Текст книги "Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века"
Автор книги: Ольга Елисеева
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
Глава вторая
«Важный», «толстый», «старый»?
А теперь предадимся самому отъявленному, самому «мещанскому» биографизму, который по мере развития сюжета будет только возрастать.
Несмотря на кажущуюся простоту – муж Татьяны генерал 1812 года, – с возрастом героя не так легко разобраться. Конечно, «важный» – не значит старый. Но героев было множество, и они принадлежали к разным поколениям – от стариков 1750-х годов рождения до совсем мальчиков, появившихся на свет в середине 1790-х.
В 1929 году Н. О. Лорнер писал: «Почему, например, полковника Скалозуба в „Горе от ума“ наши актеры всегда изображают застарелым армейским батальонным командиром. Скалозуб – блестящий офицер эпохи наполеоновских войн. Тогда и высший офицерский состав был полон молодежи. Декабрист Волконский лет в двадцать пять был генерал-лейтенантом. Вспомните знаменитую портретную галерею Доу… сколько молодых людей с жирными генеральскими эполетами на плечах! Скалозуб – боевой офицер и „знаков тьму отличий нахватал“: Фамусов указывает на быстроту его карьеры, – значит ему много 24–25 лет… В предыдущем поколении Раевский, впоследствии герой 1812 года, был полковым командиром лет в 19–20, и отличным полковым командиром, а несколько позднее эпохи „Горя от ума“ – его сын, друг Пушкина, в 29 лет был лихим кавалерийским генералом.
Подобной же ошибкой неизменно сопровождается каждая постановка „Евгения Онегина“ Чайковского… Сам Пушкин нигде не говорит о старости генерала и даже косвенно на нее не намекает… он родня Онегину, с которым „вспоминает проказы, шутки прежних лет“; по словам самой Татьяны, он „в сраженьях изувечен“. Вот и всё… Последняя встреча Онегина с Татьяной относится к концу царствования Александра I, и битвы, в которых отличался муж Татьяны, конечно, происходили лет десять тому назад или немногим раньше. Генералу можно дать, таким образом, около 35 лет и уж никак не больше сорока… Представляя Онегина Татьяне, генерал называет его не только родней, но и другом своим, что указывает на не очень большую разницу в их летах, а Онегину в это время лет 28–29… В ту эпоху, когда жили Пушкин и Онегин, понимали, что чем раньше человек вступит в активную жизнь, тем больше успеет»[296]296
Лорнер Н. О. Рассказы о Пушкине. Л., 1929. С. 213–216.
[Закрыть].
С этим суждением следует согласиться. Военная галерея Зимнего дворца действительно полна изображений молодых генералов. В 1776 году княгиня Е. Р. Дашкова объясняла ректору Эдинбургского университета Уильяму Робертсону, почему ее тринадцатилетний сын Павел должен немедленно стать студентом и пройти курс как можно скорее: «У нас, дабы чего-нибудь добиться, надобно… рано начать служить… Я не могу положить четыре года на учение моего сына, который еще совсем не служил, а затем два года положить на путешествия, что вкупе… приведет к тому, что он вступит в службу лишь 20 лет от роду»[297]297
Дашкова Е. Р. Письмо Уильяму Робертсону. 9 октября 1776 г. // Дашкова Е. Р. О смысле слова «воспитание». Сочинения, письма, документы. М., 2001. С. 237.
[Закрыть]. Поверим княгине. В полк, в полк, в полк – таков был девиз дворянской молодежи и ее предусмотрительных родителей. Петру Гриневу из «Капитанской дочки» «пошел семнадцатый годок», когда отец решил отправить его в армию.
Мнение Лорнера поддержал и Ю. М. Лотман, сославшись на слова А. С. Грибоедова 1816 года: «…ныне большая часть генералов таких, у которых подбородок еще не опушился». Привел он и свои расчеты: «Онегину, который родился в 1795 году или около того, весной 1825 года могло быть неполных тридцать лет. Князь N – его родня и приятель, с которым Онегин на „ты“, мог быть лет на пять старше. Михаил Орлов стал генералом в 26 лет, что считалось карьерой ранней и блестящей»[298]298
Лотман Ю. М. Указ. соч. С. 727.
[Закрыть].
