Текст книги "За голубым порогом"
Автор книги: Ольга Хлудова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Большая часть пищеварительного аппарата помещается не в теле морского паука, слишком для этого маленьком, а в его длинных ногах. Кровеносной системы и специальных органов дыхания у него нет. Интересно, что эти животные проявляют заботу о потомстве. Оплодотворенные яйца вынашивает самец в коконах, прикрепленных к третьей паре ног у их основания. Многие многоколенчатые – хищники, высасывающие хоботком соки своей жертвы, другие ведут паразитический образ жизни.
Мы получили небольшую передышку, пока сейнер переходил на новое место лова. Кроме беспозвоночных очень хотелось сделать рисунки некоторых рыб особенно причудливой формы и окраски. Уже нарисованы агономал, липарис и молодой перцис с его ресницами как у голливудской красотки. У меня пробудился новый интерес к рогатым бычкам, и я поспешно рисовала самого безобразного то в профиль, то спереди, чтобы лучше было видно его оружие.
И опять на палубе гора рыбы, перемешанной с крабами всевозможных размеров и видов. На этот раз нам особенно повезло с ракообразными. Среди них преобладали промысловые камчатские крабы крупных размеров. Как ни хотелось отведать свежесваренного краба, но Наташа уговорила меня подождать еще неделю, когда они станут наконец достаточно вкусными. Разумеется, мы искали синего краба; но и в этот раз не нашли… Зато было много других, правда, уже нарисованных, но от этого не менее красивых.
Розово-желтый с ярко-красными шипами крупный краб эримакрус, или, как его называют, четырехугольный волосатый краб, требовал небольшого душа и пятиминутной чистки мягкой щеткой. После этого он предстал во всей своей красе. Дело в том, что все его тело и ноги густо покрыты короткими, золотистыми волосками-щетинками. В них забивается ил, песок, а когда находишь краба среди выловленной рыбы, – то слизь и чешуйки.
Другой краб – пятиугольный волосатый (тельмессус) значительно меньших размеров и не так мохнат, как эримакрус.
Волосатые крабы кажутся приземистыми, плотными. У них массивный панцирь и толстые ноги. По сравнению с ними крабы стригуны выглядят особенно щуплыми. Стригуны бывают очень крупными, нередко попадаются экземпляры, достигающие в размахе ног шестидесяти-семидесяти сантиметров. Но их длинные конечности почти плоски, тонки и придают им паукообразный вид. Эти крабы цвета меди, немного окислившейся, слегка позеленевшей в углублениях панциря. А на клешнях переливы золотисто-зеленого, оранжевого и алого цветов, радужные, как майолика. Стригуны лежали смирно и казались мертвыми. Но если надо было их взять из плоской ванночки с водой, где они находились, следовало беречься длинных и тонких, похожих на ножницы, клешней.
Еще один краб, такой же частый гость в прилове, как волосатый и стригун, – это хиас. Он значительно меньше их. Плоские, длинные ноги и переливчатые краски на клешнях напоминают стригуна. Хиас, как и стригун и водорослевые крабы пугеттии, относится к семейству крабов-пауков.
Из других ракообразных попались шримсы-медвежата с колючим грязновато-восковым панцирем, знакомые нам по вечерним пиршествам, и несколько пестрых, в красную крапинку, креветок, очень похожих на прибрежных травяных чилимов, ну и, разумеется, вездесущие раки-отшельники.
Крупных брюхоногих моллюсков хризодомусов и нептунеа я набрала целый ящик. Из их мяса вечером Лида сделает рагу, а раковины, поделив между собой, мы повезем в качестве сувениров и подарков московским друзьям.
Очень красивы небольшие, в палец длиной, вытянутые раковины моллюсков турителла и скала. Они будут украшением нашей коллекции. Особенно хороша скала. На поверхности ее раковины замысловато переплетаются рубчатые ребрышки. К сожалению, эти моллюски попадались нам нечасто.
