Текст книги "Я решил стать женщиной"

Автор книги: Ольга Фомина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Рома! Как так можно? В первый же день! Какой в первый, просто с незнакомым человеком лечь вот так вот в постель! Вы же не собачки какие-то!? – морщилась брезгливо я.

Рома, довольный воспоминаниями, весь сиял. Я смотрела на него и никак не могла понять, – в его лице что-то изменилось, оно мне казалось немножко дебильным. Он часто улыбался глупо, как малахольный, сейчас он превзошел все свои идиотские улыбки.

– Рома, а что с твоим лицом? – спросила я его.

– А что заметно? Это моё ноу-хау. Я брови выщипал наоборот. Видишь, они у меня снаружи широкие, а к носу сужаются. Красиво? – и он приблизил своё лицо к моему для лучшего обозрения его дебильности.

– Ноу-хау – как выглядеть идиотом? – усмехнулась я.

– Что плохо?

– У тебя стало дебильное выражение лица, – и я с безжалостной прямотой злорадно описала, как он стал выглядеть с выщипанными наоборот бровями.

– Правда? Надо быстрее отращивать мои брови обратно, – он начал разлохмачивать края бровей у носа. – А еще вчера днем я познакомился с одним мужиком уже взрослым, – продолжал рассказывать Рома о своих любовных приключениях.

– Откуда ты их берешь? – удивилась я. – Неужели так много геев?

Легкость, с которой знакомился Рома, меня всегда удивляла, крайняя его бесшабашная неразборчивость тоже.

– До фига! Половина всех мужиков! Просто большая часть шифруется.

Как и всем «голубым», оказаться в узкой прослойке четырех процентов ему не хотелось. В представлении «голубых», весь мир был «голубым», или смириться они могли лишь с существованием небольшой части нормальных людей. – А с Голубковым, это фамилия у этого мужика такая, – продолжил Рома, – я познакомился в кофейне. Он подсел ко мне, хотя другие столики были свободны. Он смотрел, смотрел на меня, а потом не выдержал и подошел. Поболтали мы: Завтра должны встретиться.

– Так ты сказал, что с парнем завтра встречаешься: ну, тот, который из подъезда.

– С тем вечером, он ко мне с ночевкой приедет. А этот же не молодой, с ним надо поприличней вести себя. А то сбежит, испугается. Знаешь, кем он работает?

– Не знаю. Кем?

– Патологоанатомом, представляешь?

– Ужас, какой! От него же, наверное, формалином воняет, – брезгливо сморщилась я.

В моем воображении восстал мерзкий дядька в кожаном фартуке мясника, в бурых наслоившихся друг на друга кровавых подтёках, с бородой с застрявшими крошками от бутербродов, съеденных прямо над разделанными трупами – хороший образ для Роминого любовника.

– Не воняет. Мне даже нравиться, что он такой мрачный из морга. Вообще-то, он очень страшненький: – признался Рома. – Не знаю, буду ли я с ним встречаться. И он женатый: Он клянется, что ее не любит, что по молодости женился, раньше по другому было нельзя: Не знаю: Как ты думаешь, можно доверять женатому мужчине?

– В каком смысле? – удивилась я.

– Вдруг ему нравятся женщины?

– И что? Это преступление? Блядь, Ром отстань, я вашу психологию всё равно не пойму. Абсурд, блядь! Сумасшедший дом!

Рома обиделся и замолчал:, но не надолго.

– У него жена француженка, у нее фирма в Москве своя, она купила две квартиры на Кутузовском в одном доме, Мишель ее зовут. Он говорит, что в одной из квартир мы можем встречаться.

– Бедная его жена! Мудак твой потрошитель из морга, – оценила я его нового знакомого.

– Кстати, у его жены: ну, у Мишель, папа был директором крупной французской автомобильной фирмы, – и Рома назвал эту фирму. Действительно, крупная! Тысячи автомобилей с этим названием носятся по улицам Москвы. – Представляешь, какая она богатая!

– А тебе-то что с этого?

– Ну, просто так говорю, – но Ромино лицо уже изображало явные виды на материальное благополучие жены его возможного любовника.

– А он сколько получает? – спросила я.

– Не знаю. Наверное, мало. Он в кардиоцентре работает. Он кардиолог, но работает в морге с трупами.

