Текст книги "Если ты меня простишь (СИ)"

Автор книги: Ольга Джокер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Домой мы возвращались вместе, как настоящая пара. На пороге моего номера, с охапками белых роз в руках он сказал, что хочу я этого или нет, но у нас свадьба через две недели. Я хотела, правда хотела этого. Рядом с ним я чувствовала умиротворение, несмотря на то, что любила дразнить его и задевать. Наши отношения порой бывали словно ураган, но я знала, что крепче любви, чем у него ко мне больше никогда не встречу. И я искреннее старалась влюбиться в него так же, с той же силой и отдачей.

Родители радовались словно дети, когда я сообщила им радостное известие. Отец кружил меня на руках и свято верил, что я почти спасла его от кары. Свадьба была назначена на октябрь 1962 года.

Когда была подано заявление в ЗАГС, родители Кости подарили нам квартиру, ту самую, в которой я обитаю до сих пор. Вот наше свадебное фото, – показала альбом Зоя Степановна.

Я взяла в руки черно-белую фотографию и искреннее восхитилась. Пара была настолько красивой и породистой, что у меня захватывало дух. Черноволосая Зоя в белом платье, с выразительной стройной фигурой, трепетно прижимается к высокому статному молодому парню. Костя был и правда хорош, словно актер голливудского фильма, с белоснежной улыбкой и дерзким взглядом.

– О, Ваш муж и правда очень красивый, – я не смогла скрыть изумления. – Вы вообще потрясающая пара… Такие разные, и такие по-своему красивые...

– Да, к тому же, как оказалось, мы отлично подходили по характеру друг другу. Я – просто ураган, могла вспылить из-за любой мелочи, и Костя – уравновешенный и спокойный… Мы прекрасно дополняли друг друга.

Сыграв шумную и пышную свадьбу, мы с Костей стали жить вместе. На свадьбе все желали нам детей, да побольше, а я и думать об этом не хотела, старательно оберегая свою память от грустных воспоминаний.

КОСТЯ -

Часть 13.

Но у Кости был один, скажем так, недостаток – его внешность. Девушки, словно пчелы, слетались на мед, когда видели такого красавца. Я же была жуткой собственницей и ревнивицей. Костя работал в Министерстве иностранных дел СССР. Я в то время училась в университете.

Однажды, когда меня отпустили пораньше с последней пары, я решила зайти к мужу на работу. Сотрудники Кости знали меня и приветливо со мной здоровались. Когда я без стука вошла в кабинет мужа, то увидела удивительную картину. Чуть ли не на столе у моего мужа сидела секретарша, которая всячески пыталась привлечь к себе Костино внимание. Муж сидел красный, словно рак. Было видно, что он всячески пытался избавиться от надоедливой барышни. Я окинула взглядом простушку с ядрёными белыми волосами и твердым голосом сказала:

– Пошла вон отсюда. Ты уволена!

С тех пор, я четко контролировала, с кем работает мой муж и отстраняла тех, кого считала конкурентками. Костя, видимо, был слишком мягок к женщинам и не всегда мог противостоять их чарам. Часто, на наш домашний телефон ему названивали непонятные девицы, которых я тоже быстренько отваживала.

Однажды я сидела на кухне и делилась с мамой переживаниями.

– Зоя, твой папа в молодости тоже был красавцем. Вешались на него штабелями. Но я вовремя родила тебя, и девушек, словно ветром сдуло, – сказала мама. – Вы кстати думаете о детях?

—Я больше не хочу детей. Никогда-никогда.

Маму ужаснул такой ответ.

– Но… Семейной паре необходим ребенок!

– Мне тоже был необходим мой ребенок, – огрызнулась я. – Только Вам он не угодил почему-то. А сейчас уж извольте – я не горю желанием даже и думать о детях.

Я с отличием окончила МГИМО, и после окончания меня тоже взяли на работу в Министерство иностранных дел СССР. Наши отношения крепли с каждым днем. Мы с трепетом относились друг к другу, оберегая и охраняя наш семейный очаг. Началась наша золотая пора. Для жизни у нас было все, чего только можно желать – достойная работа, машина, квартира, загородная дача в Подмосковье, заграничные командировки и путешествия. Мы часто жили заграницей – Франция, Германия, Великобритания. Вот только все чаще, мои родители и родители Кости, стали заговаривать, что пора бы паре задуматься о детях. И я решилась, но только ради него. Первая беременность насупила довольно-таки быстро, но, к сожалению, оказалась внематочной. Мне удалили одну трубу.

