Текст книги "Я решил стать женщиной"

Автор книги: Ольга Фомина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Попрощайся, поцелуй бабушку, – с похоронным голосом мама подтолкнула меня к синему дивану с лежащей на нём моей несчастной бабусей.

– Мама! Ну, что ты заладила, – я пришла в себя, глаза привыкли к мрачной темноте, и мне уже не чудилась в каждом углу Смерть. На хуй всех и смерть тоже! – Скажи лучше, что сказал Тугов?

– Он послушал, сказал, что это воспаление легких и что это оттого, что она лежит: от неподвижности. И сказал: «У вашей бабушки здоровое сердце, только поэтому она до сих пор жива».

– А почему он ничего не выписал? – никак не могла понять я.

– Сказал, что уже не нужно, ничего уже не поможет. Сказал, что она дотянет до вечера, может быть, до утра, но к утру обязательно помрет, – я посмотрела на бабушку, все эти прогнозы были очень похожи на правду, от беспомощности захотелось расплакаться: Нет, нет, нет, не сейчас. Я встала с бабушкиного дивана.

– До вечера: до вечера: Уже вечер и жива бабуся: Съежу в аптеку, куплю антибиотики, – голос мой звучал ободряюще уверенно, и мама мне поверила.

– Ну, съезди, может, что-нибудь, действительно, поможет, – она смотрела на меня с надеждой.

Я доехала до ближайшей аптеки на пересечении Фабрициуса и Сходненской, припарковалась и вошла в нее. Прилавок, молодая девушка в белом халате:

– Здравствуйте! Девушка, у моей бабушки воспаление легких:, – я вошла в аптеку и задала свой первый вопрос с таким видом, с таким мрачным и грустным лицом, что провизор сразу прониклась сочувствием к заботящемуся о своей бабушке внуку.

– А Вы врача вызывали? – спросила она.

– Вызывали: Ей девяносто два года, ей ничего не выписали.

– Бывает: Сейчас такие врачи, они не только старушек не хотят лечить, – ей было стыдно за своего коллегу. – Я вам сочувствую. Бабушка Ваша лежачая?

– Да, она слегла несколько месяцев назад.

– Воспаление легких часто бывает в таких случаях: – подтвердила слова Тугова провизор.

– Девушка, мне нужны антибиотики, пусть дорогие, но самые сильные.

– Да, сейчас: Вот, самые сильные, что у нас есть, но они, действительно, дорогие, – она достала с полки маленькие пузырьки с белым порошком внутри и поставила передо мной. Я купила их столько, сколько она сказала. От души и очень искренно ее поблагодарила. Добрая девушка и хороший провизор – она была на своем месте, что бывает в нашей жизни удивительно редко. Она, с готовностью хорошего человека помочь, заменила бесполезного участкового Тугова, выполнив его работу. Выполнила очень удачно, выписав, точнее порекомендовав необходимое и правильное лекарство, училась, наверное, этот провизор в институте на пятерки. Через пару дней бабушке стало лучше. Я заезжала каждый день. Еще через пару дней мы приехали с Игорем, моим двоюродным братом. Бабушка бодрая сидела на диване и ела: Ела, как и я обычно по вечерам борщ. Мы, удивленные, стояли в дверях.

– Бабуля! Вот это да! Мы с тобой еще двадцать раз Новый год справим вместе, – мы вошли и сели рядом. Я крепко обняла ее, такую нежность я испытывала только к своей дочке и к бабушке.

– Мои дорогие, какие вы у меня красавцы, – бабушка полотенцем вытерла рот, она всегда, прежде чем поцеловать, вытирала рот полотенцем или большой салфеткой, всегда лежащей у нее на коленях. Мы поцеловались. – Как у вас дела? Как работа? Всё хорошо?

– Всё хорошо, бабуся, – хором с Игорем ответили мы.

– Ну, видели? Сегодня целый день сидит, смотрит телевизор, и абсолютно в своем уме:, всех узнает:, – мама, гордая победой над болезнью, естественно, с обязательной сигаретой, стояла на обычном своем месте в дверях. – Вчера приходил Тугов, глаза выпучил: «Как? Бабушка ваша еще не умерла? Не может такого быть.» Послушал ее, сказал, что хрипы еще есть, но дела идут на поправку. Увидел лекарства, сказал, что они дорогие. Я сказала, что сын купил. Он спросил, где и кем ты работаешь.