– Валидол им раздает?: Если мало получает, значит, живет за счёт жены. Бедняжка! – пожалела я неизвестную французскую женщину, сделавшую такую страшную ошибку в выборе мужа.

С этого момента несчастная французская Мишель будет обеспечивать не только работника морга, к ней на плечи ловко запрыгнет русский пидор Рома и надолго поселится во второй её квартире. Он будет ездить вместе со своим Сашей Голубковым отдыхать во Францию, у того общий счет с женой, деньги даже просить не надо, бессовестно трать их с кредитной карточки и всё. Я пожала плечами, мне было искренне жаль эту женщину, она обеспечивает мужа, ребёночка ему родила, а он с мальчиками ебётся. Тьфу, блядь, какое поразительное многообразие несчастливых сюжетов в этой поганой жизни!

– Моралистка! Тебе ничего сказать нельзя, – обиделся Рома.

– Ромик, отъебись, не вертись под ногами, – мне опять захотелось его ударить: Не больно, может быть:, но так чтоб на целый день заткнулся. Или пнуть его ногой и прогнать от себя, как шелудивую собаку.

– Оль! – позвала меня Катя. – Ты взяла книжку? Саше показать?

Мы, наконец, остались одни, гости разъехались. Катя просила меня захватить на дачу книжку Адамяна показать Саше результаты операций обратного от моего направления, показать, как выглядят «неофаллосы». «Шикарное» предложение армянского хирурга транссексуалам FTM было еще более скупо и выглядело еще более непривлекательно и страшно. Сохранить возможность иметь оргазмы уже никто не обещал, эта возможность навсегда терялась с предлагаемой операцией. Член имел больше бутафорские функции. Еще он мог писать: и то, с этим по описанию были какие-то сложности.

Я открыла книгу. Как и в прошлый раз, но уже более уверенно она сразу открылась на пёздах, на этой странице ее открывали чаще всего.

– Это после операции?! – удивилась Саша. – Нормальные влагалища! Олька, тебе надо такую. У тебя есть шансы стать моей невестой. Хочешь ходить у меня в парандже?

– Отстань, Саша, – я полистала книгу и злорадно нашла образцы другой продукции. – Вот, смотри, – и отдала книжку ей в руки.

– Это!?: – Саша надолго замолчала.

Свою голову через Сашино плечо просунула Катя.

– Кошмар! Одни швы! Вообще, не похоже!:.

На картинках, еще не пришитый на нужном месте, лежал туго набитый, цилиндрической формы, все что угодно, но только не член.

– Франкенштейн какой-то! Похоже на кошелечек. Ужас! – не унималась Катя. – Неужели ты хочешь такой же?: Саша, неужели ты хочешь делать такую операцию?

– Да, – сказала Саша спокойным и грустным голосом.

Мы с Катей были уверены, что эти фотки отрезвят нашу подругу, даже напугают, что это будет хорошей психотерапией для неё. Но Саша увидела в них только реальную возможность сменить свои гениталии. «Вот она, наверное, – ядерная форма транссексуализма», – подумала я.

– Саша, а ты знаешь, что матку при этом удаляют, и детей ты уже не сможешь иметь? Молочные железы удаляют тоже. Что оргазмов никогда не будет? Не проще просто найти себе девушку, сменить документы и жить с ней, как есть?

– Нет, я хочу сделать операцию, – упрямо не согласилась с нами Саша. Она полистала книгу, отложила ее, вздохнула. – Я хочу заработать тысяч двести, пока у меня дела идут хорошо, сменить документы, сделать операцию, и уехать из Шарма:, может быть, и из Египта. Открою свое дело на новое имя. Может быть, в Москву тогда перееду для этого.

Я могла понять себя, могла понять других трансиков MTF:, по крайней мере, они получали или рассчитывали получить влагалище, похожее на настоящее, и к тому же, возможно, дающее оргазмы. Сашу я не понимала. Отказаться на всю жизнь от удовольствий, ломать свою жизнь и устраивать её заново в суровом мусульманском мире: Как на это может хватить сил? И как на это может хватить решимости?

