Текст книги "Ваше благородие"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 45 страниц)

Флэннеган подал ему рубашку.

– Идти сможете?

– А если не смогу? Понесете?

– Главком приказал вас доставить. Надо будет – понесу.

– Еще одну дозу бензедрина.

– У вас будет очень болеть голова.

– С каких пор вас гребет, что у меня болит? Дайте еще один порошок.

– Инъекция подействует быстрее, – сказал осваговец.

– Хорошо, пусть будет инъекция…

Через три минуты он встал, его тут же понесло на стену. Опираясь лбом и ладонями, он перевел дыхание. Бензедрин, адреналин, кофеин… Горящая пакля в уши загнанной лошади. В сознании, как змея на дне колодца, шевелилось жестокое любопытство: а сколько еще выдержит это тело? Когда оно наконец свалится?

– Вы сможете идти? – терпеливо повторил кавторанг.

– Не очень прямо и не очень быстро.

– Давайте еще немного подождем. Поговорим.

– О чем, Флэннеган?

– Зовите меня просто Билл. Как вы думаете, это, – капитан второго ранга показал на распечатку, – заставит князя Волынского-Басманова изменить мнение?

– Мне все равно.

– Он собирается выдать вас СССР. Если он сейчас одержит верх, вам конец.

– Мне все равно.

– Неужели? Вам так охота повторить путь Пауэрса? Только вряд ли вас обменяют, Арт. Таким, как вы, в Союзе прописывают девять грамм свинца.

– А в Крыму – два куба пентотала.

Флэннеган покачал головой, открыл дверь, оглянулся…

– Следуйте за мной.

* * *

Первым, закончив читать протокол, нарушил молчание главком:

– Пожалуй, мне стоит сложить с себя полномочия… Я не знаю… Честное слово, не знаю, как работать с ненормальными…

– Полковник! – крикнул Старик.

Верещагин скверно улыбнулся.

– У меня те же проблемы, господин главнокомандующий. Те же самые.

«Все, понеслась душа в рай», – подумал Воронов. Басманов не знал, на что напрашивается… Может, Верещагин и понимал, что такое субординация. Тот дикий коктейль, который Флэннеган вогнал ему в вену – не понимал.

– Не время для изящных пикировок, капитан. – Клембовский скомкал свою копию протокола и швырнул ее под стол. – Мы имеем… то, что мы имеем. Никаких дальних планов разведслужб. Никаких перспектив. Затяжная война с Советским Союзом, развязанная по прихоти каких-то…

Волынский-Басманов оттолкнулся от стола и на своем кресле отъехал чуть в сторону.

– Я одного не понимаю, Верещагин: на что вы рассчитывали? Вот лично вы? На эфемерные планы Востокова относительно политических перестановок в Кремле? На помощь инопланетян?

Капитан поднял голову и, глядя Басманову в глаза, просто ответил:

– На вас. На ваши знания, полученные в Вест-Пойнтах и Сандхерстах. На ваш опыт. На ваш здравый смысл… На верность присяге… Я крепко рассчитывал на вас, господа полковники. И, видимо, крепко просчитался. Вы полное дерьмо.

– Вы… отдаете себе отчет, где находитесь? – голос Салтыкова надломился от ярости. – Вы понимаете, что это Главштаб, а не бардак?

– Я бы предпочел бардак. Мне нравятся эти военные, которые боятся воевать. Не можете привыкнуть к тому, что решения приходится принимать самим и ответственность брать на себя? Пора уже начинать. Ну, зачем вам какие-то инструкции от Востокова или Чернока? Что мешает вам сейчас взять и победить? Чего вы боитесь?

Его не перебили ни единым словом только потому, что полковники онемели от такой наглости.

– Мы… Ах вы… – очнувшийся первым Клембовский побагровел. – Девять миллионов мирных жителей! Которые законно, путем всеобщего голосования, объявили о присоединении! Которые не хотели никакой войны! И которые гибли в собственных домах – иногда от наших пуль и снарядов! По вашей вине, Верещагин! На советском побережье осталось восемь дивизий! Против наших четырех! Я не знаю, как сейчас готовят офицеров в Карасу-Базаре, если выпускники не знают арифметики!

