Текст книги "Ваше благородие"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 45 страниц)

Обоих рядовых разбросало кусочками в радиусе сорока метров от вышки. Пулемет зашвырнуло почти ло линии вражеских сочлененных транспортеров.

Вторым ударом стала смерть Прохорова. Или не смерть… По-любому, автомат на вершине горы поменял хозяина, и это было им уже совсем ни к чему – они ведь должны были не дать белым зацепиться за эту площадку, отступить сюда… Вот зараза, уже двое тратят патроны лишь на то, чтоб заткнуть этого стрелка с вершины горы…

А все три белогвардейские машины уже горят, и белогвардейцы бегут сюда, и будет у нас тут сейчас не легкий бой, а тяжелая битва…

Глеб Асмоловский не знал, один он остался в живых или есть еще кто-то. Кто-то стреляет – значит, кто-то есть, никого не видно, значит, все в укрытии, стало быть, набегающих беляков можно угостить еще одной гранатой, а чем их угощать дальше – неясно, патроны в АК закончились. И он бросил еще одну гранату, и кто не успел упасть до взрыва – я не виноват, а сам опять нырнул за угол, перебросил «калаш» за спину и вытащил пистолет. Цель – добежать от гаража до административного корпуса. Программа-минимум. Вперед!

На Верещагина он налетел почти сразу же. Не сразу, правда, узнал: просто взял на прицел крымца, тоже перебрасывающего автомат на спину – ха, патроны кончились! – и тут крымец посмотрел ему в глаза…

Он выстрелил. Подавив в себе изумление, потрясение, вину, оставив один гнев, он выстрелил. Выпустил пулю, как в зеркало, в изумленное, потрясенное, виноватое лицо. В свое преданное доверие.

Но слишком много времени – десятую долю секунды! – Глеб затратил на то, чтобы стереть из памяти лицо противника, забыть, что он человек.

За это время беляк слитным движением, виденным ранее только в кино про ковбоев, выдернул из кобуры шпалер, и бабахнул, не целясь, навскидку…

Пуля толкнула Асмоловского – словно кувалдой загатили по плечу, он упал на одно колено и все-таки выстрелил… Хотел выстрелить еще, но рука не слушалась. Странно, но боль казалась вполне терпимой, он выносил ее без стона или крика, но тем не менее она висела на плече жерновом и гнула к земле все ниже, и ниже, а этот говнюк, не размениваясь на второй выстрел, пнул ногой и выбил «макар», заодно опрокинув противника наземь, перешагнул через него и исчез в застлавшей глаза черноте…

* * *

Верещагин очень хотел бы, чтоб здесь, в гараже, куда их загнали в конце-концов красные, оказался Лучников. Чтобы великий теоретик Общей Судьбы послушал, как кричит раненый в живот человек, как воняет пороховая гарь и как выглядят разбрызганные по стенке мозги.

Изначально не было шансов. Потому что советские десантники приняли единственно верное решение в этой ситуации: отвлечение пулеметного огня на атакующих под прикрытием БМД, обход, удар в спину.

Это разом сводило на «нет» все преимущества крымских егерей в позиции и вооружении.

Взрыв на вышке, Шамиль с заряжающим, скорее всего, убиты.

Отчаянная схватка закончилась тем, что их отбросили с позиций. Все три «Бовы» разнесли гранатами. Егеря отступили вверх по склону. И здесь их встретили… наверняка автором идеи был Глеб, все здесь рассмотревший… У него уже не спросишь. Хотя замысел в общих чертах удался. Будь у них здесь минометы… Тогда можно было бы оставить тыл не на Шэма с заряжающим, а хотя бы на отделение. Можно было бы отразить нападение пулеметным огнем. Ах, как растравляет душу сослагательное наклонение…

Ну что, Карташов? Что, сволочь? Как насчет минометов?

Верещагин отбросил пустую обойму, сунул руку в подсумок… Пусто.

Интересно, предложат им сдачу или разнесут всех гранатами?

Он вспомнил, как обещал спеть «Te Deum». В данной ситуации, пожалуй, более уместно было бы «Miserere». Кстати, что там с Кашуком? Бежал? Закрылся в аппаратной?