– Любимая, не расстраивайся, – успокаивал меня Костя. – Главное, что ты жива-здорова.

Странно, но я и не думала расстраиваться. Вот только мать и свекровь, все причитали и рыдали, надо-надо-надо. Уйдет муж, останешься одна у разбитого корыта, будешь старой и никому не нужной. Через два года я вновь беременею, и все заканчивается по тому же сценарию – внематочная беременность. Мне удалят последнюю маточную трубу, оставив меня бесплодной на всю жизнь. Мой доктор Поляков называл это гравидофобией, паническим страхом новой беременности после потери ребенка.

Странно, но у меня не было совершенно никаких ощущений. Ни грусти, ни отчаянья. Нет значит нет. Я не чувствовала себя ущербной, наоборот, скорее было ощущения облегченности. Ощущение счастья оттого, что подобный ужас никогда не повториться.  Костя говорил только то, что он любит меня любой, и мы счастливо проживем жизнь вдвоем. Без детей.

– Знаешь, он был прав. Я не страдала и не рыдала в подушку от того, что бесплодна. Никогда, я не проронила ни единой слезы по этому поводу. Моя карьера стремительно шла вверх, я купалась в роскоши. Ведь это то, о чем так мечтали мои родители, – сказала Зоя Степановна с ноткой грусти.

1975 год начался трудно. Мой отец, Степан, попадает в жуткую аварию. Он не справился с управлением, и его жизнь оборвалась навсегда. Это было страшным ударом и для меня, и для матери. Мама привыкла быть «за мужем», как за каменной стеной. Она привыкла, что есть рядом человек, который решит любые проблемы. Она жила им. И когда не стало отца, она просто впала в апатию. Ее не интересовало ничего, она днями сидела в пустой просторной квартире и безмолвно смотрела в потолок. Еще чаще стала прикладываться к алкоголю, совершала сумасбродные поступки, и я стала всерьез беспокоиться о ее безопасности. Мама все больше стала заговаривать о смерти и о том, что она скоро окажется рядом с отцом. Соседи жаловались на нее и грозились выселить ее из квартиры за то, что она могла уснуть пьяным сном и затопить людей снизу, часто включала конфорки, подвергая опасности не только себя, но и окружающих.

В это же время Костина мать начала попрекать меня тем, что я не могу родить ее сыну наследника.

– Должен же быть какой-то выход, Зоя? В Штатах, есть прекрасные специалисты... – твердила свекровь.

– Мама, это невозможно, – отвечал Костя.

– Значит, вы должны взять младенца из дома малютки. Можно взять совсем кроху, никто и не поймет, что ребенок не ваш.

– Если подобные разговоры повторяться, мы вынуждены будем прекратить с вами общение, – стукнул кулаком о стол Костя.

Нужно отдать ему должное, но он всегда был на моей стороне

Мать тем временем, тихо сходила с ума без мужа. Она была очень привязана к Степану. Я была очень обеспокоена ее состоянием, и мне ничего не оставалось делать, как обратится к специалистам. Тайно, маму поместили в психиатрическую клинику. Нет, она не была буйной и никому не мешала, но ее состояние с каждым днем меня беспокоило все сильнее. Мне казалось, что она не в состоянии совладать с собой, а там за ней был круглосуточный уход. Я нехотя приходила к ней в больницу и спешно уходила. Это была не та мама, которую я знала, не та, которую любила в детстве. Я навещала мать раз в двадцать дней, по четкому графику. Я с трудом перебарывала в себе страх, с трудом слушала ее бредовые идеи и речи. Однажды, во время очередного визита, мы прогуливались по территории больницы.

– Я должна тебе кое о чем рассказать, – сказала мама.

– О чем?

– Пообещай, что в любом случае, простишь меня, – сказала мать, глядя на меня каким-то возбужденным взглядом.