В канне сидело совершенно непонятное с первого взгляда существо, как будто сделанное из оранжево-розового мармелада. Да и форма у него была какая-то кондитерская – что-то среднее между пирожным и громадной, с кулак, конфетой.
Полупрозрачное, очень плотное тело сверху украшали ряды пушистых «цветочков». Это был голожаберный моллюск тритония. Она лежала в слишком тесном для нее помещении, свернувшись в тугой комок. Когда же, пересаженная в более просторный сосуд, тритония медленно развернулась, то превратилась в очень красивое животное с длинным телом, на котором двумя рядами, как цветы на грядке, росли широкие, резные «листья» – ветвистые жаберные выросты. На голове тритонии плоский зубчатый гребень – лобный край, а у его основания две трубочки, из которых, как из ваз, торчат букеты зеленоватых щупалец-ринофор.
Другой голожаберный моллюск – дендронотус – попался нам в конце дня. Он был меньше тритонии, розово-сиреневый с белыми и темными крапинками. У него на спине был прямо-таки цветник из длинных, перистых жаберных выростов. Такие же сильно разветвленные выросты были у дендротуса и на переднем крае головы. Словом, не животное, а клумба.
Голожаберные моллюски встречаются почти во всех морях, но самых крупных, разноцветных и красивых можно найти в морях с океанической соленостью. Особенно хороши они в тропических водах.
Пожалуй, одной из интереснейших находок этого дня была голова горгоны, или горгоноцефала, что означает то же самое, только по-латыни. Это иглокожее животное, из класса офиур, настолько своеобразно, что его ни с кем не спутаешь. Из оранжевого диска диаметром в пять или шесть сантиметров отходят ветвящиеся гибкие лучи. Чем ближе к концу, тем больше веточек и тем они тоньше. Когда животное вынуто из воды, кажется, что на концах его лучей выросли клубки тонких, перепутанных между собой отростков. В воде животное расправляется, и тогда становится видно, что концы разветвлений закручены кверху.
Из других иглокожих животных нас заинтересовали розоватые морские ежи с очень выпуклым высоким телом, покрытым редкими короткими иглами. С этими ежами пришлось обращаться очень осторожно и бережно, так как иглы сыпались с них, как с пересохшей елки.
Крупные морские звезды, колючие эвастерии и у берегов были почтенных размеров, но здесь мы нашли одну из них поистине великаншу – шестьдесят пять сантиметров в размахе лучей! К сожалению, ее сильно помяли при разборке улова, и один луч был полуоторван от диска.
Другая эвастерия, сетчатая, достигала в размахе лучей «всего» сорока пяти сантиметров. Она была темно-красного цвета с выпуклой, как бы нашитой на ее поверхность ярко-синей сеткой.
Каждые полтора-два часа мы с интересом ждали, что принесет на этот раз снюрревод, И каждый раз находили все меньше новых животных. Зато были довольны рыбаки: попадалось много хорошей, крупной камбалы.
Когда смотришь со стороны на слаженную работу, кажется, что все очень просто. Все непрерывно, согласованно движутся вокруг поднимающегося из воды мокрого, тяжелого снюрревода. Работают напряженно, без криков и споров. Капитан работает вместе со всеми, и его не различишь среди фигур в прорезиненных широченных брюках и куртках с капюшонами.
За этой кажущейся легкостью и простотой, с которой каждый выполняет свою работу, кроется большой и тяжелый труд. И немалая доля успеха зависит от капитана. Наш хозяин Сергей Михайлович был прав, говоря, что это мастер своего дела. После двух тоней судно пошло на несколько километров в сторону. Сделали замет. Потом отошли еще и сделали еще один замет. И каждый раз был хороший улов. Для такого уверенного выбора места надо хорошо знать пути миграции камбалы, места, где она кормится, чтобы не терять времени на поиски. И знание это дается многолетним опытом и систематическим наблюдением за скоплениями рыбы. Капитан знает, где ловить весной, где в июне, где в первой или второй половине того или иного месяца. Но один капитан, без дружного и трудолюбивого экипажа, сделать ничего не сможет.