Я усмехнулась, мама была рада продемонстрировать участковому врачу, что ее сын способен купить бабушке дорогое лекарство. Ой, мамочка! Я так помогала бабушке, заботилась о ней и дарила ей тепло, всего этого ты будешь лишена, не дождёшься ты от своего сына такой же заботы. Умрешь ты вслед за бабушкой, и оставишь мне на всю оставшуюся жизнь боль и чувство вины перед тобой.

Бабушка проживет еще три месяца, я буду ее навещать почти каждый день, Игорь тоже будет заезжать к ней. Она была то с нами, и тогда я, радуясь этим минутам, сидя рядом с ней на диване, разговаривала с ней, она даже исполнила всем нам отрывки из «Свадьбы в Малиновке» и из «Старой Москвы». А иногда она исчезала, была далеко, и я молча, обняв ее, сидела рядом и чувствовала свою беспомощность и не знала, чем могу ей помочь.

* * *

По перегруженной дороге Багратионовского проезда бегал нескладный щенок. Бегал он опасно для своей жизни между колес проезжающих мимо автомобилей. «Какой дурачок!» – подумала я. – «Сколько дней ему осталось так еще бегать? Сегодня, наверное, его уже раздавят». Попасть под машину он мог каждую секунду, он их абсолютно не боялся, не боялся резких громких клаксонов, гудящих ему прямо в ухо, он даже не вздрагивал от них. Был он похож на обыкновенного щенка немецкой овчарки – черный с желтыми неяркими подпалинами и с огромными стоячими ушами, как у летучей мыши. Щенок был очень страшненьким и неказистым, но при этом очень милым, его наивный доверчивый взгляд на мир подкупал. Я выбежала из машины и попыталась прогнать его с оживлённой дороги. И слева, и справа движение остановилось, и все автомобили начали дружно сигналить своё нетерпеливое возмущение.

– Пошёл вон! – я топнула ногой. – Пшёл:.

Он повернул на меня голову, улыбнулся своей щенячьей рожицей и завилял хвостом.

– Тьфу ты, дурак! Жить надоело? Чего под машинами бегаешь? По дороге бегать нельзя, иди на тротуар гуляй, – начала я разъяснительную беседу с глупой собакой, но ушастое хвостатое существо не ответило мне ничего вразумительного, а только с интересом понюхало мою коленку. Я взяла неожиданно оказавшегося увесистым щенка в вытянутые руки, чтобы не испачкаться, а был он грязнющий и чрезвычайно вонючий, и отнесла его на обочину к фотомагазину. В нем находилась в данный момент Катя, она сдавала слайды в проявку после очередной нашей съемки, а я ее ждала в машине. Щенок с любопытством повертел свою морду, и его вниманием завладела витрина этого магазина, он поставил передние лапы на низкий, сантиметров тридцать от земли, откос магазинного окна, и что-то стал с интересом в нём разглядывать. «Не возьму», – решительно сказала я себе и отвернулась в другую сторону. Последние две собаки, подобранные мной когда-то на улице, оказались настоящими инвалидами. У одной, попавшей под машину, был сломан позвоночник, другая после чумки была с эпилепсией, с парезом и вообще с больными мозгами, она почему-то, только откроешь балкон, сразу с него прыгала. Этаж был второй. Дважды она приземлялась, как опытный десантник, на третий сломала сустав: Операция, штифты:, потом операция их вынимать, затем всё загноилось, образовался свищ: – полнейший геморрой на целых полгода. Мы мучились с ними, но всё равно сильно их любили. Черный выздоровевший Тимка стал очень подвижным и опять, так уж на роду у него было написано, попал под машину, на этот раз насмерть. Я, бережно завернув Тимку в детское одеяло, похоронила его на улице Живописной на берегу Москвы-реки или канала, не знаю точно, что там протекает. А рыжая Ася выздороветь не могла, разрушенная чумкой нервная система у собак, мне сказали, не лечится. Ей давали ежедневно много лекарств по длинному списку из ветеринарки, но это только незначительно сокращало количество припадков эпилепсии у неё. Несмотря на лечение, с ней случился эпилептический статус – это когда один припадок наступает за другим, что-то не выдерживает, по-моему, сердце:, и она в судорогах умерла.