«Подбородок не опушился»
Уточним: в возрасте около тридцати лет генералы, участвовавшие в Наполеоновских войнах, разменивали обычно генерал-майорский чин – первый из обоймы генеральских. Для того чтобы стать «полным» генералом, требовалось еще несколько лет выслуги, и многие, как М. С. Воронцов, ждали этого события годами, а ускользание «полного генеральства» становилось жгучей болью, вызванной личным неблаговолением государя[299]299
Удовик В. А. Воронцов. С. 146.
[Закрыть].
Раздраженный на собственные служебные неудачи, Грибоедов утрировал. С «неопушенными подбородками» ходили не генералы, а прапорщики и подпоручики. В собрании музея А. С. Пушкина в Москве есть два портрета кисти крепостного художника С. С. Свинцова, изобразившего шестнадцатилетних двоюродных братьев В. С. Апраксина и А. П. Строганова в 1812 и 1813 годах[300]300
Карнухина Л. Государственный музей А. С. Пушкина, Москва. М., 2005. С. 22.
[Закрыть]. Владимир Апраксин, любимый внук старой княгини Н. П. Голицыной – «princess Moustache» – прототипа графини в пушкинской «Пиковой даме», родился в 1796 году, накануне войны стал прапорщиком, служил в Кирасирском корпусе своего дяди князя Д. М. Голицына, принимал участие в битвах при Дрездене, Кульме, Лейпциге, Фершампенуазе, имел боевые награды и в возрасте восемнадцати лет участвовал во взятии Парижа[301]301
Знаменитые россияне XVIII–XIX веков. СПб., 1996. С. 235.
[Закрыть]. Его кузен Александр Строганов семнадцати лет от роду погиб при Краоне: на глазах у отца ему ядром оторвало голову. Его Пушкин в «Онегине» назовет «залетным птенцом».
Действительно, эти мальчики были на поле брани «залетными птенцами». Более всего в их портретах поражает несоответствие «взрослой» формы и наград с юными лицами. Над верхней губой Апраксина еще не усы – только тень. Лицо Строганова по-детски нежное. Он погиб, не начав бриться. Обоим мундиры с тяжелыми, точно веревочными, аксельбантами великоваты и выглядят, как школьная форма навырост. Таким, вероятно, был и Петя Ростов из «Войны и мира» Л. Н. Толстого «со своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках».
В этих образах перед нами юность мужа Татьяны. И два варианта его судьбы: погибнуть, как Строганов, или благополучно миновать кровавый рубеж 1814 года, когда закончились Наполеоновские войны, продолжать службу и, подобно Апраксину, стать генерал-майором, войти в императорскую свиту.
Кто им противостоял на полях сражений? Не следует думать, будто прославленные наполеоновские гренадеры первых призывов – с ними успели справиться вояки постарше, урожая 80-х годов XVIII столетия. Сохранился портрет французского кирасирского лейтенанта Шарля Легранде кисти неизвестного художника, написанный в 1808 году. Перед нами мальчик не старше Апраксина и Строганова: крепкий и рослый, он уже годится носить увесистую кирасу, но лицо по-прежнему мальчишеское, не знавшее бритвы. После 1813 года основу армии Бонапарта составляли шестнадцати-семнадцатилетние призывники, прошедшие только двухнедельную военную подготовку, – «марии-луизочки», как их дразнили острословы, поминая молодую жену императора Марию Луизу Австрийскую[302]302
Нерсесов Я. Н. Главные битвы наполеоновских войн. М., 2012. С. 140.
[Закрыть].
Перечисление битв в послужных списках показывает, что юноши, родившиеся в середине 90-х годов XVIII века, застали главным образом Заграничный поход русской армии. Войну они заканчивали в лучшем случае капитанами, а большинство – поручиками. Генеральские чины выслуживались ими уже после победы. Стараясь разбавить корпус офицеров, получивших отличия во время военных действий, Александр I был щедр на продвижения «списочных» и нарочно придерживал производство тех, кто отличился на поле брани. Такова была тактика императора в долгой, непростой игре с тайными обществами военных заговорщиков. Генералов старшего поколения такие выдвиженцы очень раздражали. А. П. Ермолов писал А. А. Закревскому с Кавказа, что в гвардии «печатают полковников, как ассигнации». Это касалось и генералов[303]303
Сб. РИО. СПб., 1890. Т. 73. С. 300.
[Закрыть]. Доходило до того, что Ермолов просто не отправлял их к местам службы, а собирал в Тифлисе, предпочитая вести дела через проверенных офицеров среднего звена[304]304
Давыдов М. А. Оппозиция его Величества. С. 105.