Саша была неженственной, ей можно было и не меняться, ее внешних данных уже хватало, чтобы выглядеть жирненьким молодым турком, выглядела она уже давно именно так: А увижу я потом и других красивых, стройненьких, женственных девушек, которые злой судьбой были наделены этим безумным для женщины желанием – стать мужчиной и желанием избавиться от своих прекрасных женских признаков. Их я не только не понимала, мне их было безумно жаль. Я смотрела на их пока еще смазливые мордашки, представляла на них, отросшую в будущем от гормональной терапии андрогенами щетину, покрывающиеся волосами их нежные и, как правило, широкие бедрышки: Безумие! Мир терял свою красоту!

– А у вас в Египте существует такая процедура? менять пол? Может быть, у вас такого закона даже нет? – поинтересовалась Катя.

– Не знаю, я еще не узнавала. Есть: нет: Не знаю, – Саша опять вздохнула. – Деньги надо зарабатывать. Если заработаю, поменяю пол, открою свою туристическую фирму.

– А ты не хочешь сначала ребеночка родить? – спросила я. – Будет тогда свой.

– Нет, я для этого не приспособлена. Лучше потом усыновлю.

– Ты же была замужем, Саша. Вроде бы вы прожили три года. Вы же сексом занимались? Один раз для того, чтобы забеременеть, разве трудно еще разок переспать с кем-нибудь?

– Переспать нетрудно: Противно, – Саша брезгливо поморщилась. – Рожать не хочу. Я не чувствую себя женщиной.

– Понятно, – было ничего не понятно.

Я на прием к Василенко привезла Соррею. Саша, наслушавшись рассказов о моих походах по врачам, решила тоже сходить на консультацию пока ещё находилась в Москве. Катя за компанию приехала тоже. Я пошла к Василенко первой, я принесла ей свои гормональные анализы, которые сдала по истечении трех месяцев гормональной терапии по её схеме. «Тестотерон – 0,45! Очень хорошо! Вот видите, тестотерона в крови вообще не осталось. Будете так принимать, будут происходить изменения, которых Вы хотите». Я не хотела долго распинаться о своей жизни, за дверью ждала своей очереди Саша, и нас обеих Катя. Я заплатила традиционные пятьсот рублей, и за мной в кабинет вошла Саша: Ждали мы ее два часа!

– Ну, и как? Что она сказала? – набросились мы на нее с вопросами, когда она вышла.

– Хорошая женщина, – Саша, довольная Василенко, качала головой. – Я ее пригласила в Египет. Не бесплатно, конечно, но с большими скидками, а там я ей сделаю всё на халяву.

– Это всё, о чем вы договорились? – рассмеялись мы.

– Нет, но она такая бриятная женщина, бусть бриедет, отдохнет, – у Сорреи в голове уже явно маячил секс с доктором Василенко, буквы «б» тут же вылезли ещё более явно, а глаза заблестели. Я представила раскоряченную Любовь Михайловну под жирной Сорреей и мне стало смешно.

– Тьфу, ты. А сказала она что? Поможет она тебе чем-нибудь?

– Мы поболтали. Я рассказала о своей жизни. Она пыталась меня отговорить, но потом всё-таки написала мне, что принимать, если я не раздумаю. И сказала, где лучше сделать такую операцию. Хорошая женщина! – опять распустила слюни Соррея.

– Ты пятьсот рублей заплатила? – спросила я.

– Тысячу.

– Я же тебе сказала пятьсот, у них триста рублей прием стоит.

– Она хорошо ко мне отнеслась, я тысячу заплатила.

– Соррея – настоящий восточный мужчина, – вставила свой комплимент Катя. – Не то, что ты, жалкая баба.

– Я бы с ней ещё где-нибудь в Москве встретилась, – призналась Саша всё ещё под впечатлением от русского доктора.

– Так она же уже немолодая! Девчонок тебе мало что ли на курорте? – удивилась Катя.