Псинке у витрины надоело в нее наблюдать, и она опять направилась по направлению к дороге. Вот, чудак-человек! Придётся всё-таки его взять себе, не смотреть же, как ему выдавят кишки на асфальт. Я вылезла из машины, опять взяла щенка в вытянутые руки, дверцу в машине я открыла заранее:

– Ты что сдурела? – Катя вышла из магазина и увидела эту трогательную сцену усыновления беспризорной собаки. – Она всю машину перепачкает. Быстро положи её на место.

– Посмотри, какой он милый. Он чуть под машину не попал. Я его забираю, – решительно заявила я.

Катя подошла к машине с воплями:

– Фу, как от него воняет помойкой! Положи его обратно на землю, я не дам его посадить в машину, он всё испачкает. Разрешаю тебе сбегать купить ему шаурму, я подожду. И поедем.

– Катюшончик, пожалуйста, давай я его заберу. Потерпи, – начала уговаривать я Катю. – Я его сразу помою в студии. Смотри, какой он симпатичный!

Далее происшедшему я удивилась сама, Катя вдруг неожиданно замолчала, встретившись взглядом с глазами маленькой чёрной псины, и молча без истерик села в машину.

В студии глупый черный щенок сразу покакал. Такой вони не ощущал еще никто на свете, питался щенок, наверное, как африканская гиена гнилой падалью. Я убрала большую не по его размерам кучу, задыхаться от этого мы не перестали. Я несколько раз мыла со стиральным порошком место, на котором лежала его кучка говна, вставала на четвереньки и нюхала в этом месте пол. Всё равно продолжало вонять, при чём абсолютно везде, как будто он накакал у каждого под самым носом. Источником оказалась вторая кучка, которую он сделал вслед за первой, стыдливо расположив её за фоном для съемки.

Уже намытого и чистого я привезла его домой.

– Лиза, закрой глаза. У меня сюрприз! – я чуть приоткрыла входную дверь в свою квартиру, собаку я держала за ней, чтобы никто её не видел.

– Ты мне подарок купил? – Лиза радостная стояла у входной двери.

– Нет, на улице нашел.

– На помойке что ли? – удивилась Лиза.

– Закрывай глаза, – заговорщицки сказала я своей дочке.

Лизуля закрыла глаза, из кухни вышла Маша и встала рядом.

– Иди сюда! Ко мне! – собачёнок послушно вошел в дверь и сразу с радостью бросился к Лизе.

– Ой! – Лиза открыла глаза и завизжала. – Это же щенок! Откуда он? Папа, спасибо. А как его зовут?

– Морс – его так Катя назвала. Хочешь, придумай другое имя, – я вошла вслед за щенком и уже раздевалась.

– Лучше тогда компот, – Лиза рассмеялась. – Ладно, пусть Морс будет. Ой, не лижи меня! Ой:

– Морс? – Маша недовольно скривила свое лицо. – Мне собака в доме не нужна. Уже были собаки, хватит.

– Маша, для ребенка собака – разве плохо? У меня всегда в детстве собаки были. А у нас Тимка и Аська были: Забыла? Что, разве плохо мы тогда жили? Может быть, и жили лучше тогда, добрее были.

– Сам корми и выводи его, – Маша еще побурчала немного и опять ушла на кухню.

Житья с собакой она мне не даст. Появилось обстоятельство, к которому всегда можно было придраться:, и она с наслаждением придиралась.

Щенок быстро креп, через месяц я взглянула на него, он с серьезной мордой смотрел в окно и думал свою собачью думку. О чем таком важном так напряженно размышлял мой пёс? Его я скоро научусь понимать: вот всех остальных:.

Я в который раз внимательно рассмотрела свою собаку и с удивлением опознала в своей родимой псине её неожиданное для меня происхождение – всё та же окраска немецкой овчарки и смешные морщины на лбу, всё те же по-прежнему огромные стоячие уши:, но голова становилась крупной, туловище массивным, челюсти переходили в мощные скулы, крысиный хвост, часто встающий агрессивно вверх: Нет, это не овчарка и не дворняжка:, наш щенок был помесью со стаффордширским терьером, и признаки этой породы с этого дня стали всё больше выпирать буграми мышц на крепком теле Морса. На следующий день он сожрал черепаху, подтвердив эту мою догадку. Своими щенячьими, но уже мощными челюстями, он разгрыз её немаленький панцирь, она была у нас уже давно и достаточно выросла. И съел её! Мы раньше смеялись: «Гамбургер ползет!», когда она выползала, а он бегал вокруг нее и обнюхивал. Гамбургер оказался гамбургером. Не уследили.

