Текст книги "Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской"

Автор книги: Ольга Озаровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

„А было бы на небо листвеця, —

Я прибил бы там до единого".

По грехам по нашим так сделалось:

А которой сечен был на двое,

А востало тут два тотарина;

А которой сечен был на трое,

А востало тут три татарина».

Говорит как тут Владимёр князь:

«Ишша нет как их, – дак не искать же стать».

Он на радошшах тут и пир средил,

Он и пир средил, пировати стал.

Илья Мурович и Чудище

Был

о

у нас во Царе-град

и

Наехало проклятоë чюдишшо.

Да сам ведь как он семи аршын,

Галова у его да как пивной котел,

А н

о

жишша как-быть лыжишша,

Да р

у

чишша да как-быть гр

а

блишша,

Да гл

а

зишша да как-быть ч

а

шишша.

У царя Костянтина Атаульевичя

Сковали у его да ноги резвые

Тем

а

жа залезами немецьким

а

,

А свезали его да руки белые

Тема же опутьеми шолковыма,

Кнегину Опраксею в палон взели.

Во ту-то пору да во то времечько

Переп

а

хнула веска за реку Москву,

Во тот же как ведь Киев град

К тому же ведь да к Ильи Муровичю:

«Да ой еси ты, Илья Муровичь!

Уж ты знаёшь ле, про то ведаёшь?

Помёркло у нас да соньцо красное

Потухла звезда да поднебесная:

И ныньче у нас во Царе-граде

Наехало проклятое чудишшо;

А сам как он из семи аршын,

Голова его да как пивной котел,

А ножишша как-быть лыжишша,

А ручишша как-быть граблишша;

А глазишша как-быть чашишша.

У царя Костянтина Атаульевичя

Сковали у его да ноги резвы же

Тем

а

же залезами немецькима,

Свезали его руки белые

Тема же опутьями шолковыма,

Кнегину Опраксею в полон взели».

Да тут же ведь да Илья Муровичь

Надеваёт он тут платье цветное

Выходит на середу кирпицнею

Молитьсе Спасу Пречистому.

Да Божьей Матери, Богородици.

Пошел Илья на конюшон двор

И берет как своего добра коня,

Добра коня со семи цепей;

Накладыват уздицю тасмянною,

Уздат во уздилиця булатные,

Накладыват тут ведь войлучек,

На войлучек он седелышко;

Подпрегал он двенадцать подпруженёк,

Ишша две подпружки подпрягаютси

Не ради басы, да ради крепости,

Не шшиб бы богатыря доброй конь,

Не оставил бы богатыря в чистом поли.

Да скоро он скачёт на добра коня;

У ворот приворотников не спрашивал, —

(Они думали, поедет воротами.)

Да он машот через стену городову жа.

Едёт он по чист

у

пол

ю

, —

Во чистом-то поли да курева стоят,

В куревы-то бог

а

тыря не видети.

Да ехал он день до вечера,

А темну-то ночь до бела свету,

Не пиваючи он, да не едаючи,

Добру коню отд

о

ху не даваючи.

Конь-от под им как потпинатьсе стал.

Бьет он коня и по тучьним ребрам:

«А волчья сыть,

^[52]

травяной мешок!

А што тако подпинаисьсе,

Надо мной над бог

а

тырём надсмехаисьсе?»

А конь скочил, – за реку пер

е

скочил.

А прошло три дороги широких – е

А не знат Илья, да куда ехати.

А во ту пору, во то времечько

Идет как калика да перехожая,

Перехожа калика безымянная.

Говорит как тут да Илья Муровичь:

«Уж ты здравсвуёшь, калика перехожая,

Перехожа калика безымянная!

А где ты был да ты куда пошёл?»

Отвечает калика да перехожая,

Перехожа калика да безымянная:

«Я иду ведь тут из Царя-града,

Я пошёл ведь тут во Киёв град».

Говорил как тут да Илья Муровичь:

«Уж ты ой еси, калика перехожая,

Перехожа калика безымянная!

А што у вас да во Царе-гради?

Ишша всё ле у вас там по старому,

Ишша все ле у вас там по прежному?»

Говорит как калика перехожая,

Перехожа калика безымянная:

«Уж ты ой еси, да Илья Муровичь!

А у нас ведь нынь во Царе-гради

Не по старому, не по прежному.

А потухло у нас соньцë красноë,

А помёркла звезда поднебесная:

Как наехало проклятоë чюдишшо;

Ишша сам как он семи аршин,

Голова его как пивной котёл,

А и ножишша, как-быть лыжишша,

А и ручишша, как-быть граблишша,

А и глазишша как-быть чяшишша.

У царя Костянтина Атаульевичя

Ишша скованы ноги резвые

А тема жа залезами немецькима,

Ишша связаны руки белые

А-й тема опутьями шолковыма».

Говорит как тут Илья Муровичь:

«Уж ты ой еси, калика перехожая,

Перехожа калика безымянная!

