Текст книги "На огне святом сожжем разлуку (СИ)"

Автор книги: Олесь Бердник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Мирося

Мирося была странной еще с из малу. Гневила царя и пугала. Горничные девушки, которым поручено было присматривать за девушкой, бегали, как зачумленные, разыскивая свою подопечную. Но где там!

Царь сердился, ругал Миросю, а затем выгонял из покоев. А Миросе только того и надо: она вырывалась на волю, чтобы сразу же убежать в правечные леса, где ее ожидали подружки. Там они сплетали красочные венки из полевых цветов, жгли костры, рассказывали у них страшные и интересные истории, которые слышали от старых бабушек. И мечталось Миросе о королевиче распрекрасном, заморском, который когда-то появится непредвиденно, неожиданно, освободит ее из башни царской и помчится на коне сказочном к жизни небывалой. Чтобы каждый день, как в сказке: походы