– Не держите меня за идиота, ваше высокоблагородие, – Верещагин встал, оперся руками о стол. Поза доминирования и агрессии. Кой черт, устоять бы на ногах. Очень неприятно будет окочуриться в присутствии господ командующих. Господи, какой яркий свет… – Эту войну нельзя выиграть военными методами. Она выигрывается методами политическими. Так что начинайте мыслить, как политики. Давление через ООН, использование агентов влияния в СССР, шум на все мировое сообщество… Военная помощь НАТО. Пообещайте им присоединение к блоку…

– Превратиться в НАТОвский непотопляемый авианосец? – спросил Кутасов.

– Нет, лучше в дачный поселок для советской партийной элиты. В Крымскую АО в составе Грузинской ССР.

– Да вы Наполеон, капитан…

– Черт, считайте меня кем хотите! Расстреляйте, повесьте – мне все равно, но СДЕЛАЙТЕ ЖЕ ЧТО-НИБУДЬ!

– Насчет расстрела – это дельная мысль… – буркнул Клембовский.

– Ну что ж, господа, я думаю, все ясно, – сказал князь Волынский-Басманов. – Личные амбиции отъявленного авантюриста привели к гражданской резне. Желание отомстить за отца, своего рода Эдипов комплекс – это в данном случае понятно. Но непростительно. Тем более непростительно участие в грязном сговоре ОСВАГ и КГБ. Развязывание войны. Предательство интересов России… У нас осталось очень мало времени, чтобы исправить содеянное безумцем.

– Полковник! – предупреждающе крикнул Адамс.

Князь повернулся, но не в ту сторону, в которую было нужно. Он обернулся на голос, и мгновенье спустя сообразил – не туда!

Пять шагов разделяли Волынского-Басманова, сидевшего во главе стола буквой "П", и Верещагина, стоявшего у подножия. Эти пять шагов Арт преодолевал целую вечность, как последние пять шагов до вершины К-2. Целую вечность он шел через белый мрак, сковавший его глаза, пока одно из розовых пятен над столом не оформилось в лицо Главнокомандующего.

Но это была быстрая вечность, и никто из полковников не успел даже встать.

Он знал, что сейчас свалится. И знал, что перед тем, как свалиться – врежет Басманову, а дальше будь что будет. Есть предел терпению. Есть предел всему.

…Скачу в Карасу-Базаре для Волынского-Басманова…

Два шага. Волынский-Басманов заслонился рукой.

…Африка, сэр… Упрямая старая коза, губы – как подметки…

Шаг. Шевардин махнул через стол.

…Арт… Сделай люфтэмболию… Я не смогу жить калекой…

Поздно, – он подхватил со стола графин и направил удар точно в красивое, благородно увядающее лицо князя.

Удар опрокинул того вместе с креслом. Шевардин схватил пустоту: Арт рухнул на колени возле стола, хватаясь за крышку, чтобы не упасть. Дыхание рвалось хрипом, все тело сотрясала дрожь.

– Боже мой, – Салтыков охнул. – Охрана!

Охрана, как и все остальные, думала, что капитану и карандаша не поднять. Химия, господа – очень забавная наука…

– Врача! – гаркнул казакам Шевардин.

Полковник Басманов задыхался в луже воды и собственной крови, царапая руками левую сторону груди.

– Сердце, – сообразил Клембовский. – Где чертовы врачи?! Он сейчас умрет!

– Я не хотел, – еле ворочая языком, сказал Арт.

Охранники подняли его на ноги.

Князь Волынский-Басманов замер. Лицо больше не кровоточило.

– Пульса нет… – Берингер, стоя на коленях возле полковника, разорвал его мундир и положил ладонь на левую грудь. – Сердце не бьется.

Бог мой, понял Арт, я же убил его…

– Смотрите, – голос Салтыкова дрожал. – Смотрите, что вы наделали!

– Не надо меня бить, – прошептал капитан. – Я больше не могу…

Он еще понимал, что мелет не то, но не смог поправиться: сознание выскользнуло, как хрустальный шар из мокрых пальцев, и разлетелось на сотню кусков.

– Унесите его, – приказал Воронов. – Госпиталь, палата 4-С.

Сметая все на своем пути, в зал ворвались медики.

– Наконец-то! Где вас черти носят? – Адамс отодвинул кресло, пропуская каталку.