Ишша платьем с тобой мы поминямьсе:

Ты возьми у мня платье богатырскоë,

А отдай мине платье калицькоë».

Говорит как калика перехожая:

«Я бы н

е

взял платья богатырьскаго,

Я бы не отдал платья калицького,

А едно у нас солнышко н

а

неби,

А един у нас мог

у

т богатырь

А стар

о

казак да Илья Муровичь;

А с тобой с Ильей дак и слова нет».

Они платьём тут да поминялисе.

Ишше тут же ведь Илья Муровичь

Он ведь скинул платьё богатырскоë,

А одел собе платьё калицькоë

И оставил калики добр

а

коня.

Он ведь сам пошел тут каликою;

Ишша клюцькой

^[53]

идё потпираитьсе, —

Ишша клюцька под им изгибаитьсе:

Говорит тут Илья Муровичь:

«Не по мне ета клюцька и кована,

Ишша мало залеза ей складено;

Ишша сорок пуд во единой фунт».

(Не худой видно сам был.)

А идет как калика да по Цар

ю

–граду;

А скрыцял как он да по калицькому,

Засвистел как он по богатырьскаму, —

А проклятоë тут чюдишшо

Оно чуть сидит на лавици.

А та же калика перехожая,

А идет ведь к чюдишшу в светл

у

гридн

ю

.

Он ведь молитьсе Спасу Пречистому,

Он ведь Божьей Матери, Богородици.

А сидит проклятоë чюдишшо,

А сидит оно ведь на лавици;

Ишша сам как он семи аршын,

Голова его как пивной котел,

Ишша ножишша, как-быть лыжишша,

Ишша ручишша, как-быть граблишша,

Ишша глазишша, как-быть чашишша.

Говорит как проклятое чудишшо:

«Уж ты ой еси, калика перехожая!

Уж ты где ты был, куды ходил?» —

«Уж я был во городи во Киеви

У стара казака да Ильи Муровичя».

Говорит как тут ведь ишше чюдишшо:

«А каков у вас и могут богатырь,

Ишша стар казак да Илья Муровичь?»

Говорит калика перехожая,

Перехожа калика безымянная:

«А таков у нас могут богатырь,

Ишша стар казак да Илья Муровичь:

А в один мы день с им родилисе,

А в одной мы школы грамоты училисе,

А и ростом он такой, как я».

Говорит проклятоë чюдишшо:

«Ишша много ле он хлеба к выти

^[54]

съес?»

Говорит калика перехожая:

«От ковриги краюшецку отрушаёт,

А и той краюшкой трое сутки живет».

Говорит проклятое чюдишщо:

«По сторублевому быку да я ведь к выти ем!»

Говорит как калика перехожая,

Перехожа калика да безымянная;

«У нас, у попа была коровушка обжориста

Да много жорила, ей и р

о

зорвало!»

Говорит проклятое чюдишшо:

«Я и буду в г

о

роди въ Киеви, —

Ишше буду я как баран тусён,

Как баран тусён, как сокол есён;

Стару казака да Илью Муровичя

На дол

о

нь посажу, другой р

о

схлопну, —

У его только и мокро пойдë».

Стоит как калика перехожая,

Он смыаë шляпоцьку воскрыньцату,

Он и взгрел чюдишша по буйн

о

й глав

ы

.

Покатилась голова, как пивной котел.

Тут ведь п

а

велы и юл

а

велы.

Ишше та его сила неверна жа

И схватали тут да Илью Муровичя,

А сковали его ноги резвы жа

А-й тема залезами немецькима,

А свезали его руки белы жа

Тема же опутьями шолковыма.

Говорит как тут да Илья Муровичь:

«Уж ты Спас, уж ты Спас Многомилослив,

Уж ты, Божья Мать, Богородиця!

Уж вы што на миня да ек прогневались?»

Приломал все залеза немецкие,

Он прирвал опутьни шолковые;

Он ведь стал по силы тут похажывать,

Он ведь стал ту силу поколачивать,

Он прибил их всех до единого.

Ишша ихны те ведь тулова

Он выкидыват окошечьком на улоцьку,

Ишша сам он им приговариват:

«А пушшай ваши те ведь тулова

А-й серым волкам на розр

ы

ваньё,

А черн

ы

м ворон

а

м на росклеванье,

Ишша малым робятам на изр

ы

ганьё».

У царя Констянтина Атаульевичя

Росковал у его да ноги резвые,

Розвезал у его руки белые;

А кнегину Опраксею назад ведь взял;

Посадил он их тут на царство жа.

А пошел как тут да Илья Муровичь,

А приходит он ко меньшой реки

Ко тому калики перехожое.

Ишша тут калика перехожая,

Перехожа калика безымянная

И не можот он его конем владать,

А его коня в поводу водит.

Они платьём тут розминялисе:

Ишша тот ведь да Илья Муровичь.

Он ведь скинул платье калицькоë,

Он одел ведь платье богатырское.

Ишша тут они розъезжжалисе,

Ишша они тут роспрошшалисе;

А Илья поехал домой ведь тут,

А калика пошел, куды надомно.

