
Подобных случаев по всей России были не десятки, а сотни и тысячи. В 1826 году управляющий Третьим отделением М. Я. Фон Фок доносил Бенкендорфу: «В продолжение двадцати пяти лет бюрократия питалась лихоимством, совершаемым с бесстыдством и безнаказанностью… Ремесло грабителя сделалось уж слишком выгодным… Правительству предстоит выбрать одно из двух: или допустить ужасное зло, или прибегнуть к реформе… и найти в этом средство к исправлению старых несправедливостей»[433]433
Фок М. Я. Указ. соч. С. 80–81.
[Закрыть].
О какой реформе речь? И откуда взялся срок – четверть века?
«Черная туча»
Под реформой понималось учреждение надзора, важнейшей задачей которого стала вовсе не борьба со свободомыслящими литераторами, а контроль за исполнением законодательства на центральном и местном уровнях – от министров до городничих. О чем свидетельствуют отчеты Третьего отделения.
Уточнение «за последние двадцать пять лет» – вовсе не случайно. Оно как бы охватывало царствование Александра I, но острие критики направлено не на него. Каждый знал: за войну чиновники распоясались – стали брать «не по поступкам». А «война» для людей того времени охватывала не только грозный 1812 год и Заграничный поход русской армии. Как мы не раз говорили, противостояние с революционной Францией началось в конце XVIII века, продолжалось в антинаполеоновских коалициях и, едва завершившись с выводом русских оккупационных корпусов из-за границы, вновь дало о себе знать полосой европейских революций 1820-х годов. Почти четверть века внимание правительства было приковано к внешней политике. Чтобы действовать без помех, требовался внутренний мир – чиновников старались не трогать, не злить частыми проверками, не подвешивать над их головами дамоклов меч. Результатом стало ощущение «безнаказанности», о котором и писал Фон Фок.
Попытки ревизовать отдельные случаи «злоупотреблений» лишь оттеняли общую безрадостную картину. Так, в 1816 году Александр I приказал И. Ф. Паскевичу, командовавшему дивизией в Смоленске, расследовать так называемое «Липецкое дело»[434]434
Бантыш-Каменский Д. Н. Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. СПб., 1840. С. 207.
[Закрыть]. Казенные крестьяне, проживавшие под Липецком и разоренные Наполеоном, получили безвозмездно хлеба на 21 тысячу рублей и освобождение от недоимок на 60 тысяч рублей. Однако они взбунтовались, отказавшись платить налоги за 1814 год и говоря, что на самом деле с них взыскали подати в полном объеме, не выдали зерна да еще и продали весь хлеб на корню откупщикам. За неуплату обвиняемые были приговорены к сечению плетьми. Особенно Паскевича возмутил тот факт, что среди наказанных оказались два восьмидесятилетних старика. Ни Уголовная палата Смоленска, ни Сенат не нашли в действиях местных чиновников состава преступления. Расследование выявило, что многие крестьяне оказались в тюрьме даже без допроса, только по показаниям местных властей. При этом хитрецы «приказные» везде соблюли букву закона, а неграмотные люди оказались обобраны и взяты под стражу. На имя императора Паскевич писал: «Может быть, бессовестные деяния удельных чиновников облечены формой закона, но по совести они преступны и всякому беспорядку они настоящая причина»[435]435
Из записок князя Паскевича. До августа 1826 г. // Русский архив. М., 1889. T. I.
[Закрыть]. По его ходатайству обвиняемые были освобождены и все-таки получили денежное пособие, а также рассрочку выплаты оброка.
Следует отметить, что и Паскевич, и Бенкендорф, ревизуя лихоимства местных властей, находились в подвешенном состоянии – оба намеревались жениться, для чего командирам их уровня требовалось разрешение императора. Сразу же после проведенных расследований такие разрешения были получены, и в 1817 году бывшие следователи обзавелись семьями. Так Александр I обеспечил лояльность проверяющих и их честность. Однако подобный способ ревизии не свидетельствовал в пользу управляемости страны. Скорее он говорил об известной беспомощности верховной власти. «Некем взять» – относилось не только к крестьянскому вопросу.
Вопиющее положение обусловило и характер мер верховной власти. Николай I предпринял попытку создать аппарат, способный сломить сопротивление чиновников, разрушить их круговую поруку и ввести деятельность администрации в рамки закона. 3 июля 1826 года именным указом было образовано Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, которому подчинялся Корпус жандармов. (Таким образом, поставленный в августе 1836 года «Ревизор» вышел фактически к десятилетию ведомства.) В отделении в разное время служило от 16 до 40 человек, в корпусе – более четырех тысяч (204 офицера, в том числе три генерала, 3617 рядовых и 457 нестроевых чинов)[436]436
Чукарев А. Г. Указ. соч. С. 124–129.