– Электрошок! – медик хлопнулся на колени рядом с телом князя. – Откуда вода, почему разбито лицо?

– Капитан, – глухо сообщил Шевардин. – Графином.

– Я говорил! Я предупреждал! – врач еще сильнее разорвал мундир и рубашку князя, приложил к его груди контакты шокера, встал с колен. – Все назад! – сейчас он тут был генералом. – Разряд!

Волынский-Басманов дернулся, его глаза распахнулись, воздух попер в легкие с надсадным сипом.

– На каталку! – скомандовал врач фельдшеру. Полковники бросилсь на помощь. Когда каталка с бывшим главнокомандующим скрылась за дверью, господа старшие командиры переглянулись.

– Интересно, Кронин, все ваши младшие офицеры так же плохо держат себя в руках? – спросил Салтыков.

– Нет. Только те, которых сначала избивают враги, а потом жестоко унижают свои же командиры.

– Это последствия наркотического воздействия, – сказал Воронов. – Врач предупреждал. После медикаментозного допроса многие люди реагируют на все очень остро…

– Боюсь я, что командование дивизией придется принять мне, – сказал Шеин. – Я должен бы сделать это еще сегодня утром, когда у Василия Ксенофонтовича был первый приступ…

– Да, так было бы лучше, – кивнул Кронин. – Видит Бог, еще секунда – и на месте капитана оказался бы я.

– Полковник!!!

– Я уже семнадцать лет полковник, господин Салтыков! Только не затевайте вы разговоров о капитуляции. Вам что, еще непонятно, что никакое мирное присоединение не было возможно с самого начала? С того момента, как убили Чернока?

– И вашего сына…

– Да, и моего сына! И если вы тоже подводите все под разновидность Эдипова комплекса, то шли бы вы к ебнутой матери!

– К ебаной матери, – поправил Берингер.

– Полковник, да вы соображаете, что вы говорите? – Клембовский брызнул слюной. – Вы понимаете, что совершили ВСЕ МЫ, пойдя на поводу у этого авантюриста? Военный путч – вот, что это такое! Армия должна подчиняться законному правительству, иначе это банда! А законное правительство приняло решение о ПРИСОЕДИНЕНИИ к СССР! И при чем тут мужество или трусость? Если страна приказывает солдату идти на смерть – он должен идти на смерть. А если солдат испугался идти в ссылку или куда-то там, и вместо этого потащил за собой в могилу две страны… – Летчик слегка задохнулся и ослабил воротник.

В эту паузу вклинился Берингер.

– Мне кажется, вы преувеличиваете роль капитана во всей этой истории, господа. Не забывайте – автором авантюры был Востоков, его поддерживал Чернок, и не найди они Верещагина – нашли бы кого-нибудь другого. Давайте решим – мы бомбим Союз или нет? Время-то идет!

– Безумие… заразительно, – покачал головой Салтыков. – Мы не можем воевать с СССР! Мы можем только просить мира, и молиться о том, чтобы условия мира не были слишком жесткими!

– Да вы, никак, обгадились, коллега, – процедил Кутасов. – Боитесь, что Советы повесят вас первым, если мы проиграем войну? Не бойтесь. Первым повесят полковника Адамса, потому что командующий теперь – он.

– Это заговор, – беспомощно сказал Клембовский. – Вы сговорились с этим капитаном. Это было подстроено…

– Нет! – отрезал Шевардин. – На присутствии капитана настоял сам князь Волынский. Я уж не знаю, почему…

– Я знаю, – усмехнулся Кронин.

– Господа, – сказал Адамс, – Сейчас половина третьего. Эйр-форсиз находятся в состоянии готовности номер один. Я принимаю решение о превентивной бомбардировке военных аэродромов Одесского и Северо-Кавказского военных округов.

– Я слагаю с себя полномочия командующего ВВС, – сказал Клембовский. – Я не хочу больше участвовать в этой грязной, братоубийственной войне. Я не хочу иметь с вами, Адамс, и с вами, Кутасов, ничего общего.

– Мне будет жаль лишиться такого компетентного командира, – Адамс в своей обычной манере замаскировал просьбу.

– Ничем не могу помочь.

– Господин Скоблин, – Адамс повернулся к заместителю начштаба ВВС. – Принимайте командование.

