Текст книги "Если ты меня простишь (СИ)"
Автор книги: Ольга Джокер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Часть 15.
Близилась наша остановка. Ваня взял меня за руку и направился к выходу. Казалось, что мы находимся на окраине города. Вдали от шумных проспектов и улиц, вдали от суматохи и пыли. В этом районе вкусно пахли цветущие деревья, спокойно и безопасно катались на велосипедах дети и неспеша прогуливались взрослые. Мы прошли мимо однообразных высотных домов, направляясь в конец улицы.
Это здесь, – уверенно сказал Ваня, сравнивая листик с адресом, который написала архивариус с табличкой, висевшей на стене хрущевского серого дома.
В подъезде стояла невыносимая вонь – смесь запахов кошачьей мочи, сигарет и рвотных масс. Это было отвратительно, и меня саму чуть было не стошнило. После долгого звонка в двери, я уже собиралась уйти, как вдруг, двери открылись. На пороге стояла поддатая женщина неопределенного возраста. Её серые глаза растерянно смотрели на нас, она то и дело смахивала с лица черные пряди густых волос и слегка шатаясь, пыталась опереться о стену.
– Простите, Землякова Ольга Валентиновна здесь живет? – спросила я.
Прежде чем ответить, дама громко икнула.
– Да, в комнате сморит телевизор, – ответила та. – Где ж ей еще быть-то?
– Можно войти? – спросила доброжелательно я.
– С чего это? – взбунтовалась выпивоха.
Я достала пару сотен рублей и протянула барышне. Учуяв, что на эти деньги можно неплохо выпить, девушка радушно пригласила нас в квартиру, и даже показала нужную комнату.
Я аккуратно постучала и после приглашения вошла. Комната была небольшой, но довольно уютной, со старой мебелью советских времен. В кресле, перед телевизором, восседала старушка, с белоснежными волосами, распущенными по плечам, морщинистым лицом и печальным взглядом.
– Простите, вы – Ольга Валентиновна?
Женщина мило улыбнулась.
– Да, это я. А вы из ЖЭКа?
– Нет, – озадачено ответила я. – Я хотела бы поговорить с вами на одну деликатную тему. Можно?
– Спрашивай, – разрешила бабуля. – Если хотите, можно присесть на этот диван.
Она указала жестом на старенькую мебель, накрытую покрывалом. Я благодарно кивнула и села на диван. Рядом со мной оказался Ваня, которому тоже, похоже, была интересна судьба сына Зои Степановны.
– Скажите, Ольга Валентиновна, вы помните день 6 февраля 1962 года?
– Конечно. Почему Вы интересуетесь?
На её лице появилась тень страха и горести. Я решила кратко изложить суть моего прихода. Возможно, я надеялась, что старушка проникнется к истории Зои Степановны и выложит мне все, что помнит.
– Хорошо, расскажу, как было. Все равно в живых никого не осталось, власть сменилась, СССР развалился, и бояться мне больше некого. Мне было тридцать шесть лет, когда я забеременела третьим ребенком. Не покладая рук я трудилась на хлебозаводе, мой муж работал электриком, дети ходили в школу, и жизнь была вполне налажена. На работе меня направили на профосмотр, где и выяснилось, что срок моей беременности уже больше четырех месяцев. Что-либо предпринимать было поздно. Мы с мужем решили, что ребенку быть, воспитаем, как можем, хотя признаться честно было нелегко в материальном плане. Я не понимала, радуюсь я беременности, или меня это пугает. Я продолжала ходить на работу, таскать мешки с мукой, носить свежеприготовленные партии ароматного хлеба, не задумываясь как это может сказаться на моем ребенке.
Первых двоих детей я отлично выносила. Но всегда бывают промахи, правда? После тяжелой ночной смены, отправив детей в школу, я пыталась уснуть и расслабиться, как вдруг услышала что из меня что-то полилось. Я увидела кровь на белье и простыне. На тот момент срок моей беременности был ровно двадцать пять недель. Я была так далека от медицины, и поэтому до последнего надеялась на то, что моего ребенка спасут, что-нибудь сделают. Но в роддоме меня отвели в небольшую комнату и сказали рожать. О том, выживет ли ребенок мне не сказали.