[Закрыть].
Много это или мало? Предполагая создать аналогичные органы, подчиненные новой революционной власти, Пестель называл цифру в 50 тысяч человек[437]437
Экштут С. А. На службе российскому Левиафану. С. 231.
[Закрыть]. Российский историк Д. И. Олейников приводит данные британского исследователя Клайва Эмсли из работы «Жандармы и государственное управление в Европе XIX века», изданной в Оксфорде в 1999 году. В тот же период во Франции насчитывалось 20 тысяч жандармов, в Австрийской империи 19 тысяч. Россия держалась на одной планке с Пруссией, где на 100 тысяч человек приходилось восемь жандармов. Рядом, в Саксонии, их было десять, в Ганновере – более двадцати, в Брауншвейге – 40, в Баварии – 50[438]438
Олейников Д. И. Разойдутся ли шинельные тучи? // Родина. 2013. № 3. С. 135.
[Закрыть].
Таким образом, представление о «всевидящем оке» и «всеслышащих ушах» отражало скорее не реальность, а субъективное мироощущение образованного человека второй четверти XIX века. При всем желании… «некем взять». Казна просто не могла содержать больше жандармских и полицейских чинов. Так, в 1827 году, по сведениям Третьего отделения, в Калужской губернии насчитывалось всего 200 полицейских. Поднатужившись, казна смогла потянуть 260 человек[439]439
Чукарев А. Г. Указ. соч. С. 379.
[Закрыть] на приблизительно 400 тысяч жителей. На губернию полагалось до четырех жандармских чинов, но их число быстро росло и в конце царствования составляло уже 34 человека. Огромная сила! Крайней малочисленностью объяснялись и широкие полномочия «блюстителей порядка», которым хоть «три года скачи», не только «ни до какой границы не доскачешь», но и ни до каких других властей тоже.
«Жалкое число для такой гигантской империи, – рассуждает Эмсли о николаевской жандармерии, – и для масштаба поставленных задач». Но задачи эти были для русского общества новыми. За полвека до описываемых событий о них никто и не подозревал. Появление тайной полиции в Европе стало побочным действием Французской революции и Наполеоновских войн.
Когда последовали первые аресты в Министерстве финансов, то общественное мнение Петербурга решило, что всё еще продолжают хватать причастных к делу 14 декабря[440]440
Фок М. Я. Указ. соч. С. 71.
[Закрыть]. Однако начинался новый этап игры, который мог стоить чиновнику места, министру – кресла, а офицеру надзора – головы. Например, на золотых приисках, где, благодаря воровству, казна получала только треть от добытого, убийства проверяющих происходили регулярно[441]441
Александер Дж. Указ соч. С. 80.
[Закрыть].
В «Ревизоре» подобных сцен нет. Зато ревизия показана узнаваемо. Недаром у Гоголя в последней сцене появляется жандарм. Первая же сцена, где Городничий рассказывает о необычном сне: «Я как будто предчувствовал: сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы: черные, неестественной величины! Пришли, понюхали и пошли прочь», – весьма смела. Яснее было бы только назвать крыс «синими».
Далее следует предположение о доносе: «Купечество и гражданство меня смущает. Говорят, что я им солоно пришелся… Я даже думаю, не было ли на меня какого-нибудь доноса. Зачем же в самом деле к нам ревизор?» Действительно, зачем бы именно в их городок завернул проверяющий? Без прямого требования жандармского уполномоченного дело не обошлось.
Обратим внимание – среди собравшихся у Городничего чиновников нет одного – местного жандармского штаб-офицера. Либо его не пригласили, что понятно. Либо он уехал из города, опасаясь преследования. Последнее было вполне реально. В 1833 году жандармский полковник А. П. Маслов сообщал из Тобольска: «Здешнее начальство… и городничий учредили за мной полицейский надзор столь явным и дерзким образом, что я не могу сделать шага из моей квартиры, чтобы не быть преследуемым. По ночам расставляются и конные надсмотрщики, дающие знать в полицию, когда я выезжаю, возвращаюсь, кто ко мне ездит и тому подобное»[442]442
Лемке М. К. Николаевские жандармы и литература. 1826–1855. М., 1909. С. 24.
[Закрыть].
