Текст книги "Ваше благородие"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 45 страниц)

«Дурак!» – мысленно закричал Резун, – «Да ты посмотри на этих двоих! Ну где, где в спецназе разрешают отращивать такие патлы? Пошевели мозгами, идиот!!!»

Но идиот не желал шевелить мозгами. Вердикт, отпечатавшийся на его лице после короткой внутренней борьбы, гласил: хрен с вами.

– Всем лечь на землю лицом вниз! – скомандовал он.

Патрульные уже успели забраться в машину.

Под дулом автомата пришлось подчиниться. Резун, плотно жмурясь от злости и стыда, лег в лужу. Сволочь, трусы, дерьмо, и это – Советская Армия?

Лейтенант запрыгнул в машину, фольксваген взревел и укатил, обдав их тучей брызг.

– В аэропорт ребята опаздывают. Боятся, самолет без них улетит, – криво улыбнулся патлатый.

– Ну что, комсомолец Биробиджана, дальше пешком идем?

Самаритянин выругался.

– Я могу пойти поискать еще машину, – сказал бритый.

– Не надо, Лева. Мы уже почти на месте.

Он посмотрел на Владимира. Потом на крымца.

– Вот черт! Ну, на хера ж было обкалывать его до бесчувствия! – и патлатый принялся приводить Верещагина в сознание старым, как мир, способом: немилосердно теребя уши. Эффект воспоследовал через две секунды: беляк заметался, пытаясь вывернуться, застонал.

– Вставай! Вставай давай, уходим! – кое-как они поднялись: ни дать ни взять скульптурная группа «Сильнее смерти».

– Туда! – патлатый указал пальцем на подземный переход в конце улицы.

– Ну ладно я, – прохрипел Резун. – Но тебе-то он зачем нужен?

– Не твое собачье дело, – бросил самаритянин.

В конце улицы зашумели моторы.

– В подъезд!

Они свернули в первый попавшийся подъезд, благо двери были выбиты. Всцарапавшись на один пролет вверх, опустились на ступеньки.

Резун встал, осторожно перегнулся через перила, выглянул…

В веере брызг проехало еще с полдесятка БМП. Остановились. Мат: улица перегорожена подбитой машиной, которую бросил патруль.

– Бегство тараканов, – прокомментировал патлатый. – Белые уже в Сарабузе.

Сколько времени они выслеживали «Рено»? Если это было последнее известие, которое они получили, то белые уже час как в Сарабузе.

– Вертолетики? – спросил Резун. – Пятьдесят «дроздов», да? Жалко бросать, уплочено… Он что, ваш?

– Заткнись, – бросил самартиянин.

Бритый спустился со второго этажа.

– Пробились, – сказал он. – Развернули эту дуру. Уходим.

Когда рокот моторов стих, они выбрались обратно на улицу, господи, подумал Резун, сколько же можно бегать под дождем, у меня скоро жабры отрастут…

Спустились в подземный переход, бритый поднял крышку люка.

– Я первый, вы за мной, ты, Лева, замыкаешь, – патлатый сел на край колодца и взялся за скобы лестницы.

– Я туда не пойду, – простонал Верещагин. – Там темно.

– У меня фонарик есть.

– Нет! – Крымец рванулся в сторону с силой, какой в нем Резун и не предполагал. Правда, силы все равно не хватило на большее, чем протащить спецназовца три шага и упасть.

– Не хочу в подвал! Уйди, уйди, сволочь, что тебе еще нужно, зачем ты их всех убил? Я же человек, дай и мне подохнуть по-человечески!

– Выруби его! – приказал патлатый.

Резун сжал кулак. Один точный тычок – и беляк затих.

– А теперь бери его на загривок – и вниз.

Владимир понял, что лучше не спорить.

Может быть, они и были «совсем рядом» от места – если ехать на фольксвагене. Но путь по подземным коммуникациям Симферополя длился бесконечно. У Владимира трещала спина, нестерпимо болело плечо и адским пламенем горело раненое бедро. Когда он попросил отдыха, бритый спокойно поинтересовался у своего командира, можно ли застрелить спецназовца и отрезать ему руку, а Верещагина он и сам понесет. Патлатый сказал, что пока не надо, Владимир прикусил язык.

Они выбрались из люка в каком-то подземном гараже и поднялись в лифте на третий этаж большого, стилизованного под викторианский стиль, особняка. Резун понял, что его мучения – физические, по крайней мере, – кончились. Он сгрузил крымца возле двери, на которой висела скромная табличка: Embassy of Israel.

– Шма Исраэль, – провозгласил очнувшийся белогвардеец. – Адонай элохейну, адонай эхад…

– Произношение ни к черту, – парировал длинноволосый.

Дверь открыла грандиозная женщина. Если андерсеновская Атаманша существовала в действительности, то выглядела она именно так.

– Ма, у нас все в порядке, – сказал патлатый.

– Да? Я очень рада. Тебе что, погулять захотелось? Поиграть в Тимура и его команду? Так сказал бы мне, я бы тебе устроила помыть полы!

– Ма, не надо…

– Давай, иди к Исааку, он тебе оторвет голову. Потом иди ко мне, переоденешься в сухое. Это что такое?

– Это я тебе халтурку принес, – патлатый нервно хихикнул. – Лева, найди что-нибудь открыть наручники.

– Есть, – сказал бритый Лева.

– Кто вы такой? – спросила женщина у Владимира.

– А что, не видно? – огрызнулся тот, – Капитан Советской Армии.

– Сема!

– ГРУшник он, ма… – Сема снимал с себя мокрые ботинки. – Все это надо в мусоропровод. Нет, лучше в печку.

– Ты с ума сошел?

– Ма, нам нечем было открыть наручники. А так – сто лет он нам нужен.

– Он мне н-нужен, – клацая зубами, пробормотал Верещагин.

– Очень мило. А вы кто такой?

– К… капитан ф-форсиз, – Верещагина трясло крупной дрожью. Владимир только сейчас заметил, как он сам продрог до костей и как его колотит. Беляк сполз по стене, сел на пол. За его спиной по кремовой краске протянулся мокрый розоватый след.

– У в-вас й-есть душ? – безжизненным голосом спросил капитан. – С-согреться…

– Какой тебе душ? – возмутилась женщина, – Ты хочешь сепсис?

– Ма, он валялся в половине луж Симферополя. Душ хуже не сделает.

– Ты еще здесь? – прикрикнула женщина на Сему.

– Кто тебя так отделал? – спросила она, расстегивая на Верещагине мокрую спецназовскую куртку. – Этот ублюдок?

– Д-другие ублюд-к-ки.

– Очень плохо?

– Я пьян… – крымец улыбнулся, – Мн-не хорошо…

Появился Лева с набором первоклассных отмычек. Резун, запястье которого было располосовано уже в кровь, с удовольствием подставил руку. Избавиться от этих кандалов – а там пусть хоть расстреливают.

– Ваша работа? – спросила женщина, глядя спецназовцу в лицо. – Доблестная разведка на боевом посту?

– Это десант! – разозлился Владимир. – И нечего на меня так смотреть! Я посмотрел бы на вас, если бы вы обнаружили среди своих арабского шпиона! Или вы бы его бисквитом угощали?

– Мы бы передали его в руки разведки, – процедила сквозь зубы женщина. – Или в советском десанте теперь другие правила?

– «Теперь», – передразнил ее Резун. – А то вы знаете, как там было раньше!

– А то знаю, – хладнокровно сказала женщина. – Все ж я майор медицинской службы. Пятнадцать лет я Советской Армии отдала. И всегда мы учили солдат, что издеваться над пленным – распоследнее дело. Плохо учили, как видно…

– Ах, как благородно! – Владимир вытер мокрое лицо. – Можно подумать, МОССАД добывает сведения мягким убеждением.

– Сынок, – нежно сказала женщина (и от этой нежности Резуну стало слегка не по себе), – я думаю, что Исааку ты все выложишь, а он к тебе даже пальцем не притронется. Вот есть у меня такая мысль.

Владимир сцепил зубы. Его злость усиливалась тем, что права была старая ведьма, абсолютно права: он всегда знал, что когда нужно будет перекинуться – он это сделает без колебаний. В советской разведке верность не окупалась: тебя могли сдать в любой момент, и в любой момент отказаться от тебя. Сегодня же вечером его, Володю, запишут в предатели, и даже если ему удастся выдраться от моссадовцев, то до конца своих дней он будет в черном списке, и заграницей ему станет Монголия.

Верещагин встал, опираясь на бритого.

– Душ там, в конце коридора, – сказала женщина. – Дойдешь? Хорошо. Сейчас я принесу полотенце. Не запирай двери.

* * *

Артем пренебрег ее советами. Не потому, что стеснялся – голых мужчин госпожа майор наверняка перевидала больше, чем любая севастопольская профессионалка. Просто он чувствовал, что вот-вот пойдет вразнос. Истерика, начавшаяся было в подземном переходе, подступала снова – неумолимо. Наверное, и мужских истерик госпожа майор в силу своей профессии повидала немало, но вот этой она не увидит.

Он не знал, сколько это продолжалось – может, десять минут, может, больше. Майорша окликала его раза три: «Ты там в порядке?», и каждый раз ему удавалось собрать себя в кулак и сравнительно спокойно ответить: «Да!», после чего можно было опять распадаться на молекулы. Когда это закончилось, он какое-то время сидел на полу душевой кабинки под россыпью теплых капель и наслаждался пришедшим покоем и опустошением. На воде не остается следов, она все стерпит.

Согревшись и придя в относительную норму, он избавился от одежды. Попробовал снять и бинты, но не смог развязать мокрые узлы – не слушались руки.

– Ну! – госпожа майор толкнула дверь. – Какого черта! Я же просила не закрываться!

– Подождите… немного…

– Открывай, или я вынесу дверь! Думаешь, у меня не получится?

У нее получилось бы вынести даже дверь в бункер тактического центра. Верещагин набросил на бедра полотенце и отпер замок.

– Ты соображаешь, что делаешь? – напустилась на него майорша. – А если бы ты потерял сознание и захлебнулся? Оно мне надо? Ради этого Сема подставлял свою голову? Согрелся? Вылазь уже из воды.

Она подошла и решительно завернула кран.

– Идем, – сказала она. – Можешь идти?

– Ага.

На всякий случай за ее спиной маячил Сема – уже получивший разнос от таинственного Исаака и переодетый в сухие брюки и ковбойскую рубашку. Втроем они проследовали в тесную каморку посольского врачебного кабинета.

– Пей, – госпожа майор протянула ему пятидесятиграммовый мерный стаканчик.

– Что это?

– Коньяк с опиумом. Обезболивающее.

– Не надо.

– Ты что, из этих? – спросил Сема. – Которым нравится?

– Нет. Я просто и без того здорово пьян.

– Будет больно.

– Преимущество пьянства в том, что не чувствуешь боли. А если и чувствуешь, то тебе плевать.

– Не волнуйся, плевать не будет, – успокоила его майорша. – Работы здесь часа на два, за это время спирт из тебя выветрится. Так что давай, пей.

Он глотнул, ощутил странный привкус.

– Не общий наркоз. Зачем-то вам нужно, чтобы я был в сознании. Не нравится мне это.

Сема подал матери ножницы, она разрезала бинты.

– Сынок, мне тоже много чего не нравится. Например, не нравится, что мой сын мог и тебя не выручить, и сам пропасть. Не нравится, что у тебя шкура и мясо кое-где рассечены до ребер… Не нравится, что тебе могли черт знает какую заразу занести… Как твое имя?

– Арт… Артем. А ваше?

– Фаина Абрамовна. Ты еще не допил?

– Лэхаим!

– Ду бист аид?

– Нихт ферштейн. Еще хуже – цыган. На одну четверть.

– Очень интересно. – Фаина Абрамовна надела медицинский халат, распечатала перчатки, зарядила медицинский степлер. – Ложись на спину, руки за голову, пальцы в «замок». Начнешь хватать меня за руки – скажу Семену, чтоб тебя держал.

Артем решил не хватать ее за руки. Очень не хотелось ему, чтоб его держали.

Все было намного лучше, чем он думал. Как ни странно, труднее всего было не дергаться от щекотки, когда по коже пробегала ледяная струйка этилгидрохлорида. Процесс накладывания шва после нее ощущался как процесс проклепывания прямо на теле кожаной куртки.

– Почему ты меня спас, Семен? Зачем я тебе нужен?

– Для связи с вашим командованием, – беспечно сказал Сема. – Как живое доказательство нашей доброй воли.

– Хотите просунуть через меня какую-то информацию?

– Зачэм просунуть, вах? – сказал Семен. – Пэрэдать!

– Передать можно и по радио.

– Тогда скажем так: у меня были на то личные причины. За что мне и вставили сейчас. Доволен?

Холодное бесчувствие переходило в покалывание, а потом – в жжение. Арт понял, что коньяк с опиумом совсем не помешал. Только благодаря ему удавалось лежать неподвижно и поддерживать разговор.

– Как… идут дела?

– Саки и Евпатория – ваши. Феодосия – тоже, Бахчисарай… В Севастополе и Керчи идет жестокая рубиловка, здесь тоже, но не такая страшная. Когда я уходил за тобой, вы были уже в Сарабузе.

– Где этот… гражданин капитан?

– Беседует с Исааком, – улыбнулась Фаина Абрамовна. – Как чувствуешь себя?

– Радуюсь.

– Чему?

– Прогрессу. Если бы не медицинский степлер, сколько бы вы возились?

– Долго. За что тебя так?

– Не сошлись во мнениях… Они считали, что я должен им что-то сказать… Я думал по-другому.

– Чем это было сделано?

– Скепро… Скреп-ко-вы-дер-ги-ва-телем…

– Ох ни хрена ж себе фантазия… – с каким-то мрачным весельем сказал Семен. – Что ж ты такого им не сказал?

Арт помедлил с ответом. Потом улыбнулся:

– Одного английского моряка после крушения выбросило на остров к людоедам. Они поймали его, объяснили ситуацию: загадывай последнее желание, мы его исполним, а потом тебя зажарим, съедим, а из твоей кожи сделаем тамтам. Он думал-думал и попросил ржавый гвоздь…

– Знаю, – оскалился Семен. – Хрен вам, а не тамтам. Только у нас это рассказывают про Василия Ивановича Чапаева.

– Меня больше другое интересует, – заметила Фаина Абрамовна. – Откуда такие вот берутся?

– Мам, когда я служил, – в голосе Семена прорезалась какая-то нехорошая вкрадчивость, – мой сержант развлекался тем, что мочился солдату в пилотку, а потом надевал ему на голову. В батальоне также было двое вконец забитых ребят, по отношению к которым сержанты практиковали оральный секс.

– Замолчи, – сказала мэм-майор. – Ты врешь. Почему ты мне раньше этого не говорил?

– Потому что не хотел жаловаться. Я пошел в армию, чтобы тебе и отцу доказать: я не маменькин сынок, я мужчина…Обойдусь и без вашей протекции, не хуже других… Доказал… – он сжал кулак и посмотрел на костяшки пальцев. – Пилотку эту я швырнул ему в лицо. Вместе с содержимым. Измолотили меня тогда страшно. Врачу сказал, что упал. Мама, тебе часто солдаты с синяками говорили, что поскользнулись и упали?

– Случалось…

– И что ты? Верила? Ты же врач, тебе же сразу все должно быть понятно.

Фаина Абрамовна сказала что-то на иврите.

– Нет, ма, говори по-русски. Вы же с отцом были советскими офицерами… Вы же на фиг никуда не хотели, ни в какой Израиль! Куда там, предательство Родины… Так вас из этой армии выдавили, как косточку из вишни! Мы же с Мишкой вас насилу уговорили, если бы он не сказал – еду, и баста! – вы бы так и не сдвинулись. Ну так что ты мне скажешь? Что ты делала, когда к тебе приходил солдатик с вот такими фонарями?

– Ставила свинцовую примочку. А что я должна была делать, скажи на милость? Ведь никто не жаловался! Почему же вы не называли имен? Боялись? Значит, сами виноваты!

– Четыре засранца держали в страхе всю роту, – процедил сквозь зубы Семен, – Пока не появился зяма, который отловил их по одному и каждому показал, где зимуют раки. И никто ж за зяму не вступился, когда его мутузили вчетвером. И офицерам было плевать, хотя они отлично все знали. И товарищ майор говорил: что ж ты, Файнштейн, такой конфликтный? И чтоб ты знала, мама, с каким удовольствием конфликтный Файнштейн палил из окопа по советским танкам!

– Замолчи! – остекленевшим голосом сказала Фаина Абрамовна.

– Не замолчу! Они всегда были такими! Все как один! Трусливая и жестокая сволочь. Арабы нашли военных советников себе под стать: то недобитых эсэсовцев, то недобитых смершевцев! Только вот им! – он скрутил два тугих кукиша и показал их куда-то в окно. – Больше вы никого не получите, понятно?

– Семен, – получилось невнятно, потому что разбитыми губами и сквозь зубы. – Когда швы будут накладывать тебе, говори врачу под руку все, что угодно. А пока их накладывают мне…

– Понял, не дурак. Был бы дурак – не понял… Ухожу. Держать тебя не надо, ты и сам отлично держишься. Молоток. Вырастешь – кувалдой будешь…

Он взялся за дверную ручку.

Он подмингул и вышел. Фаина Абрамовна длинно выдохнула.

– Дети – это наказание Господне, – сказал Арт. – Так моя мать говорила.

– На твой счет она была права. Не дай Бог матери такое пережить… Переворачивайся на живот.

Наложив все швы, Фаина Абрамовна вправила ему нос. Несмотря на действие опиумного бренди, пришлось признать, что лейтенант Палишко мог бы кое-чему поучиться у рав-серен Файнштейн.

– Не кричи, – сказала она, хотя он не кричал. – Если не сделать это сейчас, то потом придется снова ломать нос. Оно тебе надо?

Опять пошла кровь.

– Замечательно, – похвалила себя Фаина Абрамовна, выдавая ему пачку салфеток. – Останется небольшая горбинка. Сейчас Сема принесет тебе одежду. Потом выпьешь горячего чаю… Есть хочешь?

Он качнул головой. Хотелось только одного: лечь, заснуть и не просыпаться.

– Ну, так я и думала. Тошнит иногда, подкатывает, да?

Он кивнул.

– Сотрясение мозга. Но ты поешь, пусть даже вырвет… С тобой хочет поговорить полковник.

– А если я не хочу говорить с полковником?

– Сынок, об этом тебя никто не спрашивает.

* * *

Полковник Исаак Гальперин был молод, не старше сорока. Если внешность лейтенанта Файнштейна и сержанта Ашкенази была не явно семитской (во всяком случае, ни Верещагин, ни Резун в них с первого взгляда евреев не распознали), то Гальперин выглядел как раз так, что любой встречный волчесотенец сточил бы себе зубы до десен, скрипя ими от злости. Потому что устроить маленький погром на примере этого отдельно взятого еврея волчесотенцу было бы слабо. Полковник, будучи мужчиной небольшого роста, имел довольно широкие плечи и, несмотря на обманчивую полноту, двигался с характерной боксерской грацией. На крепкой шее сидела голова, покрытая короткими и курчавыми рыжими волосами (вид сзади) и оснащенная длинным носом в россыпи веснушек (вид спереди).

– Вы в порядке? – спросил Гальперин после обмена ничего не значащими приветственными фразами.

– Нет. Это что-то меняет?

– Ни черта. Я хотел обсудить с вами проблему вашего пленника. Понимаете, какая фигня получается… В целом рейд по вашему спасению был исключительно личной инициативой Файнштейна. Я сначала не соглашался, но… короче, он меня убедил. Захват спецназовца в плен никак не планировался… И если он сбежит или распустит язык, всему белому свету станет известно, что Израиль помогает Крыму. Я так понял из ваших слов, что он вам нужен. Вы мне пообещаете, что он будет надежно изолирован?

Верещагин вздохнул.

– Господин полковник, я ничего не могу вам пообещать. Это не в моей власти. Вы, наверное, тоже приняли меня за кого-то другого. Я простой ротный командир, и единственное, что я пообещаю – передать этого типа в руки военной разведки.

Гальперин удивленно задрал брови. Конопатый лоб, переходящий в раннюю лысину, пошел складками.

– Вы хотите сказать, что мы, рискуя засветиться и потерять двоих, спасали простую пехтуру? Нам что, делать нечего?

Верещагин решил считать это риторическим вопросом.

– Я вам, конечно, благодарен. И мне очень жаль, что вы ради меня… рисковали людьми. Но не стану же я вам врать, что я – генерал.

– То есть, в Москву вас собрались везти по ошибке?

– Где-то так.

– Тогда почему вас отказались обменять на полковника Ефремова?

Исаак Гальперин пристально вгляделся в лицо собеседника.

– Вы и сами не понимаете, да?

– Я в первый раз об этом слышу.

– Сегодня днем в районе Почтовой – Скалистого был разбит парашютно-десантный полк. Практически сразу же его командира и штаб предложили обменять. На вас. Генерал Грачев ответил в самых непарламентских выражениях. Ваши коллеги тоже что-то напутали?

– Что-то наша беседа начинает смахивать на допрос.

– Вы правы. Профессиональная привычка, извините. И еще одна привычка – докапываться до всяких-разных фактов. Давайте я вам все расскажу.

Он одной рукой перенес свое кресло через стол и поставил ближе к креслу Артема. Словно медведь под сугробом, шевельнулся под слоем жирка солидный бицепс.

– Год назад мы подписали с Сикорски Аэркрафт договор на поставку пятидесяти вертолетов «Дрозд». – Полковни устроился в кресле. – Не боже мой какая военная тайна, даже Резун ваш о ней знал. Через три месяца Лучников выигрывает дурацкое ралли, его партия выигрывает выборы, Остров аж пищит – так хочет присоединиться к Союзу, а Сикорски Аэркрафт не желает платить неустойку: все будет путем, успеем еще вам поставить продукцию. А дело идет про четверть миллиарда долларов, на минуточку.

Что же дальше? А дальше появляется тип из ОСВАГ, старый знакомый, который курирует СССР. В начале семидесятых его отдел крепко помог нам – они сдали нам нескольких своих аентов, советских офицеров, двое из которых оказались у арабов в военных советниках. Мы у них в долгу. Осваговец говорит: я знаю, как вашему горю помочь. Полковник Гальперин весь внимание: еще бы, за потерянные вертолеты жопу прочистят не кому-то, а именно ему. Он поит осваговца крепким чаем и выслушивает деловое предложение, которое в общих чертах ему нравится, и вообще ему нечего терять. Прослушивать Главштаб и ОСВАГ? Передавать сведения? Прекрасно, замечательно. С превеликим нашим удовольствием. И даже если ничего не выгорит, можно будет под шумок увести из банка пресловутые четверть миллиарда с неустойкой…

И точно – в назначенный день начинается война, и идет так живенько, что кажется, мы таки получим свои вертолеты. Деньги – это тоже неплохо, но на них трудно перебрасывать войска, на вертолетах это делать как-то проще. И тут опять начинается какая-то фигня. В крымском Главштабе полный раздрай, Главнокомандующий кричит о военном мятеже и о необходимости капитулировать перед СССР. Потому, дескать, что сигнал к началу боевых действий был передан самовольно каким-то офицером, без приказа командования, значит, незаконно. Может быть, к нему бы так не прислушивались, если бы мождно было расспросить самого этого офицера – да вот беда, его уже не расспросишь, его расспрашивают в ГРУ, ай-яй-яй, какая жалость. А может, сам он – агент ГРУ или КГБ, призванный совершить военную провокацию. Вот оно как…

Да… так вот, приходит ко мне Файнштейн и говорит: я подслушал очень интересный разговор, вернее, допрос… Короче, когда его повезут в Москву, можно будет перехватить машину. Я говорю – Сема, не сходи с ума. Понятно, хочется спасти человека, но что ж ты сделаешь против спецназовского конвоя. А он мне: бьюсь об заклад, что никакого конвоя не будет. А если будет, мы не полезем. Спорили мы, спорили… Уговорил он меня, короче. Так вот, вы – Тот Самый Капитан Верещагин. Вы подали сигнал к началу боевых действий. С вами очень хочет побеседовать ваше командование, и вы уж постарайтесь вогнать ему ума куда надо: какая, к черту, капитуляция, да здесь к утру камня на камне не оставят. Мы получили сведения из Москвы – вас будут бомбить, и крепко бомбить. Завтра утром, в шесть ноль-ноль. Решение принято на Политбюро. Даже если вы объявите перемирие и договоритесь с командирами дивизий, пока сообщение о капитуляции дойдет до штаба фронта, а оттуда – до Москвы, а там всех собрать и отменить решение? Нет, не получится. Не может комфронтом своей волей отменить решение Политбюро. И выход у вас один, сами понимаете какой: ударить первыми. Это я вам говорю, а вы передайте своим командирам.

– Думаете, они меня послушают?

Полковник внезапно перескочил на «ты»:

– Насрать мне, послушают они тебя или нет. Я деньги заберу и уеду. А ты останешься. И советы тебе припомнят твои боевые заслуги. На это раз просто и без затей – расстреляют, и все. Так что постарайся, чтоб тебе поверили. Знаешь, что ваши вышибают их из Симферополя? – без всякого перехода спросил он.

– ЧТО? – Верещагин подался вперед. Свежие швы вспыхнули, голова закружилась, он обнаружил себя почти что на руках полковника…

– Спокойно, спокойно! Только не надо срываться туда, капитан! Извини, но командир из тебя сейчас – как из меня архиерей. Давай лучше разберемся с Резуном. Когда я тебя отправлю, наверное, город будет в ваших руках. Но мало ли что…

Верещагин помедлил.

– Я даю вам слово, что при малейшей опасности убью спецназовца.

Он заметил, как перекосило Гальперина и добавил:

– Я не люблю изящных слов вроде «ликвидировать».

– Я тоже.

– Понятно… Вы, наверное, и всамом деле кровно заинтересованы… если засветили мне агента в Главштабе?

Гальперин оскалился.

– Что, опять устроите «охоту на ведьм»? Предупреждаю сразу: наш агент – не еврей.

– Да хоть черт… – Артем откинулся назад, чтобы справиться с головокружением. – Конечно, я сделаю… Что смогу. Когда и с кем вы меня отправите?

– Над этим сейчас работают.

– Я хотел бы немножко отдохнуть…

– Боюсь, совсем немножко, – сказал Гальперин.

– Можно вопрос, алуф-мишне?

– Да…

– Какие у сеген-мишне Файнштейна были личные причины меня выручать?

Исаак Гальперин помедлил с ответом.Потом все же сказал:

– Он приехал с матерью, отцом и старшим братом в Израиль в семьдесят первом году… На второй год службы загремели под самый Йом-Киппур. Ну, и случилось так, что Мишка Файнштейн попал в плен… После войны он умер. Покончил с собой. Есть вещи… с которыми не всякий мужчина может жить. Вот так. Ну что, уважительная у Семы причина?

Арт кивнул.

– Если бы ты видел, что с ним было сегодня утром… Понимаешь, не мог я его удержать. Даже если бы твое спасение никакого смысла не имело… Даже если бы я ему запретил… Короче, повезло тебе. Фаина тебя хорошо заштопала?

– Я в нее влюбился.

– Много у нее таких… поклонников. С тебя бутылка – после войны.

– Если буду… в состоянии.

– Что тебе сейчас нужно? Кроме отдохнуть?

– Алка-зельцер, свитер и пару теплых носков.

– Сделаем. Ложись здесь, на диване. Часа три у тебя есть.

* * *

– С добрым утром, дорогие товарищи! – Семен слегка тормошил его за плечо.

– Не тряси, больно.

– Тысячу извинений. Я принес тебе твою форму.

– Уже?

– Автоматическая прачечная «Файнштейн и компания»: стирка, сушка, глажка, художественная штопка. Предприятие борется за звание прачечной высокой культуры обслуживания.

Арт с сомнением посмотрел на советские камуфляжные брюки и корниловскую куртку. Сочетаньице…

– Давай, давай, снимай мои пасхальные штаны, – торопил Сема. – А то мне не в чем будет на шпацир ходить. Трусы, наверное, придется тебе подарить. Донашивать за тобой как-то неловко…

– Спасибо огромное. Свитер тоже твой? – видимо, не нашлось ничего похожего на корниловскую форменную тишэтку.

– Мой. И чего я сегодня такой добрый? Ты быстрее, человек ждет, – сеген-мишне зашнуровывал ему ботинки, пока он влезал в свитер и застегивал штаны.

Куртку Артем надел морщась: бурые разводы так и не отстирались до конца.

– Который час?

– Половина седьмого. Вру, двадцать шесть минут.

– Можно попрощаться с твоей матерью?

– Обойдешься.

– Передай ей от меня благодарность.

– Сделай то, о чем тебя просят – вот и будет ей благодарность.

Они говорили это уже в лифте.

В гараже ждала машина. Большой, довольно обшарпанный «лендровер».

– Это он? – спросил водила.

– Он. Второй уже там?

– Как птенчик в гнездышке. Загляни, помотри.

Верещагин заглянул вместе с Файнштейном.

– Ух ты, – сказал израильтянин. – Ну, Лева с ним круто обошелся…

В кузове «лендровера» лежал, связанный по рукам и ногам, пьяный до потери пульса капитан спецназа ГРУ Владимир Резун. Файнштейн скосил глаза на Артема и сказал:

– Злорадствовать нехорошо, сын мой.

– А я вообще довольно гадкий парень, святой отец.

– Куда едем, босс? – спросил водитель.

– В Главштаб, – ответил за Верещагина Файнштейн.

– Яки…

И тут Арт его узнал.

Боб Коленко, ведущий теленовостей, оголтелый охотник за сенсациями.

– Семен, – повернулся он к моссадовцу. – Ты что это надумал?

– Дареному коню в зубы не смотрят. Садись в кабину, быстро, не отсвечивай здесь.

Артем скрипнул зубами и забрался в кабину к водителю. Мотор взревел, «ровер» рванул с места. Файнштейн в зеркале заднего обзора помахал рукой.

Ладно, все равно уедем не дальше ближайшего поста… Даст Бог – не расстреляют сгоряча, при виде советских штанов.

– Вы – это он? – спросил водитель.

– Я– это я, – содержательно ответил Верещагин. – А вы кто?

– Боб Коленко, ТВ-Миг, – представился знаменитый ньюсмейкер.

– Арт Верещагин, корниловская.

– Ух ты! – Боб переложил руль, обходя неподвижные препятствия.

– Что «Ух ты!»? Почему такой восторг?

– Арт Верещагин, К-2 и Аннапурна! Противник Общей Судьбы! Геройски погибший на Роман-Кош! Вот это сенсация…

– Я не был на Роман-Кош.

Впереди замигали фонариком. Загорелись фары «Воеводы», перегородившего часть дороги.

– Патруль, – тихо сказал Боб. – Доставайте картонку, сэр.

– Нет у меня никакой картонки. – Все вещи, кроме куртки, уехали в фольксвагене.

В кабину вторгся луч мощного фонаря. Артем зажмурился.

Дверца открылась.

– Кто такие? – спросила тень в дождевике.

– Капитан Верещагин, следую в Главштаб, необходимо встретиться с полковником Адамсом. С кем имею честь? – он подставил лицо под изучающий луч.

– Что? – удивилась тень, – Ты слышал, Стэн? Капитан Верещагин… А почему не тень отца Гамлета?

– Подпрапорщик Ромашевич, – Артем прочел имя, вышитое на кармане, и осатанел как-то мгновенно, несмотря на собаческую усталость. – Вы болван. Да будь я хоть шпион, хоть черт – вы немедленно должны помочь мне попасть хотя бы в штаб дивизии. У меня ценный пленник, у меня сведения, которые могут стоить нам всем жизни, а вы тут строите из себя большого человека. Если я шпион – и без вас меня расстреляют, а если нет, то я уж позабочусь, чтобы расстреляли вас…

– Извините, сэр, – мгновенно сказала тень. – Конечно, я позвоню в штаб, сэр… Порядок есть порядок, сэр… А вы? – уже не так начальственно спросил он у Коленко.

– Доброволец из штатских, – ответил за него Артем. – Сам я вести не в состоянии, вы что, не видите. Послушайте, мне очень некогда. Я должен быть в Главштабе как можно скорее.

– Извините, сэр! – Ромашевич давился смущением. – Но мне придется задержать вас, сэр. Сейчас я свяжусь с вашим начальством… Вы… Посидите пока в караулке…

Десятью минутами позже подпрапорщику удалось-таки связаться с Сарабузом. И ему даже позволили переговорить с подполковником Ставраки.

– Да, сэр! Нет, он жив, сэр! Честное слово! Как выглядит? Ну, по правде говоря, выглядит так, словно забыл дома свой пластиковый мешок. Извините, сэр. Нет, документов нет. Ай-ди тоже нет, говорит, отобрали. Что? Одну минутку…

Он положил трубку на стол и заглянул в кладовку придорожной закусочной, где была устроена импровизированная караулка. – Капитан, подполковник Ставраки спрашивает, когда вы с ним виделись в последний раз, кто с вами был и о чем вы говорили…

Высушав ответ, он вернулся к телефону.

– Он говорит, это было во вторник, с ним был подпоручик Козырев и говорили вы о кобыле князя Волынского-Басманова. Это правильно, ваше благородие? Еще одно: с ними пленный. Капитан спецназа ГРУ, пьяный как зюзя… так точно, ваше благородие. Ждем, ваше благородие…

* * *

– Нет, вы скажите, это вы подали «Красный Пароль»? – наседал Боб.

– Не я, – честно ответил Артем.

– А почему же тогда Семен занимается вами? Думаете, я не знаю, кто такой Семен? Я отлично знаю, кто он такой.