Текст книги "Тьма (СИ)"

Автор книги: Ольга Грибова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Ольга Грибова
Тьма

Я пью за разоренный дом,

За злую жизнь мою,

За одиночество вдвоем,

И за тебя я пью, -

За ложь меня предавших губ,

За мертвый холод глаз,

За то, что мир жесток и груб,

За то, что Бог не спас.

Анна Ахматова «Разрыв – 3. Последний тост»

Пролог

Каково это умереть? Вряд ли кто-то сможет ответить на этот вопрос. Собственная смерть такая ненадежная вещь. Нельзя точно сказать, когда она с тобой случится, да и поведать другим «как это было», передать, так сказать, опыт подрастающему поколению, тоже не выйдет. Но что испытывает человек в момент смерти и чувствует ли он вообще что-нибудь? Интересно, не правда ли?

Сам того не желая, я получил уникальный шанс не только в полной мере насладиться смертью, ощутить как её костлявая рука по капле выдавливает жизнь, но мне также выпала возможность поделиться впечатлениями с другими.

Глава 1. Жизнь после смерти

Последнее мое прижизненное воспоминание – рука Грэгори вспарывающая мой живот. Мерзавец, что сумел так легко проделать во мне дыру размером с кулак, обладал недюжинной силой. Внутри меня словно разорвалась атомная бомба. Взрывная волна смяла и покорежила все внутренности. Я еще видел и слышал окружающее, но расстояние, что отделяло меня от реальности, неукоснительно росло. Я точно проваливался в бесконечно глубокую яму, как Алиса, по глупости последовавшая за белым кроликом. Но если любопытную девочку впереди ждало море захватывающих приключений, то мой путь вскоре должен был оборваться. Я понимал это как никогда четко. Моей жизни, всему, что я когда-либо ценил и любил, пришел конец. То есть, конечно, все это останется, но вот меня уже не будет.

Я в последний раз обвел глазами зал, где лишь несколько минут назад стал мужем самой прекрасной девушки на свете. Но все это было так безмерно далеко от меня, будто прошла целая вечность. А может это вовсе был не я, а кто-то другой? Глаза почти закрылись, когда в поле зрения попала Амаранта. Какое искреннее горе было написано на её красивом лице! Мне вдруг сделалось стыдно, точно я предатель выдавший фашистам местонахождение партизан. Меньше всего мне хотелось оставлять её одну. Как она будет без меня? Сумеет ли позаботиться о себе или Грэгори добьется желаемого и подчинит Эмми?

Приступ тоски длился одно мгновение, а потом мне стало так легко и радостно, что все остальное потеряло смысл. Веки закрылись и я воспарил.

На время связь с реальностью была потеряна, а вместе с ней меня покинула и тревога. Я перестал волноваться за Амаранту. Удивительно, но смерть оказалась довольно приятной штукой. Стоит ли объяснять, почему я почувствовал себя обманутым, когда очнулся в больничной палате?

Я всерьез полагал, что для меня все кончено и только изумлялся: где задержался мой персональный свет в конце туннеля? Признаюсь честно, первое, что испытал, увидев белый потолок над головой – это разочарование. Потом уже, вспомнив, как нелепо попался в руки Грэгори – впервые в жизни револьвер дал осечку – я в полной мере ощутил себя неудачником. Это было в новинку для меня. Госпожа Фортуна всегда приберегала для меня местечко среди фаворитов. Так что произошло? Как я умудрился так бездарно подставиться под удар?

Ответ пришел неожиданный и до того простой, что я еле сдержал стон сожаления. Каким же идиотом я был! Собственными руками растоптал свою жизнь и обрек себя на смерть. Мысленный образ черной ведьмы Кати самодовольно улыбнулся. Она получила своё сполна. Небольшая частица моей удачи, отданная ведьме в уплату за услугу, будет стоить мне жизни. А ведь говорил мне папа: не лезь к колдунам, они как привокзальные мошенники оберут тебя до нитки, да так хитро, что ты еще останешься им благодарен, по крайней мере, до тех пор пока не придет час расплаты. Настало моё время платить по счетам.