– Конечно, мама.

– Я все время врала тебе. Всю жизнь врала. Тот мальчик, которого ты родила... Он был жив, понимаешь? Жив...

– Какой мальчик, мама? Не неси чушь, – разозлилась я.

– Саша, Александр. Он был жив. Мы с папой испугались тогда, понимаешь? Все было абсолютно не к месту, извини.

Где мальчик сейчас? – крикнула я на маму.

Прохожие на улице стали оборачиваться. Мне хотелось взять ее за плечи и хорошенько тряхнуть. Мать затрясло мелкой дрожью, в глазах появилось безумство и, испугавшись, что с ней что-то не так, я позвала на помощь доктора. Маме сделали укол и та мигом уснула. Я была на грани срыва – неужели мать говорила правду? Я сидела в палате рядом с ней, и закипала от злости. Ее спокойное спящее лицо не выдавало никаких эмоций – она монотонно дышала и слегка улыбалась во сне. А для меня тот день стал роковым. Все мои мысли были заняты Сашей. Правду ли говорила мама или бредила?

Каждый мой приход к ней начинался с одной и той же фразы, что она переживает за мальчика. Я пыталась услышать что-то большее, пыталась увидеть в ее глазах нотку нормальности, а не безумства. Пыталась разговорить ее на что-то большее, но все тщетно. После нескольких заученных фраз она замыкалась и замолкала.

Ира, Москва, 2015 год.

– Я не могла поверить своим ушам. Я не хотела этому верить. И делала все, чтобы вычеркнуть из памяти, внезапно возникнувшее прошлое. К тому времени профессор Поляков умер, и я обратилась к другому психотерапевту. Молодой, но толковый специалист твердил мне, что в словах матери нет никакого скрытого подтекста, она просто чувствует вину, не более. К матери я ездить вскоре перестала. Возможно, я была законченной эгоисткой, но по-другому не могла. Я срывалась и чувствовала панику рядом с мамой. Я не бросала ее, по-прежнему передавала передачи, платила деньги в конвертах… Чаще, ее посещал Костя, но с ним, она просто молчала, – вздохнула Зоя Степановна. – Через год, так и не выйдя из этого состояния мать умерла.

– Значит, вы так и не узнали, что на самом деле произошло? –  спросила я.

– Нет, Ира. Я жила вполне себе не плохо… Возможно, я покажусь тебе странной, но я не хотела тормошить старые раны. Да и что бы я сказала Косте? Что родила в свои неполные семнадцать, что бросила ребенка, что все время и всю нашу совместную жизнь врала ему? – пристально посмотрела на меня Зоя Степановна.

– У вас была вполне налаженная жизнь, пусть и без детей и ворошить прошлое не хотелось. Я понимаю Вас, – сказала я.

– Знаешь, тем более, мать была не совсем при здравой памяти. Я просто оградила себя от ее слов, – сказала Зоя Степановна. – Сделала вид, что не помню и не понимаю о чем она.

– Сейчас вы хотите узнать правду? – спросила я напрямую.

– Да, – после минутного молчания ответила старушка. – Сопоставив все факты, я подумала, что в ее словах была доля правды. Я бы хотела извиниться перед мальчиком, если он жив. А если нет – буду спокойно  доживать свои дни.  Знаешь, когда Костя умер, это было ровно пять лет назад, я осталась совершенно одна. К тому же, мою ногу из-за сахарного диабета, пришлось ампутировать. Вот тогда, не имея возможности забываться в работе и растворяться в муже, мне на ум стали приходить страшные мысли. Что, если мой сын все же жив и остался инвалидом? Вдруг он, как и я сейчас, не ходит, за ним нет должного ухода и он так же одинок? Я прочувствовала это в собственной шкуре. Чувство ограниченности и беспомощности… Это ужасно.

Зоя Степановна отвернулась к окну, и я догадалась, что она плачет.

– Ира, я хочу, чтобы ты узнала, что произошло тогда на самом деле. Если мальчик жив, я отдам ему все, что имею, чтобы искупить свою вину.

– Хорошо, я согласна. Но вы уверены, что мне дадут нужные данные? Существует же тайна усыновления, или как там ее...