Он жалел о том, что не оказался настойчивее. Надо было брать Карташова на горло. Тогда не погиб бы взвод. Тогда они сумели бы отбросить десантников…

Дьявол! Теперь красные закрепятся здесь и продержатся до морковкиных заговен… Интересно, они уже сообразили, в чем тут дело?

Вполне возможно. Среди них есть люди, способные складывать два и два.

Если судить по Глебу…

…Верещагин успел раньше. Кристобаль Хозевич любил успевать раньше… Посмеемся вместе, Глеб, мы ведь оба любим Стругацких… Все дело в том, друзья мои, что Арт уже больше двенадцати часов готовился выстрелить в капитана Асмоловского и знал, что сделает это, если течение боя закрутит их в одном водовороте…

А Глеб, если и готовился к чему-то подобному, то имел на это значительно меньше времени.

Но, тем не менее, тоже выстрелил. Уже отброшенный пулей, нажал на триггер, а потом упал, и Артем выбил у него пистолет ногой, перешагнул через его тело и подбежал к Томилину, который истекал кровью и истек, пока Артем донес его до гаража…

– Сэр! – крик прозвучал ему в спину. Площадка простреливалась уже насквозь, он упал на живот и пополз…

Под Глебом уже была лужа крови. Артем измазалсяв ней весь, пока дотащил раненого до гаража. Он очень надеялся, что его видели – это давало хоть какие-то гарантии на то, что им предложат сдачу вместо того, чтобы забросать гранатами.

– Мухамметдинов! – Арт бросил подпоручику санитарный пакет. – Перевяжи.

Он перезарядил автомат и включил «уоки».

– Вершина вызывает базовый лагерь. Гия, вы скоро?

– Арт, мы летим! Продержитесь еще полчасика!

– Не выйдет. Нет, сколько сможем – продержимся… Патронов не хватает. В случае чего – я сдамся.

– Арт!!!

– Прощай, Князь. Кашук! Этим приказом я отменяю все последующие, от кого бы они ни исходили. Вы открываете дверь только одному из офицеров капитана Карташова и только если наши возьмут гору. Вы поняли?

– Да, сэр…

– Прощайте. – Артем взял рацию за антенну, размахнулся и ударил ею о стенку.

* * *

– Сдавайтесь, беляки! – крикнул майор.

– Много чести, – пробурчал Деев.

Он был недоволен результатами штурма. На одного убитого крымца приходилось по десантнику. Можно было бы обернуться и лучше.

По-хорошему, не стоит брать пленных. Одна граната в этот гараж – и все, хана. Братская могила.

Да. И для капитана Асмоловского – тоже.

А если белые врут? Если он уже мертв?

– Даю минуту! – крикнул майор.

* * *

Страх появился позже, когда немного отпустила усталость. В тот момент страха не было – было просто сомнение относительно своей способности встать, открыть рот и что-то сказать. Он чувствовал себя оловянным болваном на морозе: тронь – рассыплешься.

Он устал.Пусть это закончится – как угодно, но закончится…

От него больше ничего не зависело. Почти ничего: собственная бренная жизнь и жизни этих семерых – шесть резервистов изз Партенита и Никиты и Глеб.

Через сорок минут здесь будет Карташов со своими. А красные через какое-то время окажутся в той же ситуации, в которой сейчас находятся они: три патрона на шесть человек. Шесть человек, четверо из которых – резервисты, не кадровые военные. Их ждут дома матери, жены, дети. У кадровиков тоже есть семьи, но кадровик хотя бы в теории знает, что в своей постели он может не умереть…

Нет мне оправдания, подумал он. Удержи я гору – и нашим не пришлось бы ее штурмовать. Сколько жизней можно было бы спасти…

– Ваше благородие, – прохрипел Мухаммеддинов, слегка стуча зубами, – Мы ведь не сдадимся… Мы умрем, но не сдадимся…

– Заткнись, челло. – Артем щелкнул обоймой «беретты», которая, как он ни щелкай, пуста и пустой останется. – Не болтай глупостей. Через сорок минут здесь будут наши. Нет смысла умирать, если очень даже можно жить.

«Но что может произойти за эти сорок минут? Как минимум, они захотят узнать, где наши и сколько их. Как минимум.»

Он обменялся короткими взглядами со всеми, кто находился в гараже.