Среди рыбаков и старые опытные мастера, и еще совсем зеленые юнцы. Кто недавно работает на море, перенимает рыбацкие приемы труда от опытных ловцов. Все твердо знают свои обязанности, и во время лова на судне царит строгая дисциплина.
Часа в два дня, пока судно медленно ползло вперед, таща за собой тяжелую сеть, Наташа расстелила клеенку на ларе и пригласила всех обедать.
Едва успели пообедать, как настало время выборки. На этот раз улов не так удачен, как прежде. Сейнер перешел на другое место, и снова летит в воду красный буй.
Солнце уже садилось, когда начали лов у острова Аскольд. Здесь глубина была метров двадцать пять – тридцать. В снюрревод попадаются трепанги, длинные слоевища морской капусты, клубки саргассов. Очень много звезд патирий и амурских, серых и черных морских ежей и прочих животных, примелькавшихся за эти месяцы, как воробьи на дорогах.
Осьминогов несколько штук – от трех четвертей метра до полутора метров в размахе щупалец. Николай долго прикидывает, какого из них оставить, потом решительно отказывается от этих крупных животных, надеясь на следующий замет. Осьминог уже зарисован мною во всех подробностях. Хотелось бы попытаться сохранить его живым в течение ночи, а утром выпустить у берега и поглядеть на него в родной ему стихии.
Утром, выходя на лов, мы с жаром обсуждали этот план. Но в конце дня, после напряженной работы, он казался уже не таким заманчивым. Всю ночь менять воду, следить за воздуходувкой! Лучше уж в другой раз, когда немного похолодает. Тогда будет легче сохранить животное.
Сейнер медленно движется вдоль берега острова. Скалистые стены бросают на воду почти черные тени. Вдруг откуда-то налетают чайки, ярко-розовые в закатном свете. Все они стремятся к одному месту, в нескольких сотнях метров от нас. Там происходит баталия. В бинокль видно только кипение воды, над которой трепещут острые крылья. Чайки хватают что-то мелкое, серебристое. И вдруг все сразу кончается. Чайки еще кричат и кружатся над водой, а добычи уже нет, она спустилась в глубину.
Сумерки уже сгущались, когда в последний раз на палубу упали тяжелые сети. На этот раз вместо камбалы попался косячок акул. Это маленькие колючие акулы, около метра или немного больше, с колючками у основания спинных плавников. Они устроили на палубе такие танцы, что я убралась подальше от мелькающих в воздухе мокрых хвостов.
В наших водах у берегов Приморья иногда попадаются и крупные акулы, зашедшие с юга. В то лето, когда мы там были, дважды мелькнуло в газетах сообщение о поимке рыбаками акул в три метра и в четыре с половиной метра. Но раз о таких случаях специально пишут в газетах, можно судить, что это не слишком обычная добыча у приморских рыбаков.
В полной темноте мы подходим к входу в пролив. За мысом открывается бухта Назимова, унизанная огнями. Мы сердечно прощаемся с капитаном и командой. Они приглашают нас пойти с ними еще, хотя бы завтра. Обязательно пойдем в ближайшие дни.
С вечера шел небольшой дождь, дул сильный порывистый ветер. Нас это не очень беспокоило. Даже при некотором волнении найдется какая-нибудь из бухт на острове, где будет достаточно тихо, чтобы собирать там животных. Лишь бы прекратился дождь и выглянуло солнце.
В два часа ночи я проснулась. Что-то громадное навалилось на дом, выло и ломилось в окна. Стекла дребезжали, издавая высокий звенящий звук, как муха, попавшая в паутину.
За стеной слышались голоса хозяев. Дверь открылась, вошел Николай.
– Где ты был?
– Закреплял крышки на ящиках с нашими сборами. Ветер прямо с ног валит. Я боялся, что сорвет фанеру.
Новый порыв налетел с шумом электрического поезда. Дом вздрогнул, что-то с грохотом ударилось о стену. Я невольно вскочила:
– Что это?