Что Тобольск? За Фон Фоком полиция следила в самом Петербурге, не выпуская на улицу. Генерал-губернаторы обеих столиц надеялись, что новое ведомство подчинят непосредственно им и тогда расследования удастся замотать. В Третьем отделении видели просто вторую полицию, заведенную правительством с перепугу после 14 декабря. Между тем бюрократический механизм, чтобы бороться с бюрократией, усложнял сам себя.
О пользе «деморализации»
Нельзя сказать, чтобы бюрократический аппарат выразил восторг по поводу контрольных функций, которые возложила на себя канцелярия императора. В этом смысле показательно рассуждение Ф. Ф. Вигеля, в тот момент градоначальника Керчи: «Разве не было губернаторов, городских и земских полиций и, наконец, прокуроров, которые должны были наблюдать за законным течением дел? Неужели дотоле не было в России ни малейшего порядка? Неужели везде в ней царствовало беззаконие? А если так, могла ли все исправить горсть армейских офицеров, кое-как набранных? Даровать таким людям полную доверенность значило лишить ее все местные власти… Можно себе представить, какая деморализация должна была от этого произойти!»[443]443
Вигель Ф. Ф. Записки. Кн. 2. С. 1210.
[Закрыть]
Слово употреблено не совсем в современном значении. Если в 1817 году Бенкендорф писал, что чиновничество «не деморализуешь… артиллерией», то через десять лет самим фактом учреждения высшего политического надзора он этого добился. Как человеку военному, ему было очевидно, что после артобстрела противник захвачен врасплох, сбит с толку, спешно покидает неудобные позиции, в его рядах начинаются паника и хаос. Следом идет атака конницы. А Бенкендорф был лихим кавалеристом…
Но и позиция Вигеля понятна – сам гражданский чиновник, он не терпел вмешательства офицеров в систему управления. Не поладил с генерал-губернатором Одессы М. С. Воронцовым, сетуя, что из его канцелярии, где засели бывшие штабные русского Оккупационного корпуса в Мобеже, «решения вылетают с такой же скоростью, с которой туда влетают прошения», а новоявленные канцеляристы «не могут отличить докладной записки от рапортички». Мало ли что население довольно – делопроизводственный порядок «страждет».
Бенкендорфа он называл «пустоголовым», голубой мундир «одеждою доносчика, производившей отвращение даже в тех, кто его осмеливался надевать», а Третье отделение – «черной тучей, облекшей Россию» и не позволявшей «наслаждаться счастьем в первые годы царствования справедливейшего из государей».
Любопытна позиция либерального цензора А. В. Никитенко, который видел в чиновничьей коррумпированности форму борьбы с самодержавием. «Важную роль в русской жизни играет государственное воровство, – писал он, – это… наш протест против неограниченного самовластия. Власть думает, что для нее нет невозможного, что ее воля нигде не встречает сопротивления; между тем, ни одно ее предписание не исполняется так, как она хочет»[444]444
Чукарев А. Г. Указ. соч. С. 443.
[Закрыть].
Со стороны власти трудно было питать «доверенность» к «высшей и низшей» администрации после таких дел, как липецкое. Или после случая с генералом Измайловым, описанного нами в очерке о «Дубровском». Ведь суды двух соседних губерний, вопреки желанию императора, оправдали помещика-изувера. История Измайлова касалась не только душевладельцев. Она показывала степень коррумпированности чиновников, в первую очередь полицейских и судебных.
Уже в начале 1840-х годов жандармский подполковник Э. И. Стогов, служивший в Симбирске, открыл в лице местного полицмейстера «гениального финансиста». На улице он подал нищей копейку, а потом привязался: зачем она собирает деньги, ведь у нее «полна котомка хлеба». Старуха рассказала, что деньги ей нужны на уплату налога полицмейстеру, в противном случае ее упекут в тюрьму. Стогов не поверил, поскольку знал полицмейстера как «щеголя, бонвивана, ротмистра от кавалерии». Однако во время тайного обыска на квартире последнего была найдена тетрадь со списком сотни городских нищих, которые платили за место, и с пометами о просрочке копеечных взносов[445]445
Давыдов Ю. В. Синие тюльпаны // Дружба народов. 1990. № 12. С. 78.
[Закрыть].
Другая история Стогова еще красноречивее. Ему довелось усмирять волнения казенных крестьян. Дело обошлось без жертв, роптавших мужиков выпороли и отпустили. На следующую осень, едва в имении заколосились хлеба, к Стогову явились недавние бунтовщики с серпами и предложили даром сжать поле. На вопрос: «Я же вас перепорол?» – поселяне отвечали: «Зато не отдал полицейским и судейским-пиявкам». Спины зажили. А от тех – «раззорение» хозяйства[446]446
Стогов Э. И. Записки // Русская старина. 1879. № 9–10. С. 637.