* * *

– Заечкин, ты? – услышала я голос жены в своей телефонной трубке.

– Да, Маша, – ответила я устало.

– Ты должен забрать сейчас Лизу, я уезжаю по своим делам.

– Как Лизу!? Когда уезжаешь?: Я же сейчас снимаю: я же тебе говорила об этом сегодня утром, – совершенно оторопела я.

– Меня не волнует, у меня тоже свои дела, мне надо сейчас уехать, – ядовитым голосом Маша произносила заранее подготовленные фразы.

– Маша, я уходил на работу утром и сказал, что ко мне сегодня приезжает сниматься Игорь Крутой. Что сниматься он будет с пяти до двенадцати. Ты знала об этом, зачем ты сейчас опять придумываешь какую-то хуйню. Ты знаешь, что я не могу сейчас всё бросить и уехать со съемки. Ты же сказала, что будешь дома. Почему ты заранее не предупредила? Сказала бы заранее, я бы её раньше взяла.

– До девяти Лиза будет у тети Тамары, я её оставила у неё, до этого времени её надо забрать, – тетя Тамара была нянечкой, нанятой для того, чтобы она забирала Лизу из детского сада. Маша нигде не работала, но вдруг она объявила недавно, что времени у неё для того, чтобы забирать Лизу из сада совершенно нет.

– Маша, я буду точно работать до двенадцати, я не смогу её забрать при всем желании. И Кати сейчас нет, она на встрече с клиентом:

– У меня тоже есть свои дела, мне нужно сейчас уехать. На твои дела мне наплевать, – последнюю фразу она произнесла с наслаждением.

– На эти дела ты пока живешь, – ответила я, но было поздно, Маша бросила трубку. Против лома нет приема, и этим ломом научилась в совершенстве размахивать моя свирепая бывшая супруга. Ребёнка всё равно надо было забрать, в этой ситуации в позу не встанешь. Задавать опять себе риторические вопросы: «Ну почему так происходит?»: По хую, это был конец!

Игорь Крутой в нарядном сером костюме, в неимоверно дорогих часах, а привёз он их для каждого костюма несколько, сидел с насмешливым и едким лицом уже готовый для съёмок в старинном кресле со львами, окруженный мягким светом от огромных софт-боксов*.

Мне было стыдно перед всеми за свою неадекватную жену, чтобы никто не слышал моих семейных перипетий, я зашла поговорить по телефону с Катей в лабораторию. Оля Алисова, слава Богу, давно знакомая с Крутым, увлеченно болтала с ним, давая мне возможность решить очередную свою семейную проблему. Кати не было на съёмке, она, действительно, была на встрече с клиентом, и я набрала её номер.

– Кать, разворачивайся, надо Лизу забрать.

– Так она же сейчас с Машей дома:

– Она позвонила, сказала, что уезжает по своим делам и что мне надо забрать сейчас Лизу.

– Она же знает, что у тебя сегодня допоздна съемка, что ты Крутого сегодня снимаешь, ты ей говорила это при мне: И мы с ней вчера болтали по телефону, она совершенно нормальная была, не злая на тебя, – голос у Кати был пока просто удивлённый и обескураженный, без возмущения и злости.

– Она сказала, что у нее дела, а на мои ей наплевать: Да, какая разница, что она сказала. Ребенка надо забрать.

– Она совсем уже охуела. Она издевается над тобой, как хочет и без всякой причины. У вас же в последнее время было всё хорошо! Пизда! – взорвалась Катя. – Почему должна страдать от неё я? Она не моя жена.

– Кать, какая разница. Мне для того, чтобы снимать, настроение нужно, а мне все всегда мозги ебут. Я не детали на заводе выпиливаю: Я не хочу сейчас задумываться о Маше, я и так уже нервная, я не хочу распалять себя еще больше. Съезди. Звони клиенту, скажи, потом встретишься. Можешь вообще его послать: Не до клиентов: Езжай, забери Лизу, она сейчас у тети Тамары. Оставь ее, если можно, у Гили, я всё равно поздно закончу, пусть она её спать уложит.

