Текст книги "Мой падший ангел (СИ)"
Автор книги: Ольга Алёшкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
Глава 22 Аглая
Врач вышел ко мне только под утро. Вздремнуть или просто прикрыть глаза, уткнувшись затылком в стену, об этом не могло быть и речи – слишком ответственный момент. Я возносила господу молитвы, скрещивала пальцы и посылала флюиды во вселенную. Иногда косилась на медсестру, отрезающую мне путь в отделение реанимации, и усадившую меня слишком далеко по коридору, я даже тени не могу разглядеть за мутным стеклом. Ближе – нельзя. Она ловила мой взгляд и всякий раз отрицательно мотала головой, что означало: нет, Щеглов не перезвонил. «Я оставила ему, как минимум три сообщения на автоответчике», – сказала она мне часом ранее.
«Он слишком молод!» – перепугалась я, завидев его в дверях отделения. Мужчина шагнул к стойке медсестры и заговорил с ней, а я решила, что и не ко мне он вовсе. И совсем по другому вопросу. Но девушка кивнула, указав ему на меня, и сомнения развеялись.
Он себя выдал, как только я встала. Бросаться навстречу не планировала, скорее поднялась для того, чтобы говорить на одном уровне. От вида моего живота его лицо болезненно скривилось, он остановился и обернулся. Толи ожидая поддержки от сестры, толи надеялся найти того, кто сообщит мне вместо него.
Я не хотела, чтобы он подходил. Я хотела сесть обратно в кресло и ждать столько, сколько потребуется. Сутки, неделю, год. «Я готова сколько угодно сидеть в этом твердом кресле, только вернись, сделай что-нибудь и выйди оттуда с другими новостями». «Ну, пожалуйста…»
Это самое «пожалуйста» жалкое и слезливое, со стоном вырвалось вслух. Я вонзила в ладони ногти и завороженно, как удав, следила за каждым его шагом. Он и не думал поворачивать! Не подходи! – хотелось крикнуть мне, но остатки разума на тот момент ещё не покинули меня.
– Вы одна?
Он и осмотрелся по сторонам, избегая прямых взглядов. На секунду остановился на моем животе, смутился и отвел глаза.
– Идемте в кабинет, там будет удобнее, – кивнул он, указывая на дверь, и попытался взять меня за руку.
Призрачным надеждам о списке с дорогостоящими лекарствами, сбыться не суждено. Я позволила увести меня, а когда он чересчур заботливо усаживал меня на диван, поняла – списка не будет. Вообще ничего больше не будет. Все, что связано с отцом, с этого дня только воспоминания…
Я не помнила, когда я последний раз ела, когда пила, казалось, я лежу на этой кровати целую вечность. Со смертью отца я осиротела и буквально и душой. Артем избегал меня, стыдливо прячась, как будто бедственное положение на комбинате сейчас имело какое-то значение. Я не хотела идти завтра на кладбище и видеть, как отца засыпают стылой землей. Мне было больно, ужасно больно, но я тогда ещё не знала все виды боли. Не знала ту, что затмевает остальные. Ту, что выворачивает нутро. Ту, от которой ты просишь всевышнего о смерти, ибо это спасение.
Меня знобило беспрестанно, я ежилась и поджимала колени к животу, иногда действительно забываясь или погружаясь в ветхий, как старая тряпка, сон. Тронь и рассыплется. На резкий звук я отреагировала равнодушно, проснулась и не спешила открыть глаза – чем меня может порадовать этот мир? Подсознание невольно ассоциировало звуки, пока не осенило – выстрел! Я подскочила, усаживаясь в кровати и прислушалась – тишина. Ни единого шороха.
– Артем?.. – робко позвала я и встала.
Затекшее тело не слушалось, поясницу назойливо тянуло вниз. Я подперла её рукой и засеменила, пытаясь не поскользнуться на гладком полу. Шерстяные носки, что надел мне муж этой ночью, скользили. Вышла в холл второго этажа и снова прислушалась, чувствуя нарастающую панику. Такую объемную, затмевающую безразличие ко всему.
– Артем, – шепотом позвала я и толкнула дверь кабинета.
Цари в кабинете полумрак, можно было бы подумать, что он уснул, задрав на спинку голову, пока не присмотришься внимательнее или не подойдешь ближе. Идиотская рулонная штора оказалась поднята, словно продемонстрировать. Я вцепилась в косяк и зажмурилась, но это не помогало. Я отчетливо видела ту же картину. Мужа с откинутой назад головой и кровавой раной от подбородка. Господи, нет!
Мне показалось, кровь была везде. Не зря говорят, что у страха глаза велики. Тогда я просто не верила, что в одном человеке может быть столько крови. Брызги крови на стенах, полу, бурые подтеки на синей рубашке.
Я открыла глаза, шагнула вперёд и руку протянула, словно могла помочь, хотя глаза твердили обратное. Стоило лишь коснуться его руки, странно липкой, ещё хранящей тепло, но определённо неживой, как ужас затопил с головой.
Наверное, я завизжала. Не уверена точно, не помню. Но все порядочные девицы визжат, когда им страшно, а я тогда такой и была – порядочная девица, как она есть. Перепуганная вусмерть только. Я покачнулась, а может подкосились ноги, задела коленями стул, и тело Артема завалилось в сторону. Я упала на задницу и поползла прочь. С трудом, хватаясь за косяк двери, встала на ноги. У меня было единственное желание – бежать прочь из этого дома, в котором так много смерти, что ею все пропахло. Я сама смертью пахну.
Ребёнок упруго толкнулся ногами, словно напоминая – он есть. Он – жизнь.
– Сейчас, сейчас мой хороший, – прошептала я. – Сейчас…
Я не понимала, что следует делать, я знала одно – бежать. Стиснула рукой живот и неслась к лестнице, нужно кричать, нужно позвать на помощь. Схватилась за перила: шаг, второй. Гранитные ступени куда коварнее паркетной доски. Ступенька ушла из-под ног нежданно. От пустоты под ногами, от ожидания свободного падения захватило дух. Я попыталась ухватиться за перила, цепляясь из последних сил, но мою кисть просто вывернуло, обжигая болью. Я покатилась. Некрасиво, не как в кино, ударяясь всеми частями тела. Один из ударов пришёлся на живот. Остановилась внизу, раскинув ноги в стороны, неряшливо, как уличная пьяница.
И заплакала. Не от боли, нет. От осознания непоправимого. На улицу ползла на четвереньках, скуля и завывая, как раненый пёс. Малышка билась внутри моего живота. Я не хотела думать о непоправимом. Нужно позвать на помощь, позвонить в скорую…
Я толкнула дверь и заорала. Почувствовала тепло между ног, кажется описалась. Ничего, говорят с беременными это бывает. Там, на холодной улице, возле лужи, подернутой льдом, я останавливаюсь и кричу снова. Истошно, пронзительно. Между ног подозрительно липко, я понимаю, это не моча, падаю на колени, а потом проваливаюсь в небытие. И там – хорошо.
А дальше звуки сирен. Зудящие, нарастающие и бесконечные. Кто-то из соседей услышал выстрел и вызвал полицию, а приехавший наряд – скорую для меня. Артему медики уже не помогут.
Одна каталка сменила другую, голова покачивалась в такт, убаюканная, без мыслей. Сквозь туман, застилавший глаза, я отстраненно смотрела на людей, спешивших помочь. Череда лиц, вопросов, из которых запомнила только один, заданный мне несколько раз, об аллергии на препараты. Укол в медицинской карете, капельница в отделении… и ад. Невообразимый ад, начинавшийся с брошенной кем-то фразы: «отторжение плаценты».
Я рожала свое мертвое дитя двенадцать часов. Двенадцать тягучих часов, оказавшихся вечностью! Тело ломило, рвало на части, я билась, орала от боли и хватала акушерку за руки, умоляя спасти мою дочь. Лишь спустя несколько часов поняла – бесполезно. Обманывать меня даже никто не пытался. И тогда я кричала в пустоту, требуя забрать и меня, чтобы прекратить этот ад разом. Всевышний, проведение и вселенная в этот день на меня забили. Не иначе в бреду, я просила врачей сжалиться и усыпить меня, но добилась лишь одного: заботливые руки акушерки промокнули лоб и утерли лицо. А мне хотелось кусать эти руки. Мне хотелось рвать, буйствовать.
К рассвету нового дня тело моей мертвой девочки покинуло меня, опустошая живот и душу. Глупая надежда отчаянными крохами теплилась до последнего. Узистка не ошиблась – дочка, которую тотчас же от меня спрятали и унесли. Я не запомнила их лиц, их имен, регалий. Зачем? Мне не придется благодарить их, мой муж не принесет цветы и шампанское или что им там носят? Не станет совать в карманы халатов купюры, вынуждая наигранно смущаться – ой, что вы, не стоит! Ничего этого не будет. Только пустота. Холодная и неживая.
Вырубилась я практически сразу, может мне что-то вкололи, тыкали они меня систематически, не знаю. А может лимит измученного организма исчерпал свои возможности, и он просто не выдержал. Спасительный сон? О-о… нет! Ад не закончился… он и не думал заканчиваться. Проснулась я ночью, от детского плача, доносившегося из глубин коридора, и заскулила сама, мелко сотрясаясь всем телом. Мне казалось моя девочка зовет меня, потеряла, непослушные ноги отказывались держать тело, но я все-таки поднялась с больничной койки и вышла в полумрак коридора. Сразу за поворотом – дверь со стеклом, а за ней, в прозрачных боксах, тугие свертки. Вот же она, моя малютка, в первом от двери лежит, надрывается. С трудом распахиваю дверь, ступаю внутрь и тянусь ослабленными руками.
– Вам нельзя сюда! – останавливает меня голос. Откуда-то сбоку выходит женщина, высокая, крепкая на вид, такую не одолеть. Она хватает меня за плечи и разворачивает к двери: – Идемте, мамаша, я провожу вас. Вы из какой палаты?
«Мамаша… Мамаша!» – скулю я, оседаю на холодный пол и бьюсь, пытаясь вырваться, сбежать от цепких пальцев. Они всюду. Они хватают меня, пытаются поднять, подчинить.
Наверное, мне снова что-то вкололи, потому что я опять спала. Следующим утром меня осмотрел врач, а потом они догадались перевести меня в отделение патологии, видя, как я реагирую на заветную комнату за стеклом. В патологии я в основном пялилась в стену и затыкала себе уши, чтобы не слушать болтовню соседок по палате. Чужое волнительное ожидание раздражало. Идея шагнуть с подоконника выглядела всё более и более заманчивой. Однажды я даже распахнула окно, и глянула вниз: апрельские лужи, с остатками грязного снега, второй этаж. Максимум, чего я добьюсь, инвалидности. Я вернулась в кровать и снова уткнулась в стену – только бы ко мне не лезли.
Домой я не вернулась. Жила в скособоченном домишке на окраине, который сняла для себя за сущие копейки, совершая редкие вылазки в ближайший магазин. Вещи и деньги для меня привезла тетка, я даже на порог ступить не могла. В январе, вскоре после наступления нового года, мне попалась на глаза статья в местной газете. Из тех что бесплатные, их подкладывают в почтовые ящики, либо выставляют на стойки в магазинах. Я прихватывала таких парочку, печку топить. Статья-интервью была снабжена снимком: Николай Лапин, главный учредитель одного из градообразующих предприятий, вещал о успехах и достижениях. Новые рабочие места, увеличенные вливания в бюджет и прочее, прочее...
И я поняла, что готова – созрела. Я выносила его, этот план. Девять месяцев ровно, как здоровое, краснокожее дитя. Он где-то вертелся на подсознании, нечеткий и эфемерный, а тут – материализовался. Помощник у меня один – женская сила. Только так можно победить мужчину, только так я смогу наказать человека, принесшего столько бед. Тот рейдерский захват, а иначе не назовешь, его отправная точка. Вымощенная им дорога в ад, на пути по которой, я стану верным спутником. Лично доведу.
Я сняла со счетов все деньги, сменила документы, а с ними и фамилию. Привела себя в порядок, переехала, сняла квартиру и потихоньку подбиралась к нему. Мелкими, порою робкими шажками. Эта моя фантазия, мой план наполнили смыслом жизнь и придали сил. Ведь именно слабостью он воспользовался, значит я должна быть сильной, обязана. Сильной и терпеливой.
Мне понадобилось четыре месяца только для того, чтобы попасться на глаза в нужном месте, а потом ещё месяц, чтобы познакомиться. И ещё одна «нечаянная» встреча для закрепления этого знакомства. Статус любовницы мне не годился, с ним не развернешься, непременно в жены, непременно в дом, в самое сердце его слабых мест. А они есть у всех, поверьте. Не рассчитала я только одно: и у меня их навалом. Притворяться сильной и быть таковой – две параллельные реальности.
Оказывается, убить человека не так-то и просто. Попадись он мне сразу, наверняка смогла бы, но… даже в этом случае не уверена. Мне же требовалось время. Сначала стать его женой, затем добиться упоминания в завещании, и не безделушек горсть требовалась. В идеале – разорить, пустить по миру, чтобы добытых на крови средств ни сынам, ни внукам не досталось. Прошла уйма, бездна времени. А время, как известно, лечит, оно притупляет, порой путает и подтасовывает карты. То, что ещё буквально вчера казалось важным, сегодня смотрелось мелким и ничтожным. Тот, которого буквально вчера ты ненавидела до выворота души, сегодня обвыклась и жалела. Породнилась с ним. Со своим врагом…
Зря, идиотский был план.
Глава 23 Ярослав
Проснулся под утро, будто от толчка, сожалея что вообще вырубился в её спальне. Аглаи в пределах комнаты не наблюдалось. Я помотал головой, отгоняя остатки сна и потянулся за шмотками, которые так и валялись на полу неопрятной кучей. В душ сгоняю у себя, а после кофе. Огромную кружку, похоже, время не больше шести утра, не выспался ни хрена. Не удержался, проверил ванную – пусто.
Заглянул в бывшую спальню отца, но Аглая нашлась в одной из комнат для гостей, спала поверх покрывала. Где-то внутри царапнуло – не захотела спать в одной со мной спальне. Трогательно поджатые ступни, выглядывающие из-под полы белого халата, прижатые к груди руки, я смотрел на неё и понимал: эта женщина сводит меня с ума, с ней быть хочу. Лечь рядом, зажать озябшие пятки между своих ног, отогреть, только подобный расклад ей нафиг не нужен, раз сбежала. Да и я башкой думать должен. Укрыл, обнаруженным в шкафу запасным одеялом, и двинул к себе.
Звонок Юмашева застал в машине. Кривлюсь, задумываюсь на секунду, но все-таки отвечаю.
– Слушаю.
– Привет. Ты где? – Сходу интересуется он, а мне хочется нахамить в ответ. Но я прекрасно понимаю, Юма в этой истории лишь вестник, хоть и гребущий под себя. Сдерживаюсь и спрашиваю в ответ:
– Что вы хотели, Станислав Иванович?
– Встретиться нужно, переговорить.
– На предмет чего?
– Я вчера с Яковом перетёр, есть шанс оспорить завещание. И шанс хороший, Ярослав. Собрать доказательства, что эта крыса намеренно…
– Не вмешивайтесь в мои дела! – грубо перебиваю я и тут же пытаюсь смягчить: – Я сам разберусь, хорошо?
– Ты слишком мягок, Ярсон, бизнес подобных вещей не прощает, – сетует он. «Не лезьте в мои дела» – на выдохе прошу я, а он буквально визжит: – Твою мать! Эта сука успела тебя обработать, ты хоть понимаешь это, идиот?!
В досаде нажимаю отбой и бросаю телефон на соседнее кресло. Черт, кажется он прав, успела.
Поначалу вызывать Оксану не планировал, ключи от «бункера» у меня теперь были, но поразмыслив, вызвал, мало ли что понадобится. Зарплату им никто не отменил, пусть отрабатывает, с этим затянувшимся карантином, итак отдыхают до отупения. Секретарь приехала позже, безошибочно отыскала меня в архиве (на деле бункер выглядел именно так) и поинтересовалась не нужно ли мне чего. Я попросил кофе, больше для того, чтобы занять девицу, вроде как, не бездельничать вызвал, а когда она вернулась с напитком, сказал:
– Оксана, наберите пожалуйста от моего имени Юрия Михайловича, поинтересуйтесь, есть ли у него возможность подъехать для приватной беседы.
– Кропоткина? – уточнила она, я подтвердил.
Завойчинский на мой взгляд трусоват, Наталья Владимировна могла знать на порядок меньше, поэтому я поставил именно на Кропоткина. Тот мне виделся мужиком со стержнем, хоть и себе на уме. Встретиться он согласился и спустя полтора часа сидел напротив меня. Скрываться не видел смысла, пригласил прямо сюда, в «бункер». Мы обменялись рукопожатиями, и я не долго мудрствуя перешел к главному.
– Наверняка гадаете зачем я вас пригласил? – для начала спросил я, на что Кропоткин неопределенно покрутил рукой в воздухе. – Юрий Михайлович, я тут порылся в бумагах, на интересные вещи наткнулся. Кое-какие из них подсказывают мне, что бывший «СМК» вошел в холдинг не совсем честным путем.
Я пододвинул к нему папку, на которую Кропоткин даже не взглянул. Он выразительно хмыкнул, мотнув головой, и полез в карман. Вытащил электронную сигарету, кивнул на неё:
– Вы позволите? Курить все пытаюсь бросить и никак, даже эта дрянь не помогает.
– Пожалуйста. – Тот не спеша затянулся, выпустил тонкой струйкой пар и откинулся на спинку:
– Что вас конкретно интересует?
– Всё, – лаконично подвел я и добавил: – Всё, что вам известно по этому поводу.
– Действовали грубо, нахраписто, разумеется без откатов местным самодержцам не обошлось. Приглядывались к комбинату давно и схему более надежную разрабатывали, да поспешили. Тамошнего генерала хворь какая-то одолела, он делами зятя заправлять приставил, вот и заторопились. Договоров навешали неподъёмных, однодневку под это дело открыли, займов парочку нашлепали и вжарили.
– И что же местные, добровольно скинули предприятие, даже вернуть не пробовали? Никаких судебных тяжб, разбирательств, ничего подобного в бумагах нет.
– А там возвращать некому стало. Генеральный тот скопытился на следующий день, сердце вроде, а мелкую шушеру так, кого припугнули хорошенько, кого подкупили. Да, вы у Юмашева поинтересуйтесь, он заправлял захватом тем, стало быть, и подробностей больше знает.
Он хитро прищурился, наблюдая за моей реакцией на его предложение, а я вспомнил небезызвестную поговорку: «Слухами земля полнится». Что-то подсказывало мне, точнее этот въедливый взгляд собеседника, что слухи активно разгуливают по холдингу, несмотря на карантин.
– Так это с подачи Юмашева захватили «СМК»? – ухватился я за эту мысль. Юрий Михайлович повертел в руках сигарету, сунул в карман пиджака и перегнулся ко мне.
– Я тебе так скажу, – доверительно шепнул он, перейдя на «ты». Я в принципе не против, человек вдвое старше меня, да и беседа у нас неофициальная, по душам, как говорится. – Действовать без указки Николая Владимировича, у Юмашева кишка тонка.
Мои чаяния рассыпались о данную фразу. Глупо было надеяться, что отец не причастен, кто, если не он. Кропоткин резко поднялся и шагнул к двери, сожалея, что сболтнул лишнего.
– Юрий Михайлович, можно ещё один вопрос? Почему вы голосовали против контракта с китайцами? – остановил я его, когда он потянулся к дверной ручке. Тот не спеша повернулся, а я добавил: – Не отвечайте, если не планируете сказать правду.
– Отчего же, отвечу, только и мне позвольте один задать. Почему именно я? Все эти вопросы вы задаете мне первому, почему?
– На данном этапе, вы внушаете мне доверие больше остальных, – просто ответил я.
– Хм…– дернул он головой, пытаясь закамуфлировать удовольствие, которое доставил мой ответ. Снова потянулся к ручке и, пред тем как выйти, сказал: – Не люблю я желторотиков, до хрена и больше их развелось, везде суются. Можете смеяться, но не ровен час захватят нас, как несчастный «СМК» и поминай, как звали.
Он улыбнулся, предлагая расценивать его ответ как угодно, хоть за шутку, и вышел. Но не шутил он, и вправду так думает. А я решил завтра же наведаться на родину Аглаи и навести справки на месте, разговоры с Юмой, боюсь, результатов не дадут.
Не ужинали вместе несколько дней. Она снова сидела за столом далекая, отстраненная, словно не занималась со мной сексом буквально этой ночью. Равнодушно нанизывала овощи на вилку, отправляла в рот, стараясь не смотреть в мою сторону. Следовало сесть напротив впрямую, не по диагонали, чтобы ей сложнее было избегать взглядов. Я смотрел на неё и злился. То хотелось подвести к двери и вытолкать из дома взашей, то подхватить на руки, унести в спальню, подмять, прижавшись, и не отпускать от себя.
Господи, да я бешусь потому что она не моя! И сколько бы эта женщина не спала со мной, моей она не станет. Отдаст свое тело, но не душу. Душа – не продается. Именно это и злит, похоже.
– Я никогда не отдам тебе «СМК», – сказал ей.
Звякнули приборы о края тарелки, замерли в её руках, пальцы Аглаи едва заметно напряглись, если бы я не следил внимательно, вряд ли бы заметил. Она все-таки отложил их, чуть тряхнула головой, колыхнув белокурыми локонами, и откинулась на спинку стула. Выгнула бровь, смерила меня взглядом.
– Иного я от тебя и не ждала.
Отрезала и вернулась к еде. По-прежнему холодная, равнодушная. Будто не хотела этот комбинат, будто не волнует её это моё заявление. Продолжать свою мысль не стал. Мы словно оттачивали на друг друге умение владеть собой, и пока Аглая лидировала. Пожалуй, она ведет себя даже нагло. Как будто отнятый отцом комбинат дает ей особую власть, а данный факт лишь оправдывает немного.
До темноты изводил себя в спортзале, насилуя тело и выбивая любое желание пойти к ней, а когда измотанный встал под холодны струи воды, дошло: тело тут ни причем, тут мозги вправлять нужно. «Воля есть, сила есть, а силы воли нет» – вспомнил я, услышанную от кого-то фразу, когда сворачивал к её спальне.
Аглая ждала. Не спала, не заперла двери. Сидела, подсвечиваемая лампой, читала. Отложила книгу, как только я вошел, бесшумно пересекла комнату по диагонали, замерла. За спиной кровать – готова. Развязала халатик, тонкая ткань соскользнула с плеча и упала к ногам, демонстрируя наготу: соски-жемчужины, впалый живот, острые коленки.
Я подошел, поднял пеньюар, набросил невесомую ткань ей на плечи, сам прошел вглубь комнаты и опустился в кресло, которое минуту назад занимала Аглая. Она запахнула халатик, присела на край кровати и растеряно на меня уставилась. «Удивлена?» – мысленно хмыкнул я. – «Да-да, милая, я не животное, спариваться инстинктами, у меня есть чувства».
Аглая читала Мартина в подлиннике. Книга ей шла. Все эти дворцовые интриги, перевороты... Преданность и хитрость, страсть и обреченность, кротость и бунт – сплошные контрасты, из которых соткана и она, Аглая.
– Я не хочу, чтобы ты становилась добычей.
Злился на себя за эту слабость, но сказал. Смолчал за столом, уязвленное самолюбие не позволило, а теперь, похоже, теряю его остатки.
– А ты непременно ею станешь, если я отдам тебе комбинат. Для таких, как Юма, для таких, как… мой отец. Лакомый кусок, в который непременно захотят вгрызться.
Она молчала. Впрочем, это и к лучшему. Нужно выспаться, раз планирую проснуться в долбанную срань. А ещё боялся, если она произнесет хоть слово, этим своим невозмутимым, завораживающим голосом, я сотворю какую-нибудь нелепейшую дичь. И ладно если просто наброшусь, а могу и – свихнуться можно! – в любви признаться. Неужели, это я? Ещё вчера ненавидевший её, сегодня готовый броситься к её ногам верным псом?
Я поднялся и ушел к себе, объяснения, что я произнес, более, чем достаточно.