[Закрыть].
Гоголевские персонажи «Ревизора» не поднимались до защиты чести чиновничьего мундира, как Вигель, и не облечены в тогу борцов с режимом, как Никитенко. Они именно «деморализованы» самим известием о приезде ревизора: «Как ревизор?» – «Из Петербурга, инкогнито. И еще с секретным предписанием». Ни один не вздумал отрицать взятки: «…за тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что ты человек умный и не любишь пропускать того, что плывет в руки».
С перепугу чиновники начинают нападать друг на друга, открывая мздоимства: «Грешки грешкам – рознь. Я говорю всем открыто, что беру взятки… борзыми щенками… А вот, например, если у кого шуба стоит пятьсот рублей, да супруге шаль…» Все, что они могут противопоставить нависшей угрозе, – ожидаемо и привычно: «Представляться надо поодиночке, да между четырех глаз и того… чтобы и уши не слыхали». Им страшно: «Деньги в кулаке, да кулак-то весь в огне», – но ничего не поделаешь. И когда должностные лица уже расслабились: «Ну, слава Богу! деньги взял», – приходит второй удар. «Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сейчас же к себе».
Это и есть настоящая «деморализация».
Между молотом и наковальней
Во времена премьеры пьесы простодушные зрители думали, что с приездом настоящего ревизора казнокрадам конец. После революции принято было пояснять, что компания взяточников все равно выпутается: даст на лапу новому проверяющему. Был и третий путь развития сюжета – намеренная министерская волокита.
Мы уже приводили случай с Бравиным – его насилу удалось не то что посадить, просто снять с губернаторского места. Недосягаем оказался и Вигель, внешне чем-то походивший на Чичикова – «нельзя сказать, чтобы слишком толст, однако ж и не так, чтобы тонок». Восприимчивый к литературным течениям, Филипп Филиппович рисовал в мемуарах образ гоголевского маленького человека, хотя его трудно назвать мелким чиновником: заведующий канцелярией генерал-губернатора, градоначальник, прокурор Синода… Вынужденный покинуть службу на юге из-за недовольства Воронцова, он прибыл в Петербург и услышал от нового министра внутренних дел А. А. Закревского: «Не бойтесь, мы вас отсюда не выдадим»[447]447
Вигель Ф. Ф. Указ. соч. С. 1334.
[Закрыть]. Обещание касалось не столько мести генерал-губернатора, сколько возможного преследования со стороны жандармов. За Вигелем тянулась дурная слава: из Кишинева его выжило молдавское боярство, из Керчи – греческие купцы. Не трудно догадаться, за какие подвиги. Тем не менее Филипп Филиппович бодро поднимался по карьерной лестнице, находя покровительство у противоборствующих ведомств.
«И где было искать защиты против них (жандармов. – О. Е.) губернским начальникам, – писал он, – когда и сам глава их Бенкендорф некоторым образом поставлен был надсмотрщиком над другими министрами?»
«Другие министры» негодовали. Устраивали демарши. Возглавлявший Министерство юстиции князь Д. В. Дашков отказал племяннику, поступившему в Третье отделение, от дома. Полиция всячески старалась подмять под себя новое ведомство, то же делали и генерал-губернаторы столичных городов. Используя «отъявленных ябедников», полиция распускала «нелепые», как сообщал Фон Фок, слухи о том, что надлежащему чиновнику «дано было вашим превосходительством поручение следить за действиями государя»[448]448
Фок М. Я. Указ. соч. С. 73–74.
[Закрыть]. Речь шла об охране монарха, которую осуществляло Третье отделение (фактически же лично Бенкендорф, который писал, что «государя охранять бесполезно»)[449]449
Демкин А. В. Охрана императора в первой четверти XIX в. // История государственной охраны России. Собственная Его императорского величества охрана. М., 2006. С. 88–90.
[Закрыть]. Однако сплетня пренеприятная и даже опасная для Третьего отделения.
Со своей стороны жандармы не щадили в отчетах ни министерства внутренних дел, ни юстиции. Записи о состоянии судов – стон, которому приданы приличные канцелярские формы. Гоголевские «борзые щенки» и арапники, которые «сушатся» в присутственных местах, имеют, используя слова другого классика, «вид детской невинной игры в крысу». «На сих днях еще высшее наблюдение получило сведения, что в курском губернском правлении находится до 80 тысяч нерешенных дел», – отмечалось в 1834 году. «Прибавление окладов жалования не послужило, кажется, к уменьшению лихоимства», – констатировано два года спустя. Зло «видимо, но ненаказуемо»[450]450
Там же. С. 121, 152,170.