– Нколай – сказал Клембовский, – не делайте этого. Не связывайтесь с ними. Кровь – не вода.

– Кровь – не вода, – эхом повторил Николай Скоблин, которому при всех других раскладах не видать поста командира ВВС еще лет двадцать. – Я принимаю назначение, ваше высокоблагородие…

* * *

Обстановка больниц всегда нагоняла на Артема жестокую тоску. А это была не просто больница – тюремный госпиталь. Удобная кровать, решетки на окнах и надзиратель под дверью. Вдоль коридора он ходил, видимо, лишь за тем, чтоб размять ноги – в длинном одноэтажном здании Верещагин был один, как перст.

Как его принесли – он не помнил. Зато очень хорошо помнил все происшедшее…

Пальцы помнили хрустальную огранку тонкого горлышка графина, рука помнила изменчивую тяжесть сосуда, тело помнило пять шагов и разворот от бедра, и бросок, и хрустальный взрыв…

И дикая мальчишеская радость с привкусом крови. Неподотчетное разуму, звериное чувство: получи, получи, гад!

…Чтобы этот аристократический козел захлебнулся кровью и не вякал про возможность сдачи! Не для того погибли Кашук и Даничев, Миллер и Сидорук, не для того Володька стал калекой, не для того Мухамметдинов и безымянный рядовой были застрелены, чтобы князек здесь говорил о сдаче!

За убийство его повесят. Теперь уже все равно. Он сам облегчит им задачу. Когда найдет что-нибудь, на чем можно повеситься.

Принесли ужин. Или завтрак? Если еду приносят в три часа ночи – что это?

Надзиратель-медбрат поставил поднос на столик. Вернувшись через десять минут, нашел ужин (завтрак?) нетронутым.

– Сэр, – робко обратился он. – С вами все в порядке?

Удивительная учтивость со стороны вертухая.

Странно, что приходит на ум советское словечко. Согласитесь, что оно сочнее, выразительнее, чем крымская аналогия – «цигель».

– Вам помочь? Я мог бы принести что-нибудь другое.

После очередной паузы он задал новый вопрос.

– Позвать врача, сэр?

– Нет.

– Вы ничего не съели…

– Я не хочу.

– Вам плохо?

– Я в порядке.

– Извините, сэр. Не обижайтесь на меня, – медбрат оглянулся, – я и сам не рад, что эти баггеры засунули вас сюда. Если я могу чем-то помочь…

«Принеси хорошо намыленную веревку, парень. Или, на худой конец, мой ремень. Вот и все, чем ты можешь мне помочь».

– Нет, спасибо.

Парень забрал ужин (завтрак?), оставив только стакан апельсинового сока. И три капсулы, судя по цвету – анальгетик, антибиотик и снотворное.

Артем сунул все три в рот и выпил сок. Потом повалился на подушку и выплюнул капсулы в ладонь.

И самое странное – не мог заснуть. Передозировка бензедрина? Возможно… И сколько времени он будет лежать пластом, когда закончится срок действия?

Утро высунулось из-за кромки горизонта, поползло с востока на запад, добралось до Крыма. Все тот же парень принес уже несомненный завтрак, который, несмотря на всю свою несомненность, был так же проигнорирован.

Таблетки, маленькие «куколки», опять лежали на подносе. Антибиотик, анальгетик, снотворное.

Верещагин повторил манипуляцию с таблетками, выглушив стакан томатного сока. Дрожь возобновлялась временами – будет плохо, если они быстро поймут, что он не принимал лекарств. Сколько нужно собрать? Для верности – дюжину. Просрочить еще два приема. Каждые три с половиной часа.

Он выдержит. По сравнению со всем остальным это не так сложно…

Он вырубися через минуту. Впал в глухое бесчувствие, куда даже кошмарные сны боялись забираться, пошел вниз топориком и зарылся до самых пяток в илистое дно. Сутки он провел почти без движения, а когда вынырнул из густой и муторной мглы, выяснилось, что он в палате не один.

Сосед спал, натянув одеяло до самого носа, как ребенок. Верещагин присмотрелся к его лицу.

– Флэннеган, – прошептал он. – Черт бы тебя побрал с твоими выдумками, Флэннеган.

На соседней койке спал Глеб Асмоловский.

17. Империи наносят ответный удар

 
Ну, дела, вот дела -
Все объекты разбомбили мы дотла.
Бак пробит, хвост горит, но машина летит -
На честном слове и на одном крыле.
 

Песня английских пилотов-бомбардировщиков.

Сарабуз, 1 мая 1980 года, 0330 – 0400

Всю ночь на аэродроме кипела работа, какую видели в Сарабузе только во время больших учений: к боевому вылету готовили одновременно все самолеты.

Подготовка началась еще днем, когда в холмах пехота гасила последние очаги сопротивления советских десантников. Приказ звучал ясно и недвусмысленно: подготовить к вылету все самолеты. Заправить под завязку. Достать из сейфа кассеты с планом «Северный Экспресс» и загрузить в бортовые компьютеры. Наладить связь и взаимодействие. Покрыть машины составом «гриффин». Подвеситьбомбы, ракеты и зарядить пушки.

Летчикам не надо было лишний раз пояснять задание. Они знали план «Северный Экспресс» как свои пять пальцев. Они готовились к этому годы, все годы остервенелой вражды между матушкой-Россией и ее непутевой дочерью-Таврией. Менялись модели самолетов, уходили и приходили поколения летчиков, а план в общих чертах оставался тем же: они летели бомбить советские аэродромы.

Летчикам сказали, что в это самое время там кипит такая же работа: заливаются полные баки горючего, подвешиваются бомбы и ракеты, загружается маршрут полета и информация о целях. Они могли верить в это или не верить, но получить доказательство в виде тысячи-другой кассетных бомб никому не хотелось. Общая судьба Общей судьбой, но лучше бить, нежели битым быть.

…Четыре часа утра – время, когда ночь растворяется в прохладном воздухе и птицы пробуют голос. На блеклом небе проступает свет, и треугольные силуэты «сикор» как дротики с лентами, пронзают жидкие облака. Они летят на север, оставляя ночь по левому крылу, а нарождающееся солнце – по правому.

Четыре часа утра – хорошее время для молниеносной и сокрушительной атаки.

* * *

Бердянск, тот же день, 0510

Ни пуха, ни пера, сказал себе капитан Гудимов. И сам же себе ответил: к черту.

– Он сказал «Поехали», он махнул в Израиль! – пошутил майор Востряков. Вместе засмеялись. Самолет тяжко тронулся с места по бетонной ленте, пополз вперед, набирая скорость и теряя тяжесть…

Летим бомбить Сары-Булат. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… Вот тебе и мирное присоединение, и белка, и свисток…

– Воздушная тревога, – прозвучало в наушниках. – Воздушная тревога…

А, черт! Белые!

Заметались над авиабазой прожектора, в небо, как в копеечку, ушли несколько ракет…

– Трах-тарарах этих стратегов! – заорал Востряков. Вчера вечером сказали, что бояться нечего – все крымские аэродромы разрушены во время боев, в воздух понимаются только «Харриеры» ПВО.

– Двести девяносто первый, взлет! – забился в наушниках вопль руководителя полетов. – Двести девяносто второй, взлет! Взлет, еб вашу мать!

Как сабля, как пуля, как карающий меч прошел над ВПП четырехкратный железный рев. Мелькнули стремительные силуэты – и прямо впереди взлетная полоса вздыбилась, брызнула в небо бетоном, огнем, щебнем и черт знает чем еще.

Точка возврата была уже пройдена самолетом. Гудимов теперь мог только взлететь или погибнуть.

На себя! Штурвал – на себя!

В метре от рваного края ямы передние колеса шасси оторвались от земли, самолет круто пошел верх, и тут же дернулся от попадания ракеты. Не дожидаясь, пока накренившаяся земля сомнет его в смертельном объятии, капитан Гудимов дернул Тот Самый Рычаг. Пиропатроны отстрелили фонарь кабины. Стотонное небо навалилось на грудь, выжимая легкие, как тряпку. Гудимов потерял сознание и не услышал грохота взорвавшихся баков и боекомплекта своего Су-24.

Этот взрыв спас ему жизнь. Горячим ветром ударной волны его отшвырнуло почти на безопасное расстояние, и парашют раскрылся там, где не мог ни загореться, ни попасть под огонь своих же зениток.

Майору Вострякову повезло значительно меньше – его раздавило в столкновении двух ударных волн.

Но хуже всего пришлось тем летчикам, чьи самолеты, едва выведенные на летное поле, угодили под удар второго звена «корсаров». Эти люди успевали осознать весь ужас своего положения и всю меру своей обреченности прежде, чем погибали от взрыва вражеских и собственных бомб.

Coup de grace оказался взрыв топливных складов – случайно туда угодила бетонобойная бомба. Авиабаза в Бердянске вышла из строя, самое меньшее, на три дня.

Налетчиков догнали над самой серединой Чонгарского пролива, где давний спор между штурмовиками и истребителями получил основание для перехода в открытую вражду, хотя файтеры не были виноваты – их ракеты «воздух-воздух» имели меньшую дальность поражения, чем Р-40 советских МИГ-25, вылетевших из Днепропетровска. Стормеры, в общем-то, сами расслабились и опоздали с противоракетным маневром. Двое из них получили свое, и пилотам, успевшим катапультироваться, пришлось несколько часов проболтаться в еще довольно-таки холодной морской воде, ожидая спасательного вертолета. Конечно, истребители устремились в погоню, но у МиГов и скорость была выше, так что победили они всухую.

* * *

Лиманское, тот же день, 0550

В Лиманское штурмовая группа опоздала на целых пять минут.

– Сигим-са-фак! Нас встречают, Стив! Мы будем развлекать хозяев, а вы займитесь уборкой.

– Вас понял! Группа «Стив-3», на помощь группе «Фил».

– Есть, сэр!

– Come, come, guys! We've got a pretty dog-fight!

– Группы «Стив-1,2», заход на атаку ВПП!

– Они у меня на хвосте!

– Не бзди, я сейчас! На, получи! Получи, сволочь!

– Стив-1, атака ВПП завершена успешно! Контрольный заход!

– Парни, я немножко горю. Кажется, пора домой.

– Дуй домой, Второй.

– Твою мать! Твою мать! Твою…!

– Десятый! Что с тобой! Не слышу тебя, десятый!

– Контрольный заход завершен успешно. Атакуем стоянку…

– Господису-у-усе-е-е!

– Прыгай! Прыгай, Степан!

– Атака стоянки завершена!

– Мама! Ма-амо-очка-а!!!

– Ш-шайт! Шайт, кадерлер, kill'em all!

– Инша-алл-а-а!

– Все, парни, летим домой! Все – домой!

– Управление отказало, я прыгаю!

– Дотяни до моря, Шестой! Дотяни хотя бы до моря, дурак!

– Я не могу, теряю скорость! Прыгаю!

– Fuck, Fuck, Fuck!

– Уходим! Фил-1, Фил-1, Стив уходит!

– Топайте, ребята, мне нужно еще посчитаться с этими…

– Фил, не дури, они бегут на восток, под зенитки! Делай ноги!

– Ты мне не командир.

– Сэр, Стив-1 прав, продолжать преследование опасно.

– Пошел к черту! Пошел к черту, понял?! И-и-и-йесть! Есть! Есть, штурмовщина, ты понял?!

* * *

Симферополь, 1 мая 1080 года, 1140

…С большим или меньшим успехом – но двенадцать аэродромов подскока, где сгруппировались самолеты первой ударной волны, были серьезно повреждены в этот утренний налет, о чем командующий ВВС Николай Скоблин доложил на утреннем брифинге полковнику Адамсу.

– По предварительным данным, потери СССР в технике составляют до восьмисот боевых машин…

– Делите на два, – заметил полковник Кутасов.

– Да, я как раз хотел сказать, что реальные потери – порядка четырехсот самолетов… Наши потери: сорок три самолета. Из них наибольшие – среди «Миражей», наименьшие – среди «Ястребов». Удалось спасти восемь пилотов… Наибольшие потери – двадцать семь человек, – приходятся на долю летчиков-резервистов. Самолеты второй волны… – полковник Скоблин, уже третий за последние двое суток командующий ВВС Крыма, посмотрел на часы – Уже пошли.

– Тактическая победа, – резюмировал полковник Шевардин.

– Еще одна такая тактическая победа – и мы останемся без авиации, – отрезал Адамс.

Шевардин как будто не заметил ядовитой реплики.

– Ответ напрашивается сам собой: дальняя бомбардировочная авиация и ракетный обстрел. Прошу также обдумать возможность нанесения ядерного удара.

– Маловероятно, – сказал капитан первого ранга фон Берингер. – Здесь находятся в плену три дивизии Советской Армии. Не будут же они подставлять под ядерный огонь своих солдат.

– Nevertheless, – сказал Адамс. – Когда начнется операция «Трезубец», мне хотелось бы быть спокойным за наше небо. И нашу землю. Господин Воронов, за какой срок красные смогут восстановить свои аэродромы?

– Компьютерное моделирование указывает на срок от двух дней до недели.

– Большое спасибо, полковник. Будем предполагать худшее: завтра. Третий удар, господин Скоблин – нас на это хватит?

– Хватит, сэр. Потери были… в рамках расчетных, так что нет смысла отказываться от выполнения третьей части плана… Конечно, нужно посмотреть, чем закончится вторая часть… Удар по аэродромам второго звена будет нанесен в ближайший час. Предполагается накрыть Днепропетровск и Краматорск. Но, конечно, так легко мы не отделаемся.

– А что насчет третьей части плана? Чернобаевка и Каховка…

– Родная винтовка, – пробормотал Шевардин.

– Вот план по Каховке, – неодобрительно покосившись на дроздовца, Скоблин взял распечатку. – Выглядит немного дерзко, сэр… Ожидаемые потери – до шестидесяти процентов в технике у противника, до пятнадцати – у нас…

– Я разберусь… Скажите, Ник, а это правда, что перед важным вылетом «Вдовы» смотрят «Касабланку»?

– Да, сэр. И не только «Вдовы». Это традиция со времен турецкой кампании. Я не знаю, откуда она пошла, но считается, что это приносит удачу. Перед важным вылетом вся Кача смотрит «Касабланку»…

– Ну что ж… Хорошая традиция. Пусть капитан Голдберг готовит кассету, господин полковник. Удача ей пригодится…

* * *

Кача, тот же день, 1620

Кинозал офицерского клуба был битком набит, и кондиционеры еле справлялись с той массой углекислого газа, которую выдыхали люди, сидящие друг у друга чуть ли не на головах.

«Вдовы», пилоты «Летучих Гусар» и коммандос из качинского полка молча смотрели на известную до последней запятой историю любви Рика и Ильзы. Феноменально, подумал поручик Бурцев, казалось бы, что здесь выдающегося? Банальный «любовный треугольник», несколько искусственные антифашистские мотивы, неизменно прекрасная в своей кристальной чистоте Ингрид Бергман, неизменно ироничный и язвительно-печальный Хэмфри Богарт… Несколько удачных фраз, сентиментальная песенка «As time goes by», и все это затерто до пролысин… Но вот почему-то каждый раз удается, глядя на экран, расслабиться перед важными учениями, или – как теперь – перед настоящим боевым вылетом. Отпустить поводья натянутых нервов…

Но на этот раз экзотическая Касабланка, где стоит самый высокий в мире минарет, не просто служила для Бурцева источником расслабления. Платиновая блондинка Ингрид Бергман будила в нем мысли о темноволосой сероглазой летчице, сидящей теперь в четвертом ряду и прекрасно ему видной. Тамара Уточкина…

Is it a cannon fire, or my heart pounding?

Хороший вопрос, господа.

Разве мало в Каче красивых баб?

Длинноногих глазастых девчонок, мечтающих об офицере-коммандо, эталоне мужественности?

Совершенно гражданских девчонок, которые не рискуют свернуть себе шею по три раза в день?

Девчонок, которых, черт возьми, не трахали советские десантники…

Разве их мало в Каче, Евгений Бурцев?