Он решил рискнуть.

– Мы сдаемся. У кого-то есть белый платок? Или придется задействовать подштанники?

Платок нашелся у одного из рядовых. Не очень белый, но вполне годный для того, чтобы выбросить его вместо позорного капитулянтского флага.

– Выходи по одному, бросай оружие, руки за голову, становись к стене. Офицеры – первыми.

Мухаммеддинов поднялся с пола. Длинно и прерывисто вздохнул.

Артем отстегнул пояс с кобурой и ножом, бросил его за дверь, шагнул в дверной проем. Собственные руки показались ему невыносимо тяжелыми, а чужие, быстро обшарившие тело – отвратительно огромными.

– Лицом, – сказал майор.

Рядом уже обыскивали подпоручика.

Верещагин повернулся к Лебедю лицом. Выдержал стальной жесткости взгляд.

– Ах, сука… – сказал за спиной майора Палишко. – Ну и сука…

– Сними шлем, – медленно и спокойно проговорил Лебедь.

Мухамметдинова и рядовых посадили на земле в ряд. Вынесли двоих не способных идти раненых. Вынесли Глеба.

– Это ты вытащил его? – спросил майор.

– Я его и подстрелил, – Артем не собирался покупать себе прощение. – Мне нужен был заложник.

Он сумел отрешиться, и это ему нравилось. Жаль, что надолго жтого состояния не хватит…

Ветер звенел в растяжках и фермах телевышки.

Майор сделал шаг вперед и поднял нож. Артему стоило некоторого усилия не шевельнуться, когда лезвие скользнуло по подбородочному ремню.

– Сними шлем, – повторил майор.

Артем снял шлем, бросил его на плитку.

В плечи, в локти и запястья, выворачивая руки за спину, тут же вцепились несколько пар рук.

– Так куда же подевался наш доблестный спецназ? – спросил майор, – Или ты на полставки? Сегодня – спецназовец, завтра – врангелевец?

– Корниловец, – поправил Артем.

– Добро, корниловец. Да, я ж забыл, ты еще и альпинист… И швец, и жнец, и в дуду игрец. Что ж ты здесь делаешь, альпинист?

– Я здесь живу, товарищ майор. Вот в этой стране.

Лебедь расстегнул кобуру.

– Сволочь, – его рубленое, топорное лицо наконец-то дрогнуло. – Ты с Глебкой пил, песни пел, а настал час – пулю в него всадил. Вы здесь только так и умеете: из-за угла, исподтишка…

Верещагин улыбнулся самой скверной улыбкой, какую смог изобразить.

– Давай, расскажи мне, что такое честная драка. Расскажи, как храбро вы кидали за колючку тех, кто не собирался с вами воевать. А знаешь, кто вышвырнул тебя из Ялты, как бродягу из бардака? Резервисты, нафталинные вояки, которые берут в руки винтовку раз в месяц. Воюйте и дальше так, мне это нравится.

Майор выдернул из кобуры «Кольт» и ткнул стволом пленнику в подбородок.

– Скажи еще что-нибудь, – почти прошептал он.

Верещагин с трудом унимал дрожь.

– Мать твоя шлюха, – процедил он.

Щелчок предохранителя заглушил все остальные звуки во вселенной.

Потом изнурительно длилась одна секунда.

Стреляй! Да стреляй же ты, сволочь, сил нет это терпеть!

Кто бы мог подумать, что у «кольта» такой люфт на триггере…

А потом майор опустил пистолет.

– Легкой смерти ищешь? – спросил он. – Вот тебе, – «кольт» обозначил на левой руке майора отрезок до середины плеча. – Выкупил я тебя на корню, капитан Верещагин. Дурак, думаешь я пальцем деланный? Это ведь вы с самого вечера засирали эфир помехами, так? Ну вот, теперь ты, если хочешь жить, помехи уберешь.

– Товарищ майор, если бы меня не держали за руки, я бы тебе показал то же самое. А так придется сказать на словах: хер тебе, понял? Меня зовут Артемий Верещагин, мой личный номер 197845 XD, и на этом вся наша любовь заканчивается.

– Посмотрим, – майор отступил на шаг. – Палишко, дай ему как следует. Шеломом по алейхему.