[Закрыть].
«Ужель мне скоро тридцать лет?»
Пушкин не говорит, когда муж Татьяны получил свои эполеты. Ведь быть «изувеченным» в сражениях можно и прапорщиком, и капитаном. С другой стороны, вернувшиеся из похода генералы 30–35 лет, чья юность была унесена войной, стремились наверстать упущенное, погулять напоследок. Они могли оказаться на тех же пирушках, что и молодой Пушкин, могли вместе с Онегиным участвовать в «шалостях», увиваться вокруг одних и тех же актрис. Это порождало у неслуживших еще мальчиков иллюзию короткости, едва ли не панибратства.
Когда сам Пушкин, возвращенный Николаем I из Михайловского, приехал в Петербург, то попытался вернуть упущенное время – окунулся в кутежи и карточные игры с гусарской молодежью. М. Я. Фон Фок сообщал Бенкендорфу, что поэт редко бывает дома, проводя время по трактирам. «Светская молодежь любила с ним покутить и поиграть в азартные игры, – вспоминал Кс. А. Полевой. – …В 1828 году Пушкин был уже далеко не юноша, тем более что после бурных годов первой молодости… он казался по наружности истощенным и увядшим; резкие морщины виднелись на его лице; но он все еще хотел казаться юношею. Раз как-то… я произнес стих его, говоря о нем самом: „Ужель мне точно тридцать лет“. Он тотчас возразил: „Нет, нет! У меня сказано: Ужель мне скоро тридцать лет? Я жду этого рокового термина, а теперь еще не прощаюсь с юностью“. Надобно заметить, что до рокового термина оставалось несколько месяцев!»[305]305
Пушкин в жизни. Минск, 1986. С. 97.
[Закрыть] Другой знакомый М. М. Попов уловил ту же черту: «Молодость Пушкина продолжалась всю его жизнь, и в тридцать лет он казался хоть менее мальчиком, чем был прежде, но все-таки мальчиком»[306]306
Попов М. М. А. С. Пушкин // Русская старина. СПб., 1874. № 8. С. 684.
[Закрыть].
Но уже зимой 1828/29 года П. А. Вяземский заметил у друга прорывающиеся мысли о женитьбе. Пушкин желал «покончить жизнь молодого человека и выйти из того положения, при котором какой-нибудь юноша мог трепать его по плечу на бале и звать в неприличное общество»[307]307
Пушкин в жизни. С. 128.
[Закрыть].
Лет за десять до этого, то есть накануне ссылки в Кишинев, Александр Сергеевич сам вел себя по отношению к вернувшимся из походов победителям, как «какой-нибудь юноша». Показательна история с эпиграммой на Алексея Федоровича Орлова, к тому времени генерал-майора, командира лейб-гвардии Конного полка. Он родился в 1788 году, участвовал в сражениях при Аустерлице, Фридланде, Витебске, Смоленске, Бородине, Люцене, Дрездене, Лейпциге, был семь раз ранен – о нем как раз можно сказать: «в сраженьях изувечен». Награжден золотым оружием за храбрость, многими русскими и иностранными орденами[308]308
Чукарев А. Г. Тайная полиция России: 1825–1855. М., 2005. С. 175.
[Закрыть].
Великая княжна Ольга, дочь Николая I, знавшая Орлова с детства, писала о том, каким запомнила его уже в 1840-е годы: «Орлов принадлежал к типу русского человека, который сам по себе полон противоречий. Временами он мог совершенно распускаться, не одевался по целым дням, ходил в старых ночных туфлях, не брал в руки ни книг для чтения, ни одной бумаги. Но если дело шло о каком-нибудь поручении… его старание и умение тонко вести самые сложные переговоры не знали себе равных. Во всех ситуациях он сохранял свободу своего ума, мужество и твердость, при этом не был ни дипломатом, ни солдатом. Он обладал тем, что отличает русского человека – готов ко всему, чего потребует царь»[309]309
Ольга Николаевна, великая княжна. Сон Юности // Боханов А. Н. Николай I. М., 2008. С. 374.
[Закрыть].
После войны Орлов и Пушкин оказались в одних и тех же компаниях, имели общих приятелей, хотя поэт был на девять лет моложе. В 1817 году Александр Сергеевич подумывал о военной службе, Орлов рекомендовал свой полк. С. А. Соболевский, со слов самого поэта, рассказывал: «В театре его подозвал к себе Алексей Федорович… и стал отговаривать его от поступления в гусары… а, напротив, предлагал служить в конной гвардии. Эти переговоры… ни к чему не привели, но были поводом к посланию», которое «у нас ошибочно принято считать посланием к Михаилу Федоровичу Орлову, так как с ним Пушкин впоследствии очень сблизился»[310]310
Соболевский С. А. Воспоминания // Пушкин в воспоминаниях современников. М., 2005. С. 391.
[Закрыть].
Орлов с Истоминой в постеле
В убогой наготе лежал.
Не отличился в жарком деле
Непостоянный генерал.
Не думав милого обидеть,
Взяла Лаиса микроскоп
И говорит: «Позволь увидеть,
Чем ты меня, мой милый…»
Возможно, Пушкин, не терпевший покровительства[311]311
Пушкин А. С. Собрание сочинений. Т. 9. С. 160.
[Закрыть], решил поставить генерала на место. Но эпиграмма звучала особенно оскорбительно, если учесть, что Орлов до старости оставался дамским угодником. Заметно, что восемнадцатилетний поэт старался держаться с генералом как бы на равных. Однако в глазах света Орлов ни по чинам, ни по возрасту ровней молодому Пушкину не был.
Бывшие «тверские ловеласы»
Вскоре генералы почувствовали, что им пора «выйти из того положения, при котором какой-нибудь юноша мог трепать» их «по плечу и звать в неприличное общество». Они раньше младшей родни и приятелей, вроде Онегина, отказывались от лестных прозвищ «тверского Ловеласа» или «петербургского Вальмона»[312]312
Вульф А. Н. Записки // Пушкин в воспоминаниях современников. М., 2005. С. 369.
[Закрыть], вспоминали о возрасте и поторапливались обзавестись семьей.
Упомянутая нами Ольга Федоровна Брискорн первым браком была замужем за молодцом и красавцем Яковом Александровичем Потемкиным, родившимся в 1781 году. Он успел повоевать при Аустерлице и Фридланде, генерал-майорство получил, как водится, в 1812 году, а к 1824 году стал уже генерал-лейтенантом и носил звание генерал-адъютанта свиты. Женился Потемкин сравнительно поздно, сорока восьми лет, в 1829 году, и был почти на 30 лет старше своей двадцатилетней избранницы[313]313
Арабоглы М. А. Указ. соч. С. 81–82.
[Закрыть].
Кстати, сама О. Ф. Брискорн прибыла в Петербург «из глуши степных селений», из курского имения, где воспитывалась под присмотром строгой самовластной матери, которая и устроила брак. Ее единственным наставником был сельский священник. Попав в столицу, барышня выглядела запуганной и плохо образованной. После замужества Ольгу Федоровну представили ко двору, дали фрейлинский шифр и полюбили в свете за простоту и кротость. Эти параллели с текстом «Онегина» еще не делают супругу Потемкина прототипом Лариной, хотя Пушкин и мог слышать о ней от общей знакомой Долли Фикельмон: «Она красива, очень нежна, застенчива; все мы находим ее интересной»[314]314
Фикельмон Д. Дневник 1829–1837. М., 2009. С. 178.
[Закрыть].
Сам Яков Александрович после войны командовал лейб-гвардии Семеновским полком, отменил в нем телесные наказания, был обожаем офицерами и солдатами, пережил неблаговоление Александра I, подозрения в либерализме, переводы в другие воинские части, статусом пониже, а затем на гражданскую службу. Он скончался в Житомире генерал-губернатором Подольской и Волынской губерний. Такая биография вполне возможна для мужа Татьяны.
В данном случае возраст – это судьба. Вернее, разные линии судьбы. Рождение в 80-х, а не в середине 90-х годов XIX века многое значило для военного человека той поры. Между Пушкиным и Онегиным, с одной стороны, и Потемкиными, Орловыми – с другой, пропасть была куда менее глубокой, чем между Потемкиным и Мейендорфом, вторым мужем Брискорн, олицетворявшим младшее армейское поколение. Первые могли участвовать в тех же «шалостях», обращаться друг к другу на «ты» и вести себя в свете как светские люди, забывая о разнице чинов. Для вторых иерархия чинов представлялась незыблемой.
Таким образом, для князя N правомерно будет опустить возрастную границу до начала 80-х годов XVIII века. Тем более что он разговаривает с Онегиным как бы на равных, хотя герой поэмы занимал лишь 13-ю ступень по Табели о рангах[315]315
Лотман Ю. М. Указ. соч. С. 540.