– Ира, дорогая моя, деньги творят чудеса, – сказала Зоя Степановна и достала из стола пухлый конверт, набитый купюрами.

Я вышла на шумную улицу и села на лавочке у дома. Я знала, что она смотрит на меня с высоты восьмого этажа, читает мои эмоции и предугадывает планы, но сил, чтобы встать и идти, у меня не было. Значит, у Зои Степановны был ребенок. Недоношенный мальчик, во времена СССР. Он выжил или нет? Вдруг он отправился в приемную семью, где вполне счастливо ( а может и не очень?) прожил пятьдесят с копейками лет, ни сном ни духом не подозревая о том, что его родители вовсе ему не родные... Хотя, нельзя отрицать тот факт, что приемные мама и папа все же рассказали правду мальчику. Что делать мне? Однозначно ехать в Воронеж, в тот роддом, где рожала Зоя Степановна, и искать правды.

Внезапно заиграла громкая мелодия Металлики. Я достала мобильный и взглянула на дисплей. Это был Ваня. Слегка улыбнувшись, я сняла трубку и поздоровалась.

Чем занимаешься?

Сейчас еду на вокзал, – сказала я. – Нужно отлучиться на пару дней.

Далеко уезжаешь? – спросил Ваня.

Город Воронеж, – сказала я, не вдаваясь в подробности своего визита в чужой для меня город.

Моя родина, – усмехнулся Ваня. – Если хочешь, могу поехать с тобой. Я давно не выбирался в родные края.

Я была бы тебе очень признательна, – воскликнула я, отключив телефон.

Надо же! Мне сильно повезло, что моим сопровождающим вызывался Иван. Мы договорились встретиться у вокзала. Я поднялась с лавочки, поправила свои волосы, убрав их назад, и посмотрела на окна Зои Степановны. Она неподвижно сидела у окна и смотрела на меня печальными глазами. Теперь я знала про нее все. Всю правду, которую она тщательно скрывала от окружающих, от мужа, коллег и от себя. Она закрыла свои воспоминания где-то в ящике, намертво запечатав их. Но жизненные обстоятельства и одиночество оказались выше нее самой. Воспоминания всплыли, ярко и так свежо, как и раньше. Зоя Степановна вспомнила все, раскрылась мне возможно больше чем кому-либо другому. Я не имела права подвести ее сейчас. Я махнула рукой и дружелюбно улыбнулась ей, чтобы она непременно знала – я ни в чем ее не виню. Я сделаю все, что в моих силах. Вот только нужно будет попросить свою сокурсницу Жанну присмотреть за Зоей Степановной в мое отсутствие.

Три остановки на метро и я стою у входа в железнодорожный вокзал. Вани еще нет, но я не переживаю по этому поводу, находясь в твердой уверенности, что он скоро приедет. Я неторопливо прохаживаюсь из стороны в сторону, смотрю на стрелки часов и думаю о предстоящем расследовании. Сейчас меня уже не так волнуют украшения, которые мне обещала Зоя Степановна. Я искреннее пытаюсь помочь женщине, потому что правда прониклась ее историей.

Часть 14.

Давно ждешь? – спросил знакомый голос у меня за спиной.

Я резко повернулась и увидела перед собой Ивана. Он улыбается и поправляет очки на переносице. У меня перехватывает дыхание при одном только воспоминании о нашем предыдущем свидании. Я все еще помнила его поцелуи на своих губах, его мятный привкус и трепетные объятия.

Нет, минут пять не больше, – ответила я.

Он уверенно берет меня за руку и ведет в здание вокзала. Наш поезд до Воронежа отправлялся ровно через три часа.

Едем? – спросил Ваня.

Да, конечно. Вот только мне нужно заскочить домой, чтобы собрать необходимые вещи, – сказала я.

Мы договорились встретиться здесь же и постараться не опаздывать. Я была рада, что Ваня едет со мной. Так я чувствовала себя увереннее и спокойнее. Он знал город, прекрасно ориентировался в нем, в отличие от меня. Мне еще предстоит рассказать ему о цели своего приезда. Я торопливо забежала в вагон метро. «Только бы успеть», – подумала я. В общежитии я собрала небольшую сумку с вещами первой необходимости, накинула ее на плечо и поспешила на выход, нос к носу столкнувшись с Егором. Он озадачено почесал затылок, и перекрыл рукой выход.

Я ищу с тобой встречи, – сказал он. – Выслушаешь?

Прости, я очень тороплюсь, – ответила я, пытаясь убрать его руку прямо из-под моего носа.

Пока не выслушаешь – я никуда тебя не отпущу... Слушай, Ир. Мне так фигово без тебя, – сказал Егор, склонившись над моим лицом и выдыхая запах перегара. – Давай все забудем и начнем наши отношения с чистого листа?

Фролов, ты совсем перепил что ли? – меня захлестнула волна отвращения. – Сдался мне ты! Твоя Марина, общага! Я скоро перееду отсюда в собственную московскую квартиру, и в ней не будет для тебя места.

Я с силой оттолкнула Егора, упершись руками в его торс. Ошарашенный Егор сделал несколько шагов назад, пропуская меня к лестнице. Еще не хватало из-за него провалить задание и опоздать на вокзал! Я со всех ног бежала в сторону метро, понимая, что до отправления поезда осталось всего полчаса.

Я было подумал, что поездка отменяется, – сказал Ваня, перехватывая меня у входа в вокзал и забирая у меня сумку с вещами.

Все окей, до отправления поезда еще целых две минуты, – усмехнулась я.

Мы запрыгнули  в последний вагон поезда, когда тот уже тронулся. Тяжело дыша, мы задыхались от смеха, сердце выпрыгивало из груди, а проводник нервно требовал наши билеты. В нашем купе было пусто. Поставив сумки, мы устало сели рядом друг с другом. Я опустила голову на плечо Ивану и прикрыла глаза.

А теперь рассказывай, – сказала Ваня. – Зачем тебе нужно в Воронеж?

Можно не сегодня? Расскажи лучше ты мне что-нибудь, а я с удовольствием помолчу и послушаю.

Не раскрывая глаз, я слушала его рассказ о детстве, пьющих родителях, о поступлении в медвуз, о работе. Его голос убаюкивал и успокаивал. Мне было так тепло и комфортно как никогда. Я подумала вдруг, почему он ни слова не рассказывает о своей жене, и решила что при удобном случае обязательно спрошу его об этом. Незаметно для себя я уснула прямо на его плече. Все было как в тумане – его нежные руки, которые бережно перекладывали меня на полку и укрывали пледом, его спокойный голос и пленительное тепло.

Я раскрыла глаза и обнаружила, что Ваня сидит напротив меня и в полумраке читает прессу. В купе темно, а над газетой светит тусклая лампочка. Ваня смешно хмурит брови, вглядываясь в буквы, и не сразу замечает, что я давно любуюсь каждой черточкой его тела.

Ты вовремя проснулась, – говорит он, откладывая газету. – Через пятнадцать минут прибываем в Воронеж. – Я уже позвонил в гостиницу и забронировал нам два номера.

Я с благодарностью смотрю на него, не понимая, что бы  я сейчас делала без него? Воронеж встречает нас резкой прохладой и сильным порывистым ветром. Я кутаюсь в свой пиджак и устало бреду за Ваней. Он уже поймал такси и поставил наши вещи в багажник. За окном глубокая ночь, на улице темно и ничего не видно. Я иду, спотыкаясь, потому что так до конца и не проснулась.

Наша гостиница находится в центре улицы, по обе стороны от нее стоят магазины с продуктами и нижним бельем. На ресепшене сидит сонная девушка, которая протягивает нам два ключа от номера.

Дорогу показывать или сами найдете? – спрашивает она и зевает.

Ваня отвечает, что сами и берет меня за руку, ведя вглубь длинного коридора на первом этаже. Меня немного тревожат вопросы, но я не обращаю никакого внимания на них. Он бывал здесь раньше? Возможно не один. Привозил сюда жену и ребенка? Словно учуяв мои вопросы, Ваня неожиданно сказал:

Когда мать была жива, она работала здесь горничной. Поэтому я знаю здесь каждый номер и каждый лестничный пролет.

Я кивнула в знак того, что верю ему. Наши номера находились совсем близко, за стенкой друг от друга. Ваня принес мои вещи в номер, поцеловал меня в лоб и пожелал спокойной ночи. Комнатка была небольшой, с балконом, просторной кроватью, стоявшей у стены и письменным столом. Обои были приятного медового оттенка, люстра и мебель в комнате была им под цвет.

Если что-нибудь будет нужно – стучи, я за стенкой, – сказал Ваня и направился к выходу.

Я едва успела ухватить его руку, не давая уйти. Ваня резко повернулся, обжигая меня взглядом своих голубых глаз. Я молча смотрела на него, по-прежнему не выпуская его руку из своей руки. Мое лицо залила краска смущения, со стороны мне показалось, что я дрожу. Я не понимала, делаю я правильно или совершаю ошибку? Плевать. Я просто не хочу, чтобы он уходил от меня прямо сейчас. Я решительно сделала шаг навстречу и обвила его крепкую шею своими руками. Мне было холодно и одиноко, я хотела, чтобы он согрел меня. Ваня прильнул к моим губам и нежно поцеловал меня. Я все еще дрожала, то ли от удовольствия, то ли по-прежнему от холода. Его руки скользили под моей блузой, пробираясь под белье и заставляя мое тело вздрагивать от каждого прикосновения.

Не оставляй меня одну, ладно? – спросила я.

Не оставлю...

Мы лежали обнаженные под одним одеялом. Наши тела соприкасались друг с другом, были словно одно целое. Я лежала на его плече и смотрела на мужественный профиль. Ваня молчал и тяжело дышал, и его молчание меня убивало. Ему не понравилось? Или о ком он думает вообще? Его голос с хрипотцой заставил мое сердце забиться чаще.

Я тут подумал... Нужно было брать один номер на двоих, – он усмехнулся и пристально посмотрел на меня своими глубокими глазами.

Мне хотелось утонуть в них, не думая. Я улыбнулась в ответ и закрыла глаза, быстро засыпая в его объятиях и мысленно мечтая о том, чтобы эта ночь не заканчивалась никогда.

Утром в мой номер ярко светило солнце, заливая свои лучи в каждый уголок комнаты. Я нехотя раскрыла глаза и увидела, что Вани рядом нет. Я села на кровать, вспоминая как наши вещи летели прямо на пол, в порыве страсти и желания. Сейчас же они были аккуратно сложены на стуле самим Иваном. Воспоминания сегодняшней ночи завставили меня покраснеть, даже наедине с собой. Кажется, я впервые за долгое время испытала настоящее удовольствие от близости с мужчиной.

Двери в комнату отворились и на пороге показался Иван, с подносом еды. Я прикрыла свою обнаженную грудь одеялом и довольно улыбнулась. Он здесь, он рядом, он не оставил меня одну.

Завтрак в постель, – довольно сказал Ваня, слегка щурясь без своих очков. – Кстати, ты не помнишь куда подевались вчера мои очки?

Немного задержавшись в постели, мы потом еще долго искали очки Ивана, наконец, обнаружив их под кроватью. Чай, который он принес на завтрак давно остыл, но я с удовольствием пила его, закусывая бутербродами с колбасой и сыром.

Так может расскажешь мне, зачем тебе нужно было приехать в Воронеж? – спросил Ваня, откусывая бутерброд с докторской колбасой.

Это история не моя. И тайна тоже не моя, но я попытаюсь вкратце рассказать суть.

Я отложила еду, вытерла руки салфеткой и рассказала сухие факты того, что произошло в 1962 году с моей хозяйкой, умалчивая подробности того, что за выполненное задание мне полагается целое состояние.

Ясно, – кивнул Ваня. – Значит, первый пункт куда мы направляемся – третий городской роддом?

Именно.

Отлично. Я повезу тебя куда нужно, – сказал он.

Я немного замешкалась, поправляя свои непослушные пряди которые выбивались из собранного пучка.

Что-то не так? – спросил Иван.

Да просто... Ты приехал в свой родной город, а вместо того чтобы проведать своих родных возишься со мной, – шепотом сказала я.

Он подвинул свой стул поближе ко мне и самостоятельно поправил непослушую прядь, убрав ее за ухо.

У меня никого не осталось здесь, Ира. Ни-ко-го. Родители спились, когда я учился в университете и один за другим умерли. Я продал нашу захламленную квартиру и купил небольшую квартирку в Москве, навсегда отрубив все концы в Воронеже. Я приехал сюда только потому, что сюда ехала ты.

Что же, спасибо тебе, – сказала я, чувствуя себя неловко.

На улице стояла изнывающая жара. Я надела на себя короткие джинсовые шорты, белые кеды и серую футболку. Одобрительно окинув себя взглядом я вышла на улицу где уже ждал меня Ваня.

Третий гороской роддом находится на проспекте Труда. Нам нужно сесть на маршрутку и проехать несколько остановок от гостиницы. Совсем недалеко, если сравнивать поездки по Москве.

Я понимающе кивнула и направилась следом за Ваней, крепко сжимая его руку, чтобы не потеряться в толпе чужого города. Люди торопились на учебу, работу, по делам, вталкиваясь в уже забитые маршрутки. Все точно так же как и в Москве.

Помню, как впервые приехала поступать в столицу из небольшого скромного города. Я ошарашенно смотрела на мать и отца, искреннее не понимала, почему так жестока и беспощадна Москва? Но мама только довольно качала головой: «Я же говорила! Я же тебе говорила, что не так тут просто!». Она ждала, когда я проколюсь, когда сделаю шаг назад, но я твердо шла к своей цели – поступлению в медвуз и постепенно привыкала к городу. Более того я влюблялась в него, с каждым днем все больше и больше. Мама растерянно твердила отцу, что наше медучилище в городе ничем не хуже московского вуза. Так спокойнее, так проще для них. Но папа отрицательно качал головой, не уступая матери. В сердце неприятно защемило от боли. В прошлом году, прямо посреди учебного года маме стало плохо, прямо на работе. Отец пытался мне дозвониться, но я забросив мобильный в сумку ехала в московском метро и не отвечала. Когда я увидела пропущенный вызов, то уже было слишком поздно – мамино сердце не билось, ее больше не было.

Дорога к дому была слишком долгой и утомительной. Я все ждала, что проснусь, и все плохие новости окажутся просто сном. Когда поезд прибыл рано утром в родной город, и я увидела на перроне отца, который постарел на десяток лет, то поняла, что уже никогда не проснусь.

Наша остановка, – сказал Ваня.

Мы вышли на небольшой площади, с цветущими деревьями вокруг и аккуратными клумбами. С того места где я стояла был хорошо виден роддом, спрятавшийся за воротами с колоннами из серого камня. Дом был прямоугольным из красного кирпича, скорее всего построенный в 40-е годы, решила я. Не такой впечатляющий, как здания вокруг площади, которые попадались мне по дороге, зато гармоничный и приятный взгляду.

Внутри здания был свежий ремонт – побеленные потолки, с еще приятным запахом побелки, выкрашенные стены в синий цвет и длинные больничные коридоры. Нас никто не остановил и мы с Ваней беспрепятственно стали бродить по этажам в поисках кабинета под названием «Архив».

Кажется, роддом закрыт на ремонт, поэтому здесь так тихо, – прошептал Ваня.

Похоже на то.

Мы поднялись на третий этаж и тут же наткнулись на новенькую деревянную дверь с нужной табличкой. Дрожащими руками я постучала в кабинет и дернула ручку. Мне не терпелось узнать, что же произошло на самом деле, в далеком 1962 году. От предвкушения новостей, не дожидаясь ответа  я вошла в кабинет с высокими стеллажами до самого потолка. За письменным столом, скрючившись в клубочек сидела сухенькая старушка в больших очках и неспешно писала что-то в журнале с желтыми листами. Она неторопливо подняла на меня свои глаза явно увеличенные под линзами очков и непонимающе моргнула.

Добрый день, – вежливо поздоровалась я.

Здравствуйте. Вы что-то хотели? – спросила она почти детским голоском.

– Простите, не могли бы вы помочь мне? Мне нужно узнать данные об одном ребенке, рожденном в феврале 1962 года.

– Давно, – тихо произнесла женщина. – Давайте запрос, будем искать.

– Какой запрос?

– У вас должен быть запрос – из милиции, больницы или откуда там вас направили. Просто так, я не раглашаю такие данные.

Я сняла из плеч небольшой рюкзак и достала из потайного карманчика стодолларовую купюру. Глаза архивариуса вспыхнули лукавым огоньком. Она поднялась из своего места, взяла деньги и сунула в карман своего серого вязаного платья.

– Назовите точную дату рождения.

– 6 февраля 1962 года. Мальчик был рожден недоношенным, – уточнила я.

Женщина прошла к стеллажам и стала перебирать папки. Мне казалось, что прошла целая вечность. Старушка двигалась медленно, так же не торопясь копошилась в выцвевших документах, напечатанных на печатной машинке. Наконец-то она извлекла какой-то желтый листок из очередной папки и протянула мне.

– Нашла. Он один такой. Мальчик, полтора килограмма и сорок сантиметров. Рожден на тридцатой неделе. Роженица – Землякова Ольга Валентиновна. Что-то еще?

– Как Землякова? – удивилась я.

– Вот так. После родов, роженицей написан официальный отказ от малыша. Дальше, ребенок лежал в реанимации. После того, как он набрал вес – два с половиной килограмма, его перевезли в Московскую больницу. Первую. Больше данных нет.

Значит, он жив, – сказала я тихо самой себе.

Я находилась в шоке. Тот ли это мальчик, или старушка что-то напутала? Возможно, родители Зои постарались и стерли все следы, которые связывали бы их дочь и новорожденного мальчика.

Такой крохотный ребенок, – сказала я. – Неужели в шестидесятых выхаживали таких маленьких детей?

Архивариус поправила свои огромные очки на переносице и с укором посмотрела на меня.

Милочка, я работаю здесь с 1953 года. После смерти Иосифа Виссарионовича Сталина эта больница стала как бы собственностью правительства нашего города. Это было заочно, негласно, но никогда сюда не поступали и не лечилась обычные земные люди. Разве в ургентный день. В больницу закупили лучшее оборудование, препараты, сделали качественный по тем временам ремонт и лечили только своих.

– Вы не могли бы дать мне адрес Земляковой Ольги? – встрепенулась я.

– Да, сейчас запишу. Кстати, вы не первая, кто интересуется этим ребенком.

– Правда? А кто еще? – удивилась я.

– Года два назад, а может и больше приходил ко мне мужчина без запроса и так же просил данные по мальчику, – сказала архивариус.

Она протянула мне листик с адресом, я вежливо поблагодарила ее и поднялась с места, на котором сидела.

Скажите, как выглядел мужчина, который приходил к вам?

Милочка, моя память стирает все ненужные детали. Кажется, он был высокий, в затемненных очках и ковбойской шляпе. Или нет?

Она пожала плечами, хихикнула и села за свой письменный стол, продолжая заниматься делом, которое делала до меня. Я тихо попрощалась и вышла.

– Что-то узнала? – спросил Ваня, когда мы вышли на улицу.

– Он жив, Ваня. После того как поправился, был переведен в Москву. Думаю, скоро мы вернемся в Москву, так как ничего в городе нас больше не держит. Кроме одного. Роженицу звали Землякова Ольга. Не Косминина Зоя...

– Тут все проще простого. Родители не хотели светить фамилию, вот и вписали липовую роженицу, – сказал Ваня.

– Ты прав. Но я всеравно хотела бы увидеться с этой женщиной, пока мы не покинули город, – сказала я. – Чтобы убедиться, что я ищу нужного мне мальчика.

В надежде, что Землякова Ольга не изменила адрес пятидесятилетней давности, и что женщина вообще жива, мы с Ваней отправились на остановку. Я сидела в маршрутке и смотрела по сторонам. Забавно получается, что все концы все равно ведут в Москву. Интересно, это родители Зои побеспокоились, чтобы мальчика лечили в престижной московской больнице? Что стало дальше с мальчиком? Наверняка его усыновили. Страшно представить каким будет наша встреча с сыном Зои Степановны. Какой он, её сын? Как я преподнесу ему новость о настоящей матери?