Николай пожал плечами:
– Может быть, доски упали с крыши или бочка покатилась по двору.
Дверь сопротивлялась, будто кто-то живой придерживал ее плечом. Мы вышли на улицу. Воздух упруго бил по лицу, мешая дышать. Черные тучи, казалось, летели над самыми крышами домов.
Уличный фонарь на столбе крутился и раскачивался, мигал и вдруг погас Жалобно зазвенело разбитое стекло. Голос заводского гудка влился в рев ветра. В окнах домов зажигались огни. Но улицам бежали темные фигуры людей подталкиваемые ураганным ветром.
Сергей Михайлович вышел вслед за нами. Он стоял с минуту, прислушиваясь к тревожному вою гудка, к шуму ветра.
– Ну, беда! – крикнул он, наклоняясь к нам, чтобы ветер не унес слова. – Мы еще здесь под защитой сопок, а что сейчас в море делается – страшное дело!
– Почему гудок и все бегут к комбинату?
– Сейнеры стоят у причалов. Если будет бить, придется отводить их на рейд. А то может помять или выбросить их на берег. Поэтому и торопятся к причалам команды судов.
Свет в окнах то вспыхивал, то угасал и наконец потух окончательно. Где-то были повреждены провода. Мы постояли еще немного и вернулись в дом.
Наступило пасмурное утро. Ветер буйствовал по-прежнему или даже еще сильнее. Но при свете дня непрерывный гул урагана казался не таким угрожающим, а может быть, просто мы уже привыкли к нему.
С террасы теперь видна была вся улица: исчезла высокая стена кукурузы и подсолнечников, подступавшая к самому дому. Длинные стебли были сломаны или вырваны с корнем. Целая груда их лежала на земле. Устояли только немногие из них, тесной толпой жавшиеся в самом углу, под защитой высокого забора и стены дома. Но и они имели плачевный вид. Покосившиеся, почти падающие подсолнечники печально кивали тяжелыми темными дисками головок. Растрепанная кукуруза открывала свои длинные, тугие початки. Зеленые ленты ее листьев шурша развевались по ветру.
Ветер начисто вымел влажные улицы. Он хлестал по лужам, выплескивая их, и кропил землю мелкими брызгами.
Вода в бухте заметно поднялась. Ураган гнал ее с моря через восточный пролив. Высокие, мутные волны шли вдоль берега и разбивались о косу, где мы собирали гребешков. Издали казалось, что низкий берег совсем залит водой. Там кипел водоворот пены.
На рейде собралась большая компания судов, пришедших еще ночью, чтобы отстояться в относительно тихой бухте. Здесь были танкеры и транспорты, самоходные баржи, целый выводок сейнеров и катеров.
Большие суда стояли неподвижными громадами, лишь чуть вздрагивая под ударами крутых коротких волн, бесившихся в бухте. Зато катерам доставалось порядком. Временами они так низко кланялись волнам, что пенные гребни взбегали на палубу.
В лаборатории биофизиков работа шла обычным порядком. Они пригласили нас зайти вечером на небольшое научное заседание-симпозиум. Приглашены были и молодые ученые из лаборатории-хатки Слава и Лида. Им предстояло делать доклад.
– К восьми часам, пожалуйста, – сказал нам глава группы биофизиков, – если только наша лаборатория будет еще к этому времени на своем месте.
Эта существенная оговорка была не так уж неуместна: под ударами вихря деревянный павильон вздрагивал и трещал. Казалось, он вот-вот поднимется на воздух или рухнет грудой обломков.
Николай остался в лаборатории, а я пошла на косу. Путь туда занял только половину обычного времени. Я бежала по ветру, временами делая напрасное усилие замедлить аллюр. Но упругие толчки в спину заставляли невольно делать торопливые, мелкие шаги. Полы плаща, щелкая как вымпелы, летели впереди меня.
3а изгородями приусадебных участков лежали поломанные или вырванные с корнем растения. В воздухе неслись листья деревьев и небольшие ветки. Тополь упал на дорогу. Его листва была еще совершенно свежей, а излом толстого ствола блестел белизной. Высокая трава болотистого луга за поселком плотно приникла к земле, будто скошенная хлещущими ударами ветра.