Я собирался поведать об этом Амаранте, чтобы она не повторяла моих ошибок. Умом понимал, что пришло время прощаться. Но боль вернулась вместе с сознанием и спутала мысли. Внизу живота будто разлили горячее олово. Оно жгло мне кожу, и вот-вот должно было добраться до внутренних органов. Но я собрал последние силы и открыл глаза, чтобы последний раз посмотреть на любимую. Не знаю, как нам удалось сбежать от Грэгори, да это и не важно. Главное у меня был шанс еще раз сказать Амаранте как сильно я её люблю.

Эмми склонилась надо мной, и я ощутил пряный запах цветов шиповника, идущий от беспросветно черных волос. Я буду скучать по её сияющим, ярким глазам, цвета крыльев бабочки Морфо Менелай. Или после смерти ничего нет? Лишь пустое ничто.

Я не успел ужаснуться этой мысли, как меня словно гигантским пылесосом втянуло куда-то вглубь собственного сознания. Свет померк, и я со всей определенностью понял – вот оно. Я совершенно точно умираю.

Больше сознание не возвращалось. Я плавал где-то в бесконечных просторах космоса. Не было боли, не было мыслей, ничего не было. Только чувство полета. Я – надутый горячим воздухом воздушный шар, летящий в никуда. И это здорово.

Смерть оказалась гуманной женщиной. Её объятия были сладки, как объятия любимой. Она мягко убаюкивала меня, и я падал все ниже и ниже. Тонкая нить связи между моей душой и телом натянулась и почти оборвалась. Оставался один последний рывок, и я обрел бы свободу, но не тут было.

В самый последний момент, когда я окончательно простился с миром живых, меня грубым образом вернули назад. Это было сродни шоку. Словно чья-то рука схватила мое сердце и насильно заставила биться. Сначала один удар, потом второй, третий. Ритм постепенно восстанавливался, но что-то в нем было не так. Кровь превратилась в густую, вязкую массу, ее невыносимо трудно было протолкнуть в сузившиеся сосуды. Но сердце упорно продолжало бороться, разнося по телу ядовитую кашицу.

Душа встрепенулась, изумленно оглядываясь назад – туда, где за жизнь боролось тело и… не пожелала возвращаться. Ей там было не место. Последняя связующая нить оборвалась. И мы остались одни – тело и разум. Без души. Горче этой потери в моей жизни не было.

А потом пришла она – госпожа Боль – и накрыла меня своим покрывалом. Не осталось ни одной клетки или косточки, которым бы она не уделила внимания.

Я наивно думал, что знаю, что такое боль. Род моих занятий предполагает тесное знакомство с ней. Я множество раз ломал кости, монстры пытались полакомиться мной. Но я ошибался. Боль может быть куда более мучительной, настолько всеобъемлющей, что бедное сознание просто не в состоянии вместить её. Боль адская, нестерпимая, жгучая завладела моим телом, выжигая его как беспощадное солнце пустыню. Меня точно напалмом облили и подожгли. Я горел. Если в этой вселенной, в самом деле, существуют адские костры, то я жарился на одном из них.

Моя агония была ужасной и бесконечно долгой. Единственное чего я желал – это смерти. Господи, металось сознание в тщетной мольбе, дай мне умереть. Пусть весь этот кошмар закончится раз и навсегда. Просто позволь мне умереть. И Бог услышал меня. Порой даже он бывает милосердным.

Сердце натужно бухнуло в последний раз и замерло. Вот он – конец, с радостью подумал я. Прошла минута, другая. Сердце молчало. Кислород больше не обогащал кровь, она не несла его к органам. Мое тело умерло. Для меня это было очевидно. Одного не мог понять: что я до сих пор здесь делаю?

Может, я привидение? Неупокоенная душа в поисках мести? Мысль глупая, но как еще объяснить происходящее? Я никак не мог сосредоточиться на настоящем, а все потому, что боль, наконец, отступила, оставив после себя искалеченное тело и сошедший с ума от невыносимых пыток разум. Хотелось плакать и смеяться одновременно. Мне было так хорошо и вместе с тем так плохо.