Та ночь была самой страшной в моей жини. Человечек внутри меня отчаянно барахтался до последнего вздоха. Через два часа болененных схваток я родила ребенка. Совсем маленького, красненького, с массой тела пятьсот грамм. Его тут же унесли, а меня выпровадили в послеродовую палату, где счастливые новоиспеченные мамочки делились своими радостными и положительными родами.
Все еще находясь в шоке, я лежала в палате, и мечтала о выписке. Моего ребенка больше нет. Что мне здесь делать? Вдруг, в палату вошла дежурная медсестра и сказала, что меня вызывает к себе заведующая роддома. Я покорно вошла в нужный мне кабинет, и увидела, что заведующая не одна. Рядом с ней сидела симпатичная молодая женщина, ее возраст был чуть больше сорока лет. Она была красиво и модно одета, сидела с гордым взглядом и прямой спиной.
– Ольга, я хотела бы предложить Вам выгодную сделку, – сказала женщина, не называя своего имени, и протянула пухлый конверт, битком набитый купюрами.
Я, вечно бедствующая, была не против такой внушительной суммы денег. Этого вполне хватило бы на одежду детям и на поездку на море, которое ни я, ни муж никогда не видели. К своему ужасу, я была готова на все, ради пачки грязных купюр.
– Подпишите отказ от ребенка, – сказала женщина, после одобрительного кивка заведующей.
– Какого еще ребенка? – удивилась я. – Мой вроде как не живой.
– Ваш – да. Но,видите ли, мы бы хотели, чтобы на Вас записали другого ребенка.Вы пишете отказ, получаете деньги, и больше Вас ничего и никто не держит.
Я даже не спросила, зачем и почему. Просто подписала все бумажки и получила положенные мне деньги. Выписали меня в тот же день, задним числом, давая возможность отлежаться немного дома и переосмыслить происходящее.
– И вы не знали, чей на самом деле ребенок, был записан на ваше имя?– спросила я.
– Нет, мне прилично заплатили. Думаю, моего ребенка вообще никак не записали. Просто уничтожили, будто его и вовсе не было...
В комнате стало прохладно и я непроизвольно поежилась. Выходит, что деньги правят миром? А как же человечность? Сострадание? Любовь? У Ольги Валентиновны блестели слезы на глазах, она куталась в пушистое одеяло в мелкий цветочек и смотрела в нашу сторону.
Я часто виню себя, что так халатно относилась к своей нежелательной беременности. В итоге, мой старший сын покончил с собой в возрасте двадцати лет, а младшая дочь постоянно пьянствует, запирая меня одну в квартире, без продуктов и средств к существованию. Я постоянно думаю, а вдруг тот третий ребенок стал бы моей отрадой, моей поддержкой? Время не лечит, и к сожалению прошлого не вернуть, поэтому остается только вспоминать и сожалеть.
Старушка с грустью улыбнулась, мы попрощались и захлопнули двери в комнату. На душе было очень тоскливо. Я вышла из душного подъезда и не слова не говоря побежала к ближайшему супермаркету, накупив несколько пакетов продуктов для Ольги Валентиновны. Иван молча нес пакеты к дому. Я постучала в знакомую квартиру, но двери мне больше не открыли. Наверное, дочь Ольги Валентиновны, получив от меня сотенные купюры побежала в магазин за алкоголем, оставив старушку в одиночестве. Я толкнула двери и с удивлением отметила, что они поддаются. Дочь так спешила навстречу выпивке, что забыла запереть двери. Я без зазрения совести вошла в квартиру и направилась в самую дальнюю комнатушку. Ольга Валентиновна мирно дремала в своем кресле, слегка склонив голову набок. Ее лицо озаряла едва уловимая улыбка. Я поставила перед ее креслом пакеты с едой, консервами, фруктами и хлебобулочными изделиями. Очень хотелось надеяться, что она проснётся и обрадуется нашему презенту.
Что думаешь обо всем этом? – спросил меня Иван, когда мы шагали по горосокому парку, скрываемые тенью ветвистых дубов.
Думаю о несправедливости. Почему Зоя Степановна не знала о том, что ее ребенок жив? Неужели ее мать была настолько равнодушной к дочери, неужели настолько желала ей лучшей жизни, что наплевала на внука и как могла, скрыла все следы? Я больше чем уверена, что именно она заплатила Земляковой Ольге за молчание, так же отблагодарила «добрую» заведующую роддома за оказанные услуги.
Внезапно меня озарила одна идея. Почему я раньше не подумала, что заведующая третьего роддома могла быть живой? Да, наверняка ей больше восьмидесяти, но она единственная, кто рассказал бы все с первых уст. Я потянула Ивана за руку в сторону остановки, по пути рассказывая ему свою идею.
Ты права, можно попытаться заехать в третий роддом и обратиться к архивариусу. Наверяка она помнит свою бывшую начальницу и даст ее адресок, если она жива.
Я на всех парах летела к роддому, сбивая прохожих на своем пути. Мне очень не хотелось разочароваться и узнать сейчас, что на самом деле начальницы нет в живых. Но надежда умирала последней. Забыв постучать я толкнула двери с табличкой «Архив» и вошла в кабинет. Старушка все так же старательно выводила буквы в своем журнале, совершенно неторопливо и беззвучно.
Кажется, мы с Вами сегодня встречались? – спросила она.
Да, я узналава у Вас информацию. Но мне нужно еще кое-что узнать от Вас. Вы упомянули, что работаете здесь с 1953 года, то есть помните, кто был заведущей роддома в 1962 году?
Конечно помню, – сказала архивариус. – Стежникова Мария Евгеньевна. Она работала здесь до 2000 года, потом отправившись на заслуженную пенсию, как лучший врач города.
Она еще жива? – выпалила я.
Жива. Если можно так назвать ее состояние, – сказала архивариус.
Где я могу найти ее? – у меня участилось дыхание и сердце выпрыгивало из груди.
Хоспис. Она находится в частном хосписе на Новооалексеевской, – замотала головой архивариус.
Еще раз горячо поблагодарив женщину я вышла из роддома, утонув в объятиях Ивана.
Не представляешь, она еще жива, – я коснулась губами его шеи мысленно благодаря за то, что он все время рядом.
Отлично, поедем туда прямо сейчас.
У меня больше не было сил на общественный транспорт и я попросила Ивана вызвать такси прямо к хоспису. Машина прибыла буквально сразу же после заказа. Ваня отворил мне двери, усадил в автомобиль и мы помчали на всех парах в поисках правды. Я была уверена, что Марина Евгеньевна помнит все, как оно было. Такие вещи не забываются.
Я ожидала увидеть мрачное медицинское здание, где доживают свои дни тяжелобольные люди, но вместо этого моему взору предстала приятная ухоженная територия, с полноценным парком, усаженным мощными деревьями, с красивыми алеями и палисадниками во дворе. На табличке сверкало название «Дом престарелых». Дом был выкрашен в спокойный розовый оттенок, во дворе гуляли умиротворенные пациенты и я подумала, что наверянка их дети платят за это «райское» место немалые деньги.
Позвонив в ворота, нам открыл двери охранник и настороженно посмотрел на нас.
Здравствуйте, – сказала я, широко улыбаясь.
Добрый день. К кому назначена встреча?
О, нет, мы не назначали встречу. Мы хотели бы сдать в ваш пансионат нашу бабушку, – солгала я. – Не могли бы мы посмотреть территорию и палаты?
Охранник довольно улыбнулся и конечно же пропустил нас, не желая отказываться от потенциальных клиентов. Я ступила на территорию дома престарелых и меня окутал ужас. Пенсионеры не казались несчастными, но они выглядели безумно одинокими. В глазах светилась надежда, когда они смотрели на нас с Ваней, что мы пришли именно к кому-то из них. Я старалась улыбаться всем – задумчивым пенсионерам, игравшим в шахматы и милым бабушкам, передвигающимся с помощью инвалидных кресел. Преодолев яркую напыщенную цветами аллею, мы оказались у входа в главное здание хосписа. Охранник сказал, чтобы мы зашли к директору дома престарелых, и он бы нам показал территорию и палаты, но я решила самостоятельно отыскать Марину Евгеньевну. Поймав за рукав проходящую мимо медсестру в розовом халате, я протянула ей в потяенный кармашек деньги, шепотом спросив:
Мне нужна Стежникова Мария Евгеньевна.
