Текст книги "За голубым порогом"
Автор книги: Ольга Хлудова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
Наши попытки сфотографировать растение были заранее обречены на неудачу. Высокий куст жасмина, усыпанный цветами, надежно прикрывал тенелюбивый женьшень от солнечных лучей. Николай сделал набросок его в альбоме.
Потом опять мы продирались через подлесок, где нас хватали за ноги петли вьющихся растений, камни подставляли острые углы и, как живые, шевелились под ногами. В высокой траве гнили громадные стволы. Наконец, когда уже казалось, что зарослям не будет конца, в траве мелькнула та самая тропа, по которой мы проходили утром. За девять часов, истекшие с тех пор, пауки снова развесили поперек нее свои тенета.
Мы порядком устали за весь этот долгий день. Шли молча, почти не глядя по сторонам. Напрасно Александр Георгиевич пытался привлечь наше внимание к особо интересным растениям. Мы смотрели на них равнодушными глазами и шагали дальше.
На повороте, где тропинка спускалась в небольшую ложбину, раздался треск ветвей – и из-за куста жимолости выскочила рыжая косуля. Она кинулась в глубину леса быстрыми короткими прыжками, перемахивая через бурелом и невысокие кусты, мелькнула раза два в зарослях ольхи и исчезла. Директор повернулся к нам, торжествуя.
– Ну, что скажете? Есть крупные звери у нас в заповеднике?
– Мы ни разу не видели кабанов и медведей, – сказала Эмма, – а косули действительно встречаются часто.
– До конца вашей практики сможете встретить и медведя, и кабанов, – улыбнулся Александр Георгиевич. – Вам, вероятно, тоже не приходилось видеть кабана вне зоопарка, – добавил он, обращаясь к нам.
– В этом году в Астраханском заповеднике мы видели кабанов совсем близко, метрах в пяти от нашей лодки, – ответил Николай. – Мы плыли бесшумно, отталкиваясь шестом, по узкому и извилистому ерику. Берега там низкие, заросшие высоченным камышом и ивой. За поворотом вдруг видим – у самой воды стоит штук восемь полосатых кабанят. Они нас сразу заметили, но не проявили ни малейшего страха. Кабаниха рылась в груде сухого камыша и не подозревала о нашем присутствии, пока не щелкнул затвор фотоаппарата. Тогда из зарослей появилось длинное рыло с подслеповатыми глазками. Кабаниха как-то ухнула, и вся семейка мгновенно исчезла в камышах.
– Это вам здорово повезло, – сказал Александр Георгиевич с некоторой завистью. – Вероятно, ветер был с их стороны, и кабаниха вас не почуяла. Когда у них поросята, кабаны очень осторожны.
Домой мы добрались уже в темноте. Два с лишним десятка километров по тайге давали себя знать. Ныли ноги, в голове стоял смутный гул, в котором слышался и напев реки, и шум леса. Засыпая, я все еще шла по зарослям. Перед закрытыми глазами мелькали ветви, листья папоротника и чуть заметная тропинка в высокой траве.
* * *
Машина, покачиваясь, как судно, плыла по узкой дороге среди высоких трав. Они шелестели о кузов и крылья, касались колес венчиками цветков. Заросли ивы на низких берегах многочисленных ручьев и речушек отмечали извилистый путь потоков от подножия сопок к морю. Это луга заповедника.
Директор стоял, придерживаясь за крышу кабины. Встречный ветер трепал ему волосы. Всем остальным, находившимся в машине, он строго-настрого приказал сидеть на скамейках и держаться покрепче, чтобы случайный толчок не выкинул кого-нибудь из нас за борт. Машина, кренясь то в одну, то в другую сторону, завывая мотором, ныряла в невидимые под травой ухабы или подскакивала так, что мы невольно щелкали зубами, рискуя откусить себе язык. Впрочем, опьяненные солнцем и ветром, мы забывали об этой опасности и болтали напропалую, осыпая Александра Георгиевича градом вопросов, указывая друг другу то на красавца ужа с коралловой шеей, то на мелькнувшего в траве грызуна.
Николай и Зина с тоской провожали глазами пролетающих бабочек и жуков. Александр Георгиевич обещал нам скорый привал у кордона, где, по его словам, нашим энтомологам предстояла богатая охота. Здесь, над лугами, где сильный ветер гнал волны по озеру трав, бабочек было немного.
Мелкая, но широкая речка с галечным дном догнала дорогу и поглотила ее. Машина, разогнавшись с пригорка, смаху влетела в воду и, как по мостовой, покатила по твердому руслу, вымощенному мелкими камнями. Два крыла сверкающих на солнце брызг поднялись по сторонам машины. Иногда мы выезжали на отмель, иногда объезжали глубокие бочаги, до краев налитые прозрачной, быстро бегущей водой. Стайки рыбешек кидались из-под колес, спасаясь от громыхающего чудовища. На крутом повороте русла шофер дал предупреждающий гудок, – будто мы ехали по обычному шоссе с оживленным движением. Но за кустами ив расстилались только пустынные луга. Громадная черно-белая птица медленно парила у самой земли, почти касаясь травы широко распростертыми крыльями. Она не обратила на нас ни малейшего внимания и, когда мы, застучав в крышу кабины, остановили машину и нацелились фотоаппаратами, птица неторопливо проплыла мимо нас, внимательно оглядывая расстилающиеся под ней травяные джунгли в поисках грызунов.
То был чернопегий лунь, обычная птица этого района. Чернопегие луни приносят большую пользу, уничтожая в громадных количествах полевок и полевых мышей, кобылок И крупных жуков. Сарыч и чернопегий лунь, пустельга и маленький амурский кобчик вправе рассчитывать на защиту и охрану их человеком. Они деятельно охотятся на вредных грызунов и насекомых, охраняя наши луга и посевы. Но, к сожалению, некоторые из охотников, которых мы встречали, не знали, что, убивая этих полезных птиц, они приносят вред самим себе.
Помню, в одну из экспедиций мы увидели двух таких «знатоков природы», которые, сбив пустельгу, подкрадывались ко второй и были уверены, что совершают нужное и полезное дело, убивая хищную птицу. С их точки зрения, любой хищник был вреден и подлежал уничтожению. Не знаю, убедило ли их то, что, не поленившись, Николай вскрыл убитую ими пустельгу и показал содержимое ее желудка. Там были остатки полевых мышей и саранчи.
Чернопегих луней было много над заповедными лугами. Они были очень хороши, эти крупные птицы, то медленно взмахивающие крыльями, то плывущие в парящем полете, блестя на солнце пестрым оперением.
Река повернула направо. Машина выехала на низкий берег и сразу сбавила ход, осторожно пробираясь по заросшей травой луговой дороге.
Не знаю, как описать великолепие лугов Дальнего Востока в пору их цветения.
Те цветы, которые привычно видеть чинно сидящими на клумбах поодаль друг от друга, чтобы каждый из них мог покрасоваться перед зрителем, здесь, на Дальнем Востоке, цвели так яростно, так обильно, как никогда, кажется, не цветут они в изнеживающей атмосфере тщательного ухода.
Расталкивая стебли трав, к солнцу тянулись, пылая в его лучах, как языки пламени, красные, оранжевые, лимонно-желтые крупные лилии и огненные цветки дремы с вырезными лепестками. Ирисы, бледно-лиловые, темно-синие и пурпурные, как бы сделанные из фиолетово-красного бархата, развертывали языкастые цветки под охраной острых зеленых клинков-листьев, собранных в узкие пучки. Пионы поднимали вверх розовые и темно-красные венчики величиной с чашку и тугие шарики бутонов. Оранжевые купавки, похожие на маленькие розы из червонного золота, стояли на высоких стеблях, возвышаясь над травами. Мелкие лиловые цветки орхидей были собраны в длинное соцветие, похожее на початок рогоза. У другой орхидеи необыкновенно нежные розовые цветки гирляндой обвивались вокруг мясистого стебля. Сиреневая валерьяна и розово-белые раковые шейки, лиловые хвосты вероники и кремовый василистник, белые с крапинками колокольчики и голубая герань, пушица, чина и мышиный горошек – столько же их было здесь этих диких цветов, соперничающих в яркости окраски и пышности цветения!
Иногда среди травы появлялись приземистые кусты шиповника, алеющие крупными цветами. Эти дикие розы своим размером, окраской и ароматом могут посрамить многие садовые сорта, носящие звучные названия.
В глубокой низине нам преградил путь мутный поток с болотистыми берегами и илистым, вязким дном. Машина, ринулась в темную воду. По течению поплыли клубы потревоженного ила. Вода поднималась все выше. Казалось, вот-вот заглохнет мотор. Радиатор взрезал воду, как нос судна. И когда, осыпая нас комками жидкого ила и брызгами воды, машина выбралась на берег, все весело и облегченно зашумели.
Дорога свернула к купе деревьев у подножия пологой сопки. В колеях скопилась мутная вода, прогретая солнцем. Здесь перед радиатором машины поднялся рой бабочек – махаонов Маака и рыжих лесных перламутровок. Шелестя крыльями и рассыпая в солнечных лучах золотые искры, они закружились у нас над головами.
Николай сорвался с места и молча перемахнул через борт. Прежде чем мы опомнились, он уже мчался по дороге, размахивая над головой сачком. Зина тоже кинулась к борту, но Александр Георгиевич успел ухватить ее за плечо и весьма выразительно погрозил пальцем. Минута-другая и, обогнув кусты, машина остановилась у избы – кордона заповедника «Золотой ключ».
Звеня цепью, захрипел мохнатый пес, поднимаясь на дыбы у своей будки. Из-за избы вышел егерь, вытирая ветошкой руки, перепачканные в земле. Здесь, в затишье, где не было свежего ветерка, особенно ощутимо палило солнце. Лица наши горели. Очень хотелось умыться и напиться холодной воды. Первое Александр Георгиевич одобрил, а второго рекомендовал не делать. Вместо этого нам обещали горячего чая, о котором не хотелось даже думать в эту жару.
Хозяин повел нас по узкой тропке, обегавшей крепь – кусты шиповника и аралий, обвитые колючими лианами. В небольшом распадке лежала глубокая, прохладная тень. Под густым навесом раскидистого молодого бархата выбивался ручей. Он бежал по ложу, выстланному мелкими камнями, и наполнял бочажок. С «противоположного берега», до которого свободно можно было дотянуться рукой, папоротник свешивал к воде резные листья. А дальше стеной стояли кустарники непроходимой густоты, деревья и высокая трава, оплетенные вьющимися растениями.
Пока мы умывались, егерь рассказывал директору последние новости. Старая кабаниха устроила логово на прежнем месте. Вчера она перешла с поросятами в соседний распадок. Поросят шесть штук, все крупные, здоровые. Дневник наблюдений за самками пятнистых оленей и косуль с телятами пополнился новыми записями. Только что перед нашим приездом на картофельном поле нашли в земле чьи-то яйца. Интересно, кто их отложил? И еще вопрос: что делать дальше с косуленком? Ему уже месяц с лишком. Может быть, следует сделать для него загон. А в избе ему жарко и тесно.
Прежде всего мы отправились на картофельное поле. Около невысокого куста картофеля егерь присел на корточки. Мы окружили его, глядя с любопытством, как он осторожно разгреб землю и показал нам два белых яйца в матовой, будто пергаментной оболочке. Они были величиной в крупную горошину.
Александр Георгиевич сказал, что это яйца ящерицы корейской долгохвостки. Зарывая их в взрыхленную землю на поле, ящерица предусмотрительно выбрала участок под кустом картофеля, где даже в самые жаркие часы дня почва остается затененной, чтобы не пересушили яйца прямые солнечные лучи.
Кладку снова засыпали землей и поставили колышки, чтобы не повредить ее, когда будут окучивать картофель.
В избе нас встретила жена егеря. Как и следовало ожидать, холодная вода ручья не утолила жажду. Мы с Эммой отказались от горячего чая, но с жадностью накинулись на тепловатый, пронзительно кислый квас.
За столом у самовара сидел уже наш молчаливый, загорелый шофер в выгоревшей голубой тенниске. Он раскраснелся, и мелкие бисеринки пота покрыли его лицо. Перед ним стоял стакан чая, видно, уже не первый. Директор присоединился к нему и, прихлебывая чай, проглядывал одновременно записи в дневнике наблюдений.
Мы попросили показать нам косуленка.
Хозяйка принесла бутылку молока с натянутой на горлышко резиновой соской и заглянула под высокую детскую кроватку, откинув свисавшее почти до пола одеяло. Там, в душной темноватой пещерке, зашевелилось маленькое тельце.
В избу вбежала девочка лет десяти.
– Ой, мама, – закричала она, – я же его только что кормила!
– То-то я смотрю, он не выходит, – засмеялась хозяйка. – Наташа, ты его вымани, гости хотят поглядеть, какой он у нас красавчик. – Она передала девочке бутылку с молоком.
Наташа залезла под кровать и вытащила оттуда своего питомца. Очутившись посередине комнаты, косуленок проворно вскочил на ноги. Он в основном и состоял из четырех длиннейших тонких ног. У него было кургузое, худенькое тельце и длинная грациозная шея, увенчанная маленькой крутолобой головкой. Влажный черный нос и большие темные глаза с пушистыми ресницами обратились к нам, незнакомым ему людям, с настороженным и вопросительным выражением. Но тут Наташа поднесла ему бутылку с соской, и косуленок мгновенно забыл про нас. Хотя он недавно ел, соска сразу же исчезла между черными мягкими губами. Он припал немного на полусогнутые передние ножки и, упираясь в пол скользящими, напряженными задними ногами, начал с упоением сосать молоко, время от времени поддавая снизу бутылку, которую Наташа держала у него над головой.
Александр Георгиевич заглянул в комнату.
– Хорошо выкормился, – сказал он, присаживаясь перед косуленком.
Тот уже приканчивал молоко, дергая от удовольствия куцым хвостиком.
– Как вы его назвали? – спросила Эмма.
– Жоркой.
– Дядя Саша, – начала Наташа, умоляюще глядя на директора, – можно мы его не будем выпускать? Пусть живет у нас.
– В избе жить ему скоро уже будет нельзя. Ему надо на солнышке бегать, а не под кроватью лежать, – вмешался отец Наташи. – А как он попадет на волю, все равно убежит к косулям, как ты его не корми. Помнишь, как первый Жорка? Сначала к ночи приходил домой, а потом и совсем ушел.
– А этот не уйдет, – упрямо сказала девочка и крепко прижала косуленка к себе,
– Пусть немного поживет в избе. Он еще мал, чтобы все время жить в загоне. Но на солнце его выносите обязательно, а то будет рахит, – заключил Александр Георгиевич.
Жорка ходил по дому, постукивая крохотными черными лакированными копытцами. Хозяйка прислушалась, схватила тряпку и кинулась в соседнюю комнату. Мы слышали, как она ворчала на Жорку, гремела тазом и шлепала по полу мокрой тряпкой. Жорка как ни в чем не бывало вернулся к нам и, помаргивая своими большими кроткими глазами, ловко забрался под детскую кровать.
В окно постучал Николай. Мы вышли из избы. Он и Зина уже сидели в тени на крылечке, красные от беготни по солнцу. Мы сели в холодке под навесом. Все невольно приумолкли, утомленные ветром, солнцем и обилием впечатлений. В тишине слышно было жужжание пчел над улеем в огороде да песня китайской камышевки, доносившаяся издали, с опушки зарослей.
Александр Георгиевич исчез вместе с хозяином. До нас доносился только спор о каких-то распадках, ключах и межевых знаках.
Наконец, закончив свои дела, директор появился у машины, и мы, попрощавшись с гостеприимными хозяевами, снова тронулись в путь. На повороте из-за плетня выглянула Наташа. Она помахала нам рукой на прощание и закричала:
– А я Жорку не отдам! – и спряталась за изгородь. Мы все засмеялись.
– Как он к ним попал, этот Жорка? – спросил Николай.
– Егерь нашел при объезде участка. Вероятно, что-нибудь случилось с матерью, потому что он нашел косуленка уже полумертвым от голода. Недалеко от того места, где найден был Жорка, проходит граница заповедника. Мы предполагаем, что мать попала под выстрел браконьера, когда вышла из зоны безопасности. Знают ведь, что у косуль в это время есть телята, и все же бьют их. Жорке было два или три дня от рождения, и, конечно, он бы погиб. В этих случаях остается только самим выкармливать найденышей, – ответил Александр Георгиевич.
– Вы думаете, он потом убежит?
– Рано или поздно, но так и будет. Что может заменить ему свободу? Тем более что под боком лес и дикие косули. Дичают выкормыши сравнительно быстро и в этом их спасение. Если он будет бояться людей, останется цел.
Машина опять ныряла по ухабам едва видной в траве проселочной дороги. Спустя некоторое время впереди показалась полоска шоссе. Прежде чем мы выехали на него, пришлось преодолевать последние преграды в виде глубоких ручьев и канавы с вязким, глинистым дном.
На шоссе машина сразу набрала скорость. Мимо мелькали купы деревьев, пыльные кусты, глинистые откосы. Большие черные птицы лениво перелетали над полями или сидели на телеграфных столбах. С первого взгляда их можно было принять за грачей, но клювы у них черные, да и форма тела несколько иная. Присмотришься и видишь, что это просто вороны, только черного цвета. Черные вороны – типичные обитатели Восточной Сибири и Дальнего Востока.
Воронам было очень жарко. Они широко раскрывали клювы и, чтобы освежиться, приподнимали и оттопыривали крылья, проветривая «под мышками». Казалось, было бы умнее забраться в густую тень среди ветвей деревьев, но вороны имели свою точку зрения на этот счет.
На одном из поворотов из канавы выскочил полосатый бурундук. Он понесся впереди машины, держа высоко, как флажок, пушистый хвост. Вскоре зверек нырнул в спасительную канаву. Пропустив мимо себя машину, он опять выскочил на шоссе и тем же аллюром помчался назад, к тому месту, где мы его нагнали, В клубах пыли, поднятой машиной, он казался маленьким перекати-поле, подскакивающим на неровностях гравийной дороги.
Река Кедровка, широко разлившаяся между галечными отмелями на множество рукавов, была последним препятствием на нашем пути к дому.
На ее берегу, у самой границы заповедника, среди кустов стояли три палатки. Здесь устроились туристы. Их маленький лагерь был образцом аккуратности и порядка. Площадка присыпана песком, канавки отрыты как по линейке, парусина на палатках туго натянута и даже колышки выкрашены в красный цвет, чтобы не терялись при переносе лагеря. Ни бумажек, ни консервных банок вокруг,
Я заметила у палаток связку длинных удочек. Значит рыба в Кедровке есть. Что ж, проверим это поближе к вечеру.
Чок летел нам навстречу со всех ног. Он прыгал вокруг, тыкаясь в руки холодным носом. Казалось, он подрос и еще больше отощал за время нашего отсутствия.
Николай набрал в лугах растения, которые ему хотелось нарисовать, В его букете были и великолепные цветы и метелки злаков. Среди них торчал какой-то длинный, мясистый стебель с желтоватой шишкой на конце. Еще утром, до отъезда, я наловила под камнями в Кедровке мелких раков, величиной с палец. Вместе с бокоплавами, рачками со сплющенным с боков горбатым телом, пленники дожидались в ведре с водой нашего возвращения. Их тоже надо было нарисовать.
Попозже зашел Александр Георгиевич. Пока мы рисовали, он рассказывал нам о заповеднике.
Это один из старейших заповедников Советского Союза. Он был организован в 1916 году. Площадь заповедника невелика, всего 16 000 гектаров. Но его растительный и животный мир на редкость разнообразен и богат. Здесь произрастает свыше семисот видов цветковых растений (то есть около половины всей флоры громадной территории Дальнего Востока). Некоторые представители южной флоры – рододендрон Шлиппенбаха с крупными розовыми цветами, цветущая диервилла, громадная лиана аристолохия, пушистый дуб и другие – встречаются только в этом районе. Совершенно уникальное дерево – клен Комарова. Его нет нигде в мире, кроме заповедника Кедровая падь. Есть в заповеднике и такие южные ценные древесные породы, как железная береза и калопанакс, а цельнолистная пихта образует леса. И в то же время Здесь можно увидеть и выходцев с далекого севера – каменную березу, белокорую пихту и аянскую ель, но они находятся у самых высоких вершин северных склонов.
Среди животных, населяющих заповедные угодья, наряду с типичными обитателями юга, встречаются северные пришельцы, оставшиеся здесь с незапамятных времен, когда наступление ледников оттеснило их с прежних мест обитания.
Когда мы там были, в заповеднике имели «постоянную прописку» три барса (леопарда), черные гималайские медведи, рыси, дикие дальневосточные коты, волки серые и волки красные, лисицы, енотовидные собаки, барсуки, выдры, непальские куницы. Бурые медведи изредка заходят из соседних районов, но постоянно не живут.
Интересно, что две пары серых волков, обосновавшихся в заповеднике, живут и охотятся, придерживаясь своего, очень ограниченного участка.
Из копытных здесь преобладают косули. Их стадо насчитывает примерно пятьсот голов. Пятнистых оленей значительно меньше – штук тридцать. Встречается кабарга. Кабанов не слишком много, но для такого небольшого заповедника вполне достаточно. Часто сюда заходят кочующие стада кабанов с соседних участков.
Кроме различных мышевидных грызунов здесь водятся маньчжурские зайцы, бурундуки, крысовидные хомяки, уссурийские белки и летяги. Эти последние – ночные зверьки-были знакомы мне только по рисункам, фотографиям и музейным чучелам. Днем летягу можно увидеть лишь в том случае, если что-то выгнало ее из гнезда в дупле дерева, где она проводит дневные часы. Живую летягу нам показал Александр Георгиевич. Ее поймали накануне, когда обследовали дупла, выясняя места гнездований птиц. Летягу принесли в лабораторию, взвесили, измерили, сфотографировали и выпустили, когда на землю стали опускаться сумерки.
Это маленькое, нежное существо значительно меньше обычной белки. У него пепельно-серая шкурка и громадные выпуклые черные глаза на короткой тупой мордочке. Широкая перепонка по бокам тела между передними и задними ногами складывается в мягкие складки, когда летяга сидит, а при прыжках служит своеобразным парашютом, дающим ей возможность планировать. Рулем служит длинный, пушистый хвост.
Очень богат мир птиц заповедника. К сожалению, многих из них нам так и не пришлось увидеть, хотя
Александр Георгиевич называл нам их имена, определяя по голосу, кто это поет, прячась в густой листве. Да и пребывание наше здесь было слишком коротким, чтобы подробно ознакомиться со всеми обитателями. Очень жаль, что нам не встретилась райская мухоловка, необыкновенно красивая, редкая птица с длиннейшим хвостом, весь облик которой говорит о том, что это житель тропиков.
Следует добавить, что здесь много рябчиков, фазанов и перепелов.
В этом заповеднике размножаются многие ценные животные, расселяющиеся затем в соседние районы. В то же время в нем находят убежище те, кого слишком неразборчиво преследуют добытчики, заботящиеся лишь о сегодняшнем дне и собственных интересах.
Здесь проводятся исследования почв, растительности, животного мира, изучается биология женьшеня и других лекарственных растений. В течение всего года сюда приезжают ученые всевозможных специальностей, здесь же проводят летнюю практику группы студентов из разных городов Советского Союза. Туристы, желающие интересно и с пользой для себя провести летний отпуск, посещают заповедник и знакомятся с прекрасной природой родного края.
Этот уголок дикой, первобытной природы находится всего в нескольких часах езды от Владивостока. Почти рядом с границей заповедника расположен большой поселок. И тем не менее, перейдя заветный рубеж, сразу же попадаешь в дебри, где привольно живут ценные и редкие звери и птицы, вытесняемые человеком из других районов.
Мы закончили рисование, поглядели на летягу, которую Эмма и Зина несли в лес, чтобы выпустить на том же месте, где она была поймана, уложили в гербарную рамку дневной сбор растений и тут только заметили, что солнце уже спряталось за вершины деревьев,
Александр Георгиевич, исполняя обещание, позвал нас ловить рыбу мальму. Мы взяли длинные удилища, накопали немного червей, которые, как это часто бывает, уходят вглубь земли или на другое место именно тогда, когда они нужны позарез, набрали в траве с десяток жирных зеленых гусениц и отправились к заветному месту. Надо было немного спуститься по течению Кедровки, чтобы выйти за границу заповедника, в котором запрещена охота или рыбная ловля.
У правления заповедника стояла машина. Загорелые, веселые студенты сгружали рюкзаки, свертки с палатками и ящики. Директор указал им, где расположиться, и обещал зайти попозже. Чок, увязавшийся было с нами на рыбалку, после некоторого раздумья решительно повернул назад, к студентам, вероятно, чтобы помочь им устроиться на новом месте.
Галечная отмель делила реку на две протоки. У противоположного берега под отвесным камнем темнел омуток. На его поверхности непрерывно возникали небольшие воронки, уносимые стремительным бегом воды. У вершины омута лежал большой валун. Вода трепетала на его мокрых плечах, как туго натянутый серебряный шарф.
Надо подобраться к омуту на расстояние заброса, и для этого войти по колено в быструю воду. Николай равнодушен к рыбной ловле, и его сапоги пригодились мне. Стоя на скользких камнях, я закинула леску в центр омута.
Примитивный поплавок из кусочка пробки мгновенно затянуло под воду. Я несколько раз пыталась подсечь несуществующую добычу – так было похоже поведение поплавка на энергичную поклевку крупной рыбы.
Омуток был слишком мал для ловли в две удочки. Александр Георгиевич отошел метров на двадцать вниз по течению. Почти сразу же он сделал резкую подсечку и выкинул на берег рыбу граммов на триста весом. Ревниво косясь на его добычу, я прозевала первую поклевку. Рыба взяла в тот момент, когда поплавок косо уходил в глубину, затягиваемый течением. Слабый удар передался по туго натянутой, дрожащей, как струна, леске, серебристое тело метнулось в темной глубине омута. И сразу же напряжение лески ослабло.
С лихорадочной поспешностью сменив объеденного червя, я снова сделала заброс. Приманка едва коснулась воды, как поплавок дернулся, в то же мгновение я сделала подсечку – и вот бойкая сильная рыба, энергично сопротивляясь, поднимается к поверхности.
Мой сосед выбрасывал рыбу ловким взмахом удилища. Я поступила так же. Мальма сорвалась с крючка уже на камнях отмели, и ее подхватил Николай, иронически наблюдавший за ловом. Он кричал нам что-то, но за гулом реки не было слышно слов.
Речная жилая мальма, называемая на Дальнем Востоке форелью, отличается от проходной мальмы образом жизни и меньшими размерами. Проходная мальма живет в море и осенью входит для нереста в реки и озера. Речная мальма рек не покидает. Это одна из красивейших рыб наших вод. Яркие малиновые, розовые, серые пятна на спине и боках действительно придают ей сходство с ручьевой форелью. Максимальная длина рыб, пойманных в тот вечер, составляла сантиметров двадцать, но Александр Георгиевич сказал, что это отнюдь не предельный размер для мальмы, водящейся в дальневосточных реках и озерах.
Лов шел своим чередом.
Заметно темнело. Неожиданно появились поденки – коричневатые насекомые с большими прозрачными крыльями. Они плясали над самой водой. По поверхности омута поминутно расплывались круги от тех мест, где рыбы подхватывали падавшую в воду добычу, Николай принял энергичное участие в ловле, размахивая сачком и доставляя нам поденок. Мальма клевала так, как это бывает только в мечтах подмосковных рыболовов.
Пришлось на скорую руку переоборудовать удочку для ловли в проводку. В азарте ловли, когда все внимание до предела сосредоточено на гибком удилише, не замечаешь ничего, кроме содрогания лесы.
Иногда я отвлекалась на мгновение и тогда ощущала какое-то слабое прикосновение к лицу и рукам, будто их касалась тонкая паутинка. Я отмахивалась от невидимых посетителей, но они так и липли к разгоряченному лицу. Это налетела мошка. Забегая вперед, не могу не упомянуть о свирепом зуде и долго не проходящих расчесах, появившихся потом на лице и руках. Но в тот момент мы не думали о мошке и таскали одну за другой отличных рыб. Стало уже совсем темно, когда мы прекратили лов.
Перед домом, где расположились студенты, горел костер. Над ним висел трехведерный котел. Две фигуры хлопотали у огня, помешивая в котле длинной ложкой и подправляя горящий валежник. Рядом с костром вертелся Чок, розовый от отблесков пламени. Он даже не поглядел в нашу сторону, когда я его окликнула.
Мы собирали раскиданные по комнате вещи, укладывали рюкзаки. На рассвете нам надо трогаться в путь, обратно во Владивосток. Сборы затянулись. Куда-то исчезли кассеты с пленкой. Гербарная папка не желала влезать в рюкзак.
Мы устали за день, все раздражало, и очень хотелось, плюнув на все, просто завалиться спать.
Александр Георгиевич постучал в окно.
– Идите скорее сюда! – крикнул он.
Мы выбежали на улицу. Свет горел только в наших окнах. Остальные дома погрузились в сон. Было тепло, влажно и тихо. Козодои, как призраки, бесшумно реяли над нами.
И вдруг в кустах против дома мелькнул огонек – словно кто-то широким жестом откинул в сторону горящую папиросу. Еще один огонек прочертил широкую дугу и исчез за деревом. А вон и еще, и еще огоньки. Они кружатся между кустами и на поляне, то поднимаясь вверх, то опускаясь к самой земле.
Это летали жуки светляки. Александр Георгиевич и Николай метались по поляне, стараясь поймать хоть один живой огонек. Наконец Александр Георгиевич издал торжествующий возглас. Пойманного светлячка посадили в стакан и погасили в комнате свет. На столе горел зеленоватый огонек. При электрическом свете светлячок оказался небольшим, в сантиметр, черным жучком с узким телом.
Мы еще немного поговорили с директором и тут только спохватились, что уже первый час ночи. Александр Георгиевич обещал проводить нас утром, и мы расстались.
Я проснулась оттого, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. Николай уже оделся и засовывал в рюкзак сложенный сачок – последнее, что он укладывает в час отъезда.
Как водится, мыло, полотенце и зубные щетки были уложены с вечера, и никто не помнил, в какой именно из двух туго набитых рюкзаков. Эту странную особенность сборов отметил еще Джером К. Джером.
Нас уже ждала машина. Александр Георгиевич разговаривал с шофером. Из соседнего дома, где поселились студенты, раздавались голоса. Неожиданно там поднялся крик, шум, споры. Из-за угла выбежала девушка с ложкой в руках и остановилась, растерянно оглядываясь.
– Что там у вас случилось? – окликнул ее Александр Георгиевич.
– У нас пропала вся каша, – сказала девушка, энергично размахивая ложкой. – Мы вечером сварили полный котел каши, чтобы утром не задерживаться с выходом. Оставили половину котла. А теперь там только на самом донышке намазано.
– Что за ерунда! – пробормотал Александр Георгиевич и пошел разбираться в происшедшем. Вернулся он почти сейчас же и очень сердитый. – Вы Чока не видели? – спросил он нас.
– Со вчерашнего вечера его не было, – ответили мы.
– В золе костра отпечатки его лап, а шерсть прилипла на краю котла. Это его работа.
