Текст книги "Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской"

Автор книги: Ольга Озаровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

По синю-ту морю да тут карапь бежит,

А тут карапь-то бежит, да как стрела летит,

Как стрела-та летит, да кверху злетывает.

А и тут-жа кнегина да горько сплакалась:

– А и трої проклят да сын Заморенин,

Я сронила с головы да золотой венец! —

А и день-то пройдет да все другой минет,

А и треты-ти сутки да миновалисе,

А тут Больша-та Земля да показаласе.

Ише стали корабли да в тихой гавани,

А и метали якоря да все у города.

Опускали оны парусы толковые,

А мостили мосты да все дубовые,

Настилали камочки да одинц

о

вые,

А ише вышиты камочки да в красном золоти,

Прирозубраны камочки да в чистом с

е

ребри.

Приусыпаны камочки да в скатном бисери.

А и тут-же Бориско да сын Заморенин

А и берет он кнегину да за белы руки,

Он за перьсни-ти берет да золоченые,

А и ведет он кнегину да на красно крыльцо,

А во свои ти палаты да белокаменны:

А он поставил Бориско да сын Заморенин,

А он поставил дружину вокруг двора

А молодую-ту кнегину да караулити.

А у ворот-то поставил да приворотничков

А во сенях-то поставил да караульшичков

Да молоду ту кнегину да караулити.

А и во тех-то во палатах да белокаменных

А розоставили столы да вси дубовые,

А разостлали белые браны скатерти,

А напол

о

жили есвица сахарные,

А наносили вина да пива пьяного.

А пива пьяного, меду да все стоялого.

Ай говорил как тут Бориско да сын Заморенин:

«А ты послушай-ко, кнегина да Марья Юрьевна,

Да я возьму тебя, кнегина, да за себя замуж».

– Трої проклят Бориско да сын Заморенин

А я сронила с головы да золотой венец! —

А и тут же Бориско да сын Заморенин

А он позорил кнегину да Марью Юрьевну.

А он дерет со кнегины да платье цветное,

А говорит кнегины да Марьи Юрьевны:

«А ты потешь-ко, кнегина, да добрых молодцов,

А ты спляши нага да по уд

а

лому».

А и тут же кнегина да не ослышалась,

А и сколько кнегина да тут выплясыват,

А она боле слезами да уливается;

– А ты прости меня, спас да многомилостив,

А я сронила с головы да золотой венец! —

А во двори-то дружина да упиваласе,

А напивались у ворот да приворотнички,

А и напивались во сенях да караульшички,

А приупился Бориско да сын Заморенин.

А ише стали они да опочив держать.

А ише тут то кнегина да догаладасе:

– Благослови-тко мене спас со пречистою,

А ты выведи меня да на светлую Русь! —

А и бежит нынь кнегина да поскорешеньку,

А поскорешеньку бежит да потихошеньку.

Из полат выбегает да все на улицу.

А ише спят во палатах да трої суточки,

Как со сна-то дружина да прохватиласе,

Прохватилася дружина да переп

а

ласе,

«А у нас hде-ка кнегина да Марья Юрьевна?»

Побежала дружина да ко синю морю,

Ко синю морю, широкому раздольшцу.

Как широко-то море да на волнах стоїт,

Во синем мори погода да поднималасе,

Говорила дружина да все Борисова:

«Уж мы скажем Борису да все Заморину:

Убежала кнегина да ко синю морю,

Во синем мори кнегина да утопиласе».

А и бежала кнегина да она три-то дни,

А она три-то ведь дни да она три ночи.

А забежала кнегина да во темны леса,

Во темны-ти леса да во дремучие,

А во те ли во болота да во зыбучие.

Да во лесах-то она три года скиталасе,

Да она горьким-то кореныцем питаласе,

Она долгима-то косами закрываласе.

А тут пов

ы

тают снежочки да у чиста поля,

А выбредала кнегина да ко синю морю,

Ко синю морю да на жолты пески.

А и тут-то кнегина да горько сплакалась:

– А уж ты море ли море, да море синее,

А ты возьми-ко мое да тело белое,

А упокой ты мою да душу грешную! —

А и заходила кнегина да в море по пояс.

А как из-за моря, моря да моря синего,

Из того же раздольїца широкого

Ай выбегает суденышко малешенько.

На суденки-то удалой добрый молодец

Ише кнегинин переводшык да свет Михайло.

Ай говорит он кнегины да таковы слова:

«А уж ты гой еси, кнегина да Марья Юрьевна,

А выбредай ко мне, кнегина, да на черно судно

Я свезу тебя, кнегина, да на светую русь».

А тут высказыват кнегина да Марья Юрьевна:

– А уж ты хто таков, удалой добрый молодец?

Не слыхала я этта да речи русские,

А я русские той речи да ровно три года! —

Отвечает Михайло да доброй молодец:

«А уж ты миленька кнегина да Марья Юрьевна,

Не узнала своего да слуги верного,

Как и есь я Михайло да передвошичек!

А походила ты к Бориску да на черной карапь,

А ты не знала с їма да разговаривать.

А ты взела меня с собой да во помошники».

Тут слезами кнегина да умываласе,

А Михайла та кнегина да устыжаласе.

Забродила кнегина да в море п

о

шею.

– Уж ой еси молодой да доброй молодец,

А ты брось мне-ка с судна да хоть портенышко,

Я закрою свое да тело н

а

гое. —

А и тут же Михайло да не ослышалсе,

А скидоват свое да платье верхнее,

А подает он кнегины да Марьи Юрьевны.

Заходила она да на суденышко,

Ише скоро кнегина да одеваїтсе:

– А спасибо тебе, да свет Михайлушко,

Надо мной ты, Михайло, да не куражиссе. —

Ай побежали они да по синю морю,

По тому-ту широкому раздольїцу.

А тут пришли они с Михайлом да на светую Русь,

На светую Русь да в стольнем городи

Тут пива ти варят да все вино курят.

А доходила кнегина да Марья Юрьевна

А до своих-то полат до белокаменных,

А она спрашивать стала да своїх верных слуг:

«Нынь пошто вино курят да все пива варят?»

А не признали кнегину да слуги верные:

По-муски то кнегина да нынь обряжена.

А говорят-то кнегины да таковы слова:

«А воротилсе князь Роман да из Большой земли.

А он искал своей княгины да Марья Юрьевной,

Увезли его кнегину да во Большую землю

А искал он кнегину да ровно три года,

А он Большу ту землю да все на дым спустил.

А перебил он старого и малого

Да за свою ту желанну да Марью Юрьевну.

А теперь у нас кнезь да прироздумалсе,

А он сосватал за себя на нынь боярскую дочь.

А о вчерашной день Романушко сосватолсе,

А сегодня у Романа да обрученыце,

А и завтра у Васильевича венчальной день».

Ай говорила тут кнегина да Марья Юрьевна

Своему-то Михайлы да другу верному:

– А ты бежи-ко, Михайло, да во торговой ряд,

А ты купи-ко, Михайло, да гусли зв

о

нчаты.

А подем мы к Роману да на широкой двор

А мы скажемся у кнезя да скоморохами. —

А и тут же Михайлушко не ослышалсе.

А походит же Михайло да во торговый ряд,

А купил он ей гусли звончеты.

А пришли ко кнезю да на широкой двор,

Ише в те-ли во палаты да белокаменны.

Оны сказалисе у кнезя да скоморохами.

Запогудывали в гусли да в гусли звончаты.

А и тот же Роман да свет Васильевич

Не узнал своей кнегины да Марьи Юрьевны.

По-муски то кнегина да все обряжена.

А он дает ей братыню да зелена вина,

Зелена-то вина да из своих ведь рук.

А выпивала кнегина да за единой дух,

А со правой руки сымала да золото кольцо,

Золотое-то кольцо да обручальное,

Она которым со Романом да обручаласе,

А положила во братыню да во серебрену

Воротила Роману Васильевичу.

А и тут же Роман да свет Васильевич

А он хватат у ей перстень да золото кольцо,

Прижимает кольцо да к ретиву сердцу,

А обливает слезами да все горючима:

«А уж ты, ой еси, молодой да скоморошина!

Говори-ко ты мне да правду истину;

А у меня где-ка кнегина да Марья Юрьевна?

А искал я кнегину да ровно три года,

Я Большу ту землю да все на дым спустил,

Перебил я и старого и малого».

А и тут же кнегина да Марья Юрьевна

Она падат Роману да во резвы ноги,

А умывает слезами да все горючима.

Зрадовался у нас кнезь Роман Васильевич.

А он хватает кнегину да за белы руки,

Прижимает кнегину да к ретиву сердцу,

Он целует кнегину да в сахарны уста,

А он ей садит на место да на кнегинино:

«А мне не надобна невеста да все обручная,

Да только надобна кнегина да Марья Юрьевна!»

Ай того же молодого да он Михайлушка

А поставил себе да в друга милого,

А в друга милого, во брата да во названного.

Пока Кулоянин пел свою древнюю былину, Московка все более улыбалась, и как только Кулоянин закончил, она закричала:

– Спасибо, дедушко Устин! Ужели ты меня не признал? Я у вас на Кулое была в германску войну, ты меня ишшо за шпионку шшитал, петь не захотел мне? А потом опять…

Дедушко вгляделся.

– И впрямь та, та сама! Да где ж твоя басота, да где ж твоя лепота? Весь тук сронила. Тьпфу!

И энергично сплюнул. Не понравилось ему, что похудела Московка. Куда была лучше полной.

– И волосья…

Он тронул волосы.

– Ты бы хошь в повойник убрала. С лица не столь стара, а седата! Тьпфу!

– Дедушко, не бранись! А лучша ишшо спой, а там уж отдохнуть пора. Ночь н е спали, дак повалимса. Спой.

Дедушко – сказитель на редкость, гордо окинул всех чистыми синими глазами и усмехнулся.

Был он лицом похож на Льва Толстого, только весь золотой. Солнце пронизывало его густые соломенные волосы и бороду. Он подумал и снова запел.

6. Вор-Кабаньище

Да во славном городе, во Киеви,

У боhатого кнезя да у Бладимёра

Заповадилось пированыцë, поцестён стол,

Про многих князей, про многих боеров,

Про тех полениць да про удалых-е.

Тут-ле Бладимер по горенке похаживат,

Он сапог о сапог да поколачиват,

Он скопоцьку о скопоцьку пошшолкиват,

Золотыма перснями да принаигрыват,

Он русыма кудрями да принатряхиват,

Он из уст тако слово да выговариват:

«Уж вы все люди да ой,

Да все крестьяна вы соборныя,

Уж вы все кнезья да боера,

Уж не знаете ле мне-ка да боhосужоной,

Боhосужоной да боhоряжоной.

Походоцька уж была бы у ей павлиная,

Тихая рець да лебединая,

Да ведь ясны-те глаза, да как у сокола,

А цёрны-те брови, да как у соболя!..»

Нехто на это слово да ответить не мог.

Да отвечал Вечя да сын Лазурьевичь:

– Я ведь знаю у князя, да у Данилушка

Есь у его да молода жона, да Опраксея. —

«А как-жа можно у жива мужа жону отнеть?»

– Созовем мы его да на поцестён пир

Да пошлём его да на Буян Остров

За тем жа за зверем, да за Вор-Кабанышшом.

Да много там молодцов да уехало,

Не один назать да не приехал.

Привезти бы ведь зверя и Вор-Кабанышшо,

Без тоей без раны, без кровавой. —

И пошел как тут Вечя да сын Лазурьевичь

Звать князя Данилушка

Ко князю Бладимеру да на поцестен пир,

Не можот у Данилушка ворот найти.

Увидал тут Данилушко с высокой горницы:

«Кто-то ездит у нас вкруг оградочьки,

Не можот ворот найти».

Он скочил, побежал да веселехонек,

Отпирал он ворота да крутехонько,

Тут Вечя да сын Лазурьевич,

И кланелся он ему да ведь низехонько

И звал он его да на почестей пир

К тому жа ко кнезю да ко Бладимеру.

И хлеба и соли їсь да пива с мёдом пить.

Тут князь Данилушко закручинилса

И закручинилса Данилушко да запечелилса.

Увидала его жона да Опраксея:

«Уж ты што жа, Данилушко, да закручинилса,

Што жа, Данилушко, да запечелилса?

Пойдем-ка со мной в тёплу спаленку

И роскажу я тебе, да все разведаю:

Уж и поедешь ты, Данилушко, да на поцестён пир,

Уж и будут тебя садить да во передней стол,

И во передней стол да во большо место,

И не садись ты, Данилушко, да во передней стол,

Не садись ты, Данилушко, да во больш

о

мест

о

,

А садись ты, Данилушко, во задней стол.

И во задней стол да во меньш

о

место.

Принесут тебе чару да зелена вина,

Принесут тебе бел пирог круписцятой,

И ты не пей ведь чарочьки зелена вина,

Ты не ешь пирога да всего дочиста,

Накинут на тебя служебку великою

И велику на тебя служебку да темнозлу.

Уже ты много с їма, Данилушко, не разговаривай.

Поезжай ты, Данилушко, да к молодой – жоны,

Молодой жоны да ко Опраксеї».

Поехал тут Данилушко да на поцестён пир.

Подхватили тут Данилушка да за белы руки,

Садили его да во передней стол,

Во передней стол да во больш

о

место.

Не садился тут Данилушко во передней стол.

Во передней стол да во больш

о

мест

о

.

А садился Данилушко во задней стол,

Во задней стол да во меньш

о

место.

Принесли ведь Данилушку цяру да зелена вина

Не выпивал он цяроцьки да всей до дна.

Принесли ему пирог да бел круписцатой,

Он не їл пирога да всего до циста.

Тут князь Бладимер по горенки да похаживает,

Он сапог о сапог да поколачивает,

Он скопоцьку о скопоцьку пошшолкивает,

Золотыма он перснями да принаигрывает

И русыма он кудрями да принатряхивает.

– Я накину на тебя, говорит князь,

Данилушко, Службу да великую:

Сходи ты, съезди да на Буян Остров.

И привези ты зверя да Вор-Кабанышша;

И без всякой раны, да без кровавою. —

Мало с їма Данилушко разговаривал

И поехал Данилушко да к молодой жоны,

К молодой жоны да к Опраксиї.

Идет тут Данилушко да не веселой

И повесил он голову да со могутных плец.

Стрецат его жона да Опраксея:

«Пойдем ко, Данилушко, со мной да в теплу спаленку

И повалимса мы с тобой на кроватоцку да на кисовую

И роскажу-ка я тебе и все разведаю.

И ты поедешь, Данилушко, да на Буян Остров

И купи-тко ся ты суцьку да нашлежницку

И купи-тко ся ты зверя да ск

а

куна

И купи-тко ся ты зверя да р

е

вуна

И купи-тко ся аркашек да волосяной,

И купи-тко ся сабельку да вострую,

И возьми-тко ты нож да вострой,

И встретятся тебе на дороге люди неверныя,

И будут у тебя просить да саблю вострую,

И не давай ты їм да сабли вострой,

И коли ты їх да в ретиво серьцо,

И срезай у їх да буйны головы,

И спусти-тко ты суцьку нашлежницку,

И спусти-тко ты зверя да ск

а

куна

И спусти-тко ты зверя да рёвуна

Да ведь суцька наследит и зверь обскацëт,

Обревёт тут ведь рёвун да зверя,

Тут седит Вор-Кабаньїшшо под сырой дуб,

И наденет Данилушко волосяной аркашек,

И свежет коню да за стремена,

А удержит во белых руках».

А удержал он его во белых руках

И свезал коню за стремено,

И повел тоhда зверя да Вор-Кабанышша,

И привел он ко кнезю да ко Бладимеру,

И без всякой без раны да без кровавую.

Было у кнезя да у Бладимера,

Ишшо было у его да ведь собраныце,

Ишшо этому зверю да удивлялисе,

Да нехто этого зверя не видывал.

Приказал тут Бладимер взеть от кнезя да от Данилушка

Да тому ведь сыну Лазурьевичу

Не успел он взети да сын Лазурьевич,

Да прыгнул у его зверь да во чисто полë,

Да увидели у зверя да только курева стоїт.

Теперь Московка решила твердо отдохнуть, уже зная, что помор Александр Останин из Кеми готовит длинную сказку; Московка окликнула Скомороха (так прозвали мезенца), чтоб подошел поближе; но он уже давно увивался около молодки с ребенком, сидящей поодаль. Признаться, Московка боялась, что Скоморох заболтается, а когда придет его черед рассказывать, заснет. Надо было хитро обдумать, как бы Скоморох выспался вместе со всеми. Жадна была Московка, и жадность вела ее к страху, а хитрость к опеке здоровых мужиков, как малых детей. Она еще раз окликнула Скомороха.

Тот вскочил, перепрыгнул через несколько тел, вытянулся перед Московкой и чужим голосом сказал:

– Товаришш командир, дозвольте с молодкой повалиться.

Это было так неожиданно, что весь берег прыснул, а молодка, задыхаясь от смеха, кричала:

– Вот муж в лесу недалеко др о ва рубит, вот созову, он тя как лечнет, дак в воду ул е тишь!..

Скоморох кинулся к ней, ухватил брошенную ватную кофту, и, кутая ею голову, летел обратно…

– Буюс, буюс…

– Церт. Оддай кофту-ту!

Тогда приоткрывая серьезнейшее лицо:

– Но примая во внимание побывальщину, рассказанную сим ошкуем…

Кофта через головы полетела к молодке…

– Примая во внимание, чем мы хуже разбойников? А потому, моя бесценная, вались одна, никем нерушимая. Сохраняй свою невинность, а я повалюсь один.

Берег грохотал. Скоморох повалился на песок, раскинув руки, и ко всеобщему удивлению сейчас же заснул. Но особенно это поразило Московку: она встала и даже его потрогала. Спит, по-настоящему спит…

После продолжительного отдыха и длительного чаепития опять все собрались слушать сказки, и Московка обратилась к сутулому одноглазому помору, имя которого она успела узнать.

– Олександр Ондреевич, вы обешшали длинну сказку!

Кривоглазый высокий Александр Останин сочным и степенным басом ответил:

– Нет, я раньше расскажу Сороцку быль, про сороцково промышленника… Как заговорил товаришш про Нову Землю, так и стало вроде как трести. Это он совершенно правильно сказал, што она тянет, даже очень тянет. Я три раза ходил, по году жил. После не приходилось. Четырнадцать навигаций в Норвегу сделал. Это не то. Очень страшну быль скажу, а все-таки она тянет. Видали, на пароход упрыгнул такой седенькой, быстрой старичек, ешьчо у него така самоедска сумка через плечо висла, а в руках аглицко ружье… Это с Новой Земли – приехал на Матверу к себе артель сбивать. Он на Новой Земле шестнадцать лет выжил безвыезно. Теперь ему одному запрешшено промышлять, так он приехал артель собирать… Не успел я с ним поговорить, хотя, конечно, одноглазово не возьмет…

– А ковды у тебя глаз пропал? – спросила Махонька участливо.

– А шилом проткнул. Я ведь сапожничаю: ну, проткнул, дохтор посмотрел, повязку наложил, сказал: «только не пей! цел будет». А я выпил. Пять ден терпел, да и выпил. Глаз и пропал.

Заметили, как ходит старичек? Ни на што не глядит и все фыркает. Воздух ему тяжел, и на леса глядеть не может, все ему тесно и грязно. Также вот самоедин был на Москву увезен, Тыка-Вылка (очень хорошо картинки рисовал, за это взели), дак жить не замог, до того в Москвы грязно…

– А вы знали Тыка-Вылку? Я знала того художника, што взял к себе Тыка-Вылку. Самого-то я его не застала, но моя приятельница давала ему уроки, и много о нем рассказывала. Их пять человек собралось, и ходили обучать Тыка-Вылку. Он всех учительниц называл «Маша». «Маша приела». Повалится на кровать: «Ну, Маша, говори!» Он сидеть на стуле не умел, все больше лежал. И ничего не слушал, только вот географию страшно любил и понимал… карты рисовал, за это и взял его да за картинки…

– Ну, ну сказывайте!

– Дак вот вернется откуда-ле с улицы в большой мороз и чихает, головой вертит: – «Пыльно, жарко! Пыльно!»

Все засмеялись.

– Ну, и вовсе сбилса… Сороцка-то быль где девана? Сейчас расскажу. Уж не сбивайте.

7. Сороцкая быль

Это быль про сороцково промышленника. У нево были л о дьи трехмачтовы и промышлял он на Новой Земли. Напромышляли целой груз зверя и гольца (голец вроде семги, только без клёску). Им бы уже уходить да п о ветери нет – ветер сретной. Вся команда уж на лодьях, а хозяин с двумя товаришшами ешьчо на охоту пошол.

Матросы говорят:

– Вот запоходит, мы ево в то время уходим! Хозеин охотилса не долго. Нова Земля – остров. Зимой на один час рассветаетса. Зато летом солнце не закатаетса. А тут уж осень, дни коротки. Вот он на берегу стоїт с товаришшами и видит паруса одданы, якорь закатан. Случилась поветерь. Он и ждет: ботик сейчас выедет, возьмет їх; ему и видно, што на лодьях делается и разговор слышен. У него там был кресник. Он ему кричит:

– Давай ботик!

Кресник сходил в свой камбуз, взял ружье большово формата, на планцырь положил на борт и выстрелил. Хозеин и не крикнул упал, а товаришши отбежали на такое расстояние, вне ружейново выстрела. Лодьи ушли. Эти двое остались. Хлеба – што в брюхе, платья – што на себе.

– Ну, штож, ведь мы остались?

Из последнего заряда убили морсково зайца. Поедят – рвать, рвота. Изба была тут построена, называется становишше Кармакул; а есть нечево, приходится умирать. Один жил двенадцать ден, другой – шестнадцать. У второво был нож, и он этим ножом на нарах и на стенах на досках вырезал всю историю. Как хозеина убили, как їх двух бросили и как они умирали. И в предсмертных конвульсиях скончалса.

Ну, пусть тела разлагаютса, на счот этово помолчим. Поговорим о лодьях. Они пошли на Варде. Товар продали, накупили рому, русскому консулу заявили, што хозеин помер, зверя раньше продал, деньги жоны выслал, ну а голец здесь не идет, так мы сами в Архангельско свезем вдовы.

Пошли в Архангельско, напились рому, стали плесать. А там был один старик – он в союзе не был, штобы хозеина убивать. И теперь не пил, толкует промеж себя: «Плешите, плешите, скоро заревите». Кресник услыхал и старика в море сбросил.

Пришли в Архангельско. Знают правило: в полмачты флаг – значит не блаhополучно, хозеин умер. Хозейки сказали, што муж ей деньги выслал с Варде, а сам там помер, там и похоронили.

Ну, штож хозейка? поплакала, погоревала, поверила.

На другое лето русские в то станьвишьчо не ходили, а пришла только Норвецька или Английска шхуна – из тех наций. Зашли в избу, у їх ужас изел: два тела разлагаются медленно (климат холодной, так целой год разлагались). Один заметил, што на досках вырезаны буквы. Прочесть они не могут, а эти доски движимы, они и взели с собой їх. Там и прочитали всю историю. Этих матросов засудили, скрозь строй гнали на смерть, при Николае Палыче было дело. Так у того што написал, жонка оставалась, ну, она по весны бегала на «глядень» – такой камень-варака, с которого в море выглядывают – глядеть, не видать ли какого суденышка. Как получила весь, што хозеин помер и два ево товаришша на Новой Земли скончались (другой был других мест), она каждый день туда вопить ходила на кажну зорю. Моя матка сороцка была, видала ей. Стоїт на глядне, руки заломит в небо, и падает, и вопит, причитат. А ветер одежу крутит. Эдак то у нас все поморки: у которой муж в мори осталса, у коей сын или брат. Уж такое дело, кажна знат. Ну, и эта год цельной кажну зарю стоїт, убиваетса. Ну, отплачетса, да днем и ничево, работат. А как узнала, што муж описал, как они мучились, брошены… Она стояла на глядне, не сходя два дня (никак ей было не увести, вроде одичала, дика стала), а на третий кинулась в море. Там прегрубо место. Так и сгибла.

Едва помог закончил, Московка спросила его:

– Вы, Олександр Ондреевич, грамотны?

– Читать умею. Товарышш четыре раза ко мне приходил, я в четыре раза смолоду выучился читать. Сулилса ешьчо писать научить, да боле и не приходил. Так писать и не выучилса. А читать читаю. Р о маны очень люблю читать, а потом и рассказывал все. Очень меня за это любили на судах. Но уж петнадцать лет ничево не сказываю.

– Ну, а сказку вы же хотели нам рассказать.

– Длинна только, убьетесь… Ну да ладно, нам на работу не бежать. Ишь вон дедушко уж работу нашол (Кулоянин плел кому-то заказанную рюжу). Ну, ладно.

И он начал.

8. Красавица под флером

В одном городе приморском было два купца, два родных брата. Один торговал магазинами, лавками, горной торговлей занималса (на суше), а другой имел корабли, ходил заграницу.

Который ходил заграницу, тот не имел ничево детей; тот, который торговал на суше, тот имел детей. Потом он заболел и в молодых годах умер. Сына оставил своево лет петнадцати. Супруга осталась в молодых годах. Она безумно торговать не стала: сын молод, а сама она не привычна была, – и прикрыла эту торговлю поэтому.

Ну, што ж? Сын Ванюша без занятий: ему скушно. Кое-как один год проходит, на второй год весна приходит.

– Што, маменька, без занятий мне очень скушно!

– Да чем же, Ванюша, заниматьса? Ну што же? Торговлю снова откроем?

– Маменька, это ешьчо поспеем поторговать. Мне бы вот охота заграницу.

– Да што же? У дяди корабли готовые. Сходи к нему, может, он тебя возьмет, и съездишь ты с ним.

Вот он этому случаю был очень рад. Сейчас же, в тот же день к дяди отправилса. Приходит к дяди. Дядя его очень любил. Принел ево великолепно.

– Ну, дяденька, я к вам с просьбой.

– А с какою, Ваня?

– Да вот мне здумалось посмотреть заграницей, как люди живут. Дак вот возьмите меня с собой на эту навигацию.

– А я только думал звать тебя, а ты сам пришол. Ну, поедем! Приготовьса. Одежды много не бери с собой, так, немного возьми.

– Хорошо.

Вот он приходит домой.

– Маменька, дяденька меня пригласил, взял.

– Ну, тогда поежжай.

Вот ему приготовили все, и он собралса, багаж ему свезли на карапь, с маменькой распростилса и со веема служашшима. И отправилса. Погода стояла блаhоприятная.

Шли не очень долго и прошли заграницу, там в какой-то столичной город.

Ну, обыкновенно первым делом – таможня. Приехал, заявил с каким товаром на пошлины.

Ну, потом таможня ему разрешила торговать разныма товарами. Он стал торговать. А Ваня што? Он свободной, как пассажир.

Он для развлечения стал каждой день, как только хорошая погода, на гору выйдет гулять. 1 ак это и продолжалось много времени. Он побывал в театрах везде, повеселилса, посмотрел, как заграницей люди живут.

В один прекрасный праздничной день выехал на гору (на берег) прогулятьса.

Шел по проспекту и вдруг видит, едут жандармы конные и загоняют во дворы всех гуляюшших, в том числе и нашево Ваню прогнали во двор, калитку закрыли. Он удивилса: што это значит? Среди бела дня и не дают по улице иттить. Ево это сомненье взяло. Он подошел к одному пожилому человеку, так как тут народу было довольно много во дворе, и обратилса с вопросом:

– Послушайте! Почему же это у вас не позволяют гулять?

– А вы должно быть иностранец?

– Да, я иностранец.

– Так вас скоро отпустят.

– Дак все таки, по какой причине нас загнали всех?

– Эта причина очень простая.

Скажите, пожалуйста.

– Вот видите, у нашево императора есть прекрасная дочь, дак штоб не влюблялса молодой народ, для этово всех с проспектов загоняют.

– Вот для чево!

– Так точно.

Вот он, знаете, задумалса, как бы это посмотреть. Нашел щелку ^[74] в заборе и стал глядеть. Ну, и действительно, видел: в трех коретах проехали фрейлины и императорская дочь. Но она была под флером. Лица невозможно видеть.

Ну, вот он задумалса.

Спустя полчаса всех уволили, калитка открылась: кто куда шел, тот туда и пошел по своей дороге.

Он сейчас на морскую пристань и на карапь. Ево и перевезли. Дядя смотрит, он печальной.

– Ваня, што с тобой, здоров-ли ты?

– Здоров, дяденька!

Назавтра опять приехал на гору прогулятьса. Все мечта ему: где ему увидеть, што за красавица. И так ему, знаете, невесело. Недолго погулял, вернулса обратно. Ну, он получал газету каждый день (ему доставляли, за это платил). Вот сказано, таково-та числа будет театр, будет царская фамилия и будет императорская дочь.

Только сказано, будут ложи очень дороги, входу дорого. Он подумал: «Да есь у меня денех, не пожалею».

За сутки раньше сходил, купил билет.

Там первое место не продают, где царская фамилия, а вторую линию.

Ну, в назначенной день в театр явилса, публики много. Наконец приехала и царская фамилия и ее высочество.

Ну, штож, видит: фигура человеческа, высока девушка, стройна, а лица не видно, под флером.

Вот ему еще тошнее стало. Што поделаешь? Приехал на карапь. И за это время стал он худее на лицо. Дядя видит, што племянник изменилса. Ничево не может кушать, похудел.

– Ты болен?

– Нет, дядя, я здоров.

Дяди пригласил дохтора.

Дохтор осмотрел больново, да и признал, што он от задумчивости заболел. Дохтор понел:

– Молодой человек влюблен в ково-нибудь?

– Да.

– Вы эту мысль выкиньте из головы.

Потом дохтор сказал купцу:

– Ваш племянник влюблен в ково-то.

Вот ево дядя и начал допрашивать:

– Ваня, скажи мне, я помогу твоему горю.

Ну, он говорит:

– Да, я влюблен, дядя, но сказать не смею.

– Скажи. Мне здесь все знакомы, я все могу сделать.

– Я влюблен в императорскую дочь.

– Ах, Ваня, Ваня, каку ты глупость сделал! Если бы она была купеческа, я бы дело обделал, послал бы сватать и она бы пошла: ты миллионер. Но она императорска дочь. Этово нельзя. Ну, все-таки не горюй. Где же ты ей видел?

– В театре, но я лица не видел, мне бы хоть увидеть ей.

– Ох, чудак, лица не видел, а так влюбилса! Надейса, Ваня. Это я могу сделать, штобы посмотреть. За деньги все можно.

И в тот же день этот старой купец поехал в город. Ваня осталса на корабле. У нево был знакомой, один высокопоставленной человек, который служил при дворце.

– Вот што, друг мой, берите денег сколько угодно, только сделайте такую службу: у меня есть племянник, молодой человек…

– Хорошо, я знаю.

– И вот он в театре видел императорскую дочь; хотя не видел лица, но видел ее стан и очень влюбилса. Дак вот, не можете ли устроить, штоб он мог ей лично увидеть. Только увидеть, больше ничево.

– Ох, голубчик, это очень трудно. На ейну половину мушшинам строго воспрешшается ходить. Все таки дайте мне строку трое суток; я подумаю, может я как-нибудь это устрою.

Так этот купец уехал на карапь и сказал:

– Надейса, Ваня: через трої суток будет известно, как ты повидаїшса с императорской дочкой.

Действительно, через трої суток этот человек приехал на іхное судно.

– Ну, я придумал средство: позовите мастера, который отливает хрустальну посуду, и закажите стеклянной сосуд, штобы вместил тело человеческое и мог бы плавать по воды, не утонул. Коhда будет готово, дайте мне знать. Мое дело будет препроводить Ваню во дворец.

Ну, хорошо. Вот мастера сыскали и сказали:

– Можете ли сделать такой сосуд?

Мастер подумал и говорит:

– Могу.

– Ну так вы сделайте, и чем скорее, тем лучше.

Мастер ушол и в скором времени приготовил сосуд вроде сигары с крышкой. Значит, человека можно спустить, и поедет куда угодно. Нужно было делать пробу при мастере. Взяли огромный обрез, налили воды, положили тяжести семь пудов и спустили. Он не потонул. Значит, тело человека вполне понесет.

И мастер говорит:

– Сосуд сей можно отпирать, есть пружина; только открывать можно изнутри, кто будет там человек, а так не откроешь, только поломаешь.

Мастера за это наградили щедро.

Дядя говорит:

– Теперь поедем в магазин.

Купили дамской кустюм, приблизительно на Ванин рост. Привезли на карапь.

Ну, Ваня переоделся. У нево не было ни бороды, ни усов, только пробивались, так и те парикмахер подчистил. Ваня в этот сосуд повалилса. А чиновник говорит:

– Провизии не бери, скоро будешь на свободе.

В бот спустили, привезли.

У этово чиновника все было подкуплено, штоб пропустили сосуд. Ну вот, пронесли этот сосуд в сад. В этом саду был фонтан и пруд, и стоял часовой. С этово пруда никогда не брали воды, кроме как ее высочеству умыватьса. В этот пруд этот сосуд спустили. Это сделано было ночью. Когда утро настало, утром две фрелины явились с кувшином за водой. Увидали этот сосуд. Солнышко отражает ево на той стороны.

– Што это, Маша?

– Ох, сосудик!

Побежали на ту сторону.

– Ох, там барышня! Не знаю, жива-ли, нет-ли! Бегут обратно. И без воды прибежали. А она ждет умыватьса.

– Што же вы без воды?

– Ох, ваше высочество, там сосудик плават и в нем барышня.

– Вам представилось.

– Нет, есь сосуд.

Вот она пошла сама смотреть.

Действительно, сосудик плават.

– Иди, скажи дежурному генералу, штоб созвал людей.

Ну, дежурной явилса с людьми.

Вот он приказыват. Ну, живо достали – в пруде, не в море. И все видят: барышня лежит живая, гледит, мигает, улыбаетса.

Ну и внесли сосудик в ее комнату.

Она приказывает:

– Откройте.

Но как ни старались, не могут.

А Ваня смотрит: этот чиновник тут же, мигнул ему, што «открой».

Ваня нажал пружинку, и крышка сама приподнялась.

Крышка приподнялась и барышня села.

– Здраствуйте!

– Здраствуйте!

– Как вы сюда попали?

– Я повалилась спать в своей спальне, а сама не помню, как очудилас здесь.

Смотрит императорска дочь: барышня очень красива, только вышее ростом. Она к отцу побежала.

– Ох, папаша, кака у меня подружка красива! Позвольте ей у меня остатьса.

Он посмотрел. Барышня красива, образована и сказывает, откуда урожденка. (Он уж придумал, врет.) Ну, император разрешил остатьса быть дочери подружкой, спать ночью в одной спальной, только на разных койках.