Кончился высокий забор комбината, закрывавший вид на бухту, и за ним открылась коса. Высокие валы цвета черного кофе с размаху взбегали на низкий берег и разбивались в клочья грязной пены. Они оставляли за собой груды вырванной зостеры и мусор. Стога сена, стоявшие у дороги, были закутаны в старые рыбачьи сети и тщательно обвязаны канатами. Такие же канаты прикрепляли их к толстым кольям и к столбам электропроводки. Но волны добрались уже и сюда. Мокрый и упругий слой выбросов затянул знакомую дорогу, охапки намокшего сена качались на волнах.
Я прижалась спиной к высокому стогу и с интересом наблюдала за прыжками волн. Неожиданно над головой раздался резкий, характерный треск короткого замыкания, и искры посыпались на землю. Обвисшие провода крутились в воздухе, то и дело задевая друг друга и посылая вниз каскады искр. Можно было видеть, как вибрировали и качались под напором ветра верхушки столбов. Я поспешно отступила подальше, на безопасное место.
По берегу с грохотом прокатилась жестянка. Еще одна, блеснув золотистым боком, взвилась над волнами и упала, исчезнув среди гребней. Вслед за жестянками, как громадная летучая мышь, порхнул лист жести.
Я очень живо представила себе, как таким летящим жестяным листом, острым как бритва, срезает голову с плеч. Сначала от этого предположения стало смешно, но когда со свистом пронесся еще один жестяной обрезок и с силой вонзился в землю, уже было не до шуток. Да и смотреть было нечего. Волны по-прежнему старались стереть косу или закидать ее охапками зостеры.
Обратный путь был занят борьбой со встречным потоком воздуха. Приходилось идти, сильно наклоняясь вперед, с трудом преодолевая сопротивление ветра. Он забирался в рукава, за ворот, надувал парусом плащ на спине и бил в лицо, не давая перевести дыхания.
В хатке моих друзей не было тока. Сложная аппаратура стояла в бездействии. Слава объявил генеральную уборку, Я взялась помогать, чтобы скорее закончить работу и веем пойти в бухты наветренной стороны острова поглядеть накат.
Уже на вершине небольшого перевала мы услышали рев волн. За вершинами деревьев, за обрывами берега виднелась широкая полоса всклокоченной воды. Скалистый Аскольд вставал из нее в белом поясе пены. В лесу шум ветвей и рвущейся по ветру листвы заглушил голоса прибоя.
С опушки прибрежной сопки открылся вид на бухту. Громадные валы шли со стороны открытого моря. На расстоянии сотни метров от острова, там, где со дна поднимаются подводные утесы, волны с белыми гребнями вставали во весь рост и летели к берегу. Они обрушивались на него всей массой с грохотом пушечного выстрела.
Фонтаны пены и брызг висели над скалами, прикрывавшими бухту с флангов. Широкая полоса песчаного пляжа целиком закрывалась падающими волнами. В потоках воды и пенных хлопьев лениво перекатывался черный блестящий ствол дерева в два обхвата толщиной. Каждая новая волна подвигала его немного выше по пологому пляжу, ближе к линии травы.
Выглянуло бледное солнце. При его свете особенно четкой стала граница между широкой, желто-зеленой каймой мутной воды вдоль побережья и темно-фиолетовой, почти черной водой над глубинами.
Борясь с валящим с ног ветром, мы спустились по откосу сопки на берег бухты. Слава, Герман и Юра затеяли игру с волнами. Они бежали вместе с ними по мокрому песку, и в тот момент, когда новый гребень угрожающе нависал над пляжем, что было сил мчались обратно к кромке луга. Как и следовало ожидать, игра кончилась тем, что наши товарищи замешкались и их накрыло волной. Она уже потеряла большую часть своей силы, но тем не менее троица неразумных была мгновенно сбита с ног. Обратный поток воды потащил их к подножию следующего гребня. Мы с Лидой смотрели с замиранием сердца, как мелькали в белом кипении головы и плечи барахтающихся людей. Схлынувшая волна открыла три жалкие фигуры, распростертые на берегу, судорожно цепляющиеся за тающий под пальцами, насыщенный водой песок. Они вовремя успели вскочить на ноги и домчаться до границы безопасности. По пятам за ними несся рокочущий, шипящий прибойный поток.
Слава потерял очки. Юра ободрал руки. И все трое промокли до нитки. Им сразу стало холодно на пронизывающем ветру. Мы ушли в распадок, но и там хозяйничали вихри. Дрожащие любители сильных ощущений рвались домой.
Вечером мы пошли на симпозиум. Вода в нашей бухте стояла уже вровень с досками пирса, а кое-где залила берег. Павильон ученых оказался на своем месте. Ровно в восемь часов начался первый доклад: «О цветном зрении некоторых рыб».
Висевшая над столом лампа немало оживляла доклад, сопровождая его световыми эффектами. То она медленно затухала, оставляя висеть в воздухе раскаленную, красную проволоку, то вспыхивала, озаряя ярким светом и докладчика, и его аудиторию, то решительно гасла совсем, надолго погружая лабораторию в полную темноту. Ветер тряс павильон и горстями бросал в окна крупный дождь. Докладчику временами приходилось почти кричать, иначе его не услышали бы из-за шума ветра. Тем не менее мы с большим интересом прослушали и его, и последующих докладчиков, подводивших итоги некоторым работам, проведенным в течение лета над морскими животными.
Часам к десяти, когда разгорелись горячие споры по поводу «субъективности восприятия», ветер еще более усилился, но стал порывистым, неровным.
Временами наступала странная, непривычная тишина. Вслед за ней налетал новый воющий шквал, кидался на дом, с визгом катался по крыше и бил в стены тяжелыми ударами.
Минуты затишья становились все длиннее. Можно было с уверенностью сказать, что самое страшное кончилось и теперь скоро ветер успокоится. Но мы уже разошлись по домам, а он все еще старался доказать, что силы его не иссякли.
Утром было тихо, солнечно и жарко. Тайфун нанес немалый урон: пострадали приусадебные участки, разметало стога сена, кое-где сорвало крыши, повалило заборы, столбы. Погибло много деревьев, повреждена была во многих местах линия электропроводки. К счастью, этим дедом и ограничилось. Позже из газет мы узнали, что этот тайфун натворил серьезных бед в Японии, разрушив массу домов и уничтожив посевы.
При передаче информации о движении тайфунов синоптики для удобства называют самые сильные из них особым именем, почему-то всегда женским: Клара, Нэнси, Сильва и т. д. Тот, что пролетел над нами, назывался Кармен.
Волнение немного утихло, но в бухте наветренной стороны, где накануне вымокли наши товарищи, все еще был сильный прибой.
Мы пришли туда с подводным снаряжением. Плавали все довольно прилично и решили заняться излюбленным спортом гавайцев – катанием на волнах прибоя. Как это делается, все знали теоретически. Правда, не хватало самой малости – досок, основной принадлежности этого спорта, на которых, оседлав волну, спортсмены мчатся к берегу. Зато у нас были ласты, позволяющие развивать в воде большую скорость, и маски с трубками, очень облегчающие плавание в бурную погоду.
Волны по-прежнему заливали пляж. Однако это были уже не вчерашние грохочущие валы, а широкие прибойные потоки, кипящие пеной. Они сбивали с ног, но не бросали с силой о песок, а вежливо клали, накрывая с головой. Неприятно было только в те минуты, когда отступающая вода тащила нас по пляжу, усеянному крупными камнями, обломками раковин и щепками.
Поднырнув под наступающую волну до того как она обрушивалась на берег и избежав удара о дно, можно было выбраться подальше от опасной зоны прибоя. Вода была очень мутной, видимость ограничивалась едва ли полуметром. Мелькали темные клубки водорослей, крупные хлопья осадков реяли как частицы пыли в луче солнца.
Из катания на гребнях, как и следовало ожидать, ничего толкового не получилось. Мы быстро соскальзывали назад, а волна убегала к берегу. Юра и Лида придумали другую забаву: они лежали неподвижно на воде, давая волнам возможность понемногу подносить их к берегу и вышвыривать на песок. Со стороны это выглядело просто жутко. Игра в «утопленника», кончилась тем, что Юра потерял ласт и маску. Ласт выкинуло на берег через некоторое время, а маска навсегда исчезла в море.
Вдоль верхней кромки прибоя протянулись толстые валы выбросов. Среди листьев зостеры и клубков саргассов было много мидий, лежавших целыми гроздьями вместе с небольшими камнями, к которым они прикрепились, двустворчатых моллюсков миа, необыкновенно крупных хищных натик, звезд, ежей, трепангов и других прибрежных обитателей, застигнутых волнением врасплох. Громадные розовые, серовато-красные и оранжевые черви эхиурусы, прятавшиеся до этого в укромных уголках, малиново-красные и розовые асцидии лежали среди травы, как спелые экзотические плоды.
Большая часть животных, очутившихся под горячими лучами солнца, уже погибла. Те, которые были прикрыты слоем мокрой травы или водорослей, подавали признаки жизни. Но они тоже были обречены на гибель. Мы выбрали для себя наиболее интересные экземпляры. Добросердечный Юра всерьез занялся спасением погибающих, бросая в воду трепангов, асцидий, ежей и моллюсков. Это была бесполезная трата сил – волны все равно выбросят на берег ослабевших, лишенных убежища животных.
В тот же день мы посетили гребешковую косу. На берегу был толстый слой выбросов, затянувших дорогу и песок. Волнение здесь улеглось еще днем, но вода была очень мутной. Тем не менее были заметны некоторые перемены. Дно, покрытое мелким гравием, затянуло тонким слоем ила, оседающего из толщи воды. Гребешки, лежавшие раньше на глубине трех или четырех метров, оказались теперь у самого берега, а некоторые из них были выкинуты на сушу. Часто причиной их гибели были слишком разросшиеся кусты водорослей саргассов, прикрепившиеся к их створкам. Воздушные пузыри водорослей создали положительную плавучесть, и раковины, приподнятые над грунтом, были выброшены волнами в первую очередь. Те, которые остались в родной стихии, лежали, по обыкновению приоткрыв створки раковин и выпустив длинные щупальца. Бросалось в глаза, что все гребешки находились в каких-то случайных положениях – так. Как их бросили волны. Ни один не выдавил себе в грунте удобного углубления. Временами они слабо хлопали створками и отодвигались на несколько сантиметров.
Мы пометили несколько штук из тех, которые очутились в наиболее неблагоприятных условиях – на глубине полуметра или немного больше. На другой день их здесь уже не было. Два из меченых гребешков были обнаружены на глубине около трех метров, а остальные так и исчезли. Очень возможно, что мы их просто не смогли найти, когда они переменили место, а может быть, их подобрали купавшиеся здесь ребята – большие любители вкусных моллюсков.
В тех местах, где заросли зостеры тянулись вдоль берега, гребешки очутились в лучшем положении: тащившие их волны не могли перенести тяжелые раковины сквозь путаницу длинных стеблей в опасную зону мелководья. Много гребешков и устриц лежало у кромки зарослей и среди морской травы.
В результате сильного волнения, вызванного тайфуном, очень сильно пострадал прибрежный устричник. Громадное количество устриц было выкинуто волнами на берег и покрыло его толстым слоем. Под водой мы обнаружили печальную картину – ровное скалистое дно было безжизненно, как пустыня. Оставшиеся устрицы были сметены в небольшие углубления и лежали там кучками. Другие, крепко приросшие к грунту, были разбиты, вероятнее всего камнями, которые волны катили по дну. Почти все раковины уцелевших устриц лишились своих острых складчатых оборок.
Другие животные тоже исчезли. Не видно было ни ежей, ни звезд. Только неунывающие раки-отшельники немного оживляли пейзаж.
В течение нескольких дней после тайфуна погода выдерживала характер и каждое утро встречала нас лучезарным сиянием чистого неба и слабым ветерком. Потом пошли опять вперемежку плохие и хорошие дни: то дождь, то жара, то сильный ветер.
Мы побывали в некоторых бухтах побережья к северу от острова Путятина. Там были примерно те же подводные пейзажи, те же животные. Только эти бухты более открыты, и в них труднее найти уголки, защищенные от прямых ударов прибоя, где обычно находит приют большая часть донных обитателей прибрежных вод.
За любимой работой время летит с такой быстротой, что хочется остановить его, удлинить день, наполнить его до предела, чтобы ни одна минута не была потеряна зря. А дни становятся все короче, и погода чаще вносит свои поправки в наши планы.
Наступила середина сентября. Назначен день отъезда моих товарищей – Лиды, Германа и Юры. Накануне отъезда с раннего утра мы уходим в знакомую дальнюю бухту.
Длинная лиловая тень сопки лежит на песке. Он еще влажен и прохладен от ночного дождя. Капли оставили следы, будто кто-то касался поверхности песка концами пальцев.
Скалы острова Аскольд совсем розовые от солнечных лучей. Легкий туман скрывает их подножие. За мысом протянулась слепящая, как блеск лезвия, тонкая полоска ряби.
Мы разбиваем лагерь между двумя плоскими камнями. Сегодня у нас гости – два подводных охотника из Москвы и Вова, сын наших хозяев. Он учится и работает во Владивостоке, а на Путятин приехал в отпуск.
У московских охотников великолепные гарпунные ружья с пружинным боем. Юра тоже решил принять участие в охоте. Он принес с собой короткую острогу с гарпуном и повесил у пояса нож. Мое ружьецо, насмешившее почти до слез наших новых товарищей своим игрушечным размером, взял Вова. Он никогда еще не охотился, да и с маской начал плавать только несколько дней назад. Но Вова – спортсмен и под водой сразу почувствовал себя как рыба в родной стихии. Мы с Германом фигурировали в роли фотографов и беспристрастных наблюдателей. Лида не пошла с нами, ее задержали дела.
Пока мы устраиваем лагерь и собираем дрова для костра, тень уползает с песка и ложится полоской под обрывом. Самое время начинать охоту.
Все расплываются в разные стороны. Делаю несколько снимков плывущих охотников и, неторопливо двигая ластами, «гуляю» вдоль берега. Волны едва шевелят длинные листья филлоспадикса. На светлых каменных плитах чернеют гнезда мидий, ежи, трепанги. Между плитами разрослись саргассы. Под большим кустом стоит морской ленок. В лучах солнца его глаза горят красными огоньками. Стайка мальков серебристым облачком мелькает у самой поверхности. Их можно разглядеть только вблизи, так сливаются с ртутным блеском ряби их блестящие тела. И почти совсем невидим хрустальный шарик гидромедузы, повисший в толще воды.
Розовый жесткий кустик водоросли кораллины, очень похожий на коралл, внезапно разделился на два пучка. Один остался неподвижным, другой отплыл в сторону, сделал круг и вернулся назад.
Что бы это могло быть? Осторожно подплываю, прячусь за саргассы.
Опираясь на растопыренные плавники, на кораллине лежит незнакомая рыбка сантиметров в десять-двенадцать длиной, вся расписанная ярко-красными, розовыми, лимонно-желтыми, черными и белыми пятнами и полосами. На ее голове над глазами торчат длинные полосатые рожки – кожистые отростки. Вокруг рта, на щеках и подбородке такие же отростки, только покороче. Вся эта растительность придает рыбьей физиономии довольно нелепый вид.
Рыба спокойно смотрит на меня пестрыми глазами. Тщательно приметив место, кидаюсь к берегу. Надо сменить объектив и поставить промежуточные кольца.