Палишко поднял шлем, взял его за кромку и с размаху, с разворотом корпуса ударил им Верещагина по лицу.

Слепящая вспышка, кружение земли, хруст сломанной переносицы…

Он повис на руках у десантников, не в силах понять, где верх, где низ… Отпустили – стало понятно: низ – это то, что притягивает к себе неудержимо, встречает твердью подломившиеся колени и жадно пьет кровь, капающую меж пальцев. Низ – это спасение, нужно только провалиться дальше, еще дальше, ниже уровня земли…

«Я устал… Бог мой, как я устал…»

12. Вопрос времени

– Тебя как?… Сразу прикончить, или желаешь помучиться? – спросил унтер.

– Лучше, конечно, помучиться – ответил рассудительно Сухов.

В. Ежов, «Белое солнце пустыни»

Стиферополь, 30 апреля, 0500-0700

В Симферополь въехали осторожно, снизив скорость до сорока километров в час. Быстрее ехать было просто опасно: улицы походили на черт-те что, как в хронике про «их нравы», где прогресивные студенты, выражая свой протест, сжигают машины и бьют камнями стекла. Как будто в Симфи этой ночью куролесило миллиона два прогрессивных студентов…

Но, кажется все было слава Богу: на каждом углу стояли наши блок-посты, десантники исправно отдавали честь, а над зданием Главштаба, где Грачев расположился со штабом дивизии, пламенел красный флаг.

* * *

– Товарищ генерал! Связь с командным пунктом в Одессе нарушена, связь с подразделениями дивизии – тоже!

– Товарищ генерал, ночью было совершено нападение! По предварительным данным…

– Товарищ генерал! Командир бригады спецназа…

– Товарищ генерал!…

Грачев следовал за охранниками, прокладывавшими путь сквозь толпу, как торговый корабль за ледоколом. Перед самой дверью кабинета его все-таки перехватил адъютант его начштаба:

– Товарищ генерал, есть вариант решения проблемы со связью.

– Какой?

– Позвонить по телефону в Одессу или любой интересующий нас город.

– Отлично.

– Полковник Савкин спрашивает, вызывать ли самолеты для подавления помехопостановочной авиации противника?

Шило в жопе у этого Савкина, подумал Грачев. Вызвать истребители – значит, придется объяснять про террористов. А к объяснениям Грачев пока не готов.

– Не надо. Вызови всех в кабинет на утреннее совещание. Савкина – первым. И кофе мне. Всем кофе, но мне – первому.

Генералу ужасно хотелось спать. Ничего, после утреннего совещания он тоже завалится на пару часиков. Больше нельзя – надо что-то думать с этими сепаратистами.

Черт, замкнутый круг. Тактический центр надо давить как можно быстрее. Для этого надо попросить разрешения в Одессе. Для этого надо позвонить в Одессу, а тогда придется рассказывать очень неприятные для себя вещи – что налетели невесть откуда соловьи-разбойники и вломили Советской Армии такой пизды, какой она не получала с сорок первого года. И на карьере это скажется довольно грустным образом.

В кабинете собрались штабисты дивизии.

– Только что, – начал Грачев без предисловий, запивая каждую свою реплику обжигающим «Нескафе» – На наши войска было совершено нападение. По всем населенным пунктам, где они были расквартированы, по всем направлениям. Я слушаю нашу доблестную разведку: кто бы это мог быть?

С места поднялся командир разведывательного батальона, майор Корж.

– Товарищ генерал, за время вашего отсутствия произошло два чрезвычайных происшествия. Первое: по шестому каналу телевидения прошел сигнал тревоги, известный нам как «Красный пароль». Это произошло в 21.36 по местному времени. Второе: во время ночного нападения несколько человек были захвачены в плен. По их словам, они – резервисты вооруженных сил Крыма. Насколько я понял, ими командуют из тактического центра Чуфут-Кале, что под Бахчисараем.

– Так-так, – Грачев поставил чашечку на стол. – Очень интересно. Но тогда вопрос: кто же захватил телевышку, чтобы передать «Красный пароль»? И почему местное телевидение к этому моменту еще продолжало работать?

Корж посмотрел на своего командира, как учитель на двоечника.

– Товарищ генерал, шестой канал – это не местное телевидение. Это Центральное телевидение СССР.

– Что-о?

– Сигнал был передан во время прогноза погоды в программе «Время». Из Москвы.

– Еб твою мать, – сказал Грачев, садясь.

Из Москвы. Это означает, что там на высшем уровне продолжает действовать крымская резидентура. Это означает, что со своим вторжением СССР попал, как кур в ощип, в заранее спланированную и тщательно подготовленную операцию. Это означает, что ялтинское нападение – не вылазка отдельной экстремистской группировки, и не запоздалая попытка генералитета исправить положение, а начало войны.

Грачев посмотрел на карту Крыма, висящую на стене. Это была красивая объемная карта с подсветкой, и на ней сам генерал вчера обозначил расположение советских частей в Крыму. Красные флажки, как бородавки, усыпали центр Крыма, побережье, все промышленные и деловые города, Северный Укрепрайон.

– Полковник Ефремов, вы сегодня же двинетесь в Бахчисарай маршем, всем полком. – сказал он наконец. – Ваша задача: выбить экстремистов из тактического центра Чуфут-Калэ. По возможности, уничтожить их всех. По дороге разделитесь, один бвтвльон повернет на Ялту, к Гурзуфскому седлу. Там сейчас наши закрепились, держатся из последних сил.

– Слушаюсь, товарищ генерал… Только разрешите доложить…

– Разрешаю.

– Проблема с бензином стоит очень остро. По состоянию на данный момент я смогу привести в действие… хорошо, если треть машин.

Грачев перевел взгляд с него на генерал-майора Сухарева. Ну-с, что скажет наше ЧМО? Как снабженец предлагает решить проблему с бензином? И почему она вообще возникла, эта проблема?

– Товарищ генерал, – процедил Грачев. – Как так вышло, что две трети машин растратили весь запас бензина по дороге из аэропорта в город?

Ефремов откашлялся, прочищая горло, потом выпалил:

– Многие машины при погрузке в самолеты не были дозаправлены после марша. Те, что были дозаправлены, в основном сейчас на ходу.

Грачев ждал, не отрывая взгляда. Ну, что ты еще будешь врать, голубь наш сизорылый? Ведь даже в недозаправленной БМД бензина хватит, чтобы объехать весь Крым по периметру. Давай, договаривай…

– Кроме того, многие мои люди не получили еды и сухих пайков. – выдавил из себя Ефремов. – С утра в столице наблюдался дефицит бензина, и местные граждане склонили многих водителей к обмену бензина на продукты.

Две трети личного состава воруют бензин, вздохнул Грачев. И мы собираемся воевать. Да наши деды в гробу бы перевернулись, узнай, что их наследники толкают бензин на вражеской территории в обмен на жратву. В их бытность таких гавриков, если находили, мигом ставили к стенке. К сожалению, сейчас эту проблему должным образом разрешить было трудно: две трети личного состава к стенке не поставишь.

– Короче, достаньте мне бензин где хотите. – процедил он. – Слышите, Сухарев? Или через полтора часа все машины заправлены, или от вашего звания остается ровно половина. Догадываетесь, какая? Все, совещание окончено, все свободны, кроме товарища полковника – он кивнул на Ефремова.

– Короче, вот какие дела, – Грачев нашел на карте Гурзуфское Седло. – Вот это место. Вот здесь дорога развалена, БМД не пройдут. Здесь, где я проехал – тоже не пройдут, пешеходный мостик, его и на карте-то нет… Только наши м-мудрецы обозначили… Так что вот по этой дороге пошлешь батальон, из Бахчисарая в Ялту.

Полковник Ефремов мог бы возразить…

Он мог бы сказать, что посланный батальон не успеет. Что майора спасут только вертолеты – ударные, которые врежут по врагу с воздуха, и транспортные, которые эвакуируют батальон. Но вертолеты Грачев вызывать не станет, в том-то и штука… Вызвать вертолеты – сообщить в Одессу, что здесь творится, рискнуть карьерой. Нет, на такое Грачев неспособен… Зато очень даже способен прихлопнуть подчиненного, высунувшегося с неуместной инициативой.

Поэтому Ефремов промолчал.

– Да, – вспомнил Семенов, когда Ефремов уже собрался выходить, – тут крутится этот ГРУшник, Резун… Требует встречи…

– Через час, – сказал командир дивизии. – Или даже полтора…

Проводив полковников, Грачев вернулся к дивану, снял ботинки, фуражку и китель, ослабил галстук и вытянулся на мягком замшевом пузе импортной мебели. У него есть полтора часа, чтоб восстановить силы. Этого мало, но что поделаешь, командовать дивизией – это не в бочку пердеть.

Звонить в Одессу он не собирался. Не такой дурак. В Одессу он позвонит победителем, а пока обрыв связи ему на руку.

Грачев не думал, что это задание будет особенно сложным. Батальон Лебедя выкинули из Ялты потому, что нападение было подлым и неожиданным. На этот раз неожиданно будут действовать они, советские десантники. Конечно, война переходит в плоскость партизанской. Даже с уничтожением тактического центра или его захватом. Но партизаны – это несерьезно. Несерьезно как в прямом, так и в переносном смысле. «Партизанами» в СССР называли резервистов, а какие резервисты вояки – всем известно. А в прямом смысле… Вы скажите мне на милость – где тут можно партизанить? Крым урбанизирован донельзя, города друг к дружке так и липнут, все леса объявлены национальными парками, их за день можно пересечь пешком. Прогадали вы, ребята, со своим «красным паролем», и я вам это докажу…

С этой мыслью он уснул. Разбудил его Семенов, как они и просил, через полтора часа. В спину полковнику дышал спецназовец Резун.

– В чем дело? – строго спросил генерал, незаметно всовывая ноги в туфли. – Почему ворвались без спроса?

– Товарищ генерал, – сдерживая какие-то сильные чувства, сказал разведчик, – Я знаю, как снять помехи…

* * *

Хребет Бабуган-Яйла, гора Роман-Кош, то же время

Если утро начинается с бульдозерного рева дрилл-фельдфебеля: «Па-адъем, дурье стоеросовое!», и на улице ноябрь, и за ворот сыплется ледяная пакость, а впереди – марш-бросок, – пешком пятьдесят километров за день, таща на себе палатки, оружие и жратву, и ночевать придется где-нибудь в жидкой рощице, а назавтра – бросок обратно, в тренировочный лагерь – такое утро называется мерзким.

Если утро начинается с того, что ветер обрывает растяжку палатки, и нужно выползать наружу крепить ее и заодно отлить, и не видно ни щелочки в плотных тучах, уже третий день, и двигаться невозможно – ни вверх, ни вниз, и еда кончается, и топливо кончается, и ты уже насквозь больной, и Дядя Том насквозь больной, и понятно, что вся предыдущая работа на маршруте пошла псу под хвост – такое утро называется отвратительным.

Но если для начала тебе зацеживают твоим же шлемом по морде, и сразу ломают нос, и моментально заплывает глаз, а тебе добавляют прикладом под дых и ты оседаешь на неверных коленях, мир сужается до кольца рифленых подошв – бруклинский топот, восемьдесят процентов, – и нет дыхания, нет сил, нет злости – только облегчение, когда подошвы утверждаются на земле, потому что пришло время для рук: эти крепкие руки без всяких церемоний рвут с тебя куртку, а потом плотно стягивают за спиной запястья брезентовым ремнем от автомата – вот такое утро уже ни в какие ворота не лезет…

И ведь это еще начало. На нем выместили далеко не всю злость и усталость, накопившуюся у десантников за эту безумную ночь. Далеко не весь страх, которым здесь уже пропитался воздух. И еще майор хочет задать несколько вопросов, а лейтенант Палишко – сравнять счет за унижение, которое он пережил, извиняясь перед Сандыбековым.

Артем кисло усмехнулся про себя. У него нет столько рук, ног и ребер, чтобы удовлетворить всех жаждущих мести. Спасение – вопрос времени. Они продержатся не больше трех часов. Продержусь ли я? Сука лейтенант. Голова болит, зрачки расходятся… Майор на вид не дурак. Удастся ли заговорить ему зубы? Берем худшее: не удастся. Тогда что? Тогда вот что: я называю код, они пытаются открыть аппаратную и ни черта у них не выходит. Они тащат меня к переговорнику, я честно прошу Кашука отключить помехи, а он, мерзавец, не слушается. Какой недисциплинированный Кашук, ай-яй-яй… Нужно забить им баки, чтобы они не сразу вывели меня в расход. Три часа, не больше. Вопрос времени.

Майор быстрым шагом подошел к группе пленных, сидевших на земле.

В СССР считается, что сдача в плен есть проявление трусости, а стояние до последнего и геройская смерть – напротив, проявление мужества.

У западных вооруженных сил свое мнение по этому вопросу. Согласно ему, выживший в плену солдат обходится казне дешевле, чем убитый. Выжив в плену, человек может бежать и вновь вступить в ряды. Может не бежать и подрывать вражескую экономику необходимостью себя кормить, одевать, лечить и охранять. Может после войны быть обменен на вражеского пленника и принять участие в мирном строительстве в качестве исправного налогоплательщика, либо остаться в армии, сэкономив стране расходы на обучение зеленого новобранца. Словом, в мире чистогана, где все, даже человеческая жизнь, измеряется деньгами, солдат не обязан оставлять последний патрон для себя.

Крымская точка зрения на этот вопрос являла собой причудливую смесь российского героического раздолбайства, азиатского башибузукства и англосаксонского прагматизма. Держись до конца, гласил неписаный кодекс чести, но раз уж совсем подперло – попробуй сохранить себе жизнь. Только не унижайся до того, чтоб вымаливать ее: честь дороже. И пусть твои пленители знают, что держать тебя на поводке – занятие тяжелое и неблагодарное. При первой возможности, если не дал слова – беги. Но если дал слово не бежать – держи. На допросе назови свое имя и личный номер, ничего больше. Но на всякий случай, для успокоения совести, знай: тебе доверено ровно столько военных секретов, сколько ты можешь рассказать без особого вреда для государства.

Подпоручик Мухамметдинов, еще прошлым утром бывший относительно мирным студентом Алуштинского Экономического Колледжа, понял, что расскажет все. Последние два часа были для него настоящим адом. Несколько человек погибли на его глазах, одного он убил сам, и только чудо избавило его от смерти. Быстрая кулачная расправа над подозрительным капитаном сломала подпоручика. Кроме этого странного Верещагина он был здесь единственным белым офицером, и когда двое – майор и лейтенант – направились к нему, все его мысли были заняты одним: убедить их, что он здесь случайно.

– Палишко, Васюк, – сказал майор. – Здесь есть кто-то из той группы?

Под пристальным взглядом лейтенанта подпоручик побледнел.

– Не-а, – сказал Палишко. – Только тот покойник. Вот, смотрите, – он протянул майору идентификационный браслет.

«На нем ваше имя и личный номер», – вспомнил Мухамметдинов проповедь дрилл-унтера. – «На случай, если дело пойдет плохо – группа крови. И на случай, если дело пойдет совсем плохо – вероисповедание. Так что сейчас по списку скажете мне, в кого вы верите…»

– Константин Томилин, 714006VS, нулевая, православный, – прочитал майор. – Как его остальные называли?

– Костя, – прапорщик шмыгнул носом. – И Дядя Том. Я еще спрашивал у него, – кивок назад, – почему Дядя Том, он объяснил – потому что фамилия…

– Значит, настоящая… – рассудил майор. – Не хотел бы я, чтоб меня под выдуманной фамилией похоронили. Надень ему обратно, Сережа. – майор потянул ид-браслет Палишке.

– Ну, а ты что мне скажешь? – его зрачки уперлись в подпоручика.

– Ахмат Мухамметдинов, 800512YH.

– Откуда?

– Из Ялты.

– Да хоть из Магадана! Вы нас гнали?

– Д-да…

– Сколько вас?

– Человек триста…

– Батальон?

– Д-да…

– Где они?

– Не знаю…

Палишко вернулся, гадко улыбаясь и поигрывая шлемом.

– Еще один герой нашелся?

Ахмат почувствовал, как немеют губы.

– Я правда не знаю! – быстро крикнул он. – Он… вызвал их сюда.

– Кто?

Ахмат кивнул на Верещагина.

– Давно?

– Нет… Не знаю, я не смотрел на часы. Мы еще там были, пока не… Не отступили.

– Минут сорок, – прикинул майор.

– Уходим? – спросил Васюк.

– Куда? Ялта вся под ними. Закрепимся здесь и вызовем помощь.

– Как?

– Кверху каком. Что ты знаешь про вот это вот? – Майор обвел рукой окружающее.

– Ни хрена он не зна… – сказал Верещагин. Конец фразы смял ботинок рядового Анисимова.

– А ты молчи, – майор даже не оглянулся. – Палишко, отведи его в кабинет, чтобы не маячил.

Подозрительного капитана уволокли прочь. Он успел сказать подпоручику что хотел: держаться версии «ничего не знаю». Глупо, решил Ахмат. Во-первых, он человек и ему страшно. Во-вторых, он и в самом деле ничего не знает, и жалеет об этом, потому что у него даже нет сведений, которыми можно заплатить за избавление от побоев.

– Еще раз: что ты знаешь про помехи? – спросил майор, присаживаясь перед подпоручиком на корточки и пристально глядя ему в глаза.

– Ничего, – покачал головой поручик.

– Так уж и ничего? Послушай, Палишко, этого орла: вышка работает на всю железку, а он ничего не знает. Отвечай быстро, где все это включается, где выключается?

– Там комната есть… – сказал Ахмат. – А может, и не комната… Но это все заперто. Человек. Он сидит, включает и выключает…

– Что, до сих пор сидит?

– Да, наверное… Я его видел один раз. Такой высокий, в очках.

– Был такой, – согласился майор. – Значит, никуда не делся, сидит там?

Ахмат кивнул.

– А какие-то запасные системы… Кабеля, люки?

– Я ничего не видел. Некогда было…

– Верю, верю. И как же с ним связывался твой командир? Как он вызвал помощь?

– У него был уоки-токи…

– Что?

– Рация.

– Такая? – Майор показал «уоки» убитого Томилина, раскуроченную пулей.

– Да, сэр…

– Н-непонятно… – Майор осмотрел игрушку. – Что-то ты врешь. Радиус действия у этой штучки – семь километров. Они бы уже здесь были… Что-то ты врешь…

– Я правду говорю! – Мухамметдинов не на шутку испугался.

– Значит, связывался по такой штучке?

– Он ее об стенку разбил.

– Это он зря. Ну ладно, подпоручик. Сиди смирно, не дергайся – останешься жив.

Ахмат кивнул. Он хотел остаться в живых. Очень хотел.

* * *

Да…

О дальнейших событиях известно только в самых общих чертах. Те их участники, кто остался в живых, предпочитают помалкивать, потому что история приключилась уж больно безобразная. Хотя главного, самого факта, имевшего место быть, не замолчишь – огласка была широкая. Даже не то слово…

Жестокость на войне – дело скорее обычное, чем из ряда вон выходящее. Жестокость противника обеими воюющими сторонами всячески педалируется, а жестокость своих – замалчивается, отметил честный Оруэлл, вспоминая войну в Испании. А историю пишут победители.

Но вот как раз этот момент и победитель обошел стороной. А на прямые вопросы отвечал: в каждой роте нашего батальона состоит на вооружении огнемет – для того, чтобы сжечь заживо стрелка в ДОТе, который иначе – никак не взять. Будут еще какие-то вопросы о жестокостях?

Поэтому придется реконструировать события, отчасти руководствуясь логикой происходившего, отчасти – немножко фантазируя…

…Его привели в кабинет, посадили на стул.

– Кто ты? – спросил майор.

– Артемий Верещагин, 197845XD.

– Да хоть папа римский. Сигнал к началу боевых действий – твоя работа?

– Какой сигнал?

– Товарищ майор, можно я ему врежу? – спросил Палишко. Верещагин его не видел, он стоял сзади, но голос лейтенанта выдавал нетерпение.

– Ты там часом не облизываешься, товарищ лейтенант? – спросил Арт. – Небось, в детстве котят мучил?

Удар был воистину палаческим – под лопатку, в нервный узел. Лейтенант в свое время натренировался на «молодых».

Руки моментально отнялись, налились жидким азотом от ногтей до хребта. Ткнувшись головой в колени, зажмурив глаза, Арт грыз губы.

– Этому у вас учат, товарищ майор? – выдохнул он, распрямившись наконец. – Или… талант-самородок?