– В том то и дело, она взрослая, умная, не то что малолетки: Если приедет, то хорошо у меня отдохнет, я это ей устрою, – последняя фраза прозвучала немного угрожающе, я представила будущий фотоальбом Любовь Михайловны, посвященный этой её возможной поездке: Василенко с повязанной арафаткой на голове верхом на верблюде, лицо красное, обгоревшее, видимо, второй или третий день в Египте; Василенко на четырехколесном мотоцикле, мчится по пустыне, длинный пыльный шлейф тянется за ней; вот она выплясывает: нет не гапака, танец живота танцует она в паре с арабской танцовщицей; а это она в акваланге ещё не утонула, пытается красиво встать и усердно втягивает живот, но бесплатный и потому обильный завтрак тянет немолодой живот вниз; несколько десятков фотографий с разных ресторанов, туда обязательно сводит её щедрый араб Соррея. Альбом пухлый – отдых насыщенный, Саша не ударит в грязь лицом, пустит пыль в глаза, за секс с интеллектуальной с виду Любовь Михайловной потратит все деньги:, а та всё равно ей не «даст». Это то, что я себе представила.

Любовь Михайловна тщательно записала Сашины координаты в Египте, но так и не собралась отдохнуть там, не приехала.

Мы спустились от Василенко вниз и на выходе встретили трансика, его первая заметила Катя:

– О, смотри! Тоже, наверное, идет пол менять. Пиздец! – Катя всегда безошибочно вычисляла трансексуалов. На праздниках в толпе она вытягивала свой палец, – «Трансик!» – говорила она, мы рассматривали его уже вместе и соглашались в этом. Как она не пропускала мимо них своего взгляда, загадка.

От входа к другой лестнице справа направлялся: пока еще парень. Надел он на себя женские брюки, на голове жидкий хвостик, денег на женскую обувь не хватило, и на ногах огромные стоптанные мужские ботинки:, белая рубашка в надежде, что она станет похожей на женскую блузку, застегнута на все пуговицы до горла. Будущая женщина смотрелась пидеристичным придурковатым парнем. Навстречу вышел, видимо, его лечащий врач. Наблюдаемый нами трансик, как напуганная забитая дворняжка подобострастно закрутил перед ним хвостом, он стоял перед врачом, колени у него сжались, улыбка на его лице выражала страх: Этот страх я понимала, от этого врача зависел его дальнейший жизненный путь:, может быть, не самый лучший, может быть, даже худший, чем в этой его половой роли, может быть, и скорее всего это был путь, ведущий в тупик, путь, не дающий счастья, путь, убивающий одиночеством и разочарованием:, но так исступленно желаемый и кажущийся единственным:.

Тьфу, блядь! За чужим унижением наблюдать было неприятно.

* * *

С полными продуктами сумками я шла по трамвайным путям с Коптевского рынка к бывшему ещё совсем недавно своему дому на 3-ей Михалковской улице. Катя с «мистером» Сорреей и Лизой поехали смотреть Москву, а я Машу привезла по её просьбе в нашу бывшую съемную квартиру забрать оставшиеся её цветы в горшках и ещё какие-то вещи. Сама пошла за продуктами на рынок.

– Девушка, вы не подскажете, где здесь хозяйственный? – я повернула голову, рядом со мной шел молодой короткостриженный, хорошо одетый парень.

– Вон он, – я указала на магазин пальцем.

– А я езжу кругами, не могу найти его. Поставил машину у рынка, хожу пешком, ищу, – с единственной целью сообщить, что он счастливый обладатель авто, мой попутчик рассказал о своем трудном поиске магазина. – Там, говорят, кухни продаются. Да?

– Вроде продаются, – я пыталась говорить меньше, чтобы не разочаровывать парня своим мужским голосом и своей соответствующей половой принадлежностью.

– Девушка, давайте помогу, сумки донесу Вам. Все равно пока по пути, – парень шёл рядом и улыбался мне.

– Не надо, – буркнула я испуганно.

– Давайте, – он отнял у меня все четыре пакета – по два из каждой руки. – Как же Вы несли такую тяжесть? Захочешь, не убежишь от Вас с ними. Вот, женщины пошли! Сильные, как лошади! – он опасливо покосился на меня, не обиделась ли я на такое сравнение. И продолжил. – Я имею ввиду, такие тяжести женщинам таскать нельзя. А Вас как зовут?

– Какая разница? – что мне надо было сказать ему – Оля, присев в реверансе? Или Борис? Мне было опять стыдно, неловко, и мне не хотелось ставить моего носильщика в дурацкое положение, помогающего не женщине, а непонятно кому.

Впереди метров за сто от нас, на трамвайной остановке у моего дома и напротив его хозяйственного магазина я увидела, видимо, только что начавшуюся семейную разборку. Мужчина тащил девочку в белом платьице за руку, девочка упиралась, другую руку девочки не отпускала женщина и тянула её в другую сторону. «Бедный ребенок!» – подумала я.

– Я Вам сумки несу, а Вы не хотите со мной познакомиться: даже имя сказать:

– Я замужем, – нагло заявила я.

Сама я наблюдала за развитием семейной сцены. Женщина пыталась вырвать ребенка у мужа, тот не выпускал. Она ударила его, он свободной правой рукой ударил ее тоже, она упала. Я имела опыт вмешательства в семейные конфликты на улице. Муж бьет жену, подходишь, даешь ему по роже, и избитая только что мужем жена, бросается на тебя с криками и кулаками. Я давно зареклась вмешиваться в подобные семейные ситуации.

– Замужем – это хорошо, – разговаривал идущий рядом со мной кавалер. – А что, у замужних женщин нет имени?

– Нет, – ответила я уже машинально.

Мы подходили ближе к остановке. Ребенка опять разрывали в две стороны. Я ускорила шаг.

– Не хотите женщине с ребенком помочь? – спросила я парня, помогающего нести мне мои сумки.

– Сами разберутся. Здесь милиция рядом, пусть менты за порядком следят.

– Дяденька отпустите, пожалуйста, отпустите, – мы были уже недалеко, и я услышала жалобный голос девочки. «Значит не папа: и это не семейная сцена», – стало понятно мне.

Я бросила свои сумки на произвол судьбы и уже бежала к трамвайной остановке. Возможная причина, почему пристал к маме с дочкой чужой мужик, стала сразу понятной, когда девочка ко мне повернулась лицом, – она была чернокожей, то есть негритянкой. Мужик типичный работяга-люмпен был, видимо, возмущен сожительством мамы, русской бабы, с негром. Что он хотел от маленькой девочки и куда он ее тянул – не знаю. И девочка, и мама плакали и кричали.

– Это Ваш муж? – на всякий случай всё-таки спросила я.

– Нет, не муж. Помогите нам, – женщина вся в слезах смотрела на меня без особой надежды.

Драться не хотелось, мужик был крупный, выше меня. Этого особенного состояния для боя почему-то не возникало, я всегда в таких ситуациях ощущала его в себе физически, как наполняюсь адреналином или не знаю чем. А сейчас я стояла рядом с ними злая не на мужика, а на себя и думала: «На хуй я к ним подошла? Что я обязана им что ли?» Мне вообще уже становилось страшно. «Наверное, это от андрокура. Тестотерона в крови нет, вот и боюсь этого мудака».

Но деваться было уже некуда, я уже влезла в эту чужую историю. «Мужику лет сорок, может быть, больше. Здоровый, но не спортсмен, весь его спорт – водка», – мысли быстро мелькали в голове и оценивали противника. – «Он будет долго наотмашь замахиваться – реакции немолодого пьющего работяги: Справлюсь», – самонадеянно оценила себя я. – «Слава Богу, я в кроссовках».

– Эй, урод, съебал отсюда. Отпусти ребенка, – отвесила я первое своё вежливое требование.

Ребенка он не выпустил, но замер. Я неуверенно и не сильно, с надеждой, что до драки не дойдет, пнула его ногой в живот. Мужик не упал, его даже не качнуло, живот только дрябло дернулся, и на его белой, с двумя горизонтальными голубыми полосками, трикотажной рубашке остался след моей ноги.

– Мудень ебанный, блядь! Пиздец тебе! – я пнула его в живот сильней. Он отпустил девочку. – Женщина, забирайте ребенка и идите отсюда. – Я знала, что она обязательно останется посмотреть на зрелище, а я не была уверена, чем оно закончится. Стукнет меня мужик, упаду я наземь, а он опять полезет к ней. Чего этого дожидаться? – Женщина уходите, – еще раз сказала я ей.

