Текст книги "Ваше благородие"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 45 страниц)

24. Последняя глава

 
И когда рядом рухнет израненный друг,
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг
От того, что убили его – не тебя…
 

В. Высоцкий

“Всю жизнь мечтал о свободе, а теперь не знаю, что с ней делать” – сказал Вамба, сын Безмозглого.

Верещагин не мечтал о свободе, поскольку полагал себя донельзя свободным человеком. Все обязательства, которые он брал на себя, были в той или иной степени добровольными, и редкое решение могло быть названо до конца вынужденным.

Но лишь в этот день он понял, что такое настоящая свобода.

Он смотрел в себя, как в пустой колодец. Колодец, в котором не видно дна, и, казалось бы, там может быть вода, но ее отсутствие ты определяешь еще до того, как бросишь туда камень для проверки – нет веселых бликов на каменных стенах, нет влажной скользкой зелени и особенной свежей прохлады…

Он сидел в своей квартире на диване, завернувшись в плед, и мысли его текли, как песок в часах. За окном начинался вечерний бахчисарайский шум: люди возвращались с работы. Он любил Бахчисарай за его приватность и интровертную замкнутость в сочетании с какой-то семейственностью. Ты мог не заводить близкого знакомства с соседом, но соседский сын по дороге в школу здоровался с тобой. Здесь семейные проблемы не выносились во внутренний дворик «доходного дома», но выносились радости. И шумная вечерняя перекличка возвращающихся с работы соседей была неотъемлемой частью этой спокойной, размеренной жизни. Раньше Верещагин ее любил. Раньше он с удовольствием становился ее частью, если возвращался из гарнизона в этот «час пик». «Добрый вечер, капитан. Гутен абен, капитан. Салям, капитан…» Да, раньше ему это нравилось…

Теперь ему казалось, что он сходит с ума.

Чужие мысли – лучшее противоядие от своих собственных. Он встал, протянул руку к книжной полке, не глядя взял том. Криво усмехнулся, увидев, что подцепил: золотое на черном тиснение, английские буквы, стилизованные под арабскую вязь… Все-таки хорошо быть начитанным человеком. Знаешь, что когда-то кому-то было еще хреновей, чем тебе, и ничего – он выжил, и даже написал хорошую книжку.

Открыл наугад, пробежался глазами по двум-трем страницам, перелистнул пол-тома – уже сознательно, заложил страницу пальцем, сел на диван, прикрыв глаза… Англосаксонский пиджак не налезал на горбатую русскую ситуацию.

Семь столпов хрястнули и крыша обрушилась.

«When my mood gets too hot and I find myself wandering beyond control I pull out my motor-bike and hurl it top-speed through these unfit roads for hour after hour. My nerves are jaded and gone near dead, so that nothing less than hours of voluntary danger will prick them into life: and the 'life' they reach is a melancholy joy at risking something worth exactly 2/9 a day.»

Верещагин закрыл книгу. “Печальную радость риска” дает не только езда на мотоцикле…

* * *

Если бы Аллах не хотел, чтоб люди лазали по скалам, он создал бы их похожими на свиней, сказал однажды Шэм.

Выбеленная солнцем, вылизанная ветром, вклинивается между Новосветской и Судакской бухтами скала «Сокол». И впрямь, есть что-то птичье в развороте ее склонов, а сверкание сланца, вкрапленного в серый гранит напоминает блеск соколиных перьев.

Не всякий может бросить вызов этой птичке. На ее каменной груди нет проложенных скалолазами шлямбурных дорожек. Так что визитеру придется обойтись обычными крючьями и закладками. Разве что он готов угробить несколько дней на то, чтобы дырявить шлямбуром камень.

Арт Верещагин не собирался убивать на это занятие несколько дней. Он не хотел тратить на восхождение даже нескольких часов.

Сидя на траве, он рассматривал скалу в бинокль. Маршрут ему был знаком, но все же следовало восстановить трассу в памяти. Метр за метром, шаг за шагом, словно нанизывая четки. Он чувствовал, как пустота и жалость к себе отступают перед этой обглоданной ветрами громадой. Она была и будет здесь так долго, что он со своей крохотной жизнью спокойно может употребить слово «всегда». Эти молчаливые эпохи, застывшие в недвижном полете, невозможно было охватить разумом. К ним можно было прикоснуться на миг, дотронуться до них всем своим бренным существом. Чтобы навсегда забрать крупицу этого времени, нужно на краткий миг отдать ему все…

Он готовился к этому восхождению так же спокойно и тщательно, как к любому из тысячи своих восхождений. Взвесил все, разложил свое движение по времени. После быстрой разминки взял обвязку и маленький рюкзачок со скальными туфлями, поднялся по крутому склону горы к обрыву, переобулся у его подножия, надел обвязку, прицепил на пояс мешочек с магнезией, молоток, один крюк и одну закладку.

Снял тишэтку, сложил ее и упаковал в рюкзачок. Туда же положил кроссовки. Забросил на плечо одну лямку, немного подумал… И снял рюкзачок, положил его на камень.

– Кэп!

Он оглянулся. Шамиль, оставив “харламов” у дороги, почти без шума поднялся к скальному отвесу.

– Когда я развлекался в такой способ, я выбирал маршруты не длиннее одной веревки, – уведомил он.

– Все будет яки. – Верещагин улыбнулся успокаивающе. Перед тем, как сделать первый шаг вверх, прикоснулся к теплому граниту ладонями, посмотрел в небо. Это было даже не привычкой – сколько он себя помнил, в любом возрасте и под скалой любой сложности он, положив руки на первые зацепки, две или три секунды смотрел в небо. Не прикидывал расстояние, не молился, не медитировал: просто смотрел.

Потом поставил на зацепку ногу и сделал первый шаг…

Он двигался не спеша, не суетясь, просто взял хороший темп и держал его. По дороге сюда боялся, что не сумеет поймать кураж, не войдет в нужный режим. Но перед скалой сомнения исчезли: огромность мира поглотила их, целиком заполнив его сознание. Теперь он был в мире с собой, и он был в себе с миром… Преодолев порог страха, порог усталости, порог боли, превратив все свое существо в движение, он поднимался вверх, откровенно наслаждаясь безрассудством риска, бессмыслием усилия, чистой поэзией грубой физиологии…

Ветер слизывал с голой спины пот, подхватывал и рассеивал легкие облачка магнезии, ветер пытался создать иллюзию полета. Ветер был в хорошем настроении и не злился на единственного человека, посягнувшего на его вотчину.

А когда человек, эта непостоянная игрушка, оказался на вершине, ветер, в последний раз взлохматив ему волосы, унесся прочь – играть с парусами на море.

Человек, еще не в силах наслаждаться своей победой, лежал на вершине лицом вниз, пережидая внезапный приступ лихорадочной дрожи и думал, что эта затея была несусветной глупостью, но, пожалуй, не большей, чем все то, во что он ввязывался за последнее время.

Напряжение отпустило и Артем, перевернувшись, сел. По левую руку от него утопали в зелени виллы Нового Света, по правую вдалеке чернели развалины генуэзской крепости и растворялся в синеватой дымке Алчак-Кая. И дивному лету на излете никакого дела не было до того, кто в очередной раз сыграл с жизнью в «да-нет». И этот день нисколько не огорчился бы, став последним днем Артемия Верещагина.

Он сидел, уткнувшись головой в колени, измотанный, выжатый досуха, прислушиваясь к звенящей радости, нараставшей внутри. Как раз то, чего он хотел. Как раз то, что ему требовалось: вне систем и ценностей, установленных другими, пользуясь одной-единственной точкой отсчета и в какой-то мере являясь ею, одержать абсолютную, безраздельную победу или потерпеть окончательное, бесповоротное поражение. Один человек и одна скала, один шанс из одного, одно «да» на одно «нет».

Он снова лег – уже на спину, глядя прямо в небо, растворяясь в нем. Это небо было наполнено кем-то, и его дыхание ощущалось здесь, на вершине, очень ясно. Он нечасто слышал это дыхание здесь, в Крыму, но в Гималаях и в Альпах – каждый раз.

– Non nobis Domine… Sed nomine tuo da gloriam… – прошептал Артем.

Кто-то не ответил. Он никогда не отвечал. Если бы не его ровное, глубокое и медленное дыхание, Верещагин, может статься, и не верил бы в него.

Услышав хруст камней на тропинке, не поднял головы. Он знал, кто ходит по этим тропинкам таким легким, широким шагом.

Пришедших, правда, было двое. Второй сопел, как кузнечные мехи. Ну что ж, коль скоро первым был Шэм, второй его не интересовал.

– Ваши кроссовки, кэп. И ваша тишэтка.

– Спасибо. – Артем сел, взял из его рук черную майку, но не стал надевать ее, а просто набросил на плечи. Потом принялся расшнуровывать скальные туфли. Руки занемели, пальцы не слушались.

– Хотите пить, кэп? – унтер достал из кармана бутылку «Учан-Су» и брелок-открывалку.

– Давай, – Артем взял бутылку, белый жестяной колпачок слетел и звякнул о камешки.

Верещагин наконец глянул в ту сторону, где находился спутник Шамиля, к которому Верещагин – странное предубеждение – заранее не испытывал никаких добрых чувств.

И правильно.

На одном из валунов сидел, поигрывая ключами от машины, Вадим Семенович Востоков.

– Добрый вечер, – сказал Артем.

– Вечер добрый, – отозвался Востоков.

Верещагин надел футболку и принялся зашнуровывать кроссовки.

– Шэм, а ты знаешь, что в СССР по скалам лазают в галошах?

– Вы серьезно, кэп?

– Абсолютно.

– А почему вы не взяли кроссовки с собой? – спросил Востоков. – Не рассчитывали, что придется спускаться?

– Что за чушь, – Артем встал, перебросил связанные за шнурки скальные туфли через шею.

Востоков подошел к краю обрыва и посмотрел вниз. Пнул камешек. Тук, – ударился камешек о скалу… Тук, – ударился он значительно тише и ниже… Последнее «тук» растворилось в просторе.

– Странное развлечение. Правда, не более странное, чем гонки на автомобилях. Наверное, даже не более опасное. Артем, Георгий передавал вам привет от Флэннегана?

– Да.

– Почему же вы так подставляетесь? Этот молодой человек – унтер Сандыбеков, я не ошибаюсь? – слегка меня напугал. Я было подумал, что уже поздно…

* * *

На первый взгляд – это был обыкновенный дорожный бандит. Черная майка, черный «Харламов», – такие грабят зазевавшихся туристов и исчезают быстрее, чем те вдохнут поглубже для вопля Караул!".

На второй взгляд – это был профессиональный убийца. Безжалостная грация его позы, равнодушный блеск карих глаз, видевших явно не первую смерть…

С третьего взгляда Востоков его узнал.

– Старший унтер Сандыбеков…

– Точно! – блеснула злая улыбка. – А вы-то сами кто будете?

– В данный момент – частное лицо. Раньше я работал в ОСВАГ. Вот мои документы, фамилия должна быть вам знакома. А вы взяли на себя обязанности бодигарда?

«Беретта» опустилась.

– Не ваше дело. Убирайтесь отсюда.

– А если я не хочу?

Тонкокрылый, изящный нос красавчика-яки на миг словно заострился – дрогнули и сузились ноздри.

– Если бы не ваш возраст, сигим-са фак, я бы дал вам под зад, – сказал татарин.

– Он собирается свернуть себе шею?

– Кэп? – Шамиль задрал голову, словно только сейчас увидел распластавшуюся по стене фигурку. – Свернуть себе шею? Йоу, Востоков-ага, этого не будет. Он поднимется наверх быстрее, чем я по тропе. Тем более, что я сейчас сверну в город и куплю бутылку «Учан-Су».

– Он идет без страховки.

Шамиль посмотрел на своего собеседника с легкой долей превосходства.

– Конечно, без страховки. Со страховкой он бы трахался тут до полуночи.

Уверенность унтера в том, что его капитан в очередной раз пройдет по воде, не замочив ног, была, похоже, непоколебима.

Они действительно заехали в Новый Свет и Шамиль купил в открытом кафе «Учан-Су». «Слушайся своей жажды, пей „Учан-Су“!» – призывала реклама. К концу подъема на вершину Сокола по тропинке Востоков понял, что следовало взять две бутылки.

Он отдышался только перед самым финишем. Достал платок, вытер пот, закурил…

И вот мы здесь, господа…

– Артем, вы росли в этих краях. Не подскажете приличный ресторан?

– «Шэмрок», – ответил Верещагин. – Ирландский паб здесь, в Новом Свете. Лучшее, что я мог себе позволить.

– В Новом Свете пить пиво?

– На шампанское меня все равно не станет. Дам попрошу отвернуться, – разжалованный полковник снял эластиковые штаны в обтяжку и надел джинсы.

– Это было красивое восхождение, – сказал Востоков. – Нам нужно поговорить.

– Красивые восхождения я привык запивать темным пивом. Пойдемте в “Шэмрок”.

* * *

Местного жителя от туриста в Новом Свете можно было отличить сразу по пересечении порога “Шэмрока”. Очень просто: кого из посетителей ни возьми, тот и урожденный новосветец. Это понятно: 90% населения занято в винном производстве, так что вино им порядком приелось… Или правильнее – припилось? В “Шэмроке” шампанского не подавали принципиально и выбор вин был небольшой. Зато имелось много дешевого и хорошего пива, немного дорогого и хорошего виски и непременная водка. Поэтому в 1980 году, кода все остальные рестораны и бары Нового Света переживали мертвый сезон, “Шэмрок” не то, чтобы процветал – но оставался на плаву.

– Милое заведение, – оценил Востоков. – Стиль выдержан.

– Похоже, Джоши просто пожадничал на нормальную мебель, – вступился за вкус хозяина Верещагин.

Они сели за грубо сколоченный стол, на деревянные колоды – ни дать ни взять, ирландская харчевня.

– Три темного! – крикнул Шэм не весь зал.

– Джаста момент! – так же зычно отозвался нечесанный долговязый мужик из-за стойки.

– Это десять минут, – усмехнулся Верещагин. – Пойду тряхну его. Пить хочется…

– Тогда уже я, кэп. Вас все еще слегонца покачивает.

– Учитывая, что я тебе больше не командир, и даже не офицер в отставке, может вернемся к старому доброму “ты”? – спросил Артем, когда Шэм вернулся.

– Простите, кэп, но я уже привык. Долго переучиваться.

– За жизнь, – они стукнулись кружками.

После подъема на гору жарким августовским вечером прохладное пиво было просто блаженством. И это еще он поднимался по тропе, а не по стене. Хотя, с другой стороны, можно сделать поправку на возраст, на нездоровый образ жизни.

– Это действительно было красиво, капитан… А, черт – полковник…

– Рядовой, – поправил Верещагин. – Отставной козы барабанщик.

– А, да… Кстати, я ваш товарищ по несчастью – неделю назад меня тоже вышибли. Но, как водится в нашем ведомстве – без барабанного боя.

– Два вопроса: как вы меня нашли? И зачем?

– Сначала я поехал к вам домой… Никого не нашел, но расспросил соседей. Они сказали, что вы подались куда-то со скалолазным снаражением. И что о вас справлялся подозрительный парень на мотоцикле. Я слегка забеспокоился и начал думать, куда бы вы могли податься… Потом вспомнил, что вы выросли в Судаке и решил начать оттуда. Скалолазных мест поблизости я не знал, но помнил, что все отвесные скалы смотрят на море, так что можно ехать по приморской трассе и искать… Ну, а когда я увидел на Соколе человека, ползущего по стене а-la Spiderman…

– И зачем столько беспокойства?

– Артем, вы не приняли предупреждение всерьез, а зря… Вас действительно хотят убить.

– Кто?

– Мои московские знакомые. Но не из… главной, а из… конкурирующей фирмы. Они на вас злы. Считают, что вы слишком легко отделались. Другие мои знакомые… не придерживаются таких радикальных взглядов. Но они считают, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Иными словами, помогать они не станут, но если коллеги из конкурирующей фирмы облажаются…

– Понятно. Эй! – Артем отловил за рукав пробегающего официанта. – Паэлья. Всем по порции. Есть хочется.

– Люблю повеселиться… Особенно пожрать, – хмыкнул Шэм. – Зачем гнать лошадей, кебабы уже на подходе.

– Кебабы у Джоши будут готовить до полуночи, а паэлья есть все время.

– В высшей степени забавное заведение, – качнул головой Востоков. – Что вы собираетесь делать, Артем? Не считая паэльи и кебабов, конечно.

– Ничего. Как говорил наш математик в Карасу-Базаре, “Вероятность повторного смертельного исхода равна 0%, вероятность единичного смертельного исхода равна 100%”.

– Это неверный ход. Не слишком полагайтесь на ту штучку, которую таскаете за поясом. Штучка очень крупного калибра, но вы, скорее всего, просто не получите возможности ее достать. Их любимый стиль – несчастные случаи.

– А ты что скажешь, Шэм?

– Это, конечно, не мое собачье дело, но вы бы послушали умного человека, кэп.

– Один раз я его уже послушал…

– И жалеете об этом, Арт? – удивился Востоков.

– Нет. Но если я все еще жив – то не потому что вы так планировали.

– Больше того: если я все еще жив – то тоже не потому, что я так планировал.

– Я не могу верить вам. Когда разведчик начинает меня жалеть, я живо вспоминаю пословицу про волка и кобылу.

– А никто вас и не жалеет. Просто не хочется, чтобы у этих парней из конкурирующей фирмы выгорело. Это личное. Я их не люблю.

– Смешно… Я только сейчас подумал, что в основе большинства моих неприятностей лежит чье-то личное… Нет, надо быть справедливым: меня и спасали тоже по личным причинам.

– Если подумать как следует, Арт, то выйдет, что других причин и не бывает. Человек, который говорит, что действует в общественных, государственных или каких-то там еще интересах, немножко кривит душой. Все мы действуем в интересах личных, просто каждый понимает это по-своему…

– Так что вы ммне посоветуете, Вадим Семенович?

– Уехать. Чем быстрее, тем лучше…

– Не нравится мне этот вариант…

– Вам еще меньше понравится быть мертвым.

– Да хватит меня пугать, сигим-са-фак!… Хорошо, я подумаю…

– Чего тут думать… – пробормотал Шамиль. – Ехать надо.

– А ты бы уехал?

– Да пес его знает… Как за себя говорить? Если бы я отколол номер вроде вашего, я бы, наверное, уехал…

– Хорошо, спасибо за совет… Куда бы еще уехать так, чтоб меня не нашли?

– Говорят, кэп, что в Иностранном легионе даже фамилию не спрашивают. Можно назваться как хочешь.

– Шесть лет рабства.

– И французское гражданство, – оторвался от паэльи Востоков.

– Остался сущий пустяк – добраться до Франции.

– Когда-то, если мне не изменяет память, вы со старшим унтером ездили туда хич-хайком.

– Все-то вы знаете…

– Есть и другие возможности… Я тут думал о том, как прикрыть свой и ваш зад… И кое-что надумал. Вы не собираетесь писать мемуары, Артем?

– Пока нет.

– Зря. Писать надо, когда все еще свежо в памяти. Я вот, например, написал. Жаль, что признания не дождусь: это мемуар такого свойства, что кое-кому в Москве, да и здесь, будет очень нехорошо, если его опубликуют. Сначала я хотел сообщить всем заинтересованным лицам, что мемуар будет опубликован в случае моей смерти. Потом раздумал. Шамиль, простите, не могли бы вы на время оставить нас вдвоем?

– Я уже сам хотел отойти, – пожал плечами унтер. – Эй, челло! – он встал и направился к стойке. – У меня в кружке пересохло…

– Я начал понимать киношных негодяев, – улыбнулся Востоков. – Когда придумана и прокручена хорошая комбинация, обидно оставаться в тени. Хочется, чтоб тебя признали. Законная гордость творца. По иронии судьбы в нашей профессии знаменитым становится тот, кто терпит поражение… Вас вышибли из армии за то, что сделал я. Да, вы готовы были подстраховать меня в случае неудачи… Но “Красный пароль”-то все же моя работа…

Он немного помолчал, снимая вилкой и ножом кусок мяса с шампура.

– Я изменил указания, данные моему душеприказчику. Мои мемуары будут опубликованы в случае вашей смерти.

– Ну, спасибо, Вадим Семенович!

– Да, в общем, не за что. Это не очень надежная страховка. Хотя бы потому что может появиться кто-то, заинтересованный в их опубликовании. Там византийские интриги не прекращаются ни на секунду… Но все-таки я передам вам ключ. Скажу, где и как эта рукопись хранится. После моей смерти распорядитесь ею по своему усмотрению. Хотите – напечатайте, хотите – оставьте в качестве страховки.

– Вы говорите о своей смерти так, будто это дело ближайших недель. А вам ведь и пятидесяти нет. Может, вы все-таки лучше прикроете свой зад?

– Уже поздно. Собственно, поэтому я и изменил свою волю. У меня лейкемия, Арт. Последствия московского гостеприимства. Врачи сказали, в лучшем случае – год… Очень вкусный кебаб…

Верещагин ничего не сказал. Соболезнование и сочувствие бессмысленны, коль скоро они бесполезны – так его учили. Он вспомнил, как в окружной больнице умирала от рака горла его мать. Пока она была в сознании и могла говорить, проклинала врачей: если бы те сразу сказали, что ее болезнь смертельна, семье не пришлось бы занимать деньги под залог баркасов, не пришлось бы идти на риск полного разорения… Как видно, с тех пор медицинская этика немного поменяла правила.

– Я хочу, чтобы вы стали моим голосом, Артемий Павлович. И не только моим – всех нас, кто придумал и осуществил этот заговор. Чернока, Мешкова, Сабашникова… Зная ваш характер, я не думаю, что вы откажетесь.

– Я не откажусь.

– Яки. Вы знаете собор святого Николая на мысе Херсонес?

– Да.

– Настоятель собора, отец Леонид – знает, где рукопись и что с ней делать. Не подставьте старика. Храните эту тайну.

– Обижаете, Вадим Семенович… Что-то Шэм задержался… Один вопрос, полковник. Вы хоть сами-то понимате, что сделали?

– Вопрос не совсем понятен.

– Вы понимаете, что теперь будет с Советским Союзом?

– Вот те раз… Неужели идеи Андрея Лучникова и к вам запали в голову?

– Я не об идеях Лучникова. Лучников такого и в страшном сне увидеть не мог.

– Ну-ка, ну-ка… любопытно.

– Шестнадцатая республика, сэр – очень необычная республика. У нее свои законы, своя денежная единица, свои вооруженные силы. Кроме всего прочего, она не то чтобы процветает – все-таки послевоенный экономический кризис – но в сравнении с другими республиками, даже с прибалтийскими, сильно выигрывает. Простые умы могут сделать вывод: post hoc ergo propter hoc. А более сложные, хотя тоже весьма недалекие умы могут на этом сыграть. Или я слишком плохо думаю о советском региональном руководстве, или к ближайшим советским выборам в их парламент – Совет Народных Депутатов, так, кажется? – каждый уездный князек вроде Щербицкого или Шеварднадзе сделает своим лозунгом национальную независимость. Что случится дальше – мне и думать неохота. Предполагаю, что первыми пойдут на раскол Прибалтика и Кавказ. И боюсь, начнется такое, что Крымская кампания покажется пикничком.

– Значит, по-вашему, мы посеяли зубы дракона… Любопытная гипотеза. Я бы охотно побился с вами об заклад, если бы мог дожить до этого момента. Арт, а даже если и так? Вам совершенно не за что любить СССР. Советский Союз сожрал вашего отца. Так или иначе – разрушил вашу жизнь. Если выйдет по-вашему – что ж, вы отплатили с процентами. Разве вы не рады?

– Нет, Вадим Семенович.

Востоков покачал головой.

– Странный вы человек, Артем. Удивительный. Дело даже не в том, что вы совершили или в том, на что вы способны. Вы похожи на кумулятивный заряд: собрав всего себя в одну точку, вы прожигаете броню… Но вы странны и страшны не этим: таких людей, в общем-то, немало. Страшно, что выбираете свою точку только вы сами. Такие люди – это чистый гвоздь в заднице, поэтому я не стану предсказывать вам долгую счастливую жизнь.

– Вадим Семенович, позвольте ответную реплику: вы сами недалеко от меня ушли.

– Верно. Я смотрю на вас и вижу себя в молодости. Правда, с одной поправкой: вы не интриган. Вы успешно просчитываете интригу, но неспособны ее создать. Испытываете к этому сознательное или подсознательное отвращение. Что удивительно, учитывая ваше социальное происхождение: обычно именно люди из низов не стесняются в средствах, и я не могу их за это осуждать. Проще говоря, у вас больше совести. Качество редкое. Многие порядочны в силу своей слабости: грешили бы, если бы хватало пороху. Но редкая птица – человек, который сознательно держит себя в железной клетке порядочности, выпускает только по необходимости и возвращается обратно.

– Тогда в квадрате редкая птица – человек, который при этом еще знает, когда нужно держать себя в клетке, а когда выпускать… Слушайте, Шэма долго нет… Не случилось ли чего.

Он встал на цыпочки, оглядел уже полный народа шумный зал поверх голов…

– Он танцевал вон там с какой-то блондинкой, а теперь куда-то делись оба…

– Артем, я хочу вам напомнить, что ваш друг… э-э… большой ловелас. Может быть, вы найдете сейчас их обоих – и поставите в неловкое положение… Второй вариант – он отправился в клозет…

– Тогда где девка?

Едва он это сказал, как девка вошла – одна, осторожно, бочком…

– Где он? – протолкавшись через толпу, Верещагин схватил ее за руку.

– Кто?

– Парень, который с тобой танцевал!

– Т-там! – она ткнула пальцем… – Че ай куд? Их четверо!

– А, дьявол… Вадим Семенович, одолжите-ка вашу трость…

– И не подумаю. Я с вами.

Драку они услышали почти сразу же по выходе из бара. За ними устремился официант, судя по крепости сложения, исполнявший еще и функции вышибалы:

– А деньги!

Востоков не оборачивался: этот парень будет совсем не лишним…

Сгусток темноты в одном из проулков распался на несколько фигур: двое держали третьего за руки, четвертый сзади зажимал ему рот чем-то вроде скрученного жгутом платка, пятый отрабатывал прямые и боковые в корпус.

Бежать они не собирались: немолодого мужчину с палочкой не приняли в расчет, с вышибалой, видимо, надеялись договориться, а один Верещагин был им не противник. Это они так думали.

Все произошло очень быстро. Тот, чьи руки не были заняты, первым успел развернуться к бегущему Верещагину – и первым получил. Не подпуская противника к себе, Арт хлобыстнул его по глазам пряжкой брючного ремня – любимое оружие уличных хулиганов. Когда он успел снять ремень – Востоков не заметил. Трое державших Шэма бросили его и рванулись в неожиданному противнику. Один тут же упал: Шэм вцепился в его лодыжки. Двое других прижали Верещагина к стене. Он отмахивался ремнем, кулаками, несколько раз попробовал как следует ударить ногой – но двигался слишком медленно: восхождение отняло много сил.

– Лежать! – Востоков, подоспевший на место действия, треснул набалдашником трости по голове того, кто уже пришел в себя после удара по морде. Шамиль вцепился во второго как клещ; попасть тростью ему в пах оказалось более чем просто. Остальные двое, увидев, что баланс сил изменился, прекратили атаки и бросились бежать вниз по улице.

– Деньги!? – засопел подоспевший вышибала.

– Сейчас… Мы еще вернемся… – Верещагин склонился над унтером. – Шэм, ты как?

– Г-горячие п-парни в Новом Свете… – он закашлялся, сплюнул кровью. – Все, я бойкотирую новосветские вина.

– Лучше бы ты бойкотировал новосветских девушек… – Артем сгреб за отвороты джинсовой жилетки того, кто получил ремнем. – Ну что, любитель честной драки? Что мне с тобой делать? В полицию сдать? Или проще – сломать тебе вот эту блудливую ручонку?

– “Беретту”… – прокашлял Шамиль. – “Беретту” мою…

Верещагин вытряхнул из громилы оружие. Видимо, Шэма скрутили очень быстро, если он не успел им воспользоваться. Впрочем, может оно и к лучшему: их учили, что нельзя пугать человека оружием, что его может обнажить только тот, кто готов убить. Кровь могла пролиться очень легко, а она сейчас совсем ни к чему… Ее и так было до хрена.

– Лет ми… – хрипел пленник. – Форс… сигим-са-факер… Шайт, кадерлер…

– Так ты знал, что он форс? – Верещагин отвесил заступнику новосветских девушек оплеуху. – Умышленное нападение на военнослужащего, статья двести девять Гражданского кодекса, три года каторги! Хочешь прогуляться в Арабат?

– Лежать! – Востоков слегка тюкнул второго “пленника” под лопатку, в нервный узел. – Лежать тихо…

– Шайт с ними, – Шамиль поднялся, держась за ограду. – Пустите его…

– Сори мач, курбаши… Сори мач… – бормотал громила. – Систар… новосветски ханам…

– Дерьмо, – Верещагин отпустил его. – Пошел вон. Так сколько мы должны, челло?

– Fourty.

– Держи, – в руку вышибалы легли пятьдесят тысяч. – Сдачи не надо, доведем до ровного.

Они вернулись в “Шэмрок” под молчание всех посетителей. Шамиль тут же свернул в сортир – умыться. Верещагин и Востоков остались у дверей.

– Картина Репина “Не ждали”, – Верещагин сквозь зубы выругался. – Не мы должны были зайти, а те четверо. Тут ставок не делали? Зря. Джоши, ты мог сорвать солидный куш. Я отдал деньги твоему мальчику, вот этому вот. Дай нам еще три бутылки портера, и мы уходим. У тебя очень чистое заведение, но меня почему-то тошнит.

Шамиль вышел из туалета, прижимая к лицу бумажное полотенце.

– Все яки, господа. Зубы целы. Кэнди, кара кизим, ты разбила мне сердце. Этот жирный ублюдок в дениме – действительно твой брат? Я так и думал, ханни, что у тебя не может быть таких братьев. Челлим, за что же вы нас так не любите?

– А за что вас любить? – подали голос из толпы. – За то что танками перефачили виноградники? Или за то что конфисковали баркасы и траулеры для какой-то своей вонючей надобности?

– Или за то что пошли на хер шелл-плэнты? Я пятнадцать лет морочился с этими устрицами!

– Или за то что бензин подорожал?

– Или за то что раздолбали электростанцию и завод все это время стоял? Ты будешь кормить моих детей, форс?

– Ваше пиво, господа – вышибала протянул Верещагину три бутылки.

– Большое спасибо, – Артем сжал горлышки бутылок между пальцами. – Береги своих клиентов, Джоши. Это очень хорошие и добрые люди.

Они вышли на улицу. Востоков отпер дверцу своей машины.

– Бармен вас узнал?

– Вряд ли… Я не был здесь одиннадцать лет.

– Подбросить вас домой?

– Нет, спасибо. Мы, наверное, поедем ко мне… Шамиль, ты же не откажешься у меня переночевать?

– Лучше у вас, чем в казарме, – согласился Шэм. – До свидания, чиф. Нет слов, как приятно было познакомиться.

Востоковский “Фольксваген” исчез за поворотом на Судак.

– Покажи левую руку, – неожиданно сказал Верещагин.

– Слушаюсь, – Шэм вытянул левую руку вперед.

– Где твой “ай-ди”?

– В кармане…

– Весь вечер был там?

– А какой сенс снимать его сейчас? – не понял Шэм. – Был там, да, весь вечер…

– Как они узнали, что ты “форс”?

– А какая разница?

– Ладно… Поехали, – он поправил рюкзак, обхватил Шэма за пояс.

– Только не слишком ко мне прижимайтесь, кэп… – Шамиль ударил ногой по педали газа. – А то еще не так поймут!

* * *

Он был недоволен.

Упустил момент на Соколе. Ну да. Упустил. Виноват. Но ведь были объективные обстоятельства. Сандыбекову хорошо, у него “харламов”, зверюга – не приведи Господь. А что у нас? Рентакаровский «мерсючок» семьдесят лохматого года выпуска. Пойди угонись на таком за «харламовым». Потерял след. Пока нашел – уже все, Востоков их перехватил.

И тут – как по заказу – драка… Он даже почти не напрягался, словечко там, полсловечка тут – и вот уже сезонники хотят начистить чайник “форсу”, который решил склеить местную блядушку. И можно десять минут не беспокоиться, что его застанут возле “харламова”…

…Это случилось у поворота на Щебетовку. Вот впереди ехал мотоцикл – а вот он слетел с дороги, не вписавшись в поворот на слишком большой скорости…