Палата номер восемь, – так же тихо ответила медсестра, незаметно ускользнув за поворотом коридора.
Мы с Ваней бродили по зданию, всматриваясь в золотистые таблички с номерами палат. В помещении было чисто и комфортно, яркие стены обоев радовали глаз. Здесь же была столовая, комнаты отдыха, спортзал. Когда мы дошли до палаты номер восемь, я предварительно постучала в двери. Тихий шелестящий голос сказал, что можно войти. Я толкнула красивую белую дверь и вошла внутрь. Возле окна на единственной кровати лежала старушка, укутанная одеялами. Я видела лишь ее глаза, которые выглядывали из-под цветастого пледа. Она тяжело дышала и не смотрела в мою сторону. Палата была небольшой, прямоугольной, с плазменным телевизором, столиком для трапезы и двумя стульями.
Кто вы? – спросила старушка, возраст которой явно перевалил за девяностолетний рубеж.
Здравствуйте. Мы не знакомы, но у меня к вам огромная просьба, – сказала я, подвигаясь все ближе к Марине Евгеньевне.
Ее глаза все так же безжиненно смотрели в стену напротив. Только находясь вблизи старушки, я поняла, что она совсем слепа.
Чем я могу Вам помочь? – удивленно спросила женщина.
Я достала из пакета большую коробку конфет и сок и поставила на журнальный столик.
Не знаю, можно ли Вам сладости, но я принесла Вам гостинцы, – сказала осторожно я.
Спасибо. Мне уже все можно, – ухмыльнулась она. – Так с чем пожаловали ко мне?
Марина Евгеньевна, – начала я. – Я знаю, что Вы всю жизнь проработали заведующей роддома номер три. Знаю, что Вы награжены премией президента в области медицины, знаю и учитываю все Ваши заслуги... Но мне нужна информация от Вас. Я надеюсь Вы вспомните свою работу и 1962 год. Февраль, к вам поступает молоденькая девочка Косминина Зоя, ей шестнадцать, она преждевременно рожает...
Марина Евгеньевна тяжело вздяхает и отворачивается к стене. Я молчу, боясь продолжить. Я не знаю, слышит ли она меня, хочет ли продолжать и я боюсь ее трогать. Внезапно она поворачивается ко мне и смотрит в мою сторону, она меня не видит, но уверена чувствует, как трепещет мое сердце.
Я помню все, милочка. Каждый день в своей жизни, каждого пациента. Я утратила зрение, но не разум. Я расскажу тебе все, что помню, возможно даже исповедаюсь именно тебе за свою не всегда правильную работу. У меня нет родственников и близких, я самостоятельно оплатила свое пребывание здесь, в хорошем хосписе для тяжелобольных, потому что знала, за свои грехи я буду умирать долго и мучительно.
Она шелохнулась, закрыла глаза и стала говорить. Мы с Иваном сели на стулья и стали слушать.
Я окончила мед вуз, по распределению отправилась работать интерном в роддом номер три. Мне нравилась моя профессия, нравилось все, что я делаю, нравилось быть ответственной за жизнь людей – роженицы и ее ребенка. Мне нравилось сообщать им, что у них родился ребенок. Но не все этому радовались. Бывали отказники, бывали нерадивые мамаши, которым страшно было доверять детей. Люди все разные. Я училась, я старалась, и мои старания были замечены. Закрутив роман с женатым человеком из Министерства здравоохранения, я знала, о чем его попрошу вскоре. Заведующая третьего роддома уходила на пенсию, ее возраст перевалил за семьдесят. А я молода и опытна, я старательна и хочу работать более масштабно на благо нашего роддома.