Надо открыть глаза. Простое действие, но до чего же страшно решиться. А что если вокруг ничего нет? Только непроглядная тьма. Я сделал пару глубоких вдохов, попутно отметив, что дышу. Это приободрило. Что может быть лучше полноценного вдоха? Но часть сознания вежливо напомнила, что сердце по-прежнему не бьется. Я отмахнулся от назойливой мысли. Раз могу дышать, значит и с сердцем как-нибудь разберемся. Всему свое время.

Распахнул глаза. Взгляд уперся в низкий бетонный потолок. Между стыками плит просачивалась вода. Капли медленно набухали, а потом срывались вниз – отчаянные самоубийцы – и насмерть разбивались о земляной пол. Некоторое время я наблюдал за их безнадежным полетом, пока это занятие мне не наскучило.

Приподняв голову, рассмотрел неровные стены, кованную металлическую дверь с маленьким наглухо закрытым окошком. Справа от входа стояла тумба. На ней наполовину сгоревшая свеча. Воск оплыл, превратив некогда стройную красавицу свечку в уродливое кособокое чудище. Света едва хватало, чтобы осветить угол за тумбой, но мне, странное дело, было все отлично видно. Окон в помещении не было, так что выяснить день сейчас или ночь не представлялось возможным.

Я лежал на больничной каталке, вокруг приборы жизнеобеспечения, но все они выключены. Похоже, я больше не нуждаюсь в их помощи. Вроде я жив, но сомнения оставались. Покоя не давало сердце, упорно не желающее биться. Это вообще нормально – очнуться в погребе с тишиной в груди, но чувствовать себя при этом отлично? И спросить-то не у кого. В комнате я один.

Я рискнул сесть. Вышло даже лучше, чем предполагал: ни головокружения, ни тошноты. Только дискомфорт внизу живота, словно кто-то схватил меня за кишки и тянет. Я положил руку на живот в надежде избавиться от неприятного ощущения или хотя бы определиться с его источником. Пальцы погрузились во что-то прохладное и скользкое, будто вместо кожи у меня склизкая чешуя. Может, это перерожденье и я теперь и не человек вовсе, а какое-нибудь земноводное? Как там в Буддизме – всем воздастся по заслугам. Или это из другой религии, а может и не из религии вовсе? Я никогда не был силен в теософии и сейчас горько жалел о пробелах в образовании. Могло бы пригодиться.

Допустим, я теперь кто-то вроде ящерицы. Это хорошо или плохо? Так быстро однозначного ответа не найти. Я призадумался, поднял руку, намериваясь пригладить волосы и замер, в одно мгновение уяснив для себя две вещи: во-первых, я пока еще человек, по крайней мере, руки у меня вполне человеческие; во-вторых, я, кажется, истекаю кровью. Ладонь была перепачкана бурой субстанцией, которая при определенной доли фантазии могла сойти за кровь. Беспокоило только то, что она была вязкой и липла к пальцем, как клей. При одной мысли, что эта гадость течет внутри меня, стало противно, и я торопливо вытер руку о край простыни, что свисала с каталки.

Я набрался храбрости и опустил голову, чтобы взглянуть на живот. Приподнял больничную рубашку и нахмурился. Увиденное озадачивало. Я серьезно задумался. Теперь хотя бы понятно, почему сердце не бьется. Я бы на его месте тоже не стал этого делать.

Четко по центру живота (прощу обратить особое внимание – моего живота!) зияла огромная рана. Кожа свисала рваными кусками, мясо и части внутренностей едва ни вываливаются наружу, кровь алой коркой запеклась вокруг. Я медленно опустил рубашку, скрывая неприглядное увечье, и скрестил руки на животе, чтобы предотвратить выпадение части меня мне же на ноги. Сомнений больше не осталось – я окончательно и бесповоротно мертв. И это не лечится.

Так жутко мне еще никогда не было. Я невольно заметил тенденцию этого дня – все сегодня впервые. Например, я впервые мог думать и не дышать. Я впервые сидел с огромной дырой в животе и чувствовал себя при этом вполне сносно. Мое сердце впервые не билось, а мне хоть бы хны.

Не знаю, сколько так просидел, придерживая руками собственные кишки и тупо палясь на дверь, в попытке привыкнуть к мысли, что я умер. Не так-то это просто очнуться и понять, что тебя нет среди живых. Постепенно искалеченная осознанием собственной смерти психика восстанавливалась, и в голову начали приходить интересные вопросы. Например, я задумался, как собственно получилось: я мертв, но при этом все еще жив. Парадокс.

Наконец, отважился спустить ноги с каталки. Босые ступни коснулись влажного пола, и я внутренне напрягся, ожидая почувствовать неприятный холодок, но ничего не произошло. Умом я понимал, что пол сто пудово ледяной, но ногам было на это плевать. Они не испытывали дискомфорта. Это придало мне смелости, и я встал, придерживаясь одной рукой за каталку, а другую прижимая к многострадальному животу. От входа меня отделяло всего пара шагов. На негнущихся ногах я преодолел это расстояние и повис на металлической двери, упершись в неё лбом и плечами. Дернул ручку – заперто, причем снаружи. Кто-то позаботился о том, чтобы я не вышел отсюда. Может оно и к лучшему.

Обратный путь к каталке дался мне легче. Тело слушалось все лучше и лучше. Оно признало во мне хозяина. Я снова лег, скрестил руки на груди и принялся ждать. Кто бы ни запер меня в этом каземате, он рано или поздно придет проверить как я тут. И вот тогда… А что тогда? Я сдвинул брови, прикидывая, что может случиться. Меня убьют? Ни капельки не страшно. Это пройденный этап. Других альтернатив я не придумал. Так уж вышло, что всю сознательную жизнь меня непременно кто-то пытался убить, и я в свою очередь не оставался в долгу. Я не привык строить отношения на других мотивах. Исключение составляет разве что Амаранта. При мысли о моей возможно потерянной навсегда супруге сердце предательски дрогнуло. Выходит, осталось в нем нечто способное хоть на какие-то реакции.

Хотелось надеяться, что с Эмми все в порядке, и чтобы не случилось со мной, это никак не отразится на ней. Не исключено, что я нахожусь в доме Грэгори, и он обратил меня в вампира, отомстив за все, что я ему сделал. Я почти не сомневался, что отныне принадлежу к детям ночи. Немного смущала дыра в животе, ведь кровопийцы быстро регенерируют, а мое тело пока не торопилось восстанавливаться. Но я принял версию о собственном вампиризме за рабочую.

Я долго пролежал без единого движения. Тело превратилось в камень, но неудобства не ощущалось. Это состояние казалось естественным для нового меня. Единственное, что напрягало – это зуд в горле, словно где-то в его глубине поселилась семья мышей-полевок и теперь они скреблись и ерзали, устраиваясь поудобнее.

Я откашлялся, но стало хуже. Зуд перешел в жжение, оно постепенно распространилось на весь организм. Кожа горела, точно меня медленно поджаривала на костре святая инквизиция. Глаза резал даже слабый свет догорающей свечи, и я зажмурился.

Со стороны я, наверное, мог легко сойти за покойника. Глаза закрыты, дыхания нет, руки сложены на груди плюс дыра в животе – все признаки мертвеца на лицо. Я попытался сосредоточиться, прикинуть что с этим делать и как жить дальше, но мысли разбегались как тараканы при внезапно включенном свете. Их вытеснил один единственный тезис – мне нужно… и вот тут я стопорился. Что собственно мне так необходимо? Все мое «я» отчаянно стремилось к чему-то, безумно желая обладать. Но чем? Муки душевные перешли в разряд физических, и я чувствовал, что если не утолю это непонятное мне желание немедленно, то погибну.

Я сам не заметил, как очутился возле двери, и принялся колотить руками и ногами по металлу. В меня словно вселился посторонний. Он был сильнее, ловчее и злее меня. Он своего добьется, чего бы это ему не стоило. Я лишь марионетка в его умелых руках.