Молодость Добрыни и бой его с Ильей Муровичем

Во славном во городи во Киеви

Был тут Никита Родомановичь.

Девеносто он лет жил, пристарилса,

Он пристарилса, да тут припокоилса.

Оставаласе семья любимая

Да чесна вдова Омыльфа Тимофеёвна;

Оставалса Добрынюшка Микитичь млад

Он не в полном уми, не в полном разуми,

Не в великом Добрынюшка возрости:

Он не можот Добрыня на кони сидеть,

Он не можот Добрынюшка канем владать.

Ишша стал как Добрыня лет двенадцети,

Он п

а

дал своей матушки в резв

ы

ног

и

:

«Уж ты ой, государыня матушка!

Чесна вдова, Омыльфа Тимофеёвна!

Блаослови-тко миня выйти на улоньку

Ишша с малыма робятами по

и

грати».

Да которы робята двадцети петй,

Ишша он ведь Добрыня да лет двенадцети.

«Тибя Бог бласловит, чядо милоë,

А м

о

лоду Добрынюшку Микитичя млад,

А тибе жа как выйти на улоньку

Ишша с малыма робятами по

и

грати».

Да которы робята двадцети пети,

Ишша он ведь Добрыня да лет двенадцети.

А пошел как Добрынюшка на улоньку,

Ишшо стал он шутоцьки зашучивать:

Куго за руку возьмет, – руку выдернёт,

Куго за ногу подопнет, – ногу вышыбë,

По бел

о

й шеи ударит, – голова ведь с плеч.

Доходили ети жалобы великие жа,

Доходили до его ведь до матинки,

До чесной вдовы Омельфы Тимофеёвны.

А м

о

лодый Добрынюшка Микитичь млад

Он п

а

дал своей матинки в резвы ноги.

«Уж ты ой, государыня матушка!

Блаослови-тко миня итти-ехати

Да во далечë во чисто полë

Да учитьсе натуры богатырской жа».

Добрынина та матушка росплакалась:

«Уж ты молоды Добрынюшка Микитичь млад!

Ты не в полном уми, не в полном разуми,

Не в великом, Добрынюшка, возрости:

Да напрасно головушка погибнет ведь».

Он ведь падает своей матушки во второй након

^[55]

«Уж ты ой, государыня матушка!

Блаословишь ты миня, я поеду жа.

Не благословишь ты миня, я поеду жа».

«Тибя Бог бласловит чядо милоë,

Да м

о

лоду Добрынюшку Микитичя,

Тибе ехать во далечë в чист

о

полë

А учитьсе натуры богатырской жа».

А молоды Добрынюшка Микитичь млад

Он выходит на с

е

реду кирписьнею,

Он молитьсе Спасу Пречистому,

Он Божьей-то Матери, Богородици.

Да пошел как Добрыня на конюшон двор.

Он берёт ведь тут добра коня,

Он добра-та коня со семи цепей;

Он накладыват уздицю тасмяную,

Уз дат во уздилиця булатные;

Он накидывал Добрынюшка войлучек,

Он на войлучек Добрынюшка седелышко;

Подпрягал он двенадцать подпруженек,

А ишша две подпружки подпрягаютци

Да не ради басы, ради крепости:

Да не шшиб бы бог

а

тыря доброй конь,

Не оставил бы бог

а

тыря в чист

о

м поли.

Надеваёт он латы булатные,

Да берет он с собой палку воинную,

Да берет он с собой саблю вострою,

Он берет ведь с собой востр

о

копье,

Берет он с собой и булатный нож,

Скоро он скачёт на добра коня;

У ворот приворотников не спрашипал, —

Он махал через стену город

о

вую.

Ишша ехалъ Добрыня по чист

у

полю, —

В чистом-то поли курева стоят,

В куревы как бог

а

тыря не видети.

Как во ту-то пору, в то-то времечько

Ко той вдовы Омыльфи Тимофеёвны

Приежжала полениця удалая,

Ишша стар-от казак Илья Муровичь.

Становил он коня к дубову столбу.

Да вязал он коня к золоту кольцю.

Да в гридню он идет не с упадками, —

Отпирает он двери тут на пету.

А молитьсе Спасу Пречистому,

А Божьей-то Матери, Богородици,

А чесной вдовы Омыльфы поклоняитьсе.

А чесна вдова Омыльфа Тимофеёвна

А поит полен

и

цю, она кормит тут;

А сама поленици наказыват,

Да наказыват поленици, наговариват:

«Уж ты, ах, полениця удалая,

Уж ты стар казак, Илья Муровичь!

Ты поедёшь, Илья, во чисто поле;

Ты увидишь мое чядо милоë,

Ишша молоды Добрынюшку Микитичя;

Не придай ты ему смерти скорое».

Ишша тут полениця поежжаёт ведь,

А чесна вдова Омыльфа спровожаёт тут.

