Текст книги "За голубым порогом"
Автор книги: Ольга Хлудова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Эти ерши красивее черноморских (скорпен). Голова не так велика и все пропорции несколько иные. Нет уродливых наростов на морде и теле. Тут я вспомнила о бычке. Герман сказал, что, судя по описанию, это бычок Брандта. Они часто встречаются у камней.
Пока Юра и Герман возились с костром, подгребая угли в кучку, мы с Лидой чистили рыбу, а потом пекли ее в глубоких раковинах гребешков, прикрытых плоскими створками, чтобы не насыпалась туда зола. Юра вытащил из-под лежащего ствола дерева спрятанный там обломок гарпуна, и насадив на него, как на вертел, самого крупного морского ленка, жарил его над горячими углями.
– Как ты назвал этих темных рыб, я забыла, – сказала Лида, подгребая угли поближе к «сковородкам».
– Морской ерш, – ответил Герман. – Это промысловая рыба. Помнишь, на Черном море есть скорпена, а на Баренцевом ловят знаменитого морского окуня красного цвета. Это ближайшие родичи тихоокеанского ерша. Но все они – и черноморская скорпена, и морской окунь Баренцева моря – размножаются, выметывая икру, а тихоокеанский морской ерш – живородящая рыба. Он выметывает живых личинок в полсантиметра длиной.
– А помнишь, ты рассказывал, что морские ленки охраняют икру? – напомнил Юра Герману.
– Я читал об этом, но сам не видел.
– Может быть, они поэтому так близко подпускают К себе, – предположил Юра. – Сам знаешь, когда ленок стоит у зарослей, к нему можно подплыть очень близко, И он гоняет других рыб От этого места. Я видел это много раз.
– А икру ты видел? – спросил Герман.
– Конечно, нет, я ее и не искал.
– А я искал, да, вероятно, недостаточно тщательно. Будем плавать, обязательно пороюсь еще среди водорослей, особенно саргассов. Вообще икру охраняют многие рыбы. А другие ее очень ловко прячут. Агономалы откладывают икру в губку миксиллу. А есть рыба карепроктус, она откладывает икру под панцирь камчатского краба.
– А как же краб не замечает этого?
– Откуда я знаю. Увидишь краба, спроси его.
Лида палочкой выдвинула из углей шипящую «сковороду» и приподняла верхнюю створку раковины. Оттуда повалил аппетитный пар. Мы сгрудились у костра.
Слегка подгоревшая с одного бока, сочная и нежная рыба была замечательно вкусна. Мы съели все, до последнего ленточка. Герман уже поговаривал о том, что надо ему тряхнуть стариной и показать молодым пижонам, что такое настоящая подводная охота. Пижоном он почему-то называл скромного Юру, который был нашим добытчиком и кормильцем.
– А почему тряхнуть стариной? – спросила я. – Разве вы тоже охотник?
Герман, казалось, только и ждал этого вопроса. Он удобно расположился рядом с Юрой, подставив спину под солнечный жар, и, пересыпая между пальцами горячий песок, начал рассказывать о подводной охоте.
За последние три года он вдоль и поперек исплавал с ружьем прибрежные районы Черного моря, охотился за рыбой на Каспии и в приволжских старицах и озерах. Потом настал час, когда кроме рассказов об охотничьей удаче и однообразных фотографий, на которых он неизменно позировал с рыбой и ружьем в руках, ему захотелось иметь возможность вспомнить самому и показать другим чудесный новый мир под водой. Постепенно фотоаппарат вытеснил ружье. А охотничий азарт остался. Оказалось, что охота с фотоаппаратом так же интересна, как охота с ружьем. Иногда только берет он под воду ружье, но каждый раз жалеет, что не взял фотокамеру. А таскать и то и другое неудобно.
– У меня тоже так, – сказал Юра, приподнимаясь на локте. – Если я плаваю с ружьем, обязательно попадется какая-нибудь интересная сценка под водой, а камера на берегу. Беру камеру – сколько хочешь рыбы, а снять нельзя, освещения нет или рыба забилась в траву. Конечно, начинаешь жалеть, зачем не взял ружье.
– Тебе надо камеру-самострел, – пробормотал Герман, укладываясь поудобнее. Он накрыл голову полотенцем, и через минуту мы услышали сонное посапывание. Юра тоже умолк, уткнувшись лицом в скрещенные руки. Мы с Лидой пошли побродить по берегу.
Здесь в выбросах оказалось много всяких интересных вещей. Мы подбирали то раковину мидии, истертую морем, так что оставалась только тонкая, полупрозрачная пластинка перламутра, то аккуратно отшлифованную коробочку морского ежа, то мохнатую красную клешню краба.
Под растрепанным валом морской травы Лиду ожидала необычная находка – совершенно новая сандалета из ярко-синей кожи. Мы долго искали вторую, но так и не нашли. Вероятно, сандалету смыло за борт судна волной и выкинуло на этот пустынный берег. Потом мы разыскали красивые раковины гребешка Свифта. Они были небольшие, с выпуклыми поперечными валиками, розово-фиолетовые внутри. Лида сказал, что этих гребешков они находят на каменистом грунте.
Я ненадолго спустилась в воду поглядеть, что делается в центре бухты.
Ровная поверхность дна, покрытая песком, постепенно уходила вдаль, исчезая в тумане глубины. Насколько можно судить по первому взгляду, животных здесь почти не было. Кое-где лежали отдельные створки больших гребешков и несколько звезд. Ближе к краям бухты начинались заросли зостеры. Оттуда при моем приближении метнулись светлые большие рыбы пеленгасы.
Мы вернулись к лагерю. После нескольких часов, проведенных под солнцем, очень хотелось пить.
Лида повела меня в распадок между двумя невысокими, крутыми сопочками.
В густой траве пронзительно и сухо трещали кузнечики. В лицо пахнуло душистым, влажным теплом от нагретой зелени и земли.
Под дубком, у самых его корней, был небольшой бочажок. Прозрачная ледяная вода переливалась через край и, шевеля травинки, исчезала в дремучих зарослях осоки. Кто-то положил здесь большую белую раковину гребешка, чудесную чашу для жаждущих.
Мы наполнили водой полиэтиленовый мешочек, и он сразу запотел. А потом на берегу мы наливали сверкающую на солнце воду в глубокие раковины мидий.
Это было поистине прекрасно – солнце, прозрачная синева моря, теплый ветерок, шевелящий волосы, и хрустальная струя воды, наполняющая сизую перламутровую раковину.
* * *
Наш день начинался рано. Когда из репродуктора на площади поселка звучала знакомая с детства музыка кремлевских курантов и двенадцать мерных ударов оповещали мир, что в Москве наступила полночь, мы, живущие здесь, на Дальнем Востоке, шли завтракать.
В большой столовой утром собирались приезжие. Здесь обменивались планами на день и строили различные предположения насчет погоды. К этому обсуждению всегда присоединялся и диктор владивостокского радиовещания, сообщавший из репродуктора официальную точку зрения на этот вопрос. Иногда был прав диктор, иногда мы, высказывавшие самые разнообразные мнения. Часто наша работа зависела от погоды, но в небесной кухне Дальнего Востока удивительно капризные и непостоянные повара. Кончилось дело тем, что мы вообще перестали считаться с погодой, и только проливной дождь мог удержать нас дома, если надо было по плану работать у моря. Обычно зарисовка только что пойманных животных происходила тут же, на берегу.
Дома мы держали небольшой запас самых мелких и нетребовательных обитателей моря. Когда дождь мешал работать на берегу, рисовали их. Если животных не было, их можно было достать в любое время, хоть немного, но всегда новых, в некоторых заветных местах вблизи поселка.
Иногда, особенно после выходов с водолазным мотоботом, скапливалось сразу такое количество натурщиков, что день или два приходилось проводить в упорной работе. И, как назло, именно в эти дни всегда была отличная погода! Мы усаживались поближе к окну, борясь за «жизненное пространство» на небольшом сосновом столе.
В комнате было прохладно и тихо. Изредка с улицы в открытое окно донесется приглушенный шум проехавшей машины, или стайка ребятишек с криками промчится мимо дома. Это они ловят громадных махаонов Маака, которые почему-то называются у них «мухоморы». Сейчас этих бабочек очень много. Они порхают у самой земли. Вслед за ними несутся ребята, вооруженные длинными, очищенными от листьев стеблями сорняков. Иногда им удается сбить бабочку ударом стебля, но чаще она замечает преследователей и успевает вовремя подняться повыше, в более безопасную зону.
Устав от работы, я убегала на несколько минут в хатку моих приятелей, показать им новый рисунок, поглядеть, как они работают, и вообще выяснить, скоро ли они освободятся, чтобы пойти на море.
Однажды еще в сенях хатки я почувствовала аппетитный запах. Мне живо представилось блюдо, на котором лежит благоухающая груда только что сваренных крупных раков.
Я прежде всего заглянула в кастрюлю, стоявшую на электроплитке. Лида помешивала там ложкой, и клубы ароматного пара поднимались к потолку.
– Что это варится? – опросила я с любопытством.
– Гребешки. Герман и Юра утром сбегали на косу и притащили две сетки самых крупных. Будете есть с нами?
Лида могла и не спрашивать. Когда она разложила по тарелкам розовые, нежные куски мяса, я уже сидела за столом в полной боевой готовности.
Очень трудно объяснить вкус нового, незнакомого кушанья. Это можно сделать только приблизительно, путем сравнения с общеизвестными блюдами. Если сказать, что вареное мясо гребешков очень сладкое и напоминает отчасти по вкусу крабов или раков, это будет весьма приблизительное сравнение. После десятиминутной варки в небольшом количестве воды гребешки рекомендуется слегка обжарить в масле. Воду, в которой их варили, можно подать как соус. Мясо гребешков очень питательно и содержит много витаминов.
Вше в Зарубине меня угощали отварными улитками букцинум и нептунеа. Они показались мне более жесткими, чем гребешки. Я поделилась опытом с Лидой, и мы решили приготовить этих улиток тушеными, «на французский манер».
Герман с Юрой обещали вечером повторить выход за гребешками, тем более что ходьбы туда, к «гребешковой косе», как окрестили это место, было минут пятнадцать, не более.
Они повели меня за рыбокомбинат к плоскому мысу. У него был такой прозаический и скучный вид, что просто не хотелось лезть в воду. За узкой, двухметровой полосой грязного песка, гравия и выбросов зостеры, живо напомнивших мне травяные матрацы в бухте Новогородской, шла проезжая дорога.
За ней тянулись огороды с участками, обтянутыми обрывками старых рыболовных сетей и заржавленной проволокой. Там с меланхолическим видом бродили телята. Их пасло большое огородное чучело в рваном ватнике и шапке-ушанке. Полотняный мешок, набитый морской травой, изображал голову. На лице были нарисованы устрашающей черноты и толщины брови и усы. Краску размыли дожди, и лик пугала покрыли темные потеки, похожие на морщины. Герман объяснил, что чучело поставлено здесь, чтобы пугать оленей, забирающихся ночью на огороды.
Я бы охотно примирилась с отсутствием золотистого пляжа или живописных скал, не смущали меня и телята с их пугалом.
Не понравилось мне другое: весь берег был покрыт скрюченными обрезками жести, дырявыми ведрами, сплющенными консервными банками, щепками, какими-то тряпками и мочалками, придававшими ему разительное сходство с обыкновенной помойкой. На дне, покрытом мелким гравием, мусора было столько же, если не больше. Это понятно – в море у поселка валят все, от чего надо избавиться, как в мусорную яму, рассуждая, видимо, что оно достаточно большое и глубокое, чтобы поглотить это. Однако в дни сильного прибоя волны выбрасывают часть мусора обратно на берег.
Юра и Герман уже поплыли, а я все еще стояла в нерешительности, поглядывая на воду, очень чистую и прозрачную. Старый башмак, лежащий на дне, скалил на меня зубы. У него была тупая, хищная морда, от которой, вероятно, падали в обморок рыбешки. В темном зеве что-то шевелилось. Я заглянула туда, и на меня уставились стебельчатые глаза. Крабик нашел себе неплохое жилище.
Юра крикнул мне что-то, держа в поднятой руке большую раковину. Этого оказалось достаточным, чтобы забыть все колебания. Долго пришлось брести по колено в воде, обходя жестянки и мотки ржавой проволоки. Потом началась зостера – здесь можно было уже плыть, а за травой дно стало заметно понижаться. В этом месте мусора почти не было. Изредка только попадалась утонувшая бутылка, покрытая известковыми пятнами обрастаний, или железка, настолько изуродованная ржавчиной, что ее трудно уже было отличить от причудливого произведения природы.
На глубине трех или четырех метров появилась хорда. Среди ее шнуров, вертикально поднимающихся к поверхности с темного дна, я увидела неясное, беловатое пятно раковины.
Гребешки лежали, выдавив под собой углубление в грунте. Верхние, плоские створки, вообще, более темные, чем нижние, покрывал тонкий слой зеленоватых микроскопических водорослей, хлопья ила, а иной раз там рос и кустик саргассов. Поэтому, чтобы увидеть гребешка, надо подплыть ближе.
Больше всего раковин было на глубине метров пяти. Скоро сетка наполнилась. На берегу уже лежала целая груда раковин, собранных Юрой и Германом. Гребешков чистили здесь же, чтобы не тащить домой лишнюю тяжесть. Тонким ножом, просунутым между створками у их вершины, подрезался мускул-замыкатель. Из открывшейся раковины выбрасывалась несъедобная часть. Оставляли только мантию и толстый столбик мяса – мускул-замыкатель. Самые красивые раковины взяли домой. Остальные унесли и спрятали в высокой траве у огородов – это была идея Германа.
– Пусть никто не знает, что здесь наше гребешковое поле, а то их кто-нибудь выловит, – говорил он с жадным блеском в глазах.
Мы с Юрой поддались этому нездоровому влиянию и охотно согласились, что гребешков на косе не так уж много, чтобы всем показывать, где они водятся. Но от кого мы их прятали? От местных жителей, которые сами показали Герману, где искать вкусных моллюсков? Или от наших товарищей? Тем не менее в нас взыграла старая ведьма собственничества, и мы спрятали пустые раковины.
Правда, мы скоро опомнились и стряхнули с себя это наваждение. Раковины лежали на берегу, образуя, как говорят ученые, кухонные кучи. Следует упомянуть, что на берегах Японского моря археологи находят древние раковинные кучи, состоящие из створок раковин различных моллюсков, чаще всего устриц, с некоторым количеством гребешков, мидий, мактр и т. д.
Когда-то, на заре человечества, здесь промышляли моллюсков люди неолита (нового каменного века). Иногда кроме раковин ученые при раскопках находят каменные орудия, кости животных и черепки посуды. Некоторые раковинные кучи громадны. Одна из них была, например, длиной сто пятьдесят метров, шириной пятнадцать метров и высотой метра два. Множество мелких кухонных куч разбросано по берегам Приморья.
Когда была организована экспедиция по изучению запасов промысловых моллюсков, знание таких мест, где были найдены древние раковинные кучи, облегчало работу экспедиции, так как почти всегда около них находили устричники.
«Гребешковая коса» скоро стала излюбленным местом сборов беспозвоночных животных. На этом, казалось бы однообразном и скучном дне, усыпанном у берега мелким гравием, с участками заиленного песка и зарослями зостеры, встречались разнообразные и интересные обитатели прибрежных вод. Именно здесь была найдена первая крупная морская звезда дистоластерия японская. Пожалуй, это – самая красивая из звезд Японского моря. Она бархатно-черная, с рядами шипов цвета слоновой кости. Самые концы лучей и мадрепоровая пластинка в середине тела были ярко-оранжевые. В размахе лучей звезда была более полуметра.
Рядом с этой красавицей померкли все другие звезды – синие, лиловые и красные. Потом в течение лета мы находили дистоластерий и в других бухтах, но здесь, на «гребешковой косе», изобилующей всевозможными моллюсками, эти звезды встречались чаще и были особенно крупными.
Звезд было здесь удивительно много. То и дело на глаза попадались небольшие красные генриции, амурские звезды всевозможных оттенков лилового цвета (от почти белых до густо сиреневых), ярко-синие патирии, эвастерии красного, как запекшаяся кровь цвета и черные дистоластерии.
Все они собирались сюда для разбойничьих нападений. С крупным гребешком звезде, вероятно, справиться трудно. Во всяком случае, мы не видели, чтобы звезды их поедали.
Молодых же, шести-восьмисантиметровых гребешков звезды ели весьма успешно. Но особенно часто их добычей становились небольшие двустворчатые моллюски тапес, мактра сулькатария, серцевидки, устрицы и другие.
Здесь разбойничали не только звезды. Часто на дне попадались пустые раковины с аккуратно просверленным отверстием в створке. Это следы деятельности хищного брюхоногого моллюска натики. Особая сверлильная железа натики выделяет кислоту, растворяющую известковое вещество раковины жертвы. Как только размягчится маленький участок, натика скребет его теркой (радулой), покрытой мелкими зубчиками. Образуется круглое отверстие, в которое хищник просовывает хоботок и поедает мягкое тело моллюска. От натики ракушкам не скрыться даже под слоем песка или ила. Она находит их и там.
Когда встречаешь натику под водой, ее мясистая мантия завернута вверх, на раковину. При малейшей тревоге нога и мантия втягиваются внутрь округлой раковины, и моллюск «закрывает дверь» – прикрывается крышечкой, очень плотной. Это не лишняя предосторожность, ведь нередко предприимчивый рак-отшельник пытается вломиться в дом. А раковина натики одно из его излюбленных жилищ.
Кроме натики есть и другие хищные морские улитки: таис, насса, трофон, не говоря уже о громадной рапане, грозе устричных банок. Все они опасны для беззащитных двустворчатых моллюсков. Но еще более опасны, в том числе и для самих хищников, сверлящие губка клиона и червь полидора. Поверхность изъеденной ракушки напоминает пористый пряник. Защищаясь от врагов, разрушителей раковины, моллюск выделяет все новые слои известкового вещества, но рано или поздно погибает.
На галечном грунте, на глубине полутора или двух метров, можно найти гребешки Свифта. Их розоватые раковины с округлыми валиками, внутри были иногда великолепного сиренево-розового или ярко-фиолетового цвета. Такие раковины ценились нами очень высоко, но найти их удавалось не всегда. Бывало, вскроешь с десяток гребешков, а раковины у всех почти белые, чуть розоватые. Или неожиданно попадется прекрасный, яркий экземпляр, но на нем много темных мелких пятнышек. Всеобщую зависть вызвала находка Лиды. Она нашла на берегу той бухты, где мы плавали в первый раз, отличную раковину. Яркий и в то же время нежный цвет ее напоминал окраску тропической бабочки. Обычно чем моложе гребешок, тем ярче у него окраска. Мясо гребешков Свифта еще нежнее, чем приморских. Но его и значительно меньше.
Гребешки Свифта, в отличие от промысловых, приморских гребешков, прикрепляются к камню пучком биссусных нитей. Однако, если требуется переменить местожительство, он как-то обрывает их. Самый процесс мне не удалось наблюдать, но однажды в банке, где лежал гребешок, прикрепленный к камню, мы обнаружили его лежащим свободно на дне, а на камне – оставшийся хвостик из перекрученных биссусных нитей, оборванных сверху, у самой раковины.
Здесь же, на косе, было много и различных ракообразных. На берегу, под редкими камнями прятались пестрые, темно-коричневые с оранжево-желтыми узорами прибрежные крабы. Этих крабов можно встретить и в воде, но только у самого берега. Они предпочитают влажную зону заплеска.
Камней здесь мало, а крабов много. Поэтому они набиваются туда целой грудой. Приподнимешь камень, и из-под него разбегаются, мелькая полосатыми длинными ногами, десятки крабов величиной с пятак или чуть больше. Береговые крабы отлично живут в неволе. Мы привезли их в Москву, и они долго жили на дне аквариума с камнями и тонким, в сантиметр, слоем воды. Кормить их можно, как и других крабов, кусочками рыбы, водорослей, мотылем и т. д.
И, конечно, здесь, как и везде в Приморье, у берега в воде полно крабов канцеров. Мы решили было зарисовать все варианты их окраски, но потом оставили эту идею. Почти нельзя встретить двух совершенно одинаковых.
Как-то, плавая в поисках добычи. Герман увидел быстро движущуюся по дну створку ракушки величиной чуть больше пятака. Ее нее на спине краб дориппе, придерживая ношу двумя задними парами ног, тонких, искривленных и закинутых на спину.
Что ж, среди массы лежащих на дне створок погибших моллюсков крабик, прикрытый такой же раковиной, может считать себя надежно скрытым от врагов. Возможно, мы тоже видели крабов дориппе, но просто не обращали на них внимания, принимая именно за то, чем они хотели казаться.
При некоторой фантазии крабику можно приписать и другой мотив, по которому он скрывает от мира свою спину. Если раковину отнять, то (опять-таки при некоторой фантазии) можно увидеть в выпуклостях и бороздках панциря сходство с классической маской злобного самурая, как его рисовали художники и изображали актеры на сценах в Японии. Этого краба так и называют – «голова самурая» или еще – «стыдливый краб».
Несколько раз мы находили здесь самых крупных, так называемых охотских, раков-отшельников. В качестве убежища они использовали большие раковины моллюска нептунеа. Сильные ноги с гребнями шипов и массивные клешни придают этому отшельнику угрожающий вид, но стоит только взять его в руку, как весь рак исчезает в раковине, прикрывая вход шиповатой клешней. Иногда попадались и гребенчатые отшельники в излюбленной ими оранжевой губке. А больше всего было зеленых маленьких отшельников Миддендорфа. Они то перебегали между камнями и кишели в зарослях зостеры, то ловко карабкались по ее листьям, придерживаясь тонкими лапками и обирая клешнями всякие съедобные кусочки.
Зостера тянулась полосой вдоль берега, образуя местами широкие лужайки. Ее заросли были разреженными по сравнению с пышными джунглями других районов. Но населена она была густо, и ее жители были доступнее для нас.
Мы собирали с листьев и с грунта небольших моллюсков лептотир с коричневато-красными раковинами и темно-серых тегул с лиловатым отливом. У основания ноги тегулы расположены особые выросты мантии. Когда этот моллюск передвигается, торчащие из-под раковины тонкие, как щупальца, выросты непрерывно шевелятся, дотрагиваясь до окружающих предметов.
При помощи сачка на короткой рукоятке можно было наловить в зостере массу мелких креветок. Они были не больше черноморских креветок палемонов, но окрашены значительно ярче и разнообразнее. Одни были изумрудно-зеленые, другие красно-коричневые с бирюзовыми полосами, третьи покрыты разноцветными мелкими точками, алыми, коричневыми и синими. Попадались и молодые полосатые чилимы.
Еще в первый свой визит я обратила внимание на участок дна, покрытый небольшими кочками из гравия. При ближайшем рассмотрении каждая кочка оказалась составленной из нескольких десятков мелких камешков, а внутри под этой броней сидел серый еж. Их было здесь очень много и все они прикрывались камнями. Конечно, спрятаться им больше негде, крупных скал с расселинами нет. Но от кого все-таки они прячутся?
Да, на косе было всегда интересно, и с пустыми руками мы отсюда никогда не уходили.
Разумеется, собирая животных для работы, мы не забывали и излюбленных нами промысловых гребешков. Сборы происходили на глубине трех-семи метров. Мы соревновались, кто больше наберет ракушек за кратчайший срок.
Даже зная, что с поверхности воды все предметы, лежащие на дне, кажутся сильно увеличенными, невольно обманываешься, увидев гребешок величиной с суповую тарелку. Ныряешь к нему, протягивая руку и раковина уже много меньше. Хватаешь ее и одновременно оглядываешь дно в поисках другого гребешка, но их не так-то уж много. Один или два на три-четыре квадратных метра считалось у нас хорошим местом. Водолазы говорили, что, с их точки зрения, есть смысл добывать гребешков, если на каждом квадратном метре находишь по два-три. А бывают скопления, где раковины лежат сплошным слоем, налегая друг на друга, как черепица.
Переплывая от гребешка к гребешку, понемногу наполняешь сетку. Каждая ракушка величиной с очень большое блюдце. Десяток их уже оттягивает руки и слегка притапливает сборщика, хотя в воде они несколько теряют в весе по известному закону Архимеда. Зато удобно нырять: сумка так и тянет на дно. Всплывать много хуже. Надо сильно оттолкнуться от дна и, что есть силы работая ногами и свободной рукой, скорее выбираться на поверхность. Очень удобно, когда подгребаешь рукой, в которой зажата широкая раковина гребешка. Она служит как бы веслом.
С берега всегда можно определить, кто набрал полную сумку, а кто только начал сборы. Если над поверхностью видна вся трубка и макушка пловца – значит, он еще ничего не набрал. Если мелькает только самый кончик трубки, можно с уверенностью сказать, что сумка полна.
Нас, активных сборщиков, было трое, а едоков восемь. Но шести гребешков на душу – уже 48 штук. Шесть кусочков нежного мяса и немного жестковатой мантии – каждому хватит только полакомиться, особенно если принять во внимание зверский аппетит, который развивается на море. Наши неплавающие товарищи слетались на запах варящихся гребешков, как мухи на мед. Мы наконец потребовали, чтобы они по очереди принимали участие в очистке добычи, то есть вскрывали раковины и вырезали съедобную часть – мантию и мускул. Это довольно скучная и кропотливая работа.
Лида, более занятая, чем Герман и Юра, редко принимала участие в этих походах. Но если ей удавалось вырваться из лаборатории, мы работали с ней вдвоем. Она плавала на поверхности с сумкой, а я ныряла и подавала ей гребешков. Наполнив сумку, Лида уплывала к берегу, а я набирала вторую. Получалась порядочная экономия времени: до берега было метров сто.
Однажды, сидя на берегу, Герман похвалился, что приметил одну особенно урожайную ложбинку на дне. Зная некоторые черты характера этого молодого человека, я не стала спрашивать его, где это заветное место, а, замешкавшись на берегу, приметила, где нырял Герман. Действительно, он очень быстро набрал полную сумку отборных гребешков.
Прошло дня два, в течение которых ни у кого из нас не было времени для походов на косу. На третий день неожиданно зашла Лида. Она освободилась на весь остаток дня. Не хочу ли я пойти с ней за гребешками? Конечно, я очень хотела пойти.
Легкий ветерок пробовал развести волну в бухте, но ему это плохо удавалось, мешали сопки. Солнце просвечивало воду и превращало жестянки в слитки золота. Вода теплая, ласковая. Мы плывем не торопясь к тому месту, где добывал гребешков скуповатый Герман. Сейчас мы его ограбим.
Дно уходит все дальше в глубину. А вот и первые раковины гребешков.
Сначала приходится нырять за каждой ракушкой в отдельности. Они лежат на некотором расстоянии друг от друга. Сверху удобнее их высматривать, чем плавать у дна, где поле зрения более ограничено. Лида укладывает добычу в плетеную сумку. Дело идет быстро. Гребешков все больше. Кое-где они лежат рядом по две-три штуки. Ну, Герман, прощайся со своим заветным местом!
Каждой рукой я хватаю по раковине, и вдруг перед самым моим носом, крутясь и покачиваясь, на дно падает крупный гребешок. Откуда он прилетел на свою погибель?
Передав добычу Лиде, спускаюсь за пришельцем, а он уже не один – рядом с ним лежит еще крупная раковина. Как это я ее не заметила, когда спускалась за первой парой? А вон еще один, у камня, где минуту назад я подобрала сразу три штуки.
Какое-то заколдованное место! Поднимаюсь наверх, и вдруг… мне навстречу с поверхности летит гребешок. Из угла раздутой сумки, которую тащит Лида, высовывается еще один и быстро падает на дно, описывая в воде крутую спираль. А Лида, ничего не замечая, медленно плывет, держа сумку в вытянутой руке. Вот так ограбили Германа!
По мере того как наполнялась сумка, нижние гребешки, раздвинув прорванные петли, падали на дно и терпеливо ждали, когда дойдет до них очередь повторить снова всю процедуру. Битых полчаса я собирала одни и те же раковины.
Заветная ложбинка была найдена значительно позже, когда уже уехали и Герман и Лида. Это была действительно ложбина с пологими откосами и плоским дном. Здесь собирались гребешки по три-пять штук на квадратный метр. А со всей ложбины можно было набрать их несколько десятков. Глубина была метров шесть, и с поверхности уже трудно было разглядеть, что лежит на дне ложбины.
Надо сказать, что, несмотря на довольно частые визиты на косу, количество гребешков оставалось примерно таким же. Это можно объяснить только тем, что на место собранных моллюсков прикочевывали новые.
По другую сторону рыбокомбината за последним домом поселка был такой же плоский берег, как и у гребешкового поля, такие же огороды и дорога. Но здесь были не гребешки,
а устрицы. Прибрежный устричник занимал обширную отмель. Сколько ни отплывай от берега, глубина всюду была метра полтора. Скалистое дно все густо усажено небольшими устрицами, местами образующими сплошной белый ковер.
Устрицы прикреплялись ко дну в слегка наклонном или вертикальном положении, напоминая сборчатые, шелковистые веера.
Тут надо было плавать с некоторой осторожностью, особенно при волнах. Неловкое движение – и острые края раковин как бритвой резали кожу. Эти порезы могут быть очень глубокими. И как мы ни береглись, каждое посещение устричника заставляло нас пролить немного крови.
На устричнике нас почти всегда сопровождали мелкие тетродоны, собаки-рыбы. Для краткости мы называли их по-японски – фугу. Не знаю, что их так привлекало. Возможно, надежда поживиться, когда мы переворачивали камни или отбивали щетки устриц в поисках беспозвоночных.
Эти небольшие, сантиметров десяти-пятнадцати длиной, головастые рыбки формой тела и оскалом белоснежных зубов были очень похожи на тех крупных темно-серых фугу, которые так часто встречались в приловах, но окраска у них была другая. Спина и бока были испещрены светлыми пятнышками по коричневому фону, а за грудными плавниками и у основания спинных виднелись черные кляксы. Лимонно-желтая полоса отделяла белое брюхо от пестрых боков.
Сверкая оранжевыми глазами, фугу быстро описывали круги у самого дна, ловко избегая соприкосновения с острыми раковинами. Они вертелись рядом с нами и, казалось, были совершенно уверены в своей безопасности. Естественно, что я с жаром кинулась их фотографировать. Но это оказалось нелегким делом. Я «стреляла» на вскидку, ведя аппаратом за стремительно плывущими рыбами, надеясь, скорее, на счастливый случай, чем на свое умение. И на большинстве фотографий оказались смазанными или рыбы, или фон. Кроме того, на всех фотографиях рыбы очень мелки по масштабу, так как снимать их приходилось широкоугольником. Объектив с фокусным расстоянием в 50 миллиметров требует более тщательной наводки на резкость, что было невозможно при такой лихорадочной съемке.