Товарищ К. замолвил за меня словечко и вот в моих руках руководящая должность. Вместо этого он стал просить меня о некой помощи. Ему было выгодно поставить меня на этот пост, так как часто к нему обращались люди с нетрадиционными просьбами. Через меня он научился действовать в своих и моих интересах, получая за это материальное вознаграждение. Я получила квартиру, у меня был свой водитель, я купалась в роскоши и ни о чем не сожалела. Постепенно мы так оборудовали наш роддом, что он стал лучшим в городе, и чтобы получить туда направление, нужно было вертеться в хороших престижных кругах. Товарищ К. часто направлял ко мне знакомых, родственников, друзей. Просьбы были разными – поздние аборты на больших сроках, чистки знатных дам. Я бралась за все, что он просил, потому что знала – мне прилично заплатят. А их решения и грехи не на моих плечах. Я просто воплощаю их желания... Я помню Космининых. Они приехали из Москвы. Сама история ее беременности банальна – связалась с простым пареньком, тот сбежал, а девочке всего шестнадцать – вся жизнь впереди и перспективы тоже.
Товарищ К. вызвал меня к себе и познакомил с Анной Космининой. Она вкратце рассказала, что нужно сделать. Девочка рожает ребенка, пишет отказ, мы делаем так, чтобы ребенок попал в хорошие руки и приличную семью. Сумма на кону стояла немаленькая. Отец Зои работал в Кремле, и отказать таким людям не представлялось возможным. Мы пожали руки друг другу и договорились, что когда отойдут воды или начнутся схватки они приезжают в наш роддом. Но что-то пошло не так. Роды начались слишком рано, даже для нашего роддома. Девочка родила сына, маловесного и недоношенного. Ее мать твердила, что та напишет отказ, но доктор принимавший роды у Зои показал ей ребенка, приручил ее и девочка стала сопротивляться, говорить, что никакого отказа писать не будет.
Ко мне явилась Анна. Она вручила новый конверт и попросила, чтобы ее дочери сказали о смерти ребенка. Мальчик был подключен к аппаратам, не дышал самостоятельно, но он был жив. Мы сообщили Зое неправду, солгали, подделали документы, но мальчик попрежнему жил. Мы выписали Зою и стали лечить младенца. Вскоре он задышал самостоятельно, стал набирать вес и шел на поправку. Нужно было определиться куда его отправлять дальше. Прихал отец Зои из Москвы и сказал, что ребенка нужно перевести в столицу, дальше все уладит уже там. Я подписала документы и мальчика отправили в первую московскую больницу и о дальнейших манипуляциях я уже не знала.
Марина Евгеньевна умолкла. Она хватала ртом воздух и хрипела. Я подошла к ее кровати и осторожно коснулась ее морщиноистой сухой руки. Марина Евгеньевна встрепенулась и успокоилась. Ее дыхание стало ровнее и тише. Спустя еще минуту она обрела способность говорить дальше.
Знаешь, милочка. В то время я ни капли не верила в Бога, как и каждый советский человек всячески отрицала наличие чего-то сверхъестественного, не верила в расплату, рай или ад. Но после распада совесткого союза мое мировозрение изменилось. Мое тело так же стало увядать, появились болезни и боли. С каждым новым диагнозом я уверилась, что Бог есть и он меня наказывает прямо здесь и сейчас.
Я не отпускала ее руку и просто слушала. Время близилось к вечеру, за окном темнело. В палату вошла молодая медсестра и возмущенно ахнула.
Что за...? Что Вы тут делаете? У Марины Евгеньевны нет никаких посещений в графике!
Она буквально кричала и махала в нашу сторону руками.
Мила, тише, – шелохнулась бывшая заведующая. – Это я их попросила зайти ко мне, все хорошо.
Марина Евгеньевна посмотрела на меня своими пустыми серыми глаами и выпустила мою руку из своей руки.
Спасибо что выслушали. Вам пора, милочка.
Я тихо попрощалась и вместе с Ваней покинула зефирно-розовое помещение именуемое хосписом. Охранник дружелюбно улыбнулся и раскыл нам ворота.
До свидания! Надеюсь, Вашей бабушке у нас понравится.
Я хотела было промолчать, но потом повернулась к нему и задумчиво произнесла.
Пожалуй, я сама позабочусь о своей бабушке, – сказала я, покидая Дом престарелых навсегда.
Уважаемые читатели, буду очень благодарна за ваши комментарии касаемо книги ))
Часть 16.