Скоро полениця скачёт на добра коня,

Ишша едет Илья по чисту полю, —

А молоды Добрынюшка Микитичь млад

Ишша ездит Добрыня по чисту полю,

А учитьсе натуры богатырской жа:

А правой рукой копьем шурматит,

А левой рукой он подхватыват.

А крыцит, как зыцит полениця удалая

Да стар казак Илья Муровичь:

«А пора, полениця, с тобой съехатьсе,

А пора, полениця, нам побрататьсе».

А Добрынюшка тут испужаитьсе,

А конь-от под им и подпинаитьсе.

А бьет он коня по тучьн

и

м ребрам:

«Уж ты, волчья ты сыть, травеной мешок!

И што тако ты подпинаисьсе,

Надо мной над бог

а

тырем надсмехаисьсе?»

Крицит как полениця, да во второй након:

«На уезд уж тобе не уехати!»

Как две горы вместях столконулисе, —

Два богатыря вместях съежжалисе.

Они бились палками воинныма;

По насадкам палки розгорялисе;

Они друг ведь друга не ранили,

А кидали палки на сыр

у

земл

ю

.

Они секлись саблеми вострыма;

Ишше сабельки пошшорбалисе;

Они ведь друг друга не ранили,

Они кидали сабли на сыру землю.

А кололись копьеми вострыма,

Друг ведь друга не ранили;

По насадкам у них копья обломалисе;

А кидали они копья на сыру землю.

Слезовали бог

а

тыри со добр

ы

х коней,

А схватались бог

а

тыри во плотн

о

й тут бой.

Ильина нога да окатиласе,

Окатиласе да нога левая;

Ишша сплыл Добрыня на белы груди,

Ишша хочёт пороть груди белые,

Он хочë смотреть ретив

о

серьцë,

Ишша сам говорил таков

о

слово:

«Не чесь-то-хвала молодецькая,

А-й не выслуга-та богатырска жа —

А убить полениця во чистом поли

А без спросу ей и без ведома;

Уж ты, ох, полениця удалая!

Ты ко

е

й земли, коёго города?»

Говорит полениця удалая:

«Ишша был бы у тя я на бел

ы

х грудях, —

Не просил бы ни дядины, не вотьчины,

А порол бы у тя я груди белы жа,

А смотрел бы у тя я ретив

о

серьцë.

Я из славнаго городя из Киева;

Ишше старо казак да Илья Муровичь,

Илья Муровичь сын Ивановичь».

А и молоды Добрынюшка Микитичь млад

Ишше скачёт он со белых грудей,

Ишше падать ему во резв

ы

ног

и

:

«Уж ты, батюшко наш, стар

ы

й казак!

Ты старо казак да Илья Муровичь!

Ты прости миня в таковой вины».

Они скоро скачют на добрых коней.

А Илья поехал по чисту полю.

А Добрыня поехал к своей матёнки,

А к чесной вдовы Омыльфы Тимофеёвны;

Становил коня к дубову столбу,

Он везал коня к золоту кольцю.

А в гридню идет, – Богу молитьсе,

Своей матёнки до поклоняетьсе:

«Уж ты здрастуёшь, моя матушка,

Чесна вдова да Омыльфа Тимофеёвна!»

«Уж ты здрасвуёшь, мое дитятко,

Да молоды Добрынюшка Микичь млад!»

Говорил Добрынюшка Микитичь-от,

Говорил он ведь своей матёнки:

«Ишша был я Добрыня во чистом поли;

Я побил поленицю удалую,

Я стару казака Илью Муровича»,

Говорит тут да р

о

дна матушка,

Ишша та вдова Омыльфа Тимофеёвна.

«Уж ты ой еси, мое дитетко,

Ишша молоды Добрынюшка Микитичь млад!

Ишша то ведь тибе родной батюшко».

Ишша тут ему за беду стало,

За ту кручинушку великую.

(Ишь, мать сказала, што он не замужем был

прижит, он ведь не знал, што сколотной

^[56]

был.)

Он ведь скоро скачёт на добра коня,

Он поехал тут по чисту полю.

(Хотел найти Илью Муровичя да убить его, да где

его сыскать. Илью-то? Поездил, да так и приехал.)

Купанье Добрыни и бой его со Змеем Горынищем

А м

о

лоды Добрынюшка Микитичь млад

Не в полном уми, не в полном разуми.

Не в великом Добрынюшка возрости.

Надевает Добрынюшка платьё цветноë;

Он пошол как Добрыня на конюшон двор;

Берет как своего добра коня,

Он добра-та коня со семи цепей;

Он накладыват уздицю тосмянную;

Он вуздат во уздилиця булатные;

Он накидывал Добрынюшка войлучек,

Он на войлучек Добрынюшка седелышко;

Подпрегал он двенадцеть подпруженек,

Ишша две подпружки потпрегаютси

Да не ради бас

ы

, ради крепости;

Да не шшиб бы богатыря добрый конь,

Не оставил бы богатыря в чистом поли.

Скоро он скачёт на добра коня;

А берет он с собой только тугой лук,

Ишша тугой-от лук, калену стрелу.