– О-о-х! – вырвался вздох у Кати. – Ладно, сейчас заберу. Разворачиваюсь.

Утром я молча собрала свои личные вещи, небрежно и быстро свалила их в большие голубые мешки для мусора, бросила их в машину, посадила на заднее сиденье ничего не понимающего, с глупой мордой, Морса и уехала навсегда из когда-то своей семьи.

Я приехала в студию, бросила мешки со своими вещами в комнату-лабораторию, села за стол и час неподвижно смотрела в окно. О чем я думала?:Ни о чем. Это состояние пустоты становилось для меня привычным: – ни боли, ни сожаления, ни разочарования. В этот момент я сидела перед окном и представляла из себя пустую оболочку, ткни меня иголкой, и я лопну, как надувной шарик, внутри пустота.

Ровно в одиннадцать вошла Катя.

– Чего глаза выпучила? – по своему обыкновению любезно поздоровалась она.

– А? – вздрогнула я.

– Чего сидишь, как зомби? – пояснила Катя свой первый вопрос.

– Я ушла от Маши: – безжизненным голосом ответила я.

– Как ушла? Ты же уже развелась с ней, – удивилась она.

– А теперь вещи собрала и ушла. Из-за вчерашнего:

– Да, вчера она выкинула фортель: Она сказала, почему так поступила?

– Мне неинтересно, – равнодушно ответила я.

– Мне интересно, надо было спросить.

– К Кате, у которой дочка Настя, она ездила: она так сказала.

– А зачем?

– Я не уточняла, мне всё равно. Я вещи собрала молча: и ушла. Всё, Кать, отстань, – я положила голову на стол и закрыла глаза, отгородившись от внешнего мира.

– Никогда не говори мне «отстань». Поняла? – Катя напрягла свои недюжинные скандальные интонации.

– Ой, Кать, хорошо: Только отстань от меня сейчас:

– Ты специально меня доводишь? Я же тебе сказала: – врывались в меня её неспокойные фразы: Да, просто закрыть глаза – этого недостаточно, отгородиться от внешнего мира можно только Великой китайской стеной. – «Отстань» – не говори мне. Понятно? – продолжала воинственно орать Катя мне в самое ухо.

– Понятно, Кать, – я открыла глаза. – Понятно.

– И что ты будешь делать? – опять спокойным голосом продолжила меня расспрашивать она.

– Ничего.

– А квартира та как?

– Буду снимать для них, пока её сдают.

– А ты?

– Тоже сниму.

– Две квартиры снимать слишком дорого. Проучи её, не плати за квартиру, обойдется. Пусть живет, как хочет.

– Катя, когда у тебя будет жена и ребенок, тогда будешь рассуждать по-другому. Лизе куда деваться? У нее садик рядом, она привыкла к нему. Ладно, я не хочу сейчас это обсуждать.

– А ты вещи какие забрала? – продолжала выяснять подробности Катя.

– Свои.

– Как свои!? Надо всё поделить, что тебе заново всё покупать? – возмутилась Катюшон.

– Нечего делить, – мрачно ответила я.

– Зря ты ей дубленку купила и стиральную машину. Зачем? Знала же, что расходитесь.

– Отстань, Кать: Дай мне «Из рук в руки».

– Сейчас дам:, – она свернула толстую газету и стукнула меня по голове. – Я тебе сказала, не говорить мне «отстань»? Еще раз скажешь:

– Ох:, – вздохнула я и уставилась на неё невидящими глазами. – Кать, мне хреново на душе, а ты лезешь: – на языке уже привычно разместилось «отстань», но я вовремя закрыла рот, и она карамелькой растворилась в слюне. Мне хотелось покоя и, чтобы меня никто не касался и не лез мне в душу, мне хотелось побыть одной.

– Квартиры будешь смотреть?

– Да, посмотрю. Я несколько дней в студии поживу. Какую снимать, чёрт его знает:, – я открыла газету. – Однокомнатную или двухкомнатную?

– Однокомнатную, конечно. Дешевле будет, – разумно посоветовала Катя.

– Я всегда двухкомнатную снимала. Ладно, какая будет: – я листала газетные неприятно пахнущие страницы, я ничего не соображала и с трудом нашла нужный раздел.

Я имела опыт съема квартиры, я знала, что недостаточно позвонить в одно агентство и оставить свою заявку. Я всегда сразу обзванивала десятки, точнее все агентства, которые были в «Из рук в руки», составляя длинный список телефонов, куда я уже позвонила. Выходила обычно целая страница А4, мелко, как шифровка секретного агента, исписанная цифрами. Только тогда несколько агентств всё-таки откликались, перезванивали и что-то предлагали. Сейчас я без энтузиазма обзвонила несколько, сказала, что хочу снять квартиру одно– или двухкомнатную в географических пределах улицы Алабяна и Куусинена или что-нибудь между ними. Через несколько дней мне предложили пару вариантов – убогие старушечьи квартирки: Я сходила, посмотрела одну, поболтала с милой интеллигентной старушенцией: Старенькая, бывшая когда-то при царе Горохе учительницей, она отнеслась ко мне с симпатией, она вела меня экскурсией по квартире, показывая богатства её жилища: «Вот здесь кухонька. Я Вам эти кастрюлечки оставлю, хорошие кастрюлечки, не то, что сейчас делают. Чашечки, тарелочки: – ничего своего Вам даже привозить не надо. И пару простынок с пододеяльничками оставлю тоже. Холодильник и телевизор – импортные, мне дети их купили:», – она подошла к платяному шкафу, открыла дверцы: «А в шкафчике я Вам эти полочки освобожу, а на эти своё всё сложу», – с полок стопками на меня смотрели розовые и голубые её теплые трусы с начесом. Меня рассмешило такое будущее соседство с моими личными вещами. «Замечательно, шикарно:» – говорила я:, и потом честно сказала ей, что снять её квартиру не смогу: и ушла. Квартира была большая и хорошая, и даже чистая и уютная, но старушечьи панталоны и обилие ковров на всех плоскостях меня не увлекли.

Прошло несколько дней, я потихоньку привыкала к проживанию в студии, мне нравилось просыпаться с сознанием, что ехать никуда не надо и не надо прорываться сквозь пробки на дороге по пути на работу: правда, пожалуй, это было единственным достоинством такого проживания. Но привыкаешь ко всему, и незаметно я привыкла и к этому. Ответственность уже не висела надо мной – обеспечить семью и ребенка нормальной квартирой, я поехала в ИКЕЮ, докупила недостающие предметы быта и в агентства больше не звонила: Оставшись в студии на несколько дней, я проживу в ней несколько лет, часто ощущая себя бездомной.

* * *

– Лизочка, я хочу с тобой поговорить.

– Ну, чего, папа. У меня «барби» купается, – Лиза сидела на диване в студии и играла с куклами. Я села рядом.

– Лизуль, ты уже большая. Послушай меня и не сердись на меня сильно, – Лиза повернулась и с испугом посмотрела на меня, она сама всё поняла. – Лиз, я ушёл от мамы:

– Па-а-па, – она расплакалась. – Ты злой! Почему?

Я обняла её.

– Лизочка, мы с мамой так ругались в последнее время. Я буду видеться с тобой часто-пречасто…

– У всех есть и мама, и папа… – она горько плакала, уткнувшись мне в плечо, я тоже расплакалась.

– Лизочка, мамочка хорошая, я её люблю, я не знаю, почему мы так часто ругаемся.

– Если бы любил, то не ушел бы от нас.

– Я не от вас ушел, а от нее. Может быть, пройдет время, мама успокоится, и я успокоюсь, мы соскучимся друг по другу, и мы опять заживем вместе.

– Ты врешь, ты не вернешься:

– Не знаю:, – я тяжело вздохнула. – Лиза, мама молодая и красивая, она еще может выйти замуж, может быть счастлива. Со мной ей, наверное, нехорошо. А у тебя есть и папа, и мама, и они тебя любят больше всего на свете. Мы будем по-прежнему вместе с тобой и мамой куда-нибудь ходить, если мама, конечно, захочет. На все выходные я буду тебя забирать: и всегда, всегда, когда ты этого захочешь, – Лиза уже редко всхлипывала, мои доводы, я видела, не успокоили её, но она отплакалась и замолчала: замкнулась и полдня не разговаривала со мной. Большая травма на маленьком сердечке моей дочки, и нанесла её я.

– И что дальше? – Маша стояла со злым лицом наизготовку выяснять наши отношения.

– Ничего, – ответила я. Выяснять мне было уже нечего.

Я привезла Лизу домой, она тут же схватила в охапку нашу полосатую киску и убежала в детскую. «Пойдём, поговорим», – позвала меня Маша угрюмо. Мы с ней закрылись на кухне и стояли сейчас друг против друга: она вся напряжённая, я уставшая.

– Если хочешь, можешь вернуться, – видимо, это было предложение мира, но озвученное почему-то враждебным, ядовитым голосом. Чтобы я не перепутала интонации и не подумала, что это предложение от её доброты, лицо своё Маша оставила злым и ненавидящим. Смотрю я на него грустно, изучаю родное когда-то лицо: нет, не родное, это лицо чужого человека.

– Не хочу, – отвечаю я.

– У меня нет денег снимать эту квартиру.

– Я буду её снимать, пока её сдают нам, и пока Лиза ходит в этот садик.

– У меня нет денег на жизнь, я не работаю:

– Я буду давать: и буду приглашать тебя на съёмки, как визажиста и парикмахера.

– Мне не нужны от тебя деньги:

– Ладно, Маша. По-моему, ты не одна живёшь, а с моим ребенком. Считай, что я это для неё делаю. Да, и какая разница, Маша: успокойся, – Маша с облегчением вздохнула. Я понимала её, деньги на жизнь и где жить – важная тема. – Есть ещё квартира двухкомнатная наша. Если срок аренды на эту квартиру закончится и её не продлят, то переедете тогда туда: в свою.

– А ты?

– Сниму что-нибудь. Тебе какая разница.

– Ты зря на меня обиделся, мне надо было срочно к Кате Стеценко съездить.

– Хорошо.

– Что хорошо?

– Съездила? Хорошо. Я не буду это обсуждать. Надоело всё, Маш. Дай Бог, чтобы у тебя сложилось всё хорошо. Маша, пойми, я ушел не потому, что я плохой: То есть, может быть, я и плохой, самый плохой, самый худший, может быть, я в чем-то виноват, может быть, виноват во всем, но только не в нашем разводе. Если ты будешь вести себя с другим мужчиной также, как и со мной в последний год, то и он уйдет, никто этого не вынесет. Тебе всё равно придется взглянуть на себя. Мне жаль, что всё закончилось именно так.

– Я жалею, что познакомилась когда-то с тобой. Лучше бы не выходила за тебя. Ты заранее рассчитал, когда меня бросить, – у Маши опять начиналась истерика.

Когда-то я разговаривала с Леной Ван, жаловалась на жизнь, вспомнила Лену Соколович, мою девушку перед Машей, обронила фразу, что, если бы женилась на ней, то не знаю, прожили бы мы с ней всю жизнь или нет. И сказала, что на Маше я женилась сразу без колебаний потому, что не было в моей душе никаких сомнений, была как раз эта уверенность, что проживу с ней всю жизнь до самого, самого конца. Лена тут же перезвонила Маше, всё переврала, и сказала ей, что я женился на Маше, заранее зная, что проживу с ней ровно десять лет, а потом разведусь: Или у Лены что-то с головой:, или у Маши всё трансформировалось в желаемую обиду?: Не знаю: Эта тема навсегда стала основной для обид, перерастающих в конфликты и Машины истерики: «Ты Лене говорил об этом, она мне сама сказала:», – и Маша в сотый раз начинала цитировать Лену и декламировать никогда не произносимые мной слова.

Лене я никогда этого не прощу: за такую дружескую помощь в наших семейных отношениях:

* * *

Не доходила Лиза в свой садик. Прошло три или четыре месяца, закончилась аренда, и Маша с Лизой переехали в нашу старую квартиру в Тушино. Моя мама заранее начала хлопотать, хотела устроить Лизу в садик, где когда-то работала сама. Конечно, ей было приятно и помочь нам, и приятно, что ей с радостью помогают на старой работе и помнят её, и, конечно, ей было приятно показать там Лизу. Но Маше надо было всем досадить и в последний момент она отвела её в другой детский сад.

В другой садик она тоже не походила, наступали майские праздники, а за ними лето, а за ним школа и первый класс: «Маша, зачем надо её на один месяц устраивать в сад? Или пусть она тогда в мамин уже доходит, – хороший садик в парке, на каждую группу отдельный домик, бассейн есть:» «Нет, мне далеко ездить, найми мне нянечку, вон Ваны для Максимки наняли и мне найми:» Далеко – это две остановки на трамвае. «Хрен с тобой! Делай, что хочешь», – я решила с Машей не спорить и успокаивала маму: «Не сердись на неё, у неё от развода крыша поехала, пройдет время, она успокоится». Предваряя описание дальнейших событий, скажу – не успокоится. Я даже иногда думаю, надо было разводиться, чтобы так и не избавиться от тех же самых, как и до развода, ежедневных, без единого выходного нервотрепок? Лучше бы жили по-прежнему вместе, чуть-чуть, но было бы всё-таки спокойней. Думаю: и гоню эту мысль прочь.

Заболела мама, заболела серьезно, заболела не неожиданно. Она никогда не отличалась хорошим здоровьем. Каждый день я ругалась с ней и пыталась добиться от нее, чтобы она легла в больницу. «Да, хорошо», – говорила она. – «Вот дождусь пенсию и лягу: через недельку:» Через неделю она говорила: «Праздники пройдут и:».

А потом еще причина и еще…

* * *

Я приехала к бабушке и к маме вечером, бабушка лежала на противопролежневом матрасе, он негромко жужжал, вибрируя и стимулируя этим кровообращение. Я помогла усадить бабушку на импровизированный её унитаз – стул с отверстием посередине и ведром под ним. Когда мы ее поднимали, я заметила маленькое пятнышко на ноге над пяткой, так: совсем небольшое – натёртость или помятость. Но цвета оно было той огромной язвы на спине, того старого мокнущего пролежня. «Неужели еще один. Неужели новый пролежень?» – подумала я.

За пару дней оно увеличилось, увеличилось совсем немного. Потом два дня меня не было, я не заезжала. На следующий позвонила мама: «Приезжай, у бабушки нога вся красная, наверное, тоже пролежень».

Я приехала, было раннее утро, в комнате светло и солнечно: В комнате на виду, никуда не прячась, делала свою работу Смерть. Ей не надо было прятаться в темноте, она работала в любое время дня и в любую погоду. Она впервые пришла в наш дом, но я узнала ее сразу и ее присутствие безошибочно ощутила.

– Вот, смотри, – мама скинула одеяло с бабушкиных ног. Одна нога знакомого мне пурпурного цвета до колена, на другой ноге такое же ползущее вверх пятно до щиколотки: Можно было и не показывать, мне и так было все понятно.

– Мам, бабушка сегодня умрет…

Мама застыла и расплакалась. Я села, как обычно, на диван, бабушка была без сознания. Я поцеловала ее в щеку…теперь я с ней прощалась. Было грустно, но на душе было спокойно. Моя бабушка прожила счастливую жизнь и долгую… Я встала и поправила ее ногу, на ноге так и остались, как на пластилине, вдавленные отпечатки моих пальцев, – нога была совсем безжизненная. «Наверное, это гангрена», – подумала я. Мы с мамой долго сидели молча. Потом я уехала. Она позвонила через несколько часов. Я приехала, приехал и Игорь.

Смерть обрела свою оболочку, теперь ее можно было не ощутить мистически, ее можно было увидеть глазами, она была в моей бабушке, она оставила в ней свою ядовитую частицу. А сама изматывающим тяжелым недугом, или пьяным кухонным ножом, или в миллионах других обличьях уже делала свою работу в других бесчисленных местах. Когда-нибудь мы с тобой встретимся, Смерть… и победа будет на твоей стороне.

На похороны приехал Сергуня, мой двоюродный брат, – сын дяди Сережи. Мой дядя умер уже давно. Сергуня жил в Ленинграде, или, точнее, в Питере, так он стал уже давно называться. Растолстевший, с бородой, он остановился у Игоря. Вика, моя родная сестра, жила в Нью-Йорке и, слава Богу, жива-здорова до сих пор. Она не приехала.