Текст книги "Ваше благородие"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 45 страниц)

– Возможно, у него были какие-то свои, личные причины.

Боб хмыкнул, поелозил на мешке резиновых перчаток. На нем было не так удобно, как на мешке термоперчаток, но лучшее сиденье в кладовке он уступил Артему. Караульные угостили их остывшими пирожками из автомата и кока-колой. Ненавижу это сладкое дерьмо, сказал Боб, и осушил банку в два глотка. Артем сделал только один глоток, и его тут же вырвало. Слава Богу, это происходило еще на улице, а не в здании. Опытный унтер диагностировал все то же сотрясение мозга и в караулке Артема уложили на одеяла, дав в качестве подушки мешок с термоперчатками. Действие коктейля «коньяк-опиум» было на исходе, и Артем смог бы сейчас сосчитать все свои швы, не раздеваясь. Разговор он поддерживал именно для того, чтобы отвлечься от этой арифметики.

– А какие причины были у вас, сэр? Деньги? Ненависть к СССР? Почему вы передали «Красный Пароль»?

– Я не передавал его, Боб.

– Ага, а моя бабушка умерла бездетной.

«Лучше бы оно так и было…»

Конечно, Файнштейн знал, что они не уедут дальше ближайшего поста. И Боба Коленко подсунул ему не случайно. И даже – вот добрая душа! – поделился с ним кое-какой информацией. Артем чувствовал, что через него израильтоны норовят протащить какую-то дезу. Время авианалета? Вряд ли это деза. Для протаскивания такой дезы не нужен Боб Коленко. Не его специальность. Специальность Боба – широко растиражированные жареные факты. Хрен тебе, Бобик, а не жареные факты.

– Боб, а что вам наболтал Семен?

– Наврал, что я сделаю лучший репортаж в своей жизни. Что моей помощи просит тот самый офицер, который подал сигнал к началу войны.

– Воистину, наврал. Я прошу за него прощения, Боб.

– Послушайте, капитан! Я чуть ли не сутки мотаюсь по нашим фронтам и тылам со своей камерой. И везде говорят о таинственном офицере, который передал «Красный пароль» и был убит красными на Роман-Кош. А в Корниловской дивизии так прямо называют имя этого офицера. Ваше имя, капитан.

– А как ваше полное имя? Борис? Роберт?

– Бонифаций, – слегка смутился журналюга. – Не надо ржать.

– Не буду. – Верещагин действительно старался избегать всяких предельных для ребер и носа нагрузок, как-то: смех, кашляние и чихание. Особенно – последнего. Ему казалось, что один чих – и все, что с таким трудом собрала Фаина Абрамовна, разлетится вдребезги.

– Вы опять уводите меня от темы. Капитан, я же не требую настоящих военных тайн. Но люди, жизнь которых подвергается опасности, имеют право хотя бы знать правду. Как так вышло, что военные решили оказать сопротивление советским войскам?

– Откуда я знаю, Боб? Что я, генерал?

– Объясните хотя бы с точки зрения капитана. Еще вчера вы были за общую судьбу голосовали за СОС на выборах…

– Поправка, Боб: был против и не голосовал.

– Но остальные-то были за! Семьдесят процентов активных избирателей! Значит, и как минимум пятьдесят процентов армейцев. Человек не робот, капитан! Он не может в одну минуту переменить программу.

– Еще как может. Обманутая надежда и преданное доверие легко оборачиваются лютой ненавистью. Вы журналист и знаете, что случилось с Черноком. Как по-вашему, что мы должны были делать?

– И вы решили подать сигнал к началу войны?

– Боб, Я ЕГО НЕ ПОДАВАЛ! Поклянусь хоть на Библии, хоть на детекторе лжи: я его не подавал!

– А что же вы делали на Роман-Кош?

– Я не был на Роман-Кош.

– Не были?

– Не был.

– Ладно же… – Боб замолчал. Дверь открылась и на пороге возник «плечистый в талии» подполковник Ставраки.

– Это он? – спросил подпрапорщик.

– Он, – выдохнул Ставраки. – Арт, вы просто неповторимы. Вам мало газетной славы, вы решили обаять телевизионщика?

Верещагин встал.

– Я не выбирал себе компанию, сэр.

– А кто выбирал?

Артем не ответил. Боб тоже – видимо, о своем участии Файнштейн попросил не упомнать. Такой скромный Файнштейн.

– Вечно вы ищете на свою задницу приключений, – беззаботно сказал подполковник. – Хм, ну, по крайней мере стоите на своих ногах. Могло быть и хуже.

Они вышли во двор и сели в штабную машину – модифицированный джип «скарабей» завода «Руссо-Балт». Ставраки сел за руль, Артем – на заднее сиденье, обхватив спинку переднего и положив на нее голову.

– Что, так плохо? – в голосе подполковника прорезалось совершенно неподдельное участие.

– Угу.

– Я прихватил с собой аспирин.

– Я ваш должник по гроб жизни.

Артем проглотил четыре таблетки и запил тоником, который подполковник предусмотрительно достал из бардачка. Вроде стало легче… Он и не заметил, как машина тронулась с места…

– Да, от вас я такого не ожидал… – сказал подполковник. – От вас никто такого не ожидал! Я вам честно скажу: я горжусь! Вот так командуешь человеком, командуешь… Нда-а…

– Что происходит? Ну, вообще, что делается?

– Ну, вот только что вышибли их из Симфи. Остались Керчь и Севастополь. Нет, конечно, их везде полно, но это теперь так, разрозненные части… На три дня работы. Знаете, кто проиграл войну? Их интенданты. Я бы таких вешал, честное слово. У них очень плохо с боеприпасами, так что партизанить не выйдет…

В кузове зашевелился капитан спецназа ГРУ Владимир Резун.

– Жиды проклятые, – сказал он и снова впал в прострацию.

– Что это за тип?

– Капитан советской военной разведки. Сволочь редкостная.

– Это он вас… так?

– Что? А-а, нет… – Арт улыбнулся, – Спецназ ГРУ меня на руках носил. В общем… мне не повезло. А потом повезло. Мне сегодня вообще ужасно везет.

– Они и видно…

– Что с моими людьми?

– «С моими людьми!» – фыркнул Ставраки. – Сандыбеков жив… Хикс тоже… Сидорук, кажется, погиб.

– Миллер?

– Умер в госпитале, бедняга. Днем было большое сражение возле Почтовой, он получил пулю в горло. Ага, вы знаете, как отметился ваш грузин, Берлиани? Это просто комедия. Взял в плен их полковника и вышел на связь с их дивизией. Предложил обменять его на вас. Арт, вы что, плачете?

– Смеюсь, сигим-са-фак… Гия, храни тебя Господь…

– Но все-таки, Арт… Как вам это пришло в голову? Вот вы тогда стояли, разговаривали со мной и Козыревым – и уже знали?

– Догадывался.

– И знали, что нарушите Устав, присягу…?

– Вы чем-то недовольны?

– Упаси Бог! Я всего один день просидел взаперти, а такого дерьма нахлебался… Но Арт, это как-то странно: вот живет себе человек, живет, а потом наступает день, и бац! – один герой, а второй – нет. И не то, чтобы этот второй был каким-то трусом… А вот просто ему в голову не приходит взять и что-то сделать…

– Это все потому, Антон Петрович, что я хочу быть самым умным. Вот все шагают не в ногу, один я – в ногу…

– Арт, ну, честное слово… Нехорошо… Знаете, кто старое помянет – тому глаз вон…

Впереди замаячила статуя Барона. Безвкусное конное изваяние, бездарное подражание Клодту, теперь походило на объемную иллюстрацию к известному роману Майн Рида – советские мотострелки упражнялись в стрельбе до тех пор, пока свое меткое слово не сказали танкисты. Безголовый Врангель (то-то порадовался бы господин Лучников!) благословил их машину простертой дланью.

Им пришлось выйти из джипа, и почти тут же в свете фар «Святогора» из ближайшего кордона нарисовался человек в не новом дождевике того фасона, какой носят крымские моряки. Их ждали, их должны были встретить…

Очередной пристальный луч. Артем прикрыл глаза и сжал кулаки.

– Он это, он, – сказал Ставраки.

– Большое спасибо, господин подполковник, – кивнул человек в морском дождевике. – Добрый вечер, капитан Верещагин. Флэннеган, капитан второго ранга, ОСВАГ, к вашим услугам. Следуйте за мной…

Артем увидел протянутую руку Ставраки и пожал ее.

– Знаете окончание поговорки? – спросил он. – Кто забудет – тому два. Прощайте, Антон Петрович.

16. ОСВАГ

Шлоссер: Какой пехотный капитан стал бы

разговаривать в таком тоне с майором абвера?

Скорин: Побывавший в гестапо.

фильм "Вариант «Омега» по роману Н. Леонова.

Полковник Воронов боролся со сном при помощи ударных доз кофеина. Пока что полковник побеждал, но он не знал, удастся ли ему удержать свои позиции до следующего полудня. А получить хотя бы час отдыха раньше не представлялось возможным.

Ему нужна свежая голова. Сегодня на брифинге старших командиров ему нужна свежая голова. Кто одолжит ему свежую голову? Никто, пожалуй. Ни у кого из сотрудников ОСВАГ, целый день мотавшихся по всем фронтам, не найдется свежей головы.

Впрочем, кое-кому еще хуже. Допрос длится уже два с половиной часа, и человек за стеклом одностороннего зеркала близок к обмороку, но на это здесь есть медик. Упасть в обморок ему не дадут.

– Может, хватит? – спросил полковник Адамс. – Его спрашивают об одном и том же в сорок четвертый раз.

– Я знаю, полковник, – откликнулся Воронов.

– Эта история с МОССАДом выглядит насквозь неправдоподобной.

– Хм-м… Медицинский эксперт сказал, что швы накладывал израильский медик. Медицинские скобки – израильского производства. Накладывали их израильским хирургическим степлером. Все равно, что расписаться у человека на спине… И вообще за ситуацией чувствуется типично МОССАДовское нахальство. Как раз в эту часть истории я верю.

Адамс покосился на его бесстрастное лицо и снова перевел взгляд на квадрат зеркала. Его плотно стиснутые губы выражали осуждение. Но не высказывали. Армейский офицер не может высказать свое осуждение осваговскому палачу, поелику осваговский палач снимает с армейского офицера довольно тяжелое обвинение.

– All right, Flannahan, enough, – сказал Воронов, нажав кнопку селектора.

Капитан второго ранга Флэннеган не подал виду, что услышал команду, прозвучавшую в крохотном наушнике, но тут же быстро и грамотно свернул допрос. Его собеседник закрыл глаза и положил голову на руки, скрестив их на столе. Флэннеган одернул его: сидеть прямо, не спать.

Воронов нажал на селекторе другую кнопку.

– Ди, по чашке кофе всем нам, две чашки – в комнату для допросов. Мне и капитану – бензедрин. – Он отключил связь. – Хотите побеседовать с ним, господин полковник?

– Я? – удивился Адамс. – Зачем?

– Ну, это ведь вас обвиняют в срыве мирного воссоединения…

– Вас тоже.

– Да… Меня тоже. Брифинг – через сорок минут. Стенограмма допроса будет расшифрована… – Воронов покосился на стенографистку.

– За полчаса, сэр… – отозвалась девушка. – Печатать все подряд или только самое главное?

– Главное. Господам командирам дивизий некогда будет читать по сто раз одно и то же.

– Воронов, неужели вы и в самом деле не знали, что делал Востоков? – с недоверием спросил Адамс.

– Работа разведки далека от господних заповедей, – с расстановкой и после паузы ответил Воронов. – Но один из евангельских заветов мы выполняем четко. А именно: пусть ваша правая рука не знает, что делает левая. Востоков был правой рукой генерала Арифметикова. Я – левой. Я не знал, чем он занимается.

– Надо сказать, этот сукин сын очень ловко прятал концы…

– Еще бы! В этой игре были такие ставки…

Адамс опять посмотрел в зеркало.

– Это действительно нужно? – спросил он. – Не давать ему отдыха, не вводить обезболивающего…

– Это – приемы психологического давления. Чем труднее человеку сосредоточиться, тем труднее ему врать.

– А у вас сволочная работа, Воронов…

– На редкость сволочная.

В комнату для допросов вошла девушка в авиационной парадной форме с погонами прапорщика. Она катила за собой фуршетный столик с кофе.

– По правде говоря, я уже немного отвык от рутины, – продолжал осваговец. – И Флэннеган тоже. Мы, казалось бы, уже достигли тех ступеней карьеры, на которых черную работу поручают подчиненным. Но сейчас у нас, можно сказать, все в разгоне. Война, сами понимаете… Ну, вы хотите поговорить с ним или нет?

– Давайте, – решился Адамс.

– Флэннеган, идите сюда, – сказал Воронов в микрофон. Кавторанг поднялся из-за стола и вышел вслед за девушкой. Адамс столкнулся с ними в коридоре.

– Кофе, ваше высокоблагородие? – спросила девушка.

– Спасибо, не надо…

Он толкнул тяжелую звуконепроницаемую дверь. Вошел в кабинет и отпустил ручку, позволив пружине сделать свою работу.

– Господин полковник… – сидящий перед столом человек даже не обозначил намерения встать перед старшим по званию, и Адамс не мог его за это осудить.

– Господин капитан, – комдив сел напротив, в то кресло, из которого встал Флэннеган. – Как вы себя чувствуете?

– Благодарю, вполне сносно.

Адамс сделал ряд необязательных движений, как всякий человек, которому неловко: провел рукой по волосам, зачем-то поправил манжету, достал зажигалку и высек огонек, хотя и не собирался закуривать. Покосился на одностороннее зеркало и слегка разозлился. Ну да, он задал дурацкий вопрос… Он не умеет допрашивать людей. И не хочет. И не его это работа. Он и не собирался никого допрашивать – пришел просто поговорить.

Он думал вчера, что если им обоим повезет и они останутся в живых, первый и главный вопрос, который он задаст – почему Верещагин отказался выполнить его приказ. На второй вопрос: а почему, собственно, он сам подчинился приказу Верещагина? – полковник отчаялся найти ответ.

Вы себе можете представить военного, который решился на неслыханный риск и ответственность, превышающую свои полномочия и внезапно узнал, что кто-то уже взял все в свои руки и ведет, беспокоиться не о чем. Или есть о чем? На выбор – секунды: да или нет? Подчиниться или следовать своему решению? Игра ва-банк, равные шансы на выигрыш и на проигрыш, и выигрыш сомнителен, а проигрыш – непоправим.

Полковник выбрал – подчиниться. И двенадцать часов не знал, что же он выбрал… Он успокаивал себя тем, что человек, обладающий кодами и «Красным паролем», наделен чрезвычайными полномочиями и действует наверняка. О да, насмешничал внутренний голос, а сам-то ты какими полномочиями обладал?

Дальше все пошло еще чуднее. Вся Корниловская была убеждена, что приказ на передачу «Красного пароля» отдал он, Адамс. У него был неприятный личный разговор с главнокомандующим. Его полковничьи погоны держались на плечах с великим трудом. Спасало лишь то, что в ситуации постоянного сражения заменить его было некем. Вернувшиеся Сандыбеков, Хикс и Берлиани помочь ничем не могли: они были убеждены, что действовали если не по приказу, то с ведома комдива. Единственный человек, у кого можно было получить исчерпывающие объяснения, то ли погиб, то ли попал в руки красных. Его появление было в высшей степени неожиданным, а спасение – невероятным. На вопрос, мучивший Адамса, он уже давно ответил. Что спрашивать дальше – полковник не знал.

– Через полчаса начнется брифинг командиров дивизий и начальников штабов, – сказал он. – Та информация, которую вы передали – насколько она достоверна?

– Им нет смысла врать.

– Им есть смысл врать. Речь идет о четверти миллиарда долларов.

– Они засветили своего агента в Главштабе.

– Они навесили на нас, кроме всего прочего, еще и мороку по поиску этого агента.

– Угу…

В обычных обстоятельствах капитан получил бы за это «угу» таких чертей, что мало бы не показалось. Но теперь были не совсем обычные обстоятельства. И, надо признать, что за этот день капитан получил уже предостаточно.

Адамс покосился на зеркало.

– Меня обвиняют в том, что я отдал вам приказ передать «Красный пароль».

– Я не передавал «Красный пароль». Вы же допросили Резуна, вы же знаете, что его передали из Москвы. Это было необходимо – оставить след в Москве…

– Но у вас была кассета. Капитан, вы понимаете все, что я говорю?

– Вполне.

– Сейчас мы, Главштаб, должны принять решение исключительной важности. Если ваши сведения верны, мы вынуждены бомбить советские аэродромы. Это – война без надежды на примирение. Мы не можем начинать ее только из-за израильских вертолетов, капитан.

– Чего вы от меня хотите?

– Вы будете сопровождать меня на брифинг. Вы повторите все, что говорили здесь. Все, что касается Востокова, «Красного пароля», кодов и своего ГРУшника. Вы должны снять с меня обвинение, потому что иначе Басманов всех задавит авторитетом командующего и нагнет к поискам перемирия… И, боюсь я, что утром нас все равно засыплют бомбами…

– Может быть, я плохо соображаю с недосыпа… – капитан потер пальцами лоб, – но какие тут обвинения? Хоть бы вы триста раз приказали мне передать «пароль» – это было ваше право. Вторжение к тому моменту уже началось…

Адамс застыл на месте. Эта простая мысль не приходила ему в голову: он думал только о том, как доказать главнокомандующему свою непричастность к «развязыванию мятежа». Но ведь…

– Вы и в самом деле нуждаетесь в отдыхе, Верещагин. Жаль, что я не могу вам его дать. Это было не вторжение. Это было присоединение к СССР. Подписанное премьером и одобренное Думой. Капитан, мне все это так же тошно, как и вам, но Крым уже три дня считается территорией СССР, на которой СССР имеет право размещать свои войска. Как бы я к этому ни относился, но мы подняли военный мятеж.

– Я поднял военный мятеж, вы хотите сказать?

Адамс посмотрел на него. Как много значит нелепая бумажка… Не будь ее, не будь этого кретинского прошения р всуплении в Союз, этого массового психоза под названием «Идея Общей Судьбы» – и те же действия капитана можно было обсуждать только в свете представления к награде и званию подполковника. А может, и полковника. Но бумажка есть, идиот-премьер ее подписал, а кучка идиотов-думцев, заигрывающих с идиотами-избирателями, одобрила. И вот – идиотизм рафинированный, тройной возгонки: он, командир Корниловской дивизии, только что с блеском разгромившей красных во всем южном и центральном Крыму, допрашивает человека, прошедшего через черт знает какой ад для того, чтоб сделать эту победу возможной.

Бред.

– Это говорю не я, – выдавил Адамс. – Это говорят многие работники Главштаба. В том числе – Главком…

– Они в большинстве?

– От них достаточно много зависит… Если они вам не поверят… то помоги Господь Крыму.

– Закажите еще кофе, ваше высокоблагородие, – попросил Верещагин. – Можно даже опять с бензедрином.

Адамс подумал, что бензедрин тут мало поможет. С Басмановым можно разговаривать только – как там у Бабеля? – хорошенько накушавшись гороху…

* * *

– Итак, господа, мы оказались перед тяжелым выбором, – сказал Волынский-Басманов, едва Воронов закончил доклад. – Хотя я думаю, что решение здесь очевидно… Военная мощь СССР настолько велика, что невозможно и думать о переходе в наступление. Приняв решение о бомбардировке, мы начинаем затяжную войну, которая неминуемо обернется для Острова гибелью.

– Иными словами, – сказал Кутасов, – вы предлагаете капитуляцию…

– Ни о какой капитуляции не может идти речи, – возразил Волынский-Басманов. – Слово «капитуляция» применимо только к одной из двух или более воюющих стран. Мы – не страна, воюющая с СССР. Мы – его часть, это уже несколько месяцев назад было одобрено Думой. То, что произошло в Крыму – военный бунт, инспирированный ОСВАГ и армейскими экстремистами. Де Голль в свое время наглядно показал, как нужно поступать в таких случаях. Чтобы спасти «форсиз», мы сами должны придушить военный бунт. Найти и выдать виновных.

Полковники молчали.

– Я не понимаю, почему мы должны поступать подобным образом, – сказал наконец Кутасов. – У нас есть все, чтобы не проиграть войну. Да, формально мы не можем ее выиграть… Не можем дойти до Москвы. Но ведь не об этом сейчас разговор. Нам грозит бомбардировка, которую нужно предотвратить – вот, что важно…

– Именно! Именно, Олег Никитич! – Волынский-Басманов поставил в воздухе точку световой указкой. – Именно об этом и речь, что «сведения из МОССАДА» могут оказаться очередной провокацией! Такой же, как и «Красный пароль»!

– Но то, что советские сконцентрировали свыше тысячи самолетов в прибрежной полосе – правда, – заметил капитан первого ранга Берингер.

– Они регулярно перебрасывают туда дополнительные самолеты, – заспорил начштаба авиации Клембовский, после гибели Чернока принявший командование ВВС. – Это вовсе не значит, что они собираются нас бомбить. Но рано или поздно начнут… Если мы не вступим в переговоры и не внесем ясность в ситуацию.

Шевардин обратился к Воронову:

– По плану «Айкидо»: какие сведения вы получили от капитана Резуна?

– Довольно скудные. То есть он сообщил массу интересного, но по этому вопросу… Он не знает, какие планы Востоков и неизвестный нам контакт из КГБ строили на случай успеха первой части. В сейфах и компьютере Востокова тоже ничего не найдено.

– Даже среди засекреченных данных?

– Наши специалисты взломали ВСЕ его файлы. Ничего нет. Он, по-видимому, все держал в голове.

Тишина, как черное сукно, развернулась над столом.

– Этого не может быть! – нарушил молчание Кронин. – Он же должен был предполагать свой арест. Он должен был кому-то что-то оставить!

– Возможно, Черноку. Но Чернок погиб…

– Верещагин, – напомнил Кронин.

– Он говорит то же самое. Утверждает, что востоковских планов он не знает.

– Он лжет, – резко и безапелляционно заявил Волынский-Басманов. – Планы на случай успеха провокации должны существовать. Иначе какой в провокации смысл?

– Я мог бы пригласить его сюда, если вы не возражаете, – предложил Воронов.

– Пригласите. – Адамс поморщился, потер виски. Незаметно отъехал в кресле назад, чтобы расширить обзор: пронаблюдать за реакцией коллег на своего подчиненного.

…Верещагин вошел под конвоем двоих караульных казаков, в новенькой полевой форме без знаков различия. Вантала, израненный волк-одиночка, которого шатает от ударов собственного сердца. Джокер, который превращает ничего не значащий набор карт в ослепительный флеш-рояль. Легенда.

– Без козыряний и формальностей, капитан, – быстро сказал Басманов, хотя капитан и не собирался козырять ввиду отсутствия головного убора. – Садитесь. Вот протокол допроса. Под ним ваша подпись. Вы его читали?

– Да, сэр. Я всегда читаю то, что подписываю.

– Вы ничего не имеете добавить?

– Никак нет, ваше высокоблагородие.

Кронин сжал переплетенные пальцы.

– Значит, вы утверждаете, что план «Айкидо» был задуман лично Востоковым, Черноком и вами?

– В той части, где речь шла о контактах с КГБ – полностью Востоковым. Разработка самой акции и вербовка ударной группы – мной. Командовать крымскими войсками должен был Александр Владимирович… Поддержку оружием и оборудованием мы получили от него через Востокова.

– Это моссадовцы сообщили вам время бомбардировки?

– Да.

– Мы получили подтверждение из… независимого источника, – Воронов что-то быстро набросал на обороте своей визитки и пустил по кругу. Последним в цепи оказался начштаба флота Берингер, который достал зажигалку и спалил визитку в пепельнице.

– Ваш независимый источник– тоже весьма заинтересованное лицо, – сказал он.

– Да, – кивнул Воронов. – Но, согласитесь, что с моссадовцами он никак не мог контактировать.

– Уж очень кстати он у вас появился, этот источник, – процедил Волынский-Басманов. – Вы его не выдумали?

Воронов не ответил.

– Почему именно в день вторжения? – поинтересовался Шевардин, повернувшись к Верещагину. Адамс заметил, что его интерес выглядел доброжелательным.

– Это ключевой момент плана. – Верещагин сидел так же, как в камере для допросов: опираясь локтями о стол, подавшись вперед… – Востоков предполагал, что именно в день вторжения части Советской Армии будут в наибольшей степени деморализованы… небоеготовны… И застигнуть их врасплох смогут даже резервисты. Днем позже – они могли бы уже привести себя в порядок. И… часть наших регулярных войск могла быть уже вывезена.

– Как был передан «Красный пароль»? – спросил Кутасов.

– Востоков сумел сделать это по своим каналам в Москве. Но на тот случай, если бы ему это не удалось, у нас была кассета с записью… Мы передали бы ее из нашего телецентра. Но это – на самый крайний случай… Москва тоже была ключевым моментом плана…

– А вы не думали, что Востоков может оказаться лояльным агентом КГБ? – спросил Шевардин. – Что вся эта затея – провокация советских спецслужб? Что ее единственная цель – любыми способами развязать войну?

– Я… думал, сэр.

– И что же?

– Я решил – какая разница, кто и зачем дает нам шанс. Если мы сумеем его взять – мы сможем уже ни с кем не считаться.

– Однако… – протянул Кутасов.

– Итак, – Басманов подвел итог, – есть Востоков, который это все задумал. Есть вы и ваша группа. Есть неизвестный чин КГБ и неизвестный «спонсор» в верхах советской власти. Четыре человека, которые перевернули Крым вверх ногами. Если вы предлагаете нам в это поверить, то вы издеваетесь.

Верещагин не ответил.

– Капитан, возможно, вы давали какие-то обязательства, – рассудительно сказал командир Дроздовской дивизии Салтыков (это была первая его реплика – Шевардин, будучи командиром дивизии де-факто, говорил гораздо больше, ибо лучше разбирался в обстановке) – Настало время их нарушить. Поймите, СССР может позволить себе вести войну на истощение. Мы – нет. Если у Востокова были какие-то планы, нам самое время о них узнать.

– Господа… – Верещагин провел рукой по волосам, заодно смахнув со лба испарину. – Часть плана, возможно, заключалась в том, что я или Кашук попадем в руки советской военной разведки и протолкнем какую-то дезинформацию. Я говорил об этом, это есть в протоколе. Думаю, именно поэтому Востоков ничего не говорил о своих дальнейших действиях. Мы должны были сообщить все, что знаем… Не более того.

– Он агент КГБ, – сказал князь Басманов. – Это же ясно.

В молчании полковники переглянулись.

– Такими обвинениями не можете бросаться даже вы, господин главнокомандующий, – сквозь зубы сказал Верещагин. – Такие обвинения доказывают.

– Доказывать что-либо будет военный трибунал! – стукнул ладонью по столу Волынский-Басманов. – А пока что мы хотим знать, во имя чего вы пошли на воинское преступление. Я подозреваю, что во имя нескольких сот тысяч долларов. Но если это не так – докажите нам обратное! Что Востоков собирался делать в Москве? Как он рассчитывал развивать ваш успех? Не можете сказать? Или не хотите?

– Я сказал все, что знаю, сэр. Все здесь написано. Что вам еще нужно?

– Говорите все, что угодно, – отрезал Клембовский. – Но для честного человека вы поразительно везучи, Верещагин. Черт возьми, я бы даже купил у вас немного везения… Вам очень кстати подворачиваются то спецназовцы, то моссадовцы…

– Интересный… пункт обвинения. – Верещагин опустил голову, – Судить человека за то, что он не умер… до вас додумались только СМЕРшевцы.

– Ваши семейные проблемы, – отчеканил Басманов, – мне известны. И безразличны. Нам нужно удостовериться, что вы сказали правду. Всю правду, до конца.

– И… каким же образом… вы хотите удостовериться? – спросил Адамс, сжимая пальцы до хруста.

– Я требую медикаментозного допроса. Когда он под скополамином повторит, что не агент КГБ, ЦРУ, МОССАДа или еще какой-нибудь из этих сраных спецслужб, может быть, я и поверю, что сведения о бомбардировке – не пьяный бред и не провокация. А может быть, и не поверю…

– Я хотел бы сказать, что медикаментозный допрос или допрос под детектором лжи ни в коей мере не гарантирует всей правды, – осторожно вставил Воронов. – Есть определенный процент людей, которые реагируют на наркотик неадекватно… Есть люди, которые умеют совершенно искренне лгать, потому что они верят в свою ложь… Есть люди, которых задействовали втемную. Есть, наконец, люди, у которых на наркотик правды жесткая аллергия. Капитан может просто умереть во время допроса.

– Нам придется рискнуть, – пожал плечами Волынский-Басманов.

– Нам – это кому? – покосился на него Кутасов.

– Когда? – спросил Верещагин. – Сейчас?

– Сейчас, милостивый государь! – Салтыков хлопнул по столу ладонью. – Потому что решение мы должны принять сейчас!

– Господин полковник, держите себя в руках. – одернул его Кронин. – Арт, вы согласитесь на медикаментозный допрос?

Верещагин на секунду закрыл глаза.

– Вы мне не верите…

– А с какой стати мы должны вам верить? – спросил Салтыков. – Вы один раз уже всех нас предали. Вы сорвали процесс мирного воссоединения. Вы узурпировали полномочия командующего и развязали войну. Почему мы должны вам верить?

– Это было бы лучше для вас, Артем. – Кронин глядел в сторону. – Вы были бы избавлены от подозрений в… нелояльности, и вообще…

– Это приказ, сэр? – тихо спросил Верещагин у своего командира. У Старика.

Полковник не мог смотреть ему в глаза.

– Да, черт возьми, это приказ.

– Вы знаете, что это для меня значит. И знаете, чего это мне будет стоить.

– А чего будут стоить Крыму грязные игры разведок? – спросил Клембовский. – Вы слишком дорого цените свое здоровье, капитан. Для солдата – слишком дорого.

– Это приказ, – Кронин зачем-то ткнул грифелем своего карандаша в блокнот с такой силой, что грифель хрустнул…

Двое казаков, стоявших за спиной Верещагина, слегка насторожились.

– Слушаюсь, сэр… – одними губами сказал капитан.

Отодвинув кресло, он встал. Потом склонил голову.

– Мои соболезнования по поводу смерти вашего сына, сэр.

Кронин вздрогнул и развернулся вместе с креслом спиной к двери.

* * *

У полковника Волынского-Басманова, настоявшего на медикаментозном допросе, были неважные познания в области медицины и фармацевтики. Медикаментозный допрос – устаревшая методика. Скополамин – средство, от которого отказались еще в 50-х, оно вообще недалеко ушло от старых добрых пыток. Пентотал натрия достаточно эффективен при допросе с детектором лжи – он тормозит сдерживающие центры, у человека снижается самоконтроль – но и пентотал, и детектор были в этом случае почти бесполезны, ибо допрашиваемый находился в стрессовом состоянии. Самописец детектора лжи, как и следовало ожидать, показывал черт-те что.

В общем, было большой глупостью настаивать на том, чтобы капитан Верещагин после допроса снова был доставлен в кабинет главкома. Но Басманов настаивал, а значит – брал на себя всю ответственность за возможные последствия…

– Как вы себя чувствуете? – спросил Флэннеган.

Верещагин не ответил. Это означало, что эта отрава, антагонист пентотала, начала действовать.

Болела голова – какой-то новой, очень тонкой болью – словно кто-то выбрал одно-единственное нервное волоконце где-то за правым глазом, и методично его терзал.

– Расстегните ремни, – сказал он. Голос противно дрожал. – Расстегните эти долбаные ремни!

Во время допроса он просил об этом раз пятнадцать. Наркотик уничтожил то, что осталось от гордости и самообладания, срыл последнюю границу между человеком и безвольным стонущим животным.

Как они могли? Как Старик мог?

– Это соображения безопасности, – треск «липучки», одна рука свободна. Еще одно движение – свободна голова.

Он освободил ноги. Сорвал приклеенный пластырем стетоскоп, выдернул иглу, отшвырнул в сторону. Медик посмотрел на него с укоризной – мол, я тут при чем?

Да ни при чем ты, парень, ни при чем. Все вы, что бы ни делали, всегда ни при чем.