Мужик с вытянутыми руками, как будто хотел меня задушить или схватить «за грудки'», шел на меня: и рожу при этом сделал совершенно зверскую. Я пятилась, но уже не боялась его. Я сделала резкий выпад и между его вытянутыми руками заехала ему по роже и отскочила назад: Он продолжал, как танк упорно и тупо идти на меня. Я, опять сделав быстро шаг вперед, заехала ему на этот раз в нос. Нос не сплющился раздробленный, я была не Майком Тайсоном, но тоненькая струйка крови все-таки вытекла к его вонючему рту. Мужик действовал молча, он и девочку вырывал из рук её матери также молча, не объясняя причин своего нехорошего поведения. Я же ударив, сразу начинала ругаться матом, я всегда была не очень культурной, а иногда даже страшной матершиницей. Мужик вспомнил, что меня можно не только схватить, но можно и нужно ударить. Он по-деревенски наотмашь, рука далеко назад и в сторону, как я и предполагала, замахивался:, я сразу отскакивала на шаг, и он тогда или уже не пытался ударить: или, если все-таки бил, то кулак пролетал далеко от моей физиономии, тело его по инерции тянулось за кулаком, в этот хороший момент я его опять била: и опять: Потом я перестала отскакивать, я стояла и била его как боксерскую «грушу», он уже не замахивался и только пытался прикрыть свое лицо руками. Он потихоньку сгибался и, наконец, согнулся с закрытыми руками лицом пополам. «В печень, в печень: пока открыт», – обрадовалась я удобному его положению в пространстве. Я ногой ударила его в область печени: Плохо, попала я выше, в ребра: Я, как на пенальти со всего размаху еще раз ударила туда же. «Ой, блядь!» – издал свой первый звук работяга-расист и грохнулся на трамвайный путь на живот. Я била его ногами еще несколько минут. Он вначале корчился, поджимал под себя ноги, закрывался руками, а потом замер. «Достаточно», – решила я. Мир, суженный до поля боя, опять вернулся ко мне и стал большим.

– Спасибо Вам большое, молодой человек! – мама с ребенком подошли благодарить меня. – У дочки муж негр, внучка, видите, тоже чернокожая, – мама, оказалась молодой бабушкой. Девочка возраста Лизы своими большими карими глазами благодарно смотрела на меня, она уже не плакала. – Люди у нас – звери! Какая разница, какой ребенок!? Это уже не в первый раз такое происходит.

– Вы в следующий раз сразу уходите, не дожидайтесь конца драки. Понятно?

– Да, да, да. Понятно: Спасибо Вам огромное! Никто бы больше не помог:

– Идите лучше, очнется этот идиот: Не стойте, идите, – уже почти прикрикнула я на бабушку.

– Молодец какой! Правильно! Надо его еще палкой по голове, чтобы уже не поднялся, – группа кровожадных старушек, ожидающих трамвая, смотрели на меня, как на героя.

– Уберите мужчину с путей, – поглазеть на зрелище остановился на соседнем пути трамвай, из окна высунулась женщина-водитель, из других окон смотрели на меня любопытные пассажиры. – Надо милицию вызвать и скорую:

– Держи сумки: Ну, ты даёшь!: – вот он и мой помощник. Не сбежал с моими сумками. Не раздумал он еще со мной познакомиться?

– Тяжести любишь таскать? Убери с рельс этого деятеля.

– Хорошо: Ты меня удивил: или удивила, – он растерянно качал головой и улыбался. Он взял лежащего на земле мужика за руку и оттащил в сторону.

«Вот жизнь! Разве тут станешь женщиной!» – жалобно подумала я: и потащила свои тяжеленные сумки дальше.

* * *

Машину остановили на КПП на въезде в Балтийск. К моему окошку подошла женщина-пограничник, проверила мои документы, не посмотрев на меня. «Слава Богу!» – с облегчением вздохнула я. Проверила документы у водителя моего такси, он начал возмущаться: «Что, не видишь калининградские номера?» И мы въехали в любимый мой город.

– С калининградскими номерами обычно не проверяют. А эта сдурела:, – злился водитель.

– Раньше для въезда надо было приглашение получать от проживающего в Балтийске и оформлять три месяца пропуск, как заграницу: – попыталась я оправдать пограничницу.

– Да: Раньше были времена, – вздохнул краснолицый, сразу видно, пьющий калининградец, везший меня из аэропорта в мой любимый после Москвы город.

Я не была в Балтийске больше пятнадцать лет. Каким он стал? Мы проезжали Мечниково, проезжали Матросский сад: – сюда мы с Джоном лазили воровать яблоки, увидели, идущего по саду мичмана, упали в траву, и меня за руку укусила оса. Мне было тогда лет шесть. Ничего не изменилось, те же деревья аккуратными военными шеренгами стояли на нескольких гектарах земли.

Первые дома. Вот универмаг, здесь я в восемь лет купила себе в первый раз чулки. «Рижская сетка» называла их мама, она покупала такие же. Я жутко стеснялась подойти с ними к кассе. Я долго ходила по магазину и с десятой попытки: «Чулки „Рижская сетка“ за рубль сорок. Размер девятнадцатый:» Я взяла самый маленький размер, я не знала тогда, что это размер ступни, для моих детских худеньких ножек они всё равно были чрезмерно велики. Но я все равно, оставшись одна, одевала их, пытаясь найти женские черты в своем теле:.

Еще один магазин, на втором этаже булочная. Здесь, именно в этом магазине бывали в продаже кукурузные палочки, тогда это было дефицитом. Сейчас они продаются в любом месте и в любом виде, даже почему-то разноцветные в огромных мешках. Неужели их кто-то ест в таких количествах? Я съедала всю большую картонную пачку за раз, могла и вторую. Но экономно оставляла её на другой день.

Несколько убогих серых панельных домишек нашего времени и площадь с магазином перед ними. «Площадь дураков» стала она называться в последние годы. Раньше то ли дураков было меньше, то ли они скромнее были и не называли в честь себя площади.

Балтийск был городом – разойтись негде, если увидишь человека, то потом обязательно встретишь его еще раз в этот же день. Я внимательно смотрела в окно, я была уверена, что увижу Машу с Лизой. Они приехали сюда к тете Нонне, моей тете, уже две недели назад, я прилетела к ним на неделю. Я не предупредила их о своем приезде, я разговаривала с Машей вчера по телефону и не сказала, что у меня на руках билет на самолет. Мы ехали по проспекту Ленина – это основная улица в этом городе, раньше она называлась Гвардейским проспектом. Я внимательно смотрела в открытое окошко автомобиля, перебирая глазами людей, неспешно двигающихся по обочинам дороги, в полнейшей уверенности, что обязательно увижу среди них Машу с Лизой. В своих ожиданиях я не ошиблась, вот она моя Лизочка в желтеньком платье и соломенной шляпке бежит по мощенному камнем тротуару. «Остановитесь здесь», – попросила я водителя. Я выскочила из машины и догнала Лизу.

– Девочка, пройдемте в милицию. Без мамы нельзя гулять одной по улице, – Лиза вздрогнула и повернулась.

– Ну, папа! Ты меня напугал, – и бросилась целоваться. – Привет! Ты откуда? Ты же в Москве был.

– В голубом вертолете прилетел и бесплатно покажу кино: Тра-ля-ля:, – попыталась я пропеть песенку крокодила Гены. – А мама где?

– А мы шли тебе звонить. Ма-ма-а: – Лиза слезла с рук и побежала за Машей.

– Заечкин, откуда ты? – мы поцеловались, как будто и не разводились. – А мы идем на почту тебе звонить.

– А я так и думал, что вас увижу. Еду, смотрю в окошко:, и Лизочка бежит в своем желтеньком платье с подсолнухами. Залезайте в машину, доедем до дома.

Мы вместе сели в машину.

– Лиза, смотри, видишь этот магазин? – я пальцем ткнула в окно автомобиля.

– Вижу.

– Тринадцатый называется. А рядом, видишь, слива растет?

– Вижу.

– Я в твоем возрасте лазил на нее с другими мальчишками, сливы собирал.

– Правда, что ли!? А мы с мамой ходим в этот магазин за молоком.

– Здесь направо, вот к этому дому, – сказала я водителю. – А вот горка рядом с аптекой, – показала я на небольшой холмик на противоположной стороне дороги. – Мне было пять лет: Я забрался наверх, и у меня между ногами змея проползла, уже в свои пять лет я обратил внимание, что у нее не было оранжевых пятен, значит, гадюка была. Я испугался, прибежал домой, рассказал маме, и никто мне не поверил.

– Почему? – обиделась за меня Лиза.

– Не знаю, – я уже не помнила, почему мне никто тогда не поверил. Наверное, болтают все дети без умолку, вот и не слушают их. – А вот этот забор, он еще с войны стоит, вот эта решетка упала на меня, чуть не убила, меня достали, я весь в крови был:, – решетка эта, как и всё остальное живущее в этом городе с довоенных лет, абсолютно новёхонькая окружала наш розовый с черепичной крышей дом. – Всё приехали.

– Тетя Нонна! Ку-ку, – за пятнадцать лет, а, может, и за десятки, место, где лежит ключ, ничуть не изменилось. Я уверенно потянулась и взяла его тут же с дверного косяка и вошла в тетину Ноннину квартиру. – Ку-ку!

– Борька! Ты откуда. Во, дает! Даже не позвонил, – тетя Нонна, совсем не изменившаяся за эти годы, стояла у плиты и что-то готовила. – Здравствуй, Борюля! – она подошла, поцеловала меня, Борюлей называла меня только она.

– Здрасьте, теть Нон! А я подумал, чего в Москве сидеть? Работы мало: Еду мимо аэропорта, подумал, если есть билеты назавтра в Калининград, то полечу. Заехал, билеты были.

– Ты в своем репертуаре, – продолжала обниматься тётя Нонна.

– А как у вас тут? Как дядя Коля?

– Вчера трех судаков поймал на заливе, готовлю сейчас. Ты вовремя, обед сейчас будет готов, – и она заглянула в духовку.

Я захотела помыть руки с дороги и подошла к раковине на кухне. Знакомая до боли густая паутина трещинок выглянула на меня с ее дна, как родное знакомое лицо. Пятнадцать лет я ничего этого не видела, и всё хорошо сохранившимися фотографическими картинками с готовностью и с благодарностью всплыло в моей памяти:, всплыло с точностью до каждой трещинки в этой довоенной немецкой мойке. Так бережно храня прошлое, сейчас моя память тщательно фильтровала настоящее, она выкидывала всё лишнее, все ненужные и иногда нужные лица: Я записывала чей-нибудь телефон, через пару дней я смотрела в книжку, и записанная фамилия мне ничего уже не говорила. «Борис, привет!» – мне протягивал руку человек, я ему с недоумением протягивала тоже. – «Мы же три дня назад приезжали снимать рекламу для:», – и он называл для кого мы снимали рекламу с их участием или присутствием, я восклицала для приличия – «А-а-а!», смотрела на него и ничего не помнила. Моё прошлое было определенно лучше моего настоящего, может быть, поэтому память так бережно хранила и трещинки в старой раковине, и горку у аптеки, и огромные тополя и каштаны: Балтийск так и остался родным и знакомым до каждого кирпичика городом.

– Теть Нон, судак шикарный. Буду каждый день рыбу есть, – мы сидели на кухне за обеденным столом и ели, запеченную в духовке рыбу в фольге. – А как Джон поживает?

– Вовка? Хорошо. В море на корабле старпомом сейчас ходит. В рейс через пару дней идёт.

– Ничего себе! А Штепа Андрей?

– Работает, не на корабле только: Не помню где.

– А садик ваш вишневый плодоносит? – продолжала спрашивать я.

– Какой год выпадет: Деревья старые, они же с войны, вырубать их надо.

– Жалко. А ты, Лизка, познакомилась с кем-нибудь? – обратилась я к своей дочке.

– Я с девочкой с первого этажа познакомилась, мы дружим.

– Молодец: А как Марья Степановна? Она же тоже с первого этажа, по-моему? – опять спросила я тетю Нонну.

– Умерла уже давно: так и умерла старой девой. Она же уксусной эссенцией травилась, откачали еле-еле… Пожила после этого немного: так и умерла одна, ни детей, ни родных.

– Жалко:, – задумчиво протянула я и поежилась от неприятного холодка, пробежавшего по моей спине. Такое страшное окончание человеческого существования, отравленное уксусной эссенцией и одиночеством пугало меня в этой жизни больше всего. Окруженная детьми и внуками хотела умереть я. Видеть перед смертью их счастливые лица и знать, что всё у них хорошо. Успеть улыбнуться любимой женщине в последний раз и с этой улыбкой застыть навеки.