Текст книги "Я решил стать женщиной"

Автор книги: Ольга Фомина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Попробуй еще разок, – Катя томно развалилась на диване, нога на ногу, одной из них покачивала, бедра мягким кругом: глаза, сучка, сделала при этом голубыми и блядскими.

И: я опять ее выебала: и на следующий день размахивала огромной кувалдой.

Предварительно высверлив огромным перфоратором с полуметровым сверлом дырки в стене, я вбивала шестнадцатимиллиметровые по тридцать сантиметров куски арматуры. Вбила их сорок штук и все за один день. На следующий день я решила быстренько всё к ним приварить. Я надела страшную маску с прямоугольным стеклышком посередине, ни хрена не видать, как в них работают сварщики, не представляю. Я поискала и нашла темные солнечные очки, я думала беречь надо только глаза, одела их и начала бодро работать. Катя что-то держала и помогала мне, отворачиваясь от света сварки, потом ей надоело, и она ушла домой.

Нужны были «вторые руки», и я позвонила своему дружбану Кузе. На «Кузю» – мой друг Сергей Кузнецов страшно обижался, но года за три привык, начал отзываться и гневно возмущаться перестал. Был он фотографом, не оцениваю и не комментирую эту область его деятельности: И был он художником, художником настоящим, талантливым и свободным.

Помню недавние телевизионные интервью с выставки Энди Уорхолла*, проходящей в Москве. Абсолютно все дружно начинали своё интервью, говоря об этом американском деятеле – «это по-настоящему свободный художник», с этой фразы начинал чуть ли не каждый. «Ну, какой же он, на хрен, свободный художник?» – возмущалась я, слушая несколько дней эти репортажи. Если всё это его «искусство» изначально производилось им исключительно на продажу, если он в муках и депрессиях лез из кожи, – «как бы ещё так извернуться, чтобы на меня обратили внимание»: – то, конечно, я не считаю это искусством, и мне скучны и абсолютно не интересны произведения Уорхолла. Сама по себе эта продажность абсолютно не страшна и не преступна и не исключает присутствия искусства в продаваемом произведении, так как продажность справедливо можно расценивать, как успех и востребованность, а, значит, это говорит в какой-то степени о качестве этого успешно продающегося творения. Но, когда изначально целью искусства болезненно ставят перед собой его обязательную и громкую продажу: – это, блядь, совсем не искусство, а полная и абсолютная хуйня и наебательство дурного народа, неважно, американского, русского или какого-то другого! Душа должна быть в искусстве, пусть и с надеждой продать её подороже, но обязательно душа должна наполнить нотки, строчки, холстики:, не получается без души делать искусство, и никогда и ни у кого не получится, другого способа делать искусство ещё не придумали. Обмануть можно, что и проделал успешно американский товарищ Энди Уорхолл.

И считала я так потому, что знала я по-настоящему свободного художника Кузю или в этот раз в угоду ему важно назову его Сергеем Кузнецовым. Писал он свои полотна без оглядки на рубль и другие бумажки, без оглядки даже на будущего зрителя: Что он видел вокруг себя, или в себе, или в других: – всё это ложилось на его холсты. И были они красивы:, иногда грубы, иногда странноваты и непонятны, но были они свободны, как парящие в небе птицы, были они свободны, как и он сам, лысый и седой уже, свободный ото всего мира человек. По этим же причинам общаться с ним было чрезвычайно трудно, его не проданная ещё гениальность не сделала его упорядоченным и организованным человеком, и хаос из его головы мощными вихрями окружал его, и я часто обходила его стороной, стараясь не стать жертвой его беспорядочной жизни. Но нужны были вторые руки, и я ему позвонила:

– Кузенька!: – ласково начала я.

– Какой я тебе Кузенька!? – рявкнул на меня он.

– Сергей, ты мне не поможешь, я тут железяки привариваю:

– Электросваркой? Сам что ли? Ты варить умеешь? – удивился Серёга.

– Не умею, но варю. Мне помочь надо: подержать. Не подержишь?

– А когда надо?

– Сейчас, – ответила я. – Я хочу за пару дней закончить. А то съёмки намечаются, а мы работать не можем, вся студия металлом завалена.