Скачано с сайта knigomania.org
Мы медленно брели на остановку с Ваней. Его рука еще крепче сжимала мою, мысленно оказывая мне знак поддержки. Я думала о юной Зое, о ее сломанной юности, вспоминая какой я была в свои шестнадцать лет.
Я тоже была единственной дочкой в своей семье, залюбленной и долгожданной. Моей маме все время казалось, что я вот-вот оступлюсь без ее надзора, упаду и сделаю все не так как нужно. А я назло ей делала одну ошибку за другой. Как ни странно я продолжала хорошо при этом учиться. Мама бесилась и ругалась, отец строго поджимал губы и говорил, что все пройдет, что возраст такой тяжелый. Мама пила вечерами валерианку и ждала, когда я изменюсь и стану правильной, идеальной. Такой, какой она хочет меня видеть. Такой, какой рисовала себе идеальную дочь. Сейчас, когда мамы не стало, я о многом жалею. Я могла больше прислушиваться к ее мнению, ее опыту и просьбам. Но в мои шестнадцать мама казалась мне монстром.
Ваня остановился возле блочного пятиэтажного дома и посмотрел наверх.
Что-то не так? – спросила я.
Я жил в этом доме, вместе с родителями, – сказал он с ноткой грусти. – Именно эту квартиру на пятом этаже я продал несколько лет назад, после смерти родителей и приобрел недвижимость в Москве. Именно здесь прошло мое не совсем веселое детство. Никак не могу стереть из памяти неприятные фрагменты, потому что они сняться мне ночами.
Я подхожу к Ване, прикладываю указательный палец к губам и целую в щеку, мысленно прошу не говорить ничего больше. Все слишком сложно, я вижу боль в его глазах и отблиски неприятных воспоминаний прошлого. Кажется, в этом сером невзрачном доме творилось что-то нехорошее. Я чувствую, как ноет мое сердце от сочувствия к нему. Я ощущаю нас единым целым, понимая его без слов. Спустя минуту мы чувственно целуемся, начинается мелкий дождь, а поцелуи никак не прекращаются. Я делаю огромное усилие над собой, чтобы прекратить целовать Ваню и пойти дальше, в сторону остановки.
Это наша последняя ночь в Воронеже. Едва оказавшись на пороге нашего номера, мы сбрасываем с друг друга одежду, осыпаем тела поцелуями и дрожим от возбуждения. Засыпая, я думаю о нас – о Ване и обо мне, как целостной паре. Будем ли мы вместе в Москве или он просто развлекается с очередной девицей? Есть ли у него жена на самом деле или это глупые догадки студенток?
Усталость накрывает меня мгновенно, и я решаю, что подумаю об этом на досуге, чуть позже, но не сейчас. Я чувствую поцелуй на своей шее и слышу, как Иван тоже засыпает. Нам хорошо вместе, здесь и сейчас и с довольной улыбкой на устах я проваливаюсь в глубокий сон.
Утром я вижу за окном затяжной дождь. Небо затянуто серыми облаками, кажется, что дождь не кончиться никогда. Я с трудом раскрываю глаза, все еще ощущая тяжелую усталость. Достав из рюкзака свой планшет, бронирую нам последние места на сегодняшний поезд. Ваня все еще мирно спит. Я касаюсь пальцами его щетинистой шеи, лица и губ. С него можно писать картины. Мужчина, подобен античным богам, с подтянутым торсом, мужественными широкими плечами, идеальным профилем и выразительными скулами. Главное не влюбиться по уши, а все остальное не так уж важно. Пока он спит, я бреду к администратору, который скучает на своем рабочем месте, и спрашиваю, где бы мне можно раздобыть завтрак? Девушка лучезарно улыбается и указывает мне дорогу. Когда я возвращаюсь с французскими булками и свежезаваренным кофе, Ваня уже озадаченно бродит по номеру в одних боксерах.
Доброе утро, – говорит он улыбаясь.
И я таю от его улыбки, непроизвольно, но таю. Сердце сжимается от нахлынувших эмоций, щеки пылают от стеснения и чувства окрылённости. Быстро позавтракав, мы собираем свои немногочисленные вещи и уезжаем на такси в сторону вокзала. Прощай, славный город Воронеж. Встречай, Москва!
В дороге, я решила позвонить Зое Степановне.
– Доброе утро. Как Ваши дела?
– Неплохо. Только твоя подруга напрочь отказывается ставить мне обезболивающий укол, – пожаловалась Зоя Степановна.
– Я поговорю с ней, – пообещала я и незаметно улыбнулась.
В свое отсутствие я попросила сокурсницу Жанну присмотреть за Зоей Степановной. Жанна была тихой и покладистой девушкой, отличницей и скромнягой. Она с радостью согласилась оказать мне небольшую денежную услугу.
– Ты что-то узнала? – торопливо спросила Зоя Степановна.
– Ваш сын выжил. Мальчик был направлен в Москву, после того, как пошел на поправку. Скорее всего, ваши родители неплохо постарались, – ответила я.
Я услышала в трубке минутное молчание и тихий вздох.
– Ладно, я буду ждать тебя, – сказала Зоя Степановна и отключилась.
Поезд подали на вторую платформу с десятиминутным опозданием. На часах было три часа дня – самый солнцепек. Ваня нес наши чемоданы в сторону такси, но отчего-то мне не хотелось домой, в общежитие. Мне как можно скорее хотелось поехать в первую городскую больницу, для разгадывания дальнейшей тайны.
Вань, я не готова ехать домой, – призналась я. – Ты возвращайся, а я проедусь в больницу до ее закрытия и попытаюсь собрать информацию.
Иван нахмурил брови и недовольно ухмыльнулся.
А мне нельзя поехать с тобой?
Отчего же, можно. Я просто подумала, что ты устал, и тебе надоело носиться со мной по городам в поисках какого-то мальчика... Все дело в том. Видишь ли, Ваня, мне за это заплатят очень большие деньги, – призналась я.
Вот как, – Ваня отвел взгляд куда-то в сторону, и я поняла, что мы потерялись.
Я знаю. Я ужасный человек в твоих глазах, ты разочарован. Но да, я помогаю не просто так. Зоя Степановна мне платит. Хорошо платит, но я правда прониклась ее историей и действую сейчас не в меркантильных интересах, – призналась я.
Ваня поправил очки и ухмыльнулся. Мне показалось, что он не верит мне.
То есть, вполне возможно, что по окончанию твоего проекта, ты сможешь отказаться от этой самой крупной суммы, бескорыстно помогая несчастной женщине, которая по глупости рассталась с сыном десятки лет назад? – спросил Ваня.
Мне не понравился его тон. Возможно, он был прав, а меня это глубоко задело. Но я действовала импульсивно, ухватив из его рук свою дорожную сумку и направившись в сторону метро. Я не слышала, звал ли он меня, шум толпы не дал мне этого услышать. Хотя я очень хотела услышать свое имя вдогонку. Я быстро смешалась в толпе прохожих, сев в поезд метро и направившись на Ленинский проспект.
Здание больницы с большими белыми колонами было видно издалека. Сердце учащенно билось и трепыхалось в надежде на скорую разгадку. Внутри больница оказалась еще больше, чем снаружи. Я с огромным трудом нашла в этом здании кабинет с табличкой «Архив». Заранее приготовив заветные долларовые бумажечки, я постучала в двери и вошла. Зоя Степановна была права – деньги правят балом. Еще ни один человек на моем пути не отказал мне при виде банкнот с изображением Бенджамина Франклина. Постучав в кабинет, я вошла. На деревянном стуле за письменным столом, сидела и вязала носки такая же пожилая женщина, просто близнец ее воронежской коллеги.
– Мне нужна ваша помощь, – сказала я и протянула ей деньги.
Ловким движением руки, женщина спрятала их в карман своей сумочки, висевшей на стуле по соседству.
– Внимательно слушаю Вас, – сказала она чуть хрипловатым голосом.
– Мне нужны старые данные о мальчике, рожденном 6 февраля 1962 года. Отказник, был записан на фамилию Земляков. Переведен к вам из третьего роддома города Воронеж, приблизительно в конце марта того же года.
Женщина ловко поднялась с места и стала перебирать многочисленные документы. Шуршали бумаги, папки одна за другой доставались из разных полок и ставились на место. Архивариус то и дело переставляла стремянку по всему кабинету. На ее лбу появились мелкие капельки пота. Когда я хотела предложить ей свою помощь, та радостно воскликнула и протянула мне нужные бумажки:
Нашла! Есть такой. Земляков Александр Сергеевич. 6 февраля 1962 года. Рожден в городе Воронеж, вес – полтора килограмма, рост – сорок сантиметров. Доставлен с весом – два с половиной килограмма и ростом сорок пять сантиметров. Он лежал у нас месяц, после этого, был переведен в специализированный дом ребенка номер два города Москвы.
– Какие диагнозы стояли у ребенка? – поинтересовалась я.
– Ой, да тут на две страницы А4 диагнозов. Вам все читать?
Я мельком пробежала глазами по тексту. Внутриутробная пневмония, проблемы с глазами, сердцем, кровоизлияние в мозг, множественные кисты.
– Спасибо Вам, – сказала я с ноткой грусти.
Я вышла из кабинета, находясь в смешанных чувствах. Скорее всего, ребенок был очень тяжелым. Интересно, приложили ли хоть какие-то усилия бабушка и дедушка мальчика, чтобы поставить его на ноги? Предоставили ли ему семью, которая водила его по врачам, лечила и уделяла должное внимание? Мысли путались в голове, на подгибающихся ногах я вышла из больницы и поехала в сторону дома Зои Степановны.
На сегодня с меня хватит. Я находилась без сил, с голодным желудком и гудящей от переутомления головой. Я закрыла глаза в такси и проспала до самого дома. Мне снился юный Борис и молоденькая Зоя. Они вели за руку мальчишку с кудрявыми длинными волосами и громко заливисто смеялись.
Эй, девушка, приехали, – осторожно сказал таксист, прерывая мой спокойный сон.
Простите, задремала.
Заплатив за проезд, я добралась до квартиры Зои Степановны и громко постучала в двери.
– Ирочка! Как хорошо, что ты приехала! – Зоя Степановна просто сияла при виде меня. – Твоя подруга оказалась не такой хорошей, как ты обещала.
– Жалуетесь? – вышла из комнаты сокурсница Жанна и сложила руки на груди.
– Всего доброго, Жанна. Я Вас больше не задерживаю, – сказала Зоя Степановна и укатила на инвалидной коляске в сторону гостиной.
Жанна склонилась ко мне и шепотом произнесла:
– Господи, как ты работаешь с этой каргой? Она мне весь мозг вынесла!
– Мы неплохо подружились, – усмехнулась я.
Когда Жанна ушла, мы сели в кабинете, где я во всех подробностях рассказала, где и с кем я встречалась и кого видела. На мои слова, Зоя Степановна удовлетворительно кивала. Я видела, как дрожали ее морщинистые руки, как нервно шелохнулись губы при упоминании о ребенке.
– Скажите мне, пожалуйста, адрес той деревни, где вы познакомились с Борисом?
– Зачем тебе? Ира, прошу, не надо искать Бориса, – испугалась Зоя Степановна. – Я не хотела настолько ворошить прошлое. Достаточно того, что мы ищем мальчика.
– Видите ли, в архиве Воронежского роддома мне сказали, что некий мужчина искал мальчика. Вашего сына. Мне подумалось, что это мог быть Борис, ведь так? Что если он уже нашел мальчика? Что если он уже знает, где его искать?
—Почему ты так уверена, что это Борис? Вдруг, это сам мальчик пытался докопаться до правды и искал в том же направлении, что и ты?
– Я все равно настаиваю, – сказала я уверенным голосом.
– Поселок находился в Александровке, нынче, там построились коттеджи вместо загородных дач бывшего правительства СССР. Вряд ли, там остался кто-то из прежних жителей.
– А фамилию Бориса вы знали? – спросила с надеждой я.
Я видела, что Зоя Степановна нехотя рассказывает мне. Она поджала губы и то и дело теребила бумажную салфетку в своих руках.
– Дмитровский Борис. Больше я не знаю ничего, не спрашивай, – казалось, Зоя Степановна разозлилась на меня.
Я шепотом поблагодарила ее и, подбежав, чмокнула в щеку. Зоя Степановна тут же просияла в широкой улыбке и с благодарностью сжала мою ладонь.