[Закрыть].
Жандармам было на что негодовать. Они проводили расследование, а виновный, прикрытый круговой порукой чиновников, уходил от ответственности. Так, в 1832 году, изобличенный в казнокрадстве надворный советник Кованько, полностью подчинивший себе генерал-губернатора Западной Сибири, перемещал должностных лиц по своему усмотрению и получал за это взятки. В течение пяти лет он не мог быть схвачен, поскольку за него заступались начальники, вероятно, находившиеся в доле. Наконец Кованько выманили из Сибири. Прежде чем попасть в Петербург, «махинатор» должен был остановиться в Москве и получить деньги из страховой казны Опекунского совета, существенно превышавшие его жалованье. Жандармы намеревались использовать меченые купюры и взять казнокрада с поличным. Уже участники будущей поимки крутили в мундирах дырки для орденов. Однако Кованько недаром столько лет уходил от надзора: он просто не стал получать сумму в Первопрестольной. А в Петербурге его приняли под покровительство заинтересованные лица. С большим трудом удалось вынудить лихоимца уйти в отставку. Но не арестовать[451]451
Чукарев А. Г. Указ. соч. С. 381–383.
[Закрыть].
Со своей стороны, министры писали на Корпус жандармов многочисленные жалобы. «Я поседею от этого, – рассуждал Бенкендорф накануне войны с Турцией в 1828 году. – …Когда интриги превзойдут меру моего терпения, я попрошу место… во главе какой-нибудь кавалерийской части»[452]452
Шильдер Н. К. Указ. соч. Кн. 2. С. 40.
[Закрыть]. Но оставить «интриги позади фрунта» никак не удавалось. «Трудно действовать, – писал шеф жандармов начальнику Главного штаба И. И. Дибичу. – С каждым днем гнев высших чиновников, а именно генерал-губернаторов обеих столиц растет против меня по той причине, что общественное мнение высказывается за учреждение высшей охранительной полиции»[453]453
Бенкендорф А. Х. Письмо И. И. Дибичу. Март 1827 г. //Ежегодные отчеты Третьего отделения и Корпуса жандармов // Красный архив. 1930. Т. 1.С. 120.
[Закрыть].
Не стоит сразу опровергать этот взгляд, хватаясь за суждения «передовых» представителей общественного мнения. Кроме них были и «рядовые», доведенные безнаказанностью чиновников до отчаяния. Положим, мнения П. А. Вяземского или А. Н. Герцена можно уравновесить высказыванием С. Н. Волконского о голубом мундире как защитнике ссыльных от произвола. А как быть с теми, кто писать практически не умел? Да и говорил не без заминок?
Для Александра Христофоровича все сложилось наилучшим образом. В 1837 году он серьезно заболел, и тут обнаружилось, что справляться о его здоровье пришли толпы очень бедных просителей, дела которых жандармы решили безденежно. Как позднее отмечал начальник штаба корпуса Л. В. Дубельт: «У нас в канцелярии всегда защищались и защищаются только люди неимущие, с которых если бы и хотел, то нечего взять»[454]454
Долгоруков П. В. Петербургские очерки. М., 1989. С. 335.
[Закрыть]. Явное преувеличение, но уже хорошо, что и «неимущие» получали помощь. «Я имел счастье заживо услышать похвальное надгробное слово, – не без иронии вспоминал Бенкендорф. – …Думаю, что я был едва ли не первый из всех начальников тайной полиции, которого смерти страшились и которого не преследовали на краю гроба ни одною жалобою».
В довершение министры юстиции и внутренних дел – Д. Н. Блудов и Д. В. Дашков – принесли начальнику Третьего отделения свои извинения. «Двое из моих товарищей… никогда не скрывавшие ненависти своей к моему месту… оба сказали мне, что кладут оружие перед этим единодушным сочувствием публики»[455]455
Бенкендорф А. X. Из записок // Николай Первый и его время. Т. 2. С. 134.
[Закрыть]. Однако действовали названные лица по-прежнему. Дело Кованько завершилось простым увольнением «по домашним обстоятельствам».
Гоголевский Городничий – слишком мелкая сошка, он может и пострадать от ревизии. А вот губернаторы, которых он якобы «обманывал», прибегнут к связям в Петербурге и, вероятно, выйдут сухими из воды.