– Заезжай тогда за мной, – согласился помочь мне Серега. – Я только сейчас с девушкой, но она уже собирается, уезжает. Заодно копчённой рыбы поешь, я сам закоптил только что.

– Как закоптил? А где? – удивилась я. Я представляла процесс копчения сложным и несовместимым с квартирными условиями занятием.

– Коптильню купил и закоптил, – ответил Серёга, как будто носки постирал.

– У тебя же даже балкона нет. Когда коптят, дым же вроде идёт?

– Я форточку открыл и нормально.

– Ничего себе. А у тебя сейчас Катя Воронцова? – поинтересовалась я. Катя Воронцова была постоянной девушкой Сергея уже несколько лет, но вскоре они расстанутся. Кате надоест неуправляемость, непредсказуемость, неорганизованность своего молодого человека, которому к тому же было уже за сорок пять, а самой ей было на двадцать лет меньше.

– Нет, не Катя. Катька злая стала в последнее время: Да ну её. Анька у меня в гостях, познакомились недавно на выставке.

– И что, опять молодая? – спросила я. Девушки у Сергея были все до двадцати трёх включительно, Катя Воронцова была исключением, превысив этот возрастной порог на целых два года. Что они находили в немолодом уже Сереге? Черт его знает. Может быть, все девушки мечтают стать Музой и, видя художника, ложатся с этой целью в постель с ним. Становятся они таким образом Музами или нет? Надо будет спросить их. – И что, опять молодая? – спросила я, зная уже ответ.

– Двадцать два года: – небрежно и без уважения к девичьей свежести, что-то жуя, ответил Сергей.

– Как тебе удается так? – позавидовала я. – Где ты с ними знакомишься? И почему такие молоденькие липнут к тебе всегда?

– Хуй их знает: Поебаться хотят, вот и липнут, – продолжал жевать Кузя, явно не ценящий, как бы этого следовало, эти свои удачи на любовном малолетнем фронте.

– Ты же не единственный, почему именно к тебе? – не могла я всё-таки понять этого его успеха. – Вот ты, зараза! Прямо расстраиваюсь от зависти.

– Да ладно, заезжай давай.

Я заехала. Жил Кузнецов недалеко от меня на улице Флотской в когда-то считавшейся трёхкомнатной квартире, разрушенной им настолько основательно, что количество комнат подсчитать теперь было нельзя:, их не было, но оставались руины стен то здесь, то там. «Последний день Помпеи» не меньше, изображала эта несчастная квартира. Но Серёга упорно называл этот процесс разрушения ремонтом и даже ремонтом, подходящим уже к концу. Имел в виду он конец Света? Возможно: я его не понимаю и даже не пытаюсь. Следы разрушений присутствовали на каждом квадратном метре, и с годами они разрастались, сужая и без того почти не оставшееся для жизни пространство. Стен, в привычном человеческом понимании, не существовало, их не было даже вокруг туалета, то есть одна стена случайно осталась стоять вместе с дверью в санузел, но с других сторон света всем предлагалось для обозрения писающие и какающие гости, таковых поэтому никогда не было, захотели пописать – пора Вам домой, не хрена рассиживаться по целому дню у Сереги в гостях. Сергей, конечно, оправдывался, обещая вместо туалетных стен возвести огромный аквариум, но пока только разруха окружала и туалет, и всё остальное. Мебели почти не было тоже, её заменяли неожиданные предметы, значение которых понимал только сам хозяин этой квартиры.

– Привет! Меня Борис зовут, – представилась я действительно молодой и симпатичной девушке, неудобно сидевшей на неожиданном для городской квартиры кряжистом дремучем пне.

– Меня Аня, – улыбнулась она, показав хорошие зубы и приятную улыбку. Я ещё больше разозлилась и позавидовала Серёге. Вот он: стоит рядом – длинный, лысый, форма черепа чрезвычайно необычная, вытянутая яйцом неизвестной птицы – гуманоид, блядь! Ну, что она в нём нашла!? Глаза голубые, но очень светлые, брови вздёрнутые высокой дугой, носогубные складки острые, режущие лицо и подчеркивающие его абсолютное сходство с чёртом: Не с тем чёртом, которого обычно изображает на киноэкране Роберт де Ниро* или ещё кто-нибудь с симпатичным и известным на весь мир лицом, а с чёртом, которого обычно рисуют на страшных картинках, с хвостом и копытами и животной шерсткой, покрывающую нижнюю часть тела. Хвоста и копыт у Кузи не было, а вот дьявольское лицо наглядно присутствовало, вот оно сладко лыбится передо мной, обожравшись копчённой рыбой и вдоволь наебавшись с молодой пиздой. «Гуманоид, блядь! Ну, что она в нём нашла!?» – справедливо злилась я ещё больше. – «Ну, чем он ей мог понравиться?» – не могла понять я.

– Рыбу будешь? – спросил меня Сергей.

– Нет, не хочу. Знаю я тебя, присяду сейчас и всё, застряну на целый день.

– Я уже положил, попробуй, – он поставил передо мной тарелку на старый, возраста пня, сундук.

– О-о-ох! – я вздохнула от бессилия бороться со своим другом и быстро съела вкусную рыбу. Потом мы выпили чай, потом Аня всё-таки собралась и ушла, и мы ещё выпили чай, но уже отравленный моим бесконечным нытьём о потерянном времени, о ремонте нашей мастерской, о Сергеевском распиздяйстве:, но оно не помешало второму чаепитию разморить нас окончательно, и мы долго ещё, разбухшие от съеденного и выпитого, сидели на чём-то неизвестном и обсуждали Аню и ещё каких-то Серегеевых баб. Наконец, Сергей, начал собираться, он ходил потерянный среди своей же разрухи и не мог найти ни одной пары носков.

– Сергей, ну, давай ты быстрей, – начала раздражаться я. – Одевай уже что-нибудь. Времени нет, я же приехал, чтобы ускорить работу, а не ждать тебя до ночи.

– Так я вообще никаких носков не вижу, матушка, наверное, приходила, убрала их на место.

– А где их место?

– В шкафу, наверное: Пойду посмотрю, – одна территория, похожая на комнату всё-таки была, она находилась за углом, и образовывали её стены к соседям, их, к счастью, снести было нельзя. И мебели там было завались, она, рассредоточенная раньше до «ремонта» по углам и стенам всей квартиры, теперь вся была плотно свалена за этим углом и потому была бесполезна. Серега втиснулся в щель, запустил куда-то руку и вытащил на свет божий вязанку носков, выдернул из неё мрачную серую пару и вылез обратно. Скоро он был окончательно одет, но упорно не шёл за мной к выходу: «Сейчас: сейчас: ещё минутку:» – бурчал он, и такой же потерянный, как без носков, ходил кругами по квартире.

– Сергей, всё, я уже пошёл на улицу, в машине буду ждать. Давай быстрее, надоело уже, – и я, чтобы ускорить Серегу, действительно пошла ждать его в машину. Я включила музыку и попыталась успокоиться: и успокоилась – не нервнобольная же я. Прошло десять минут, я позвонила со своего мобильного дружбану Сереге.

– Сергей, ну ты где? Сколько можно?

– Выхожу уже, всё, в дверях стою, – ответил мне Сергей.

Жду ещё десять минут и звоню опять.

– Кузя, блядь, где ты? Ну, заебал ты. Ты же сказал, выходишь:

– Да выхожу уже, позвонили мне, разговаривал. Бегу.

Я сделала музыку погромче и стала в терапевтических целях даже напевать – мне помогло, и я опять успокоилась, но этого хватило на следующие десять минут.

– Кузя, пошёл на хуй, я уезжаю: спасибо за помощь: – ещё раз позвонила я попрощаться.

– Всё, бегу – ответил Кузя и действительно появился в подъездных дверях. Жил он в длиннющем доме, машину я поставила у его начала, и теперь я в бешенстве наблюдала за неторопливо идущей фигуркой Кузи, одетую в серое унылое пальто, совершающую этот неблизкий путь. Не дошедши нескольких шагов до машины, он развернулся и таким же неторопливым шагом двинулся обратно. Еб его мать! Я была взбешена.

– Куда ты? – крикнула я, высунувшись из машины.

Но он меня не слышал, он шёл весь в своих мыслях, и никого не было рядом с ним в его особенном мире. Он вошел в подъезд и вскоре появился вновь. Вышел он в огромном потёртом песочного цвета тулупе и такой же потрепанной шапке-ушанке «почтальона Печкина», не хватало ему берданки за плечи охранять колхозное поле от своих же колхозников. Моё истеричное раздражение сменилось таким же истеричным смехом, я не могла злиться на Кузнецова, он был существом другого биологического вида. Что с него взять, гениального гуманоида?

– А я чего-то на улицу вышел, и мне холодно показалось, решил тулупчик одеть. Вот и вернулся по быстрому, – объяснил Серега, еле уместившись в немаленькой американской машине в своем колхозном тулупе.

Я решила не злиться и промолчала.

– А меня сегодня Лёлька приглашала в гости, – продолжил Сергей.

– Кузя, езжай куда хочешь, последний раз с тобой связалась: – оговорилась я и тут же себя поправила, – связался.

– Я еду помогать тебе, я же обещал: вот, еду, – Сергей помолчал. – А чего ты не хочешь съездить со мной к Лёльке? Классная баба!

– А что мне до твоей бабы? Мне работать надо, студию доделывать.

– А она уже не моя, мы уже года два сексом не занимаемся. Это моя бывшая тёлка, теперь мы просто так иногда встречаемся.

– Симпатичная? – спросила я.

– Я же говорю классная. Жопа – во! – и Кузя в воздухе двумя руками нарисовал два красивых изгиба, приятно расширяющиеся книзу и затем плавно сужающиеся… дальше рисунок обрывался. Художник – знает своё дело!

– Да?: Хорошая жопа! – сказала я, как будто мне показали фотографию.

– Поехали, я самогона взял, – и Кузя, отогнув край тулупа, показал горлышко литровой бутылки.

– Господи, боже мой! Как она там уместилась? – я даже вздрогнула, я не сразу поняла, что нацелилось на меня из его меховой за пазухи.

– А здесь карман такой вместительный, – и Сергей вытащил всю бутылку, продемонстрировав возможности потайного карманчика.

– Ты же ко мне ехал, зачем ты взял самогон, если ты знаешь, что я вообще не пью?

– Так, на всякий случай, думал, вдруг всё-таки к Лёльке заскочим.

– Тьфу, блядь! На хуй я тебе позвонила: Ладно, поехали к твоей Лёльке, всё равно от тебя толку никакого, – неожиданно согласилась я на его Лёльку.

Лёлька жила на Сретенке. Мы купили фруктов и что-то к чаю, и я высунулась из-за тулупа Кузи уже в её квартире.

– Здрасьте!

– Привет! Проходите, – поздоровалась Лёля.

Мы разделись и вошли. Бывшая Серёгина девушка, оказывается, несколько раз удачно выходила замуж, предыдущий муж был миллионером, и она после развода отсудила у него всё, что могла отсудить по полной программе. Муж данного момента был французом, тоже миллионером и не присутствовал, видимо, повседневно в жизни многомужней роковой Лёльки.

– А как же вы занимались с ней сексом, если она давно уже замужем, – потихоньку спросила я Кузнецова, пока его подруга вышла в другую комнату.

– Так они у неё все были какие-то жалкие французики:, миллионеры, конечно, но так, говно одно, а ей мужик нормальный нужен, – совершенно нелогично объяснил ситуацию Кузя, но для меня это прозвучало чрезвычайно патриотично, и я с ним весело согласилась. Действительно, кому нужны «жалкие французики»?

Квартира была шикарной, трёхуровневой и сделанной с большим вкусом. Первый уровень занимали кухня с гостиной, объединенные единой студией, и ещё одна светлая комната. На второй уровень вела лёгкая алюминиевая лестница, не с жирными и богатыми балясинами, а лёгкая конструкция вела наверх к небольшой спальне с огромной кроватью. Из спальни небольшая лестница вела в комнату уже под крышей, две противоположные стены наклонились углом и под большими светлыми окнами, врезанных в эти откосные стены, располагался всего лишь маленький стол с компьютером, на полу мягкий ковер и всё, – пустая комната, с не отвлекающими Вас лишними предметами. Был и ещё один уровень… Вы ещё выше поднимаетесь по лестнице и оказываетесь в застеклённом по кругу кошачьем домике над самой крышей. Чудесная квартира!

– А я её сделала точно такой же, как и у себя в Париже, – объяснила Лёля причину такой планировки. – А то я часто езжу туда-сюда, квартиры разные, а так они воспринимаются, как вроде одна и та же. Привычней так. У меня и мебель почти одинаковая и там, и здесь.

– А!? – выразила я своё удивление.

Лёлька мне не понравилась. Её жопа – да, Серега не обманул, нарисовал он точно, так и шли эти изгибы: и расширялись и сужались потом, и с других углов и ракурсов она смотрелась не хуже. Всё остальное: Лицо несло на себе явные признаки северных народностей, имело плоскую лопатой форму, близко посаженные маленькие глазки и к тому же провалившиеся куда-то вглубь: Некрасивые губы, как хирургический шрам под носом, окончательно портили миллионерову Лёльку. Некрасивая баба, годящаяся только для тупых французов. «Чем она привлекает миллионеров?» – думала я, смотря на неё. – «Так: пизда среднего качества».

Думать так про женщину, конечно, нехорошо, тем более находясь у неё в гостях. В своё оправдание скажу, что не понравилась мне госпожа Лёля прежде всего тем, это было видно сразу невооружённым глазом, что человек она недобрый, вульгарный, потерявший себя уже давно на брачных продажах: купили её много раз и ничего от неё не осталось. И все эти её проваленные глазки и страшной полоской губки просто стали неприятным выражением её внутреннего содержания. А уж далее я, как опытный фотограф, просто привычно разбила её лицо на детали.

Любой может быть женщина – и с маленькими глазками, и с маленькими грудками, и с жирными целлюлитными попками, но при этом она всё равно может быть красивой и интересной женщиной. Лёлька таковой не была.

Они сели за стол и начали пить самогон. Я посидела с полчаса, поудивлялась своей глупости, зачем я связалась с Серёгой:, и уехала, оставив «французскую невесту» с бесноватым русским художником: ставшим бесноватым от собственной гениальности.

На следующий день я проснулась с облезающей рожей. Еще на следующий, она покрылась коркой от ожога ультрафиолетовыми лучами, полдня работы со сваркой, оказывается, хватило, чтобы сильно сжечь лицо. Затем к «красивой» картине присоединился герпес, рассыпав поверх обоженного лица еще одни корочки болячек. «Да, блядь, позагорала:», – я посмотрела на себя в зеркало, у меня всегда появлялся герпес, если я обгорала на солнце. Я была на работе, раздался звонок в дверь.

– Катюшон, у меня заеда и почесуха, – я открыла ей дверь, она с ужасом через порог смотрела на безобразие на моём лице.

– Пизде-е-ец! Тебе надо срочно идти к врачу, – оценила моё плачевное состояние моя подруга.

– Предложение актуальное. Мне завтра к сексопатологу, я не знаю, что делать. В таком виде я не пойду, – проныла я.

Мы вошли в студию, Катя разделась и как обычно налила себе чашку чая.

– Ну, может быть, оденешь очки и повязку на лицо? – предложила она.

– Ага! И станцевать ещё – я Майкл Джексон. Чтобы меня сразу забрали в отделение для буйных. Это психиатрическая больница, отделение сексопатологии при ней. Я не хочу выглядеть дебилкой. Как ты себе это представляешь? Я прихожу к врачу в противогазе и говорю, я хочу стать женщиной: Или с такой рожей, что равносильно противогазу или даже еще пострашней.

– Ой, как с тобой сложно, вечно с тобой что-то происходит, – разозлилась Катя.

– Это моя идея – делать самим этот балкон? Блядь, станешь тут женщиной, размахивая кувалдой. Это всё из-за тебя, – я почувствовала, как от бессилия мне хочется плакать.

– Из пизды надо было вылезать женщиной. Не получилось? Будешь теперь женщиной с кувалдой, – и Катя опять, чуть ли не касаясь меня своим носом, расхохоталась мне в лицо.

– Ты хочешь заразиться заедой и почесухой? Трёшься носом о моё лицо, – напугала я её.

– Фу, гадость, надо пойти умыться. А у тебя это не заразное? – Катя брезгливо от меня отскочила.

– Герпес заразный, когда болячки есть. Лучше не дотрагивайся до меня.

– Фу, у меня ни разу герпеса не было.

– Катюшон, придется тебе съездить извиниться, что я не могу прийти на приём. Конфетки какие-нибудь отвезешь, – умоляюще попросила я Катю.

– Я в психушку не поеду, мне стыдно заходить в такую больницу. Все будут смотреть и думать, что я больная, – Катя категорически отвернулась от меня.

– Ну, ты же идешь в отделение сексопатологии, там нет психов.

– Еще хуже, будут думать, что я извращенка. А что, просто позвонить нельзя? – очень разумно предложила Катя. Но такое простое решение мне тогда показалось ужасным. С таким трудом найти нужное место, записаться вроде как по блату, а теперь звонить отказываться. Потом я пойму, какая это была, действительно, глупость.

– Катюшончик, я тебя прошу. Давай ты съездишь, а я тебя в Максиму-пиццу свожу, – пообещала я взятку в виде обеда.

– Да? – лицо Кати изобразило метаморфозу от гневного категорического упорства к полному со мной согласию. – Ну, ладно, съежу. Только не прикасайся своими болячками, чего ты ко мне придвигаешься?

Катя злая вошла в студию и раздраженно кинула на стул свою сумку.

– Чтобы я еще раз куда-нибудь поехала по твоей просьбе. Вот! – Катина фига уперлась в мой нос. – Видела?

– Ну, чего ты? – я чувствовала себя виноватой.

– Меня все приняли там за транссексуалку. Придурки. И твоя Елена Васильевна – пизда недоебанная.

Я осторожно поставила перед Катей на стол чашку чая.

– Подлизываешься? Поведешь меня в Максиму-пиццу десять раз! Тебе понятно? – Катины глаза переливались гневными алмазами, и в этот момент она была неописуемо хороша.

– Хорошо, поведу, поведу, – я была готова согласиться в этот момент со всем чем угодно. – А что произошло?

Катя сделала глоток и начала успокаиваться.

– Во-первых, это просто обычная регистратура, она не хотела брать конфеты, я ей все равно их оставила. Я выглядела идиоткой, что приехала туда извиняться. Меня с удивлением спросили: «А чего Вы просто не позвонили, мы бы перенесли консультацию на другой день?»

– А во-вторых?

– Во-вторых: Вхожу я в это ебанное отделение, еле его нашла. Вся такая красивая, в шикарной норковой шубе, на меня уже все уставились. Там посетители какие-то были, два трансика сидели на стульчиках – полные уебища, мужики мужиками: черт с ними. И эта выдра – Елена Васильевна. Я ее спрашиваю: «Мне нужна Елена Васильевна». Она мне: «Это я». Я говорю: «У вас записан на прием к сексопатологу Борис Фомин:» Только я это сказала, все вывернули на меня голову, мужик рядом стоял, аж выгибается за стойку меня рассмотреть: Два врача спиной стояли, разговаривали – заткнулись, повернулись и слушают. А Елена Васильевна мне: «Да, Вы на три записаны, раздевайтесь. Вы по поводу смены пола?» У мужика рядом чуть глаза не выскочили, представляешь? И трансики на меня пялятся: Разве я похожа на транссексуала? – Катя встала и повертелась передо мной. – Посмотри, какая у меня жопа, разве такие бывают у трансиков? – Катя расплющила сзади ладошками свои «жопьи уши», и попа приобрела совсем шарообразную форму. Да, попа была хорошая, она действительно не оставляла никаких сомнений в Катиной половой принадлежности. Я, повинуясь её притягательной силе, потянулась к ней, Катя со всего размаха ударила меня по рукам.

– Фигу теперь тебе, – и во второй уже раз я стукнулась носом о вынырнувший большой палец из её руки.

– Не расстраивайся, Кать:, – я потерла униженный фигой нос.

– Я не расстраиваюсь, я в себе уверена. Но все равно неприятно: Ну, и потом я долго объясняла, что это не я записывалась, и, вообще, зачем я приехала. Гнилое место, лучше вообще туда не ходи.

– Так вроде некуда больше идти: – неуверенно начала я.

– Больше не хочу об этом говорить. Давай, веди меня ужинать, я честно заработала это.

* * *

Теперь к НИИ им. Ганнушкина на Потешной уже подъезжала я. Оказалось это черт знает где. Есть в Москве такие места, – живёшь всю жизнь и ни разу даже мимо не проедешь, совершенно незнакомый район. Я с трудом нашла заветный вход. Хотела въехать за деньги в ворота клиники, за 50 рублей во все больницы пускают, здесь строго, психушка обязывала к дисциплине, мобилизовывала на бдительность, неподкупная охрана на психиатрическом КПП внутрь меня на машине не впустила, – вдруг передавлю гуляющих по территории психов или вывезу в багажнике, сбежавшего буйного. Ехала я недели через три после Катиного посещения, ехала уже без болячек на своём лице.

С трудом нахожу нужный корпус, поднимаюсь по лестнице справа на второй этаж, вхожу в отделение: Пусто, никого нет. Ни врачей, ни очереди, ни трансиков на стульчиках. Точнее один есть – это я. Я походила перед стойкой регистратуры и села на стул у входа для ожидания. Жду. Через какое-то время из одной из дверей выходит симпатичная молодая блондинка. Интересно, к какому врачу она пришла? Выходит и проходит мимо. Модно одетая, вся такая в черном, длинные прямые волосы в хвосте с красивой заколкой, приятное очень славянское лицо. Не единого следа и признака какой-либо сексуальной проблемы её лицо не выдавало, наоборот, было видно, что у этой девушки с этим всё в полном порядке, – зачем тогда она тут ходит по отделению сексопатологии?

– Девушка, извините, пожалуйста, Вы не подскажете, в каком кабинете принимает Рузгис? – как можно интеллигентней обращаюсь я к ней.

– Пойдемте, я Вам покажу, – и она любезно ведет меня по ободранному коридору.

– Неужели Вы здесь работаете? – наконец, доходит до меня.

– А что в этом удивительного?

– Ну: Вы без халата:

– Мне он не нужен, – отвечает блондинка.

Я иду сзади нее, смотрю, не отрываясь, на ее попу, – у работницы мрачной психушки хорошая фигура, не истощенная диетами, такая как надо. Её ягодицы при каждом шаге завораживающе вздрагивают и пухлыми симпатичными двойняшками весело подпрыгивают, как будто качаясь на детских качелях…

Обшарпанная дверь. «Проходите», – девушка пропустила меня вперед и вошла за мной.

– Садитесь вот на этот стул, – неожиданно по-хозяйски распорядилась блондинка.

– Неужели вы врач? – искренне удивилась я.

Девушка привычно села за стол, я поняла, что Рузгис Мария Владимировна передо мной.

– Похожи Вы на молоденькую медсестру, – только смогла в некотором смущении сказать я, Мария Владимировна в ответ хихикнула и начала задавать вопросы.

Будут мне их задавать потом еще столько много раз, набили они мне оскомину, поэтому не буду подробно описывать весь разговор. Цели смены пола у меня тогда не было, я, действительно, хотела просто раз в жизни проконсультироваться у сексопатолога – это первое, и получить направление к нужному эндокринологу – это моё скромное второе.

– Так. Пол, я поняла, Вы менять не собираетесь, – сделала вывод из долгого нашего разговора Мария Владимировна.

– Нет, пока, – согласилась я с этим противным для меня выводом.

– Очень хорошо, – похвалила она меня за мою устойчивость в мужском теле. – Сейчас я Вам всё объясню, что у Вас: У Вас не ядерная форма транссексуализма: – торжественно и с паузами Мария Владимировна вынесла свой вердикт тоном судьи, дарующего жизнь осужденному к повешению. Но я не стояла у петли или ещё её не замечала, и вердикт этот мне очень не понравился.

– Ну, прямо обрадовали, – перебила я ее. – Ядерная форма – это когда сами себя кастрируют? Чтобы избавиться от члена? Или надо иметь за плечами с десяток суицидальных попыток? Может быть, это не ядерная форма, а идиотизм или шизофрения? Может быть, жизнь у этих людей больше ничем не наполнена:, может быть, им терять нечего – нет работы, нет любимого человека, нет детей. Может быть, они наполнены страхом перед жизнью: и мечтами, – что вот сменю пол, прискачет принц на белом коне, и решит все мои проблемы, не надо будет работать и биться в этой жизни за выживание. Может быть, я не меньше их хочу стать женщиной, но моя жизнь наполнена не только мыслями о своей половой принадлежности. Иногда: даже не иногда, а чаще всего у меня нет времени даже вспомнить об этом. Да, мне некомфортно жить как мужчина, я с острой неприязнью отношусь ко всем мужским чертам и признакам в себе, но мне, к примеру, также было неприятно чистить унитазы кирпичом в армии, говно засохшее соскребать своими голыми руками, но я чистила, потому что так было надо: по заведенному порядку. У меня есть мама, она вправе рассчитывать, что я останусь для нее сыном: и папа тоже вправе рассчитывать на это: Ох! Не знаю: Это я сейчас так говорю. Может быть, когда-нибудь и я лягу на операционный стол, но сделаю это тогда, когда в моей жизни будут благоприятные для этого обстоятельства. И все эти слова – «я бы все отдала, всем бы пожертвовала:» Не хочу ничем жертвовать, хочу потерять минимум, а лучше ничего не потерять, только приобрести. Я хочу комфорта и всяческого для себя благополучия и моя половая принадлежность – только часть жизни, влияющая на это:, может быть, значительная и очень для меня важная, но всё-таки есть и другие вещи, которую наполняют мою жизнь смыслом: и удовольствиями… Вот:.

Мы еще поговорили. Мария Владимировна дала мне телефон психоэндокринолога, который находился в том же корпусе. На том мы и расстались с симпатичной блондинкой.

* * *

– Борис, здорово! Вейсман звонит, – я узнала знакомый голос.

– Игорь, привет! Сто лет тебя не слышал, – радушно ответила я. – Как твои дела? Работаешь? Откуда ты сейчас?

– Работаю. Не поверишь, я теперь старший оперуполномоченный по особо важным делам в таможне, – Игорь сразу начал разговор со своего неожиданного достижения в жизни.

– Ого! Ничего себе! А как же ты туда попал? – удивилась я.

Все прошлые занятия Игоря Вейсмана были направлены на еблю с богатыми мужиками, он был геем. Однажды он приехал ко мне и заказал съемку собственной персоны. «Зачем тебе тратить деньги?» – спросила я.

– Хочу календарь сделать со своим лицом, – начал объяснять он.

– За свои деньги? – удивилась я.

– Да:, – он помялся. – Понимаешь, я мужика богатого нашел, мы вместе проводим время в таких местах, в таких богатых тусовках: Там у всех папочек такие мальчики! Кроме того, что они симпатичные, они еще что-то из себя представляют – кто-то танцор балета, кто-то художник, архитектор один есть: Все ходят выпендриваются друг перед другом. А я кто? Я даже не работаю нигде. Мой начал комплексовать.

– Я думаю, комплексовать начал ты, – усмехнулась я.

– Ну а как тут не комплексовать? – с горячностью и с обидой на весь мир воскликнул Игорь. – Я даже ничем не могу похвастаться перед ними. Вот, хочу календарь сделать со своей рожей, вроде как я – фотомодель. Надо же кем-то быть, а то точно бросит, – говорил обо всём этом Игорь, абсолютно меня не стесняясь.

– Глупо. В любом случае бросит. Но дело твое. А жена твоя как? – поинтересовалась я.

– Не знаю, где она сейчас. Уехала с ребенком и пропала, – равнодушно отмахнулся от своей жены Вейсман.

Была у Игорька и жена. Женился, она забеременела, а он уже на полную катушку вовсю гулял с мальчиками. И так разгулялся, что и вовсе выставил на улицу в совершеннейшее никуда ставшую мешать его бурным оргиям свою обрюхатившуюся супружницу: и, называя теперь это – «уехала с ребенком и пропала». Так и не согрелась красивая девочка из Владивостока теплом семейной жизни.