Ишша едёт Добрыня по чисту полю, —

Во чистом-то поли курева стоит,

В куревы как богатыря не видети.

Ишша ехал Добрыня день до вечера,

Он темну-то ночь до бела свету,

Не пиваючи он, не едаючи

Да добру коню отд

о

ху не даваючи.

Да приехал Добрыня ко меньший реки,

Ко меньшой-то реки, ко синю морю.

Скиновал тут Добрыня платьё цветное,

Ишша наг ведь Добрынюшка до ниточьки,

Оставлят только Добр

ы

ня един пухов колпак.

Ишша поплыл Добрыня по синю морю,

Ишша выплыл Добрыня на перв

у

струю;

Богатырьско-то серьцë зарывьчиво:

Да зарывьчиво-то серьцë заплывьчиво:

Ишша поплыл Добрыня на втору струю, —

Да втора-та струя добр

е

относиста;

Отнесла как Добрыню за синё море.

И там плават змеишшо Горынишшо:

(Змеишшо летал на Святую Русь, со Святой Руси

людей живком уносил и унес у Владимера-князя

Племянницю, и Добрынюшка зажалел ей, так

здумал воротить…)

«Сказали, от Добрыни мне-ка смерть будë;

А нынь ведь Добрыня у меня в руках;

А хочю я, Добрыню хоть целком сглону,

Да хочю я, Добрыню хоть с конем стопчю».

А молоды Добрынюшка Микитичь млад

Ишша тут жа змеишшу возмолилосе:

«Уж, ты ох, змеишшу Горынишшо!

Уж ты дай мне строку на малой чяс

Ишша выплыть Добрынюшки на крут берег

А и на тот же Добрыни россыпной песок».

Тут же змеишшо Горынишшо

Да дает ему строку на малой чяс

А молоды Добрынюшки Микитичю.

А выплыл Добрынюшка на крут берег

Да на тот Добрыня россыпной песок.

Ишша наг ведь Добрынюшка до ниточьки,

Только у Добрыни един пухов колпак.

Он сымат как пухов колпак со буйной главы,

Засыпат он песку, хрещу серого,

Он шшыб как змеишшу во черн

ы

глаза:

Он шшыб как у змеишша три х

о

бота,

А три хобота шшыб он три головы.

Ишша тут же змеишшо возмолилосе:

«Уж ты молодый Добрынюшка Микитичь млад!

Не придай ты мине смерти скорое;

Уж я дам тобе заповедь крепкою:

Не летать бы мне змеишшу на светую Русь,

Не носить бы со святой Руси живком людей;

Ишша дам те Добрыни платьё цветноë,

Ишша дам те Добрынюшки добра коня,

Я Владимера князя дам племянницю».

А пошли они на гору Окатову

Да писали они заповедь крепкую:

Не летать больше змеишшу на светую Русь,

Не носить бы со светой Руси живком людей;

Да дает ведь Добрыни платье цветное,

Да дал он Добрынюшки добра коня,

Да Владимера князя дал племянницю.

Иван Грозный

(историческая)

Было у нас да во Цар

е

–граде,

Да не было ни дядины, не вотчины,

Да жил как был прозвитель царь,

Прозвитель-от царь Иван Васильевичь

Была семья его любимая,

А был у его только б

о

льшой сын,

А и большое сын Федор Ивановичь.

Говорил как он таково слово:

«А по этому мосту по калинову

А много и было хожоно,

А много было и ежжоно,

А горячей крови много пролито».

А тут как царю за беду стало

А за ту кручинушку великую.

(Царь своим судом судил, много народу бил.)

Он крыцит-зыцит громким голосом:

«Уж вы, эх, палачи вы да немилосливы!

Вы берите царевичя за белы руки,

Вы ведите царевичя во чисто полë

Вы ко той ко плахи ко липовой,

Вы рубите его да буйну голову

Вы на той на плахи на липовой».

Ишша все палачи испужалисе,

Ишша все палачи устрашилисе.

Как адин палачь не устрашилса,

Тут Скарлютка вор, Скурлатов сын.

Он берет царевичя за белы руки,

Он ведет царевичя во чисто полë

Он ко той ко плахи ко липовой,

Да хочë рубить да буйну голову.

А во ту пору, да во то времечько

Перепахнула веска за реку Москву,

А во тот жа во Киев град,

А к тому же ведь ко дядюшки,

А к тому же Микиты Родомановичю:

«Уж ты ой еси, наш дядюшка,

Уж ты же Микита Родомановичь!

Уж ты знаёшъ ле, про то ведаёшь:

Как померкло у нас соньцë красноë,

А потухла звезда поднибесная, —

Как погиб цяревич за Москвой рекой

А и большоë Фëодор Ивановичь?»

Ишша тут же ведь как и дядюшка,

Ишша тот жа Микита Родомановичь,

Он ведь скачë с постелюшки со мяхкою;

Он обул как сапожки на босу ногу,

Он схватил талуп за един рукав;

Он крыцит-зыцит своим конюхам:

«Уж вы ой еси, мои конюхи!