Тогда почему же тебя интересует эта «Вдова», которая имеет все шансы не дожить до ближайшего утра? Женщина-военнослужащая, по всей вероятности – неисправимая феминистка? Женщина, которая, ко всему, несвободна – Рахиль сказала, что она встречается с каким-то корниловцем, горным егерем…

Но, во-первых, горный егерь – это такая же вредная по нашим временам профессия, как и коммандо… Во-вторых, некоторые мужчины… имеют, скажем так, довольно патриархальные взгляды… То есть им противна сама мысль о том, что их женщина спала с кем-то еще… Тем более, если этих «кого-то» было несколько… даже если ее мнения никто не спрашивал… Вот, просто не могут преодолеть отвращения…

Господи, о чем я думаю! Вылет – в течение этой ночи, сложная и дерзкая операция, с которой любой из нас (он так и подумал – любой из НАС) может не вернуться – а у поручика Бурцева в голове одно: как отбить бабу у корниловца…

Он знал, что не решится подойти к ней сейчас, сразу после фильма. И знал – если ЧТО-ТО случится, он никогда не простит себе того, что не решился…

* * *

Этот день, без сомнения, принадлежал крымским ВВС. Советский Союз огрызнулся дважды: сначала попытались прорваться штурмовики и истребители из Ростова-на– Дону, потом – дальняя бомбардировочная авиация, «тушки» из Полтавы и Прилук. Патрульные самолеты ПВО отбили их – не без труда, но все же отбили.

Последним, завершающим аккордом должен был стать налет на авиабазу в Каховке – уничтожение советских вертолетов.

Надо сказать, что в этот день «Вдовы» получили хороший заряд адреналина – поздним утром на рейде показался советский крейсер «Феликс Дзержинский» и три эсминца. Тамары в этот момент не было на базе, ее эскадрилья прочесывала горы в поисках затаившихся там ошметков советских войск. Это больше напоминало охоту, чем войну, хотя их один раз обстреляли из ручного пулемета.

Когда они вернулись в Качу все уже было кончено – половина жилого городка лежала в руинах, «Железный Феликс» с повреждениями (сработали ребята с базы береговой обороны) ускрипел обратно в Николаев, а один из эсминцев плавал кверху брюхом, держась на воде за счет воздушной пробки в носовых отсеках. Второй, как сказали Тамаре, затонул.Туда ему и дорога, ответила она.

Под вечер, уже после второго патрульного вылета – на этот раз ей выпало патрулировать побережье – пришел приказ, после которого все кинулись сначала чинить поврежденные машины и проверять системы – нужно было поднять в воздух все, что способно летать – а потом пошли смотреть «Касабланку» – примета такая, на удачу.

(– Суевернее альпинистов, наверное, только пилоты.

– А ты суеверный?

– Ну… Если бы я курил, я бы, наверное, не прикуривал третьим от одной спички…)

Проклятый фильмец окончательно растравил душу. Весь полет до Армянска, где нужно было дозаправляться, Тамара собирала себя в кулак. Теперь, накручивала она себя, уже не важно, вернется она или нет. Важно сделать то, за чем их посылают – смешать с землей базу Каховка. Это имеет значение, больше – ничего.

Они пересекли линию берега и теперь шли над сушей, ориентируясь по железной дороге, насыпь которой тянулась по земле внизу бесконечным шрамом. Лунный блик бежал по рельсам вдогонку за небесной стаей. Ясная, тихая украинская ночь, та самая, когда «видно – хоч голки збирай», рвалась под винтами, было отлично видно во все стороны, так что засечь их было проще простого. На той малой высоте, на которой они шли, невидимые для локаторов больших ЗРК, их легко обнаруживали малые комплексы, поэтому маршрут прокладывался в стороне от расположения советских военных баз и все равно нужно было смотреть в оба…

Там, где Днепр пополз вширь, раздулся, подавившись бетонной дамбой, был последний, самый важный ориентир. Каховское водохранилище.

Тамара только усмехнулась, увидев впереди мятущиеся лучи прожекторов, бесплодно тающие в темно-синем небе. Группы «Дженни» и «Сид» поднялись, увеличили скорость и рванули вперед, прямо на эти прожектора, в то время, как тяжеловесные «Теды»-транспортники, едва не задевая колесами шасси верхушки холмов, под шумок расползлись по округе.

Тамара выбрала себе объект для атаки – зенитную установку – и направилась прямо не нее. Когда выпускаешь два пакета НУРов,четырнадцать ракет, есть аж четырнадцать шансов куда-то попасть. Чудо, но в «Шилку» они попали. Рита переключила оружие и для верности добавила из пушки, после чего «Ворон» пошел над советской авиабазой, паля по всему, что было похоже на позиции зенитных систем. Да нет, даже не так избирательно – просто паля по всему.