Я испугался, так как прекрасно понимал, что тот, кто осмелится сейчас войти в эту дверь, скорее всего, погибнет, и я ничего не смогу с этим поделать. Не в моих силах противостоять этому всепоглощающему желанию, сжигающему меня изнутри. Я – пешка, а голод – гроссмейстер. Наши возможности изначально не равны.

В том, что это голод, уже не сомневался. Когда-то мне доводилось испытывать нечто подобное. Но это был лишь отголосок того урагана, что нынче бушевал во мне – слабый дождь по сравнению с градом размером с футбольный мяч.

Меня трясло, словно я схватился рукой за оголенный провод под напряжением. Чтобы хоть немного унять дрожь, обхватил себя руками за плечи, совершенно позабыв о ране. Стоять было тяжело, ноги то и дело предательски подкашивались. Я повернулся спиной к двери и привалился к ней. Это ненадолго помогло, но вскоре пришлось сползти на пол.

Беспокойство нарастало. Я уже не мог усидеть на месте, но и встать на ноги тоже было невыполнимой задачей. И я пополз. Пачкая руки и колени в земле мокрой от капающей с потолка воды, размазывая грязь по лицу, я наворачивал круги по комнате. Только облегчения это не приносило. Не было места ни в этой камере, ни где-либо на земле, где бы я мог обрести покой.

Я забился в дальний угол, погрузил руки и ступни в стылую земляную жижу и тихо скулил от безысходности. Постепенно скулеж перешел в надрывный крик. Я орал во всю глотку, что есть силы, надеясь только на одно – кто-нибудь услышит мой вой, придет и пристрелит меня. Я ждал этого с маниакальным предвкушением и радовался такому будущему.

И действительно меня услышали, правда результат оказался не совсем таким, как я ожидал. За дверью раздались шаги, каждый из которых отдавался вспышкой боли у меня в голове. Кровь пульсировала в висках в такт шагам, и казалось голова сейчас расколется, как огромный орех от удара молотка.

Небольшое окно в двери у самого пола скрипнуло и распахнулось. Внутрь просунулась рука, поставила бутылку минералки и исчезла, затворив за собой дверцу. Но я мгновенно потерял интерес к анонимному гостю. Ведь в пол-литровой бутылке была вовсе не газированная вода, а самая настоящая, свежая как парное молоко кровь. Я чувствовал её тонкий, манящий аромат сквозь пластиковые стенки бутылки. Она звала меня, притягивала, словно гигантский магнит металлическую стружку. Нельзя было противиться этому зову, и я, собрав последние силы, снова пополз. Пальцы цеплялись за комья земли, руки разъезжались в стороны и я падал, отплевывался и продолжал ползти к заветной цели. Такой желанной, такой долгожданной.

Мокрые, почерневшие от земли руки скользнули по округлым бокам бутылки. Еще один рывок вперед и она моя. От близости крови меня лихорадило, как молодого, неопытного любовника впервые прикоснувшегося к женщине. Руки плохо слушались, и я буквально сорвал крышку с бутылки, а не скрутил, как положено. И застыл. Вот она сладкая, алая, вожделенная кровь. Сейчас она для меня всё. Весь мир сошелся в одной точке, словно в непроглядной тьме кто-то навел свет прожектора на бутылку минералки. Но стоит ли она того? Стоит ли перечеркивать всю свою жизнь, все, чем я когда-либо был и мог стать ради пары глотков?

Я стиснул зубы и заглянул глубоко внутрь себя в поисках истинного Влада Климентьева. Какова же была моя радость, когда выяснилось – он еще здесь. Испуганный, задавленный голодом, едва живой, но способный на поступок. Я отвел руку назад, размахнулся и отбросил бутылку подальше от себя. Она ударилась о противоположную стену. Кровь фонтаном брызнула из узкого горлышка, оставив на бетоне красные разводы. Мне оставалось лишь сидеть и смотреть, как пурпурные капли неторопливо катятся вниз по стене, точно слезы.

Я практически впал в анабиоз. Всё видел, слышал, но не мог двинуться. Во мне не осталось жизненных сил, только голод. Тупая, ноющая боль во всем теле напоминала о его присутствии. Сознание то и дело меркло. После одного из таких провалов я с изумлением смешанным с ужасом обнаружил, что нахожусь посреди комнаты и более того продолжаю упорно двигаться к месту, где валялась бутылка, на дне которой осталось еще немного крови. Я приказал себе остановиться, но не тут было. Тело не подчинялось мне.

Через пару мгновений добрался до стены и принялся жадно слизывать кровавые разводы, смакуя каждую каплю. Я рыдал от облегчения и от осознания того, каким ничтожеством отныне являюсь. Но это не помешало мне поднять бутылку с пола и выпить её содержимое. Я всхлипывал, но продолжал пить. Постепенно меня затопила волна облегчения. Я откинулся назад, повалился на пол и блаженно улыбнулся. Наконец-то, беспокойство оставило меня. Я снова мог думать, управлять своим телом и даже ненавидеть себя за содеянное.

Глава 2. Ах, ваши очи чернее ночи

Самобичевание длилось недолго – вскоре за дверью послышались шаги. На этот раз я спокойно воспринимал пружинистую поступь гостя.

Я приподнял с пола и попробовал сосредоточиться на звуках. Результат ошеломлял. Буквально через секунду я улавливал самый незначительный шорох. Походка визитера была легкой и непринужденной, так ходят люди без обязательств. Те, у кого в жизни всё в полном ажуре. Я уловил биение сердца и звук дыхание, значит он человек.

Скрипнули ржавые петли, и смотровое окошко в верхней части двери отворилось. К этому времени свеча погасла, и в камере стояла кромешная темнота. Чтобы рассмотреть хоть что-то мой тюремщик направил луч фонаря в камеру. Тот скользнул по стенам, и я инстинктивно сжался. Не прошло и пару минут, как фонарь отыскал меня. Я зажмурился и отвернулся, чувствуя себя подопытной мышкой распятой на столе сумасшедшего ученого.

– Как самочувствие?

Голос громыхнул под сводами камеры, и я невольно зажал уши руками. Лишь немного придя в себя после массированной звуковой атаки, с удивлением осознал, что говорящий мне знаком. Не веря слуху, повернул голову к двери. Яркий свет мешал разглядеть гостя как следует, но я почти не сомневался – за дверью стоит мой младший брат Дмитрий.

– Дима? – хрипло уточнил я. Собственный голос звучал так, точно он преодолел сотни космических километров прежде чем достигнуть этой комнаты. Фактически я шептал.

– Дима, Дима, – ворчливо согласилась прячущаяся за светом от фонаря тень. – Видок у тебя, откровенно говоря, жутковатый. Ты выпил кровь, что я принес?

Взгляд метнулся к выжатой насухо бутылки из-под минералки. Так это Димка принес мне кровь? Минуту назад я считал, что нахожусь в плену у вампиров. Но причем тут брат?

– Как живот? Затянулась лишняя дырка?

Я провел рукой по животу, на ощупь отыскивая следы ранения, и отрицательно покачал головой.

– Странно, – протянул Дима, – того, что я тебе дал, должно было хватить. Ты точно все выпил?

Я виновато улыбнулся.

– Не страшно, – смилостивился брат. – Я тут еще принес. Выпьешь – будешь как огурец.

Луч фонаря покинул камеру. Послышалась возня, и открылась нижняя дверца. Димка просунул в камеру новую бутылку, доверху наполненную кровью. Где они только доноров находят? Или сами по очереди сдают кровь? При мысли о том, что я, возможно, пью кровь родных, меня замутило. Следом за бутылкой появилась стопка чистой одежды, сверху которой лежал блестящий прямоугольник.

– Это тебе для развлечения, – прокомментировал Дима появление в камере непонятного предмета. – А то, поди, тоска зеленая сидеть взаперти в четырех стенах.

Вскоре оба окошка захлопнулись, но брат не спешил уходить. Я отчетливо слышал его сопение за дверью и как он переминается с ноги на ногу. Наконец, он сказал:

– Знаешь, я рад, что ты жив, – на секунду Дима задумался, а потом добавил: – если это, конечно, можно назвать жизнью.

После этих слов он зашагал прочь, но я еще долго вслушивался в его удаляющие шаги и думал, чтобы это всё означало. Неужели Грэгори не имеет отношения к моему превращению в вампира? Ответ напрашивался сам собой, но я предпочел закрыть глаза на очевидные факты. Амаранта – вот кто может объяснить мне происходящее. Я свято верил, что она сумеет расставить все точки над «и».

Так уж вышло, что я – охотник на нечистую силу – умудрился влюбиться в вампира. И это чувство оказалось взаимным. Я смирился с тем, что Эмми необходимо пить кровь людей, чтобы выжить. Я принял её такой, какая она есть. Единственное, что я когда-либо просил у неё – это не дать мне стать вампиром. Я взял с неё слово, что если вдруг со мной случится несчастье, она позволит мне умереть, как бы сильно ей не хотелось меня отпускать. И Амаранта поклялась. Я верил, что она не из тех, кто нарушит клятву. Только не моя Эмми.

Значит, все же Грэгори. Больше некому. Сначала он смертельно ранил меня, а потом великодушно поделился со мной своей кровью. Чертов вампир! Вспышка гнева была внезапной и всепоглощающей. Ярость требовала немедленно выхода, и я со всей силы ударил кулаком по стене. На том месте, где костяшки пальцев встретились с бетоном, образовались глубокие вмятины. А рука в полном порядке. Даже кожа не содрана. Глупо отрицать – в вампиризме есть свои плюсы.

Рассматривая причиненный мной ущерб, я решился. Если уж мне довелось обратиться и стать вампиром, надо использовать это по полной. В первую очередь я убью Грэгори, и только после этого буду думать, как жить дальше. Вечная жизнь, конечно, благо, но я никогда к ней не стремился. Пить кровь – точно не моё.

Стоило вспомнить о крови, как взгляд сам собой сфокусировался на бутылке. Она притягивала меня, но уже не так сильно как прежде. Не было того безумного, всепоглощающего желания. Оно немного улеглось, спряталось в глубинах подсознания и теперь походило на глухую тоску по чему-то недоступному, но такому важному.

Я с трудом поднялся на ноги и, опираясь на стену, побрел к двери. Подобрал бутылку и некоторое время изучал её содержимое, а потом свинтил крышку и залпом выпил алый нектар жизни. На вкус кровь отдавала металлом, будто я засунул в рот мельхиоровую ложку. Но до чего же приятно! Кровь по горлу неторопливо стекла в желудок, её подхватил незримый поток и понес в разные концы моего исстрадавшегося тела. И там, где она побывала организм словно приходил в себя после зимней спячки. Встрепенулось сердце, скинув с себя холодные оковы смерти, разгладились легкие и я почувствовал, что при желании могу снова дышать полной грудью. Руки и ноги налились силой. Рана на животе начала зудеть, я приподнял рубашку, чтобы увидеть причину беспокойства. Глазам предстал бледный шрам, но и он рассосался, оставив после себя чистую, гладкую кожу.

Я довольно хмыкнул, покрутив пустую бутылку в руке. А что, в этом есть смысл! Расправил плечи, повел головой в разные стороны, разминая шею. Так прекрасно я давно себя не чувствовал. Да что там, будучи человеком, мне вообще не доводилось чувствовать себя настолько великолепно. Я мысленно одернул себя. Еще чуть-чуть и в самом деле поверю, что быть вампиром – это просто дар Божий. Нет уж, не надо нам таких подарочков.

Я забросил бутылку подальше и сосредоточился на чистой одежде. На глаза попался тот самый предмет, который Димка зачем-то оставил в камере. Несмотря на полную темноту, видел я отлично и без труда узнал зеркало. Рука сама потянулась вниз, я поднял зеркало с вороха одежды и оценивающе посмотрел на себя. В первую секунду показалось, что меня обманули. Кто-то совершенно по-идиотски пошутил, подсунув мне вместо зеркала чужое изображение. Незнакомый парень недовольно хмурился и кусал губы. Я придвинул зеркало ближе и, не мигая, вцепился взглядом в чужое лицо. Не могу сказать, сколько так простоял, но со временем стало казаться, что я узнаю некоторые черты этого лица и они совершенно точно мои. Мне были хорошо знакомы строгий подбородок, тонкие губы, прямой нос. Но все линии стали рельефнее, чуть изящнее, что придавало моей, в сущности, простой внешности некую загадочность и, Боже мой, даже шарм. Волосы остались каштановыми, но в этом непритязательном цвете появились новые оттенки: золотые, медные и терракотовые всполохи. Те же изменения в цвете претерпели и глаза. Отныне они сияли как два бриллианта цвета топленного молочного шоколада. Ох, не к добру это! Подозреваю, что подобные изменения внешности принесут мне больше проблем, чем выгоды.

Я с досадой отвернулся от зеркала, предчувствуя, что еще долго буду вздрагивать при виде собственного отражения. Чтобы отогнать тяжелые мысли, переключился на чистую одежду. Пока застегивал ремень, обратил внимание на руки. Всего пару минут назад ползал в грязи, и мои ногти выглядели так, словно я только что выкопался из могилы. Теперь же всё было в полном порядке: под ногтями идеальная чистота, ладони белоснежные как после мытья с мылом. Грязь осыпалась с меня, будто листья с деревьев по осени. Похоже, в душе отныне не будет необходимости. Да и нужно ли мне в новой жизни что-нибудь кроме крови?

За дверью снова послышались шаги. Идущий немного пришаркивал левой ногой. Сказывалось старое ранение. Я с улыбкой узнал походку отца. Он как раз тот, кто мне нужен. Уверен, папа сможет просветить меня насчет происходящего.

Окошко приоткрылось, и в камеру заглянул отец. В отличие от Димы он не светил фонариком мне в лицо. У него в руках была небольшая керосиновая лампа, дающая мягкий рассеянный свет.

– У тебя все в порядке? – первым делом спросил он.

Я усмехнулся. О да, конечно, у меня всё прекрасно. Только я умер, но это такие мелочи. Заметив выражение моего лица, отец печально улыбнулся.

– Я принес тебе лампу. Нечего сидеть в темноте.

Он просунул руку через окошко, предлагая мне взять керосинку, но я замялся. Отчего-то не хотелось лишний раз касаться этой штуки. Все-таки огонь. Мало ли. Я упустил момент, когда во мне проснулся бесконтрольный страх перед пламенем.

– Спасибо, мне и так неплохо, – вежливо отказался я, поражаясь своему голосу. Он был настолько не похож на мой привычный тембр, что мне невольно захотелось обернуться и посмотреть: может это кто-то другой говорит за меня.

– Как хочешь, – папа не настаивал. Он сделал шаг назад и собрался захлопнуть смотровое окошко, но я не дал ему этого сделать. Моя рука намертво заклинила створку. Слишком много вопросов требовали немедленных ответов, чтобы так запросто отпустить его.

– Что происходит?

Отец обернулся, наши взгляды встретились. Я думал, что увижу грусть в его глазах, но вместо этого с удивлением наткнулся на сожаление и еще, пожалуй, вину. Папа выглядел так, словно совершил что-то поистине ужасное и теперь ему невыносимо стыдно. Мне стало не по себе, желание узнать, что здесь творится, рассеялось, как туман после сильного порыва ветра.

– Тебе пока лучше посидеть в камере. Для твоего же блага, – вместо ответа произнес отец. Я не стал возражать и позволил ему уйти, хоть и порядком устал от заявлений, что всё делается исключительно ради меня.

…– А вот и я!

Должно быть, с того момента, как я снова остался один прошло часа два. Ориентироваться в помещении без окон было непросто. Я успел порядком заскучать, когда за дверью раздался жизнерадостный голос брата. Ничто не способно его расстроить! Я чуть не умер, а он идет, насвистывает себе под нос, и, судя по голосу, с настроением у него полный порядок.

Дима привычно закопошился с той стороны двери, и в камеру закатилась очередная бутылка с кровью.