Подводите мне и добра коня».

Он ведь скоро скачёт на добра коня,

Он ведь гонит тут во всю голову;

Крычит он зычит громким голосом:

«Розодвиньтесь-ко да вы, народ Божей».

Он застал Скарлютку на з

а

махи;

А сам говорил таково слово:

«Ты Скарлютка вор, ты Скарлатов сын!

Ты не за свой гуж ты примаисьсе.

А кабы те тем гужом подавитисе.

Ты поди, Скарлютка, во чисто полë,

А сруби у тотарина буйну голову;

Ты приди к царю, – саблю на стол клади,

Ишша сам говори таково слово:

„Ишша то дело у нас сделано,

Ишша та работушка сроблена“».

Он берет цяревичя за белы руки,

Он садил цяревичя на добра коня;

Он сам коня в поводу повел.

Скарлютка вор да как Скарлатов сын,

Пошел как он да во чисто поле.

Он срубил у тотарина буйну голову.

Он пришел к царю, – саблю на стол кладёт:

А сам говорит таково слово:

«Ты прозвитель царь, Иван Васильевичь!

У нас то ведь дело нынь сделано,

У нас та роботушка сроблена».

Зажалел как тут прозвитель царь,

Зажалел как он своего сына,

Ишша большого Фёдора Ивановичи;

Ишша сам говорил таково слово:

«А как п

о

вори да по Гогарини

Ишша много есь как жал

о

бных тут,

А по моем по сыни по Федори

Некуг

о

–то нету жал

о

бного».

Приходила панафида шесьнедельняя,

А прозвитель царь Иван Васильевичь

А паходит он поминать сына

А и большего Федора Ивановичя.

А итти то нать мимо Киев град,

Да мимо дядьево-то подворьиця.

А у дядюшки и за пир такой,

А што тако да за весельицë.

А скрыцял как тут прозвитель царь,

Он скрыцял ведь тут громким голосом:

(Нихто не велел тебе разгоречитьсе то!)

«Уж ты ой еси, мой дядюшка!

А што у тя и за пир такой,

А што у тя и за весельицë?

Ты не знаёшь-ле, не выдаёшь:

А помёркло у нас соньцë красноë,

(Экой был герой! Бойсе его, перебоисе, все народ

своим судом судил.)

А потухла звезда подьнебесная, —

Как погиб царевич за Москвой рекой,

Ишша большоë Федор Ивановичь?»

Как выходит тут его дядюшка,

Ишша тот жа Микита Родомановичь;

Он выходит тут на красно крыльце.

Говорил как тут прозвитель царь:

(Эка громогласна старина!)

«Уж ты ой еси, ты мой дядюшка!»

Ишша ткнул копьем во праву ногу:

(Эк разгорячился как!)

Ишша што у тя и за пир такой,

Ишша што у тя за висельицë?

Ты не знаёшь-ле, не ведаёшь:

А померкло у нас соньцë красноë,

А потухла звезда поднебесная,—

А погиб царевичь за Москвой рекой,

Ишша большое Фëодор Ивановичь?»

Говорит как тут его дядюшка,

Ишша тот же Микита Радамановичь:

«Уж ты ой еси, мой племянничёк,

А прозвитель царь Иван Васильевичь!

Уж ты хош, – чем тобя обрадую,

Тибя большим-то сыном Федором,

Ишша Федором тибя Ивановичем».

Он выводит цяревичя на красно крыльце

Да большого-то Федора Ивановичя.

Зрадовался тут прозвитель-царь,

Прозвитель царь Иван Васильевичь:

Он берет тут ведь своего сына,

Он берет его за белы руки;

Он целует в уста во сахарны жа;

Ишша сам говорил таково слово:

«Уж ты гой еси, ты мой дядюшка!

Ишша чем тобя буду жаловать?

У тебя злата-серебра не мене моего».

(Пир средили, пировать стали. Не осудите бабушку

.)

Смерть Князя Долгорукого

(историческая)

Нам не дорого не злато да чистое с

е

ребро

И дорога-то наша любовь да молодецькая.

Ишша злато, чисто серебро скоро минуитьсе,

А и дорога-то наша любовь не позабудитьсе.

Середи то было Китаю да славного города:

А и тут стояли палаты да белокаменны.

Што во тех-жа да во палатах было да белокаменных,

Тут не мурава трава в поли да шаталасе,

Не лазурьевы цветоцьки к земли преклонялисе,

Тут и бьют челом царю солдаты, да ниско кланяютьсе;

«Уж ты гой еси, надежда да православной царь,

Уж ты дай нам суд на князя да Долгорукого».

Говорил как тут надежда православной царь:

«У меня на Долгорукого суда нету,

Вы судите-ко Долгорукого своим судом,

Вы своим судом судите да рукопашкою,

Вы берите-ко слегу

^[57]

да долгомерною,

Долгомерною слегу да семи аршин,

Семи она аршин да семи она верьхов.