[Закрыть], являясь коллежским асессором, как и сам Пушкин, когда начинал писать роман. А генерал-майор – это 5-я ступень, генерал-лейтенант – 4-я, полный генерал от какого-либо рода войск (в случае с князем N «от кавалерии») – 2-я. Пропасть страшная, преодолимая лишь благодаря родству и светским обычаям.
В поколении героев 1812 года имелось и третье, вернее, самое первое звено – те, кто встретил еще республиканские войны с Францией. Из них нашим современникам наиболее известны М. А. Милорадович, А. П. Ермолов, П. И. Багратион, Н. А. Раевский, Д. И. Дохтуров. В случае с этими людьми возраст – тоже судьба. Самые старшие из них принимали участие еще в екатерининских кампаниях. Те, чьи годы рождения тяготели к началу 1770-х годов, сражались против повстанцев Т. Костюшко в Польше, затем участвовали в Персидском походе 1796 года и, наконец, воевали в Италии и Швейцарии вместе с А. В. Суворовым в 1798–1799 годах. Там они оказались бок о бок с великим князем Константином Павловичем, который находился в армии под именем графа Романова и весь переход через Альпы совершил пешком, без одной подметки на сапоге[316]316
Нерсесов Я. Н. Русские генералы 1812 года. М., 2012. С. 250–253.
[Закрыть]. Впоследствии суворовские «крестники», во всяком случае Милорадович и Ермолов, поддерживали именно кандидатуру Константина в качестве наследника престола, и в момент воцарения Николая I их поведение выглядело очень двусмысленным.
В противовес им Александр I, уже сделавший выбор в пользу иного наследника, старался укрепить позиции младших братьев генералами помоложе – И. Ф. Паскевичем, А. X. Бенкендорфом, А. Ф. Орловым.
Как видим, общность чина еще не означала схожести жизненных коллизий. Тот факт, что в черновых набросках Восьмой главы «царь» танцует на вечере в доме у мужа Татьяны вместе с Лаллой Рук – Александрой Федоровной, супругой Николая Павловича, говорит о благоволении высочайших лиц к князю N. Он явно не из когорты Константина.
И в зале яркой и богатой,
Когда в умолкший тесный круг
Подобна лилии крылатой
Колеблясь входит Лалла-Рук
И над поникшею толпою
Сияет царственной главою
И тихо вьется и скользит
Звезда-Харита меж Харит
И взор смешенных поколений
Стремится ревностью горя
То на нее, то на царя.
Итак, на наш взгляд, мужа Татьяны следовало бы внести именно в среднюю возрастную категорию героев 1812 года. Тех, кто, с одной стороны, получил чин еще на войне, а с другой – готов вспомнить с Онегиным старые «шалости».
Глава третья
Магия титула
Выйдя замуж, Татьяна обрела княжеский титул. Только современному человеку он кажется самым завидным в иерархии дореволюционной России – выше один царь. Но в эпоху Онегина, как и веком раньше, существовала заметная разница между новой знатью с пожалованными титулами, с пышными гербами на европейский манер и старинной, родовой, чьи фамилии встречались на страницах летописей.
Такого героя Пушкин вывел в «Медном всаднике»:
Прозванье нам его не нужно,
Хотя в минувши времена
Оно, быть может, и блистало
И под пером Карамзина
В родных преданьях прозвучало;
Но ныне светом и молвой
Оно забыто…
Объединив вотчину и поместье, Петр Великий убрал сословную перегородку внутри дворянства. Но живейшая память о ней оставалась. Рубец не зажил. В «Романе в письмах» Пушкин заметил: «Аристокрация чин[овная] не заменит аристокрации родовой».
В конце XVIII века историк князь М. М. Щербатов ополчался на новые роды, подчеркивая как бы незаконность их возникновения. После реформ Петра «начали люди наиболее привязываться к государю и к вельможам, яко ко источнику богатства и награждений… стали не роды почтенны, а чины, и заслуги, и выслуги»[317]317
Щербатов М. М. О повреждении нравов в России. С. 320, 332, 336.
[Закрыть]. Древние фамилии, владевшие некогда собственными княжествами, чувствовали себя униженными, когда их ставили в равное положение с теми, кто приобрел знатность и богатство, служа государю.
Пушкин негодовал: «Настоящая аристократия наша с трудом может назвать своего деда. Древние роды их восходят от Петра и Елизаветы. Достоинство всегда достоинство, и государственная польза всегда требует его возвышения. Смешно только видеть в ничтожных внуках пирожников, денщиков, певчих и дьячков спесь герцога Монморанси, первого христианского барона»[318]318
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. М.; Л., 1937–1949. Т. 8. С. 42.
[Закрыть].
Та же мысль звучит в «Моей родословной» 1830 года: «У нас нова рожденьем знатность, / И чем новее, тем знатней».
Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел на клиросе с дьячками,
В князья не прыгал из хохлов,
И не был беглым он солдатом
Австрийских пудреных дружин;
Так мне ли быть аристократом?
Я, слава Богу, мещанин…
В перечислении семейств новой знати легко узнать Меншиковых, Румянцевых, Разумовских, Сперанских, Безбородко, Нессельроде. М. Ю. Лермонтов продолжил список за счет отпрысков вчерашних фаворитов:
А вы, надменные потомки,
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов.
Здесь задевались Шуваловы, Орловы, Потемкины, Завадовские. Впрочем, разговор был начат уже в «Моей родословной»:
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин,
И присмирел наш род суровый…
В Одессе Пушкин с жаром говорил М. В. Юзефовичу: «Я горжусь тем, что под выборной грамотой Михаила Федоровича есть пять подписей Пушкиных»[319]319
Юзефович М. В. Воспоминания // Пушкин в воспоминаниях современников. М., 2005. С. 492.
[Закрыть]. Однако монархи старались не вспоминать о том, что когда-то «водились Пушкины с царями». Поскольку это ставило самих царей на одну доску с еще вчера сильными властными семействами. В декабре 1834 года, когда, казалось бы, все страсти должны были девять лет как отбушевать, Пушкин записал свой разговор с великим князем Михаилом Павловичем: «Я заметил, что значит наше старинное дворянство с именами… с просвещением, с ненавистью противу аристократии и со всеми притязаниями на власть и богатство? Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто был на площади 14 декабря? Одни дворяне… Я сказал: „Мы, которые такие же родовитые дворяне, как император и вы…“»[320]320
Пушкин А. С. Дневник // Пушкин в жизни. С. 384.
[Закрыть].
Заметим, зафиксированы не столько ответы великого князя, сколько слова самого поэта. Значит, именно они были в данном случае важны для Пушкина. Следующая фраза: «Все Романовы – революционеры и уравнители» – звучит вовсе не как комплимент. Бояре поставили Романовых царями, но коль скоро и сами они «такие же родовитые дворяне, как император», то могут отказаться от 1612 года и избрать республику. Если не сам Пушкин, то те, кто вышел 14 декабря на площадь, которых «при первом новом возмущении» будет, «кажется, много». Таков смысл послания. Любопытно отметить, что «диктатором» заговорщики назначают князя Трубецкого – не самого влиятельного, зато самого знатного – куда древнее правящей династии. Когда-то один из Трубецких руководил ополчением и тоже баллотировался в цари.
«Аристократия родовая»
Представители коренных русских родов готовы были подчеркнуть свое превосходство: «Упрямства дух нам все подгадил». Неудивительно, что монархи неуютно чувствовали себя, окруженные представителями старинных родов, готовых помериться с ними знатностью, и предпочитали иметь в качестве близкого окружения либо обрусевших немцев, либо отпрысков новых родов. Те и другие и составляли аристократию.
Императоры, опиравшиеся на служилую знать, старались законодательно обеспечить ее первенство. Екатерина II в «Жалованной грамоте дворянству» 1785 года первым пунктом «доказательства благородства», позволявшим записать фамилию в Родословную книгу, назвала дипломы, «жалованные от монархов», затем патенты на чины, дававшие дворянство, и только последним пунктом шли жалованные грамоты, купчие, рядные и закладные на имения, доказывавшие, что семейство дворянское[321]321
Русская генеалогия / Под ред. Б. А. Николаева. М., 1999.С. 72.
[Закрыть]. Так императрица подчеркнула приоритет службы над «породой». В кишиневской ссылке в 1822 году в неоконченном фрагменте «О русской истории XVIII века» Пушкин с возмущением писал: «Возведенная на престол заговором нескольких мятежников, она… унизила беспокойное наше дворянство»[322]322
Пушкин А. С. Собрание сочинений. Т. 7. М., 1962. С. 192–193.
[Закрыть]. Заметки, сделанные в 23 года, могли позднее и не интересовать самого поэта, чем объяснялось его равнодушие к попыткам кишиневского друга Алексеева вернуть странички[323]323
Эйдельман Н. Я. «По смерти Петра…» // Прометей. Историко-биографический альманах из серии «Жизнь замечательных людей». Т.Х. М., 1974. С. 310–362.
[Закрыть]. Но убеждение в том, что «Екатерина унизила дух дворянства», сохранилось надолго.
Монархи опасались старинной знати. «По смерти Петра» многие из «ничтожных потомков» выпускали из рук бразды правления, передавая их разного рода олигархическим советам с несменяемыми членами из числа высших сановников. На протяжении всего XVIII века самодержавие и аристократия вели скрытую, но от этого не менее жестокую борьбу, которая время от времени разрешалась кровавыми вспышками переворотов. Любопытно, что после 14 декабря 1825 года иностранные дипломаты, пережившие мятеж в Петербурге, характеризовали возмущение на Сенатской площади как попытку аристократии перехватить управление страной в момент междуцарствия.
Так, в «Меморандуме о заговоре» английский посланник сэр Эдвард Дисборо в январе 1826 года писал: «Это борьба за власть между троном и знатью в стране, в которой третье сословие отсутствует… Дворянство, прежде господствовавшее над троном, Петр I подчинил своей твердости и ужаснул своей жестокостью. Екатерина II управляла им с совершенным мастерством. Павел пал его жертвой. От имени Александра оно рассчитывало править… Многие из его офицеров… заявили о своей приверженности конституционным учреждениям. К этому разряду относится родовитая знать, а также лица, выдающиеся чинами, способностями и богатством… Николай мог бы казнить мятежных офицеров, или, возможно, сделав некоторые уступки их взглядам, он пришел бы к согласию с родовитой знатью и правил бы мирно. Возможно также, что он стал бы окончательно ими порабощен… Но он показал им штык, и посредством штыка ему придется впредь ими управлять. Индивидуумы, являющиеся членами 150 знатных семей, находятся под арестом… С дворянством он находится в состоянии открытой войны… Офицеры этой армии – та же самая знать, и если это противостояние будет длиться далее, действующая армия может выродиться в стрелецкое войско»[324]324
Подлинные письма из России. 1825–1828. СПб., 2011. С. 82–85.
[Закрыть].
С XVIII века, если не раньше, царская власть видела в родовой аристократии порывы к либерализму, анархии и превращению России в Речь Посполитую. Узнав, что Пушкин и Вяземский просятся в действующую армию, цесаревич Константин написал Бенкендорфу из Варшавы в апреле 1828 года: «Поверьте мне, любезный генерал, что в виду прежнего их поведения как бы они ни старались выказать теперь свою преданность службе его величества, они не принадлежат к числу тех, на кого можно было бы в чем-нибудь положиться»[325]325
Русский архив. СПб., 1884. № 2. С. 319.
[Закрыть]. Именно с недоверием связан отказ, который породил горькие строки Вяземского:
Казалось мне: теперь служить могу,
На здравый смысл, на честь настало время
И без стыда несть можно службы бремя,
Не гнув спины, ни совести в дугу.
И с дуру стал просить я службы. – Дали?
Да! Черта с два!
«Упрямства дух» заставил Вяземского написать молодому императору Николаю I «Исповедь», где осветить причины своего расхождения с правительством Александра I и объяснить, чем именно он будет полезен новому государю: «Мог бы я по совести принять место доверенное, где… было бы более пищи для деятельности умственной, чем для чисто административной или судебной… Желал бы просто быть лицом советовательным и указательным, одним словом, быть при человеке истинно государственном – род служебного термометра, который мог бы ощущать и сообщать»[326]326
Бондаренко В. В. Вяземский. С. 287–288.
[Закрыть].
Вопрос об ответственности даже не вставал. «Исповедь» замечательна иерархией, которую выстроил обиженный Рюрикович. Он разговаривал с императором даже не на равных, а как более знатный дворянин с менее знатным. Удивительно ли, что в условиях войны с Турцией и постоянных переездов Николай I не отвечал целый год? Не захотел он говорить в подобном тоне и позже. Дело Вяземского не сдвигалось с мертвой точки, пока тот не обратился с формальной просьбой. Оценим мрачноватый юмор государя: «служебный термометр» был послан не в Третье отделение, которое занималось как раз обзорами общественного мнения и на которое намекал князь словами: «ощущать и сообщать», а в Министерство финансов. Последним руководил Е. Ф. Канкрин – немец, доктор права, генерал, граф, отъявленный трудоголик, всего добивавшийся сам и обеспечивший золотое содержание рубля. Егор Францевич, конечно, полюбил беседовать с Вяземским, но работой его не обременял, понимая, что князей не впрягают в воз с государственными бумагами.
«Обчелся я – знать не пришла пора, / Дать ход уму и мыслям ненаемным», – жаловался поэт.
«Мещанин»
Ситуация усугублялась еще и тем, что родовая знать, обеднев, составляла массы среднего небогатого дворянства, а новая знать – аристократию, «толпой стоявшую у трона». Столицей первых была Москва, вторых – Петербург. Недаром Пушкин подчеркивал, что он «мещанин», не желающий знаться с придворными:
Под гербовой моей печатью
Я кипу грамот сохранил
И не якшаюсь с новой знатью,
И крови спесь угомонил.
На деле «якшаться» приходилось. И во многом по собственному желанию. После возвращения в Петербург из Михайловского поэт попробовал занять достойное место именно среди аристократии. Барон А. И. Дельвиг, кузен старинного лицейского друга Пушкина, вспоминал, что «Дельвиг удерживал его от… слишком частого посещения знати, к чему Пушкин был очень склонен»[327]327
Пушкин в жизни. С. 91.
[Закрыть].
О том же писал и брат редактора «Московского телеграфа» Н. А. Полевого: «Не невозможно, что Пушкин… простил бы моему брату звание купца, если бы тот явился перед ним смиренным поклонником. Но когда издатель „Московского телеграфа“ протянул ему руку свою как родной, он хотел показать ему, что такое сближение невозможно между потомком бояр Пушкиных, внуком Арапа Ганнибала, и между смиренным гражданином… Он оскорблялся, когда в обществе встречали его как писателя, а не как аристократа… Он ошибался, полагая, будто в светском обществе принимали его как законного сочлена; напротив, там глядели на него как на приятного гостя из другой сферы жизни, как на артиста»[328]328
Там же. С. 97.
[Закрыть].
Однако, по Пушкину, и артист, и художник, и поэт – суть аристократы, если… они родились таковыми. В «Египетских ночах» 1835 года Чарский обращается к заезжему итальянскому импровизатору: «Наши поэты сами господа, и… не ходят пешком из дома в дом, выпрашивая себе вспоможения». Десятью годами ранее в письме А. А. Бестужеву (Марлинскому) звучит та же мысль: «У нас писатели взяты из высшего класса общества. Аристократическая гордость сливается у них с авторским самолюбием. Мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт является в его передней с посвящением или с одою, а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин, – дьявольская разница!»[329]329
Пушкин А. С. Собрание сочинений. Т. 9. С. 160.
[Закрыть]
Почти слово в слово. Значит ли это, что К. А. Полевой прав? Ведь ухаживание за Елизаветой Ксаверьевной – повод, а не причина ссоры с генерал-губернатором. Причина – в разном миросозерцании. В исключающих друг друга ценностях.
«Уоронцовы» – хоть и старинная фамилия, дворяне «по московскому списку», но давно потеряли даже русский выговор, променяли первородство. На выслуженный графский титул, высокое место в иерархии чинов, пожалованное богатство. Слова генерал-майора М. С. Воронцова, в 1817 году вынужденного подать в отставку после блестящего руководства Оккупационным корпусом в Мобеже: «Я совсем не думаю, чтоб я нужен был службе, напротив, она мне нужна»[330]330
Сб. РИО. Т. 73. С. 503.
[Закрыть], – совершенно невозможны для Пушкина. Прося отставки в мае 1824 года, поэт писал А. И. Казначееву: «Единственное, чего я жажду, это – независимости»[331]331
Пушкин в жизни. С. 99.
[Закрыть].
Итак, родовитые люди находят способ чувствовать себя независимо, даже если бедны. Превращают поэзию в «род частной промышленности». А новая знать, несмотря на богатство, нуждается в службе, понимаемой Пушкиным как форма зависимости.
Обрисовав внутреннее противостояние двух лагерей в русском благородном сословии, мы хотели бы показать, что отнюдь не все равно, к какому именно кругу после замужества тяготела Татьяна. В начале Восьмой главы Пушкин говорит о музе:
