Текст книги "За голубым порогом"
Автор книги: Ольга Хлудова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
– Хочу с вечера договориться, чтобы завтра пойти на лов с сейнером, только не знаю, кого из капитанов просить, чтобы взял.
– Идите с Виктором – он мастер своего дела и человек очень хороший. Я вас с ним познакомлю.
– Спроси только точно, когда нам утром быть на причале, – напомнил Николай.
Через минуту мы втроем шли к рыбокомбинату.
На причале уже разгружали первый сейнер. Вокруг фонарей сияли туманные радужные ореолы, как вокруг луны в морозную ночь. А над проливом тумана не было. Разноцветные бортовые огни стоявшего на рейде судна, казалось, плыли высоко в воздухе над невидимыми в темноте волнами. Черная вода медленно взбухала у свай причала. Выло холодно и сыро. Я зябко куталась в ватник, без малейшего энтузиазма поглядывая на крабов, лежащих около бункера. По правилам, мне полагалось заняться обычным делом, но так не хотелось трогать колючих и мокрых крабов, что я махнула рукой на свои обязанности.
Из-за плоского мыса медленно выплыл топовый огонь. Идет сейнер, это ясно, но какой – вот в чем вопрос.
Тамара, приемщица, мельком глянув на приближающиеся огни, сразу определила: идет 223. За ним 291. Значит, надо еще подождать, пока придет 325, на котором завтра отправимся мы, если на это согласится капитан.
Вот идет еще один сейнер. Теперь это тот, который надо нам. Я разыскала на палубе капитана. Это высокий, крепкий человек с загорелым лицом и белой полосой на лбу, под козырьком маленькой кепочки.
Мы договорились о выходе. В пять часов надо быть здесь, на причале. Ловить будут на глубине шестидесяти метров.
– Только попрошу быть точно в пять, ждать не смогу, – сказал он на прощание,
С вечера приготовлены были обычные канны, ведра, пинцеты, марля и прочие необходимые для нас предметы. Будильника у нас не было, но Николай может «заказывать» время, когда ему надо проснуться. Я тоже могу просыпаться по заказу, но иногда происходит осечка, что-то не срабатывает в подсознании, и вместо половины пятого побудка может произойти в восемь.
Было еще почти совсем темно, когда мы вышли на улицу. Фонари погасли, но во многих окнах горел свет, бросая полосы на дорогу. Со всех сторон слышались торопливые шаги, мелькали смутные очертания людей. Это рыбаки шли на свои суда после короткого ночного отдыха.
На пирсе никого не было видно. Казалось, дойдя до него, люди бесследно исчезали. Один из сейнеров медленно пятился от причала. Другой уже развернулся и быстро уходил, оставив на воде гладкий след, будто провели по мелкой зыби тяжелым утюгом.
Наше судно стояло вторым от пирса. На влажной от ночной росы и тумана железной палубе виднелись чьи-то следы. Однако никого не было видно.
– Кажется, мы первые, – сказал Николай. Из рубки, как бы в ответ на его слова, вышел капитан.
– Пришли? Ну, добрый день. – Мы поздоровались. – А я было решил, что подожду вас еще минут десять, а там и в путь.
– А команда где? – спросила я, оглядывая пустую палубу.
– Команда внизу, в кубрике. Добирают, кто не выспался. Нам еще часа полтора идти до места, а для лова все приготовили с вечера. Пока время есть, пусть отдыхают.
– Еще без пяти пять, – заметил Николай, поглядев на часы. Мы услышали, как по доскам пирса быстро прошел, скорее пробежал человек. Громыхнула железная палуба соседнего сейнера, и у нашего борта появилась высокая фигура в ватнике и низко надвинутой кепке,
– Ну вот, теперь все собрались, – сказал капитан и скрылся в рубке. Застучал дизель, и сейнер ожил. Он развернулся и, подрагивая, побежал к выходу из пролива.
Поднялся холодный ветерок. Он забирался под ватник, студил лицо и руки и в конце концов прогнал нас с большого деревянного сундука на носу судна, где мы было расположились весьма уютно. Николай пошел в кубрик тоже «добирать», а я осталась в рубке вместе с капитаном.
Уже совсем рассвело. Под низкими серыми тучами медленно перекатывались свинцовые волны. Остров Аскольд, окутанный туманом, был как седое облако, лежавшее на воде. На влажных камнях рифов черными столбиками вытянулись бакланы. Один из них сорвался с резким криком и полетел низко, почти касаясь крыльями волн.
В рубке было тепло и тихо. Мерно стучал двигатель. Стрелка компаса стояла почти неподвижно, чуть вздрагивая временами. Я незаметно рассматривала капитана. Он спокойно сидел на высоком табурете, положив руки на штурвал. Вчера вечером он показался мне старше.
Сейчас в утреннем свете было видно, что ему лет тридцать пять – тридцать восемь, не больше. У него было массивное лицо с широким подбородком и прямым носом. Вероятно, от привычки всегда щуриться вокруг глаз образовалась тонкая сетка светлых морщинок. Сдвинутая на затылок кепка открывала белый, не тронутый солнцем лоб, резко выделявшийся на обветренном, загорелом лице.
Почувствовав, что его рассматривают, капитан обернулся:
– Еще часок придется поскучать, а там уж будем на месте, – сказал он. – Вы бы пошли, поспали еще.
– Ну, какой сейчас сон. День уж настал, – возразила я.
– Если так, давайте поговорим. Такая тоска, когда все спят, а ты один в рубке. Расскажите, что у вас там в Москве делается.
– Могу рассказать, что было два месяца назад, перед отъездом.
– Говорят, строительство очень большое. Новый город строят?
– Да, куда ни глянешь, везде новые кварталы. Приедем, многих улиц уже не узнать, – подтвердила я. – А вы бывали в Москве?
– Был раза три проездом, – ответил капитан. Он помолчал немного, потом засмеялся. – Как вы все там живете, не могу понять. Я в последний раз был четыре дня, так потом не знал, как поскорее выбраться.
– Что так?
– Очень уж народу много. Никуда не протолкнешься. Конечно, пришлось пойти по магазинам, без этого нельзя – надо гостинцы. Машины на улицах в пять рядов, воздух плохой, а небо только над домами и видно.
– Это в центре так, а в новых районах очень просторно.
– Не знаю, не был в новых районах. А с нашим привольем даже и сравнивать нечего. Ну, конечно, магазины богатые, музеи, театры. В театр я не попал, это жаль. Хотел в Большой или в Художественный, но не сумел достать билеты. А в музее был. Мы вместе со свояком ходили. Он меня и повел в Третьяковскую галерею. До чего же картины хороши! Были мы всего три часа, разве все осмотришь? Там не один день походить надо, и то всего не увидишь толком.
Остров Путятин выделялся на горизонте тонкой, едва заметной полоской. Сопка Старцева, всегда видная издали, была, верно, окутана туманом. Сквозь облака проглянуло на миг солнце, осветив бледным холодным светом бегущие волны.
– В Кремле побывали? – спросила я.
– Как же, ходил. Интересно и красиво, ничего не скажешь. Жаль, на Выставку достижений народного хозяйства не попал, уже была закрыта.
– А вы куда ездили, когда были в Москве проездом?
– Мне отпуск положен был два месяца. На один месяц дали путевку на Кавказ, в дом отдыха. Я было не хотел ехать, а потом подумал: заеду к родным на Украину. И в дирекции говорят: «Поезжай, не пожалеешь. Там красота, на Кавказе, ты такой и не видел. Фруктов поешь».
– Понравилось вам? Капитан хитро улыбнулся.