Вы ломайте у Долгорукого хрустальни ворота».

Тут берут ведь как солдаты да все долгу слегу,

Долгу слегу да все семи аршин,

Семи-то аршин она была семи верьхов.

^[58]

Они ломают у Долгорукого хрустальни ворота.

Как выходит Долгорукой он на красно крыльцë.

Уж вы гой еси, солдаты да новобраны,

Ишшо што да вам, робята, да тако надомно?

Ишшо надо вам робятам да разе чисто серебро?»

Тут спроговорят солдаты да новобраные:

Нам не надомно солдатам чисто-серебро,

Ты отдай нам наше жалованье

Хлебно и мундерно и денежно».

Князь Дмитрий и Домна

Ишша сватался Митрей князь

Ишшо сватался Михайловичь

На Домны Фалилеёвны

Он по три года, по три зимы,

От дверей не отх

о

дучи.

Да от ворот не отъедучи,

Да как пошел, пошел Митрей князь

Да он ко ранной заутрени

Да к чесной ранной воскрисеньское.

Увидала его Домнушка

Да Домна Фалилеёвна:

«Да ево Митриё кут

ы

ра йидë,

Да как кутыра-та боярьская,

Да как сова заозерьская:

Голова-та у Митрея

Да как котёл пивоваренной,

Глаза-ти у Митрея

Да как две кошки ордастые,

^[59]

Да как брови у Митрея

Да как собаки горластые».

Да как услышел Митриё князь,

Да как услышил ведь Михайловичь-от,

Воротилса к своей сестрици,

Да ко Ульяны Михайловны:

«Уж ты гой еси, сестриця,

Да ты Ульяна Михайловна!

Да собирай-ка беседушку;

Да созови красных девушок

Да молод

ы

х-то мол

о

душок,

Да созови-сходи Домнушку

Да как Домну ту Фалилеёвну;

Созови на беседушку

Да скажи: „Митрея-та дома нет“,

А скажи: „Михайловича дома нет:

Да он ушёл за охвотами,

Он за утками, за гусями,

Да он за белыма л

е

бедеми“».

Да пошла, пошла сестриця

Да Ульяна Михайловна,

Да собирала беседушку,

Да созвала красных девушок

Да молодых то молодушок;

Да позвала она ведь Домнушку

Да как Домну-то Фалилеёвну:

«Да ты пойдём, пойдём, Домна, к нам,

Да ты пойдем на беседушку

Да посидеть с красныма девушками

Да с молодыма молодушками».

Посылаёт ей матёнка:

«Да ты поди, поди, Домнушка,

Да ты Домна Фалелеёвна;

Да ты поди на беседушку

Да посидеть с красн

ы

ма девушками».

Говорила тут Домнушка

Да как Домна Фалилеёвна:

«Ты кормилица матёнка!

Не посол идёт, – омман за мной».

Да говорила тут с

е

стриця

Да как Ульяна Михайловна:

«Да ты пойдём, пойдём,

Домна, к нам,

Да ты пойдём, Фалилеёвна;

Да у нас Митрея-то дома нет,

У нас Михайловича дома нет:

Он ушел за охвотами,

Да он за утками, за гусями,

Да он за белыма л

е

бедеми».

Да как пошла, пошла Домнушка

Да посидеть на беседушку,

Да посидеть с красн

ы

ма девушками

Да с молод

ы

ма молодушками.

Да идёт, идёт Домнушка,

Да идё Фалилеёвна.

У ворот стоят приворотничьки,

У дверей стоят притворьничьки.

Да сохват

а

ли тут Домнушку,

Да сохват

а

ли Фалелеёвну

Да ей за белые руцюшьки

За злачены персн

и

серебреные;

Подводили ей к Митрею,

Да подводили к Михайловичю.

Ишша Митрей князь за столом стоит

Да со всем

а

кнезьями, боярами.

Да наливаёт он чару вина,

Наливаёт зеленого;

Да подаваёт он Домнушки,

Да подаваёт Фалелеёвны:

«Да выпей, выпей, выпей, Домнушка,

Да выпей, выпей, Фалелеёвна,

Да от кутыры боярьское,

Да от совы ты заозерьское,

От котла-та пивоваренного,

Да ты от кошки ордастое.

Да от собаки горластое».

Не примаёт как Домнушка

Да не примаёт Фалелеёвна,

Говорила тут Домнушка,

Да говорила Фалелеёвна:

«Да ты спусти, спусти, Митрей князь,

Да ты спусти, спусти, Михайловичь

Да ко кормилици матёнки

Да как сходить к ей за платьицëм:

Да п

е

рво платьё рукобитноë,

Да второ платьё обрученное,

Да третьё платьё подвинесьнеё».

Да не спускаёт ей Митрей княсь

Да как сходить ей ко матёнки.

Да как сходить ей за платьицëм:

Да перво платьё рукобитноë,

Да второ платьё обруценноë,

Да третьё платьё подвин

е

сьнеё.