– Вот слушайте. Ехал я поездом, все очень хорошо. Приезжаю в дом отдыха, в Сочи. Комната хорошая, соседи симпатичные – два шахтера, тракторист из Сибири. На другой день я им говорю: «Ну, ребята, вы здесь не первый раз, все знаете. Показывайте, что и как». Пошли гулять. Смотрю, ничего особенного. Горы? Так у меня за домом сопка Старцева, тоже неплохая гора. Еще что? Они говорят – море. Я им в ответ – у нас Японское море куда синее и красивее. Розы? Так в любом санатории или доме отдыха под Владивостоком роз сколько хочешь. Подумаешь, невидаль! Солнце, правда, на Кавказе пожарче. Ну, а пляж хуже. Там камни, а у нас шелковый песок. Словом, кроме пальм и фруктов, ничего особенного, чего у нас бы не было. Пальмы интересные, но их не так много. А тень лучше от других деревьев. Вот фрукты там хороши. Винограду я поел за всю жизнь. Так неужели из-за винограда все туда едут?
– Едут к морю и солнцу, особенно те, кто живет на севере.
– Ну, скажите по совести, разве у нас хуже? – спросил капитан.
– Лучше, – ответила я вполне искренно. За эти два месяца край сопок и синего моря стал мне близким и родным. Мысленно перебирая картины побережий тех морей, где пришлось побывать, я так и не нашла места, которое нравилось бы мне больше, чем Приморье.
Капитан, кажется, остался доволен моим ответом. Он окинул взглядом горизонт и замурлыкал что-то, поворачивая колесо штурвала. Сейнер стал медленно забирать вправо.
Я вышла из рубки. Потеплело, хотя ветер заметно усилился. Сейнер мягко переваливался с борта на борт. Из камбуза потянуло запахом чего-то вкусного. Я заглянула в открытую дверь. Девушка, низко повязанная пестрым платочком, выкладывала с доски в миску большие куски жирной, ароматной селедки свежего посола. На столе стояла тарелка с толстыми ломтями белого хлеба и вторая, полная сливочного масла. На плите кипел полуведерный чайник. Готовился завтрак для рыбаков.
На палубе появился неводчик – распорядитель лова. Он поговорил с капитаном, крикнул что-то в кубрик и отправился на корму. Я пошла за ним, придерживаясь за ванты, чтобы неожиданный удар волны не помог мне вывалиться за низкий фальшборт.
Большой красный буй бросили в воду. За ним с характерным шелестом побежал толстый, бесконечной длины канат – так называемый урез. А судно уходило все дальше, описывая пологую дугу. За урезом в воду скользнуло крыло снюрревода. Воздух серебряными чешуйками блестел в ячеях и пузырился на поверхности. Ушел в воду обширный мешок мотни, потом и второе крыло, за ним другой урез. К тому моменту, когда оставались последние считанные метры толстого каната, сейнер уже замкнул громадный круг, и у борта показался знакомый красный буй. Его багром вытащили на палубу. Теперь оба крыла снюрревода, широко распростертые там, в глубине, гонят в широкий зев мотни обитателей моря.
Начинается траление. Сейнер движется вперед медленно, натужно, волоча за собой махину донного невода, преодолевая сопротивление воды. Это продолжается минут сорок. Потом идет выборка.
Напряженные, вибрирующие урезы медленно выходят из воды, за ними тянутся соединенные вместе крылья снюрревода.
При помощи стрелы из-за борта поднимают мокрую сеть, перехватывая стропами, и она тяжелыми складками ложится на палубу. Звезды, осьминоги, крабы повисают, запутавшись в ячеях. Их выпутывают поспешно, стряхивают вниз, к остальной массе улова. Сейчас заняты все. Нужно разобрать складки снюрревода, оттащить тяжелое сетное полотно на место, чтобы в следующий замет оно ушло в воду в строго определенной последовательности, метр за метром. Одновременно смотрят, нет ли порванных мест; если есть – их затянут. Все подчиняется сейчас коротким командам неводчика. Он даже не говорит, а одним жестом руки, кивком головы указывает, что надо сделать.
В воздухе повисла раздутая рыбой мотня. Выдернут стяжной конец – и улов хлынул на палубу.
Большая часть рыбы лежала неподвижно, оглушенная первым глотком атмосферного воздуха. Некоторые из них слабо трепетали плавниками или изгибались всем телом, широко открывая рот и судорожно вздымая жаберные крышки. Только небольшие остромордые акулы со свинцово-серыми спинами и мертвенно-бледным брюхом бились и подпрыгивали, разбрызгивая слизь рыб и жгучих медуз цианей. Из мокрой пестрой груды медленно вытягивались багровые щупальца осьминогов, придавленных массой лежащих тел. Большой краб, распростертый на спине, выставлял восковое брюхо и беспомощно шевелил в воздухе массивными клешнями.
Рыбаки, вооруженные короткими баграми, начали сортировку, подхватывая рыбу одним взмахом руки и раскидывая ее по клеткам, отгороженным на палубе досками.
Роясь в улове среди тяжелых, скользких рыб, мы с Николаем вытаскивали большие комки разноцветных губок, раковины моллюсков, звезд, ежей странной формы, почти прозрачных асцидий, крабов с мохнатыми телами и крабов, как бы выкованных из золотистой бронзы.
Николай нашел маленького осьминога с телом в кулак величиной. Он посадил его в отдельное ведро, надеясь сохранить живым до возвращения с лова. Я сгоряча тоже выхватила какое-то головоногое, увидев маленькие извивающиеся щупальца с присосками в копейку величиной. Но это оказался не осьминог, а небольшой кальмар. Он мгновенно обвил мне руку и вцепился клювом в запястье. Я невольно вскрикнула от неожиданности и не без труда оторвала от себя воинственного моллюска. В награду за энергичное сопротивление кальмар полетел за борт и моментально скрылся. Это был тихоокеанский кальмар, как и те, что встречались нам у берега, только крупнее размером.
Осьминоги, и большие и маленькие, вели себя смирно. Они, как и мой первый знакомец, с трудом ползали по палубе и присасывались к чему попало. Часть их бросили за борт при разборке, часть вместе с другими случайными животными очутилась в отделении для прилова.
Среди пойманной рыбы основную ценность представляла камбала. С первого взгляда казалось, что вся она совершенно одинакова, эта плоская, желтовато-серая или бурая рыба с глазами и ртом, перекошенными на одну сторону. Однако ее здесь оказалось несколько видов.
Наш кок Наташа подошла с тазиком и, придирчиво оглядывая каждую камбалу, долго перекидывала ее багорком, прежде чем выбрала штуки три или четыре.
– Вот хорошая, – сказала я, подкидывая ей крупную камбалу.
– Нет, эту не надо, – возразила Наташа, подцепляя ее за жабры и отбрасывая обратно в общую кучу.
– Это остроголовая камбала, – сказал Николай, рассматривая отвергнутую Наташей мясистую, очень хорошую, с моей точки зрения, рыбу.
– А вы какую отбираете? – Николай заглянул в тазик. – А, желтоперую. Да, пожалуй, это самая вкусная.
Темно-бурое тело желтоперой камбалы окаймляли желтые плавники, только хвостовой и грудной были темными,
– Проведи пальцами по ее верхней стороне, – предложил Николай.
– Зачем?
– Да не бойся, потрогай, – Николай совал мне в руки рыбу. Я потрогала темную, верхнюю сторону. Под пальцами ощущались мелкие шипики. – У нее колючки на чешуе, – объяснил Николай. – Поэтому ее называют еще колючей камбалой.
– Эй, кок, вот тебе еще одну, только не пережаривай! – крикнул неводчик, взмахнув багорком. Камбала шлепнулась в тазик.
– А это другая, – сказала Наташа. Она перевернула рыбу и показала мне ее слепую сторону: по телу рыбы у основания плавников шли золотисто-оранжевые каемки.
– Это желтополосая камбала, – пояснил Николай.
– Тоже очень вкусная, – добавила Наташа. Она критически осмотрела отобранную рыбу и, видимо, решив, что ее достаточно, ушла в камбуз.
Теперь, роясь в рыбе, я уже внимательнее вглядывалась в камбалу. Николай показал мне еще белобрюхую, или двухлинейную. У нее боковая линия над головой разветвляется на два отростка.
Прогонистая, с более узким телом и серовато-грязной нижней слепой стороной, называлась корейской камбалой.
Кроме камбалы отдельно отбиралась крупная тихоокеанская треска с зеленовато-коричневой, пятнистой окраской и розоватый минтай, несколько меньших размеров. Треска пойдет на изготовление консервов, а из печени минтая получат медицинский рыбий жир.
Попадалась здесь и большая тихоокеанская навага. Сейчас, в конце лета, для нее еще «не сезон», как говорят. Вот осенью и зимой – ее время. Пойманная нами навага очутилась в отделении для разнорыбицы. Там собралась удивительно пестрая компания.
Среди рыб довольно обычного вида лежали великолепные создания, поражающие разнообразием форм и окраски. Мы почти каждый вечер видели их, когда после лова разгружались суда. Но там, на причале, они были уже обесцвечены смертью и многими часами пребывания вне воды. Сейчас они были влажны, и в некоторых из них еще теплилась жизнь.
Громадные скаты распластались на палубе, блестя эмалевой белизной брюха. Одни из них, скаты хвостоколы, со спинной стороны были темно-бурые. Их хвосты вооружены зазубренными иглами – кинжалами. Другие скаты, рыжеватые, с темным точечным узором, были покрыты сверху рядами колючих шипов.
Крупные серые бычки с раздутым мягким брюхом, казалось, были сделаны из замши. Усики, наросты, мочки на морде и теле дали повод называть их мохнатыми бычками. Вот рогатый бычок. Он пестрый, как бабочка, с большими грудными плавниками и плоской, угловатой головой. Ее сплошь покрывают шипы, гребни, колючки, костяные пластинки, а по бокам, на жаберных крышках, торчат длинные, с палец, зубчатые рога.
Странные рыбы, полупрозрачные, сплющенные с боков, похожие на большие ломти апельсинового желе, были так мягки и скользки, что их трудно было удержать в руках. Оранжевые студенистые тела как бы вытекали между пальцами. Это липарисы.
Прямой их противоположностью были морские лисички, рыбы из семейства панцирных. Их костистая голова с длинным и плоским рылом, напоминала голову севрюги, а граненое тело было покрыто жесткими щитками, как у морской иглы. Казалось, морских лисичек высушила сама природа и в таком сушеном виде отправила плавать в море.
Их близкие родственники агономалы имели еще более причудливый вид. Представьте себе рыбу ярчайшего алого цвета со сжатым с боков угловатым телом и громадным, как парус, спинным плавником. Рогатая голова заканчивается вздернутым, курносым рылом, а на самом его кончике развевается, как язычок малинового пламени, мясистый нарост.
На основном алом цвете тела и плавников расписаны черные, белые и блестящие серебряные узоры, у каждой рыбы другого рисунка. Это агономал хоботный, или морской петушок, как называли его рыбаки, всего сантиметров пятнадцати-восемнадцати длиной. Другие агономалы имеют совсем маленький хоботок и окраску куда более скромную. Они сероватые, с блестящими разводами, пятнами темного цвета и черной боковой полосой. Это агономалы Джордана.
У перциса, рыбы, похожей на агономала и тоже относимой к семейству панцирных, спинной плавник значительно меньше, вдоль тела идут ряды шипов, а над глазами возвышаются высокие гребни. Окраска их не так ярка, как у хоботного агономала, но не менее красива. На розоватом или зеленоватом бледном фоне разбросаны по плавникам и телу бархатно-коричневые, золотистые и оливковые пятна.
Взрослые перцисы достигали двадцати пяти – тридцати сантиметров длины. Но мы нашли и молодых, размером примерно с палец. У них было какое-то особое забавное «выражение лица». Сразу даже не понимаешь, в чем дело, а присмотришься и видишь, что у них томные глаза с длиннейшими, чуть загнутыми ресницами. На рыбьей морде они производят удивительно комичное впечатление. Разумеется, это не настоящие ресницы, а просто очень длинные, тонкие кожистые выросты по краю мясистого валика, прикрывающего, как веко, глаз перциса. У взрослых рыб эти выросты маленькие и похожи на зубчики или бородавочки.
Круглоперы напоминали колючие плоды растений. Вздутые головастые рыбки величиной с грецкий орех или куриное яйцо покрыты толстой кожей, сплошь усеянной шипиками, костяными бугорками и пластинками.
Из-под крыла ската ослепительно блеснула полоска серебра. У рыбы была маленькая хищная морда с длинной нижней челюстью и полная пасть острых зубов. Я подцепила ее под жабры, не сомневаясь, что это некрупная рыба вроде сельди. Но сколько я ни тянула, казалось, конца не было постепенно сужавшемуся телу. И вот на палубе лежит метровая рыба с тонким, длинным, как бич, хвостом. Это сабля-рыба, или, как ее назвали рыбаки, ремень-рыба, случайная добыча в снюрреводе. Типичный обитатель толщи воды, пелагический хищник, сабля-рыба попадает в ставные невода и плавные сети.
По совету капитана, восхвалявшего великолепный вкус этой лентообразной рыбы, я понесла ее на камбуз, но сначала попыталась передать акварелью нестерпимо яркий блеск ее тела, лишенного чешуи. Оно казалось покрытым слоем ртути или жидкого серебра и действительно напоминало сверкающий клинок. Рисунок получился неудачный, и «сабля» попала к Наташе, которая обещала изжарить ее на обед.
Мы набрали полные ведра всевозможных беспозвоночных и унесли их на нос судна, чтобы поскорее разложить по каннам и другим сосудам, налитым свежей водой.
Среди нашей добычи был головоногий моллюск ро’ссия, та самая ро’ссия, которую дальневосточные рыбаки упорно именуют кальмаром. Она напоминает кальмара, только тело ее не веретенообразной формы, а плоское, закругленное, как рукавица. Да и по величине она как детская рукавичка, с бесцветным, полупрозрачным телом, усеянным лимонно-желтыми пятнами. Присоски на ее десяти щупальцах тоже ярко-желтые.
Осьминог, посаженный в отдельное ведро, казалось, чувствовал себя неплохо. Каждые двадцать-тридцать минут ему меняли воду. Он стоял на свернутых в спирали, слегка раздвинутых щупальцах, как на подставках. Окраска осьминога была почти неизменной, если не считать слабых переливов красновато-коричневого и зелено-серого цвета. По временам на его коже возникал отчетливый мраморный узор, как струящаяся сетка. А то вдруг все животное становилось совершенно белым, как эмаль ведра.
Добавляя свежую воду или трогая осьминога, мы вызывали красную цветную волну, и мраморные жилки, казалось, наливались кровью. Но кровь была совершенно непричастна к изменению окраски. У головоногих она почти прозрачна, слегка синевата, а на воздухе, вытекая из раны, становится синей, из-за присутствия меди (красный цвет крови других животных связан с наличием в ней железа).
Совершенно особое, характерное выражение придают, всему облику осьминога его глаза. Пока они закрыты, вы видите округлый мешок, покрытый дряблой, морщинистой кожей и соединенные длинной перепонкой щупальца с присосками. Животное как животное, правда, несколько необычной формы. На голове два кожистых выроста – «ушки», а под ними плотно сомкнутые толстые веки. И вдруг широко открываются большие глаза, желто-зеленые, прозрачные, сияющие, как драгоценные камни.
Пристальный, неподвижный взгляд этих глаз с горизонтальной щелью зрачка кажется холодным, загадочным. «Зловещий» вид осьминога сыграл немалую роль в создании легенд, и всегда этот моллюск выступал в них как страшное чудовище, «выпивающее» кровь своих жертв или коварно подстерегающее их, чтобы утопить. А какие превосходные истории могли бы родиться, если бы их создатели больше знали об осьминогах! Сейчас, когда люди, спускаясь под воду, имеют возможность изучить поведение головоногих в естественных условиях, старые сказки уже никого не пугают. По зато стали известны факты, быть может, более фантастические, чем рассказы «бывалых людей».
Известный исследователь глубин Жак-Ив Кусто в своей книге «В мире безмолвия» рассказывает, как он и его товарищи по экспедиции обнаружили у Поркерольских островов «город осьминогов», убежища из камня, построенные самими моллюсками.
«Типичная конструкция, – пишет Кусто, – имела крышу в виде плоского камня двухфутовой длины, весом около двадцати фунтов. С одной стороны камень возвышался над грунтом на восемь дюймов, подпертый меньшим камнем и обломками строительного кирпича. Внутри была сделана выемка в пять дюймов глубиной в мягком грунте. Перед навесом вытянулся небольшой вал из всевозможного строительного мусора: крабьих панцирей, устричных створок, глиняных черепков, камней, а также из актиний и ежей. Из жилища высовывалась длинная рука, а над валом прямо на меня смотрели совиные глазки осьминога. Едва я приблизился, как рука зашевелилась и пододвинула весь барьер к входному отверстию. Дверь закрылась. Этот дом мы сняли на цветную пленку».
И дальше: «Тот факт, что осьминог собирает строительный материал для своего дома, а потом, приподняв каменную плиту, ставит под нее подпорки, позволяет сделать вывод о высоком развитии его мозга».
Что касается взаимоотношений между осьминогами и участниками экспедиции Кусто, то они приняли несколько своеобразный характер. Люди настойчиво преследовали моллюсков своим вниманием и пытались вовлечь их в игру, некий подводный танец, а осьминоги всеми силами старались удрать от назойливых знакомых.
«Вскоре мы уже смело подступались к головоногим любых размеров. Дюма стал своего рода учителем танцев у спрутов. Выбрав себе сопротивляющегося что есть мочи ученика, он брал его вежливо, но решительно за «руки» и принимался кружить, приглашая партнера последовать его примеру. Осьминог изо всех сил старался вырваться. Перепуганное животное решительно отказывалось прикреплять свои присоски к телу человека».
«Я знаю, что все это напоминает истории одного популярного барона», – предупреждает Кусто, намекая на Мюнхгаузена, – поэтому я позаботился заснять несколько кинолент, которые подтверждают мой рассказ».
Джеймс Олдридж тоже указывает на то, что осьминоги пугливы и всегда готовы убраться с вашего пути. Но он очень логично замечает, что фамильярная возня товарищей Кусто с испуганными осьминогами могла иметь место при условии, что у людей за плечами были акваланги с запасом воздуха… «Для человека с дыхательной трубкой во рту и только с парой наполненных воздухом легких такая борьба не особенно рекомендуется. Играйте и забавляйтесь с осьминогом как вам понравится, заставляйте его показать вам все приемы устрашения, но ни в коем случае не спускайтесь к нему вглубь и не вздумайте потянуть осьминога рукой, которую он может схватить своими щупальцами, держась в то же время другими присосками за скалы. Вам будет очень трудно оторваться от этой «игрушки», – пишет Олдридж в своей книге «Подводная охота».
Ощущение присосков на коже неприятно, но вполне терпимо. Могу только оговориться, что осьминог, о котором я рассказываю, был в весьма неподходящих для него условиях, и труднее было заставить его присосаться к руке, чем освободиться от его щупалец. То же самое было и с другим, значительно более крупным осьминогом. Он присасывался ко дну ведра, и при некотором терпении и настойчивости можно было заставить его присосаться к руке, но достаточно было незначительного усилия, чтобы он ее отпускал. Подошел капитан и уселся рядом с нами.
– Жив осьминог или надо другого достать? – спросил он, заглядывая в ведро.
– Пока жив, да сомнительно, довезем ли до дому, – ответил Николай. – Это животное с глубины, где холодная вода. А здесь мы ему берем воду с поверхности, прогретую.
– Ближе к вечеру мы будем ловить около Аскольда. Там глубина всего метров двадцать пять. Может, попадется маленький, – утешил нас капитан. – Мы очень хорошо знаем, как трудно летом довезти до берега живого осьминога. Года три назад у нас на Путятине была киногруппа. Им понадобился большой живой осьминог. На сейнерах объявили: если кто поймает, сейчас же бросай лов и доставляй на остров. Назначили хорошую премию. И, как на грех, дни стояли жаркие, просто невозможно. Вытащим здорового, сильного осьминога, посадим в бочку и скорее домой. То и дело меняем воду, стараемся. Только пройдем полпути, а он уже готов – помер. Опять ловим. Моим ребятам так и не удалось получить премию. Кто-то поймал осьминога вблизи острова и привез наконец. Его посадили в загон, в бухте. Приладились снимать, глядят, а он уже едва шевелится.
– Все-таки сняли?
– Ну?! Другого-то не было. Мы видели эту картину. Для непонимающего вроде так и надо. А нас не обманешь, особенно водолазов. Заметно, что он был едва живой.
К сожалению, капитан оказался прав. Становилось все жарче, и все чаще на небе появлялись между тучами голубые просветы. Наш восьмирукий пленник заметно слабел. Наконец он совсем побелел и перестал реагировать на прикосновение. А через некоторое время, приподняв марлю, прикрывающую ведро, я увидела безжизненно лежавшую на дне груду щупалец и дряблого тела.
В спешке, когда мы, почти не глядя, кидали в ведра и канны беспозвоночных животных, найденных среди рыбы, было взято много лишних экземпляров одного и того же вида или тех животных, которые давно уже нами нарисованы. Но кое-что было и новое: очень крупные (сантиметров двадцать—двадцать пять) серовато-желтые губки факеллии, похожие на воронки с рваными, неровными краями, и другие факеллии, напоминавшие грибы сыроежки на тонких ножках;
розово-оранжевые и алые восьмилучевые кораллы альционарии, плотностью своего упругого покрова да отчасти и формой больше похожие на мешковатых асцидий, чем на изящные известковые ветви и цветы, с которыми привычно связывается в сознании представление о кораллах. Альционарии – мягкие кораллы, что же касается жестких, известковых, то в Японском море они встречаются редко и на больших глубинах. Гораздо более похожи на красивые тропические кораллы колонии мшанок гетеропора. Это небольшие, сильно разветвленные известковые кустики. Другие мшанки – ретепоры – напоминали кружевные пышные жабо, третьи состояли из таких тонких пластинок, что их можно было уложить в гербарий, как лист растения.
Мы торопливо делали наброски, но еще добрая половина работы не была сделана, когда настало опять время идти на палубу и выбирать животных из нового улова. И вот снова бьются, подпрыгивая, как на пружинах, остромордые акулы, медленно шевелят плавниками громадные скаты, похожие на летучих мышей с широко распростертыми крыльями.
Теперь мы берем только тех животных, которых у нас еще не было совсем. Их уже не так много. Чтобы найти что-то новое, надо перебрать всю рыбу, вытаскивая из-под нее то звезду, то красных и оранжевых губок или крабов. Николай показал мне издали какое-то существо, держа его за длинную ногу. Похоже на паука сенокосца, только значительно больших размеров.
Осьминоги, как нарочно, все крупные, не меньше метра в размахе ног. Собственно, это очень скромный размер, но, принимая во внимание наши ограниченные возможности в смысле содержания животных, приходилось считать их слишком большими. На этот раз большая часть осьминогов очутилась не под рыбой, а сверху. Их это не устраивает, и они медленно сползают вниз с груды рыбы, забиваясь в темные уголки под скатов и камбал.
Я залезла по колено в груду рыб, доставая какой-то красный комок, оказавшийся давно знакомой асцидией, но вдруг почувствовала острую боль в щиколотке. Это вонзился в ногу, пропоров резину сапога, зазубренный шип рогатого бычка. Хотя ранка и неглубокая, но кровь уже намочила носок. Николай сначала сострил, что меня забодала рыба, а потом посоветовал высосать ранку. Совет хорош, но выполнить его трудно – попробуйте дотянуться до внешней стороны щиколотки. Пришлось просто выжать побольше крови и положиться на милость судьбы. Впрочем, все обошлось благополучно.
Сенокосец, найденный Николаем, был и вблизи похож на паука с необыкновенно тонкими и длинными лапками. Это животное так и называется – морской паук. Он принадлежит к классу пантопод – многоколенчатых, исключительно морских животных, обитателей дна. Крошечное, едва ли в сантиметр длиной, тощее тело паука делилось на несколько сегментов. От него отходило четыре пары ног, из которых каждая была раз в пять длиннее тела. У большого хоботка на головном сегменте сидела пара коротких ног с клешнями.