Да говорила как Домнушка,

Да говорила Фалелеёвна:

«Уж ты ой еси, Митрей князь!

Да ты спусти на могилочьку

Да ко родителю батюшку

Да попросить блаословленьиця;

Да уж мы с тем бласловленьицëм

Да будём жыть-красоватисе,

Будём гулять-проклаждатисе».

А спустил, спустил Митрей князь,

Да как спустил, спустил Михайловичь

Да ко родителю батюшку

Да сходить на могилочьку

Да попросить бласловленьиця:

«Да уж мы с тем бласловленьицëм

Да будём жить-красоватисе,

Будём гулять-проклаждатисе».

Пошла, пошла Домнушка,

Да как пошла Фалелеёвна,

Да пошла на могилочьку;

Да брала с собой два ножичка

Да как два друга быдто милых-е.

Да как пришла на могилочьку,

Да ко родителю-батюшку.

Да первой ножечёк наставила

Да против серьця ретивого,

Да второй ножичёк наставила

Да противу горла ревливого;

Да сама она сибе тут смерть прид

а

ла.

Молодец Добрыня губит невинную жену

Охвочь молодець по пирам ходить,

Охвочь молодець чюжых жон смиять;

Да нынь мы молодцю самому отсмеем:

«Да нынь у молодця и молода жона

Пиво варила да вино курила,

А звала как гостей не свою ровню:

Попов, дьяков да людей грамотных,

Людей грамотных да коих надомно».

Да тут как молодцю и за беду стало

Да за ту жа за кручинушку великою.

Собирался молодець со беседушки,

А идёт молодець ко своёму двору.

Отпират жона его воротечька

Да в едной рубашечьки, без поеса,

В единых чюлочиков, без чоботов,

А он ведь тут он ей смерть придал.

А порол он у ей груди белы же,

А смотрел он у ей ретиво серьцë.

А пошёл как Добрыня во светлу гридню;

Во светлой-то гридни да тут книга лежит,

Как книг

а

–та лежит, да всё свеща горит:

За его-то она Богу м

о

лила,

Молила Добрынюшки здоровьиця.

Зашёл как Добрыня в нову горенку, —

А во горёнки-то колубель весит,

Колубель-та весит, и млад

е

нь плач

е

т.

Он и байкат, он и люлькат чядо милое свое:

«Уж ты спи-тко, усни чядо милоë:

Уж ты спи-тко, усни, дитя безматерно».

Да не сделать колубелюшки без мастера,

Не утешишь младеня без матери.

Да сам он сибе тут и смерть придал.

Князь Михайло

Ишша жил как кнезь Михайло была Катерина пожил

а

А была ведь дочь Настасья, да чядо милоë у их.

Говорит как кнезь Михайло да он кнегины пожилой:

«Скиновай-ко цветно платьё да надевай-ко черно платьё;

Ты садись в корету в темну, да ты поедём-ко со мной».

Она байкат, она л

ю

лькат да дочь Настасьюшку свою:

«Уж ты спи, усни, Настасья да чядо милое мое;

Уж ты спи, усни, Настасьюшка, вплоть до миня».

Как повез тут кнезь Михайло свою кнегину да пожилу.

Он во далече в чисто поле, во роздольицë;

А убил ведь кнезь Михайло да там кнегину да пожилу;

Схоронил ведь кнезь Михайло да он под белую берёзу,

Он под белу под березу да он под саму под вершину.

Приежжаёт кнезь Михайло да ко своёму да ко двору.

Пробужаитсе дочь Настасья да чядо милоë его.

Он и байкат, он и люлькат дочь Настасьюшку свою:

«Уж ты спи, усни, Настасья да чядо милое мое;

Уж ты выростешь больша, я сошью тебе шубу кунью».

Говорила дочь Настасья да чядо милое его:

«Мне не надо, мне не надо да шуба куньея твоя;

Только надо, только надо да мне-ка матушка родна».

Он и байкат, он люлькат да чядо милое свое:

«Уж ты спи, усни, Настасья да чядо милоë моё;

Я срублю тобе, Настасья, да златоверховат терем».

«Мне не надо, мне не надо да златоверховат терем

Только надо, только надо да мне как матушка родна».

«Уж ты спи, усни Настасья да чядо милое мое;

Я возьму тобе, Настасья, да тибе матерь молоду».

Говорила дочь Настасья да чядо милое его:

«Мне не надо, мне не надо да твоя мати молода, —

Только надо, только надо да м

и

не матушка родна;

Ты возьмешь-ка мне не матерь, – злую мачеху лиху:

Уж вы седите как с ей за дубовые столы,

Пос

а

дите же вы миня да край дубового стола,

Уж вы станите кусочек да рукод

а

но мне давать».

(Сама не засмеет взять, – из рук давать будут.)

Как пошла ведь дочь Настасья да в нову горенку

Ишша села дочь Настасья да под окошечько.

А бежат ведь волки серы да всё розрывчетые.

Тут спроговорит Настасья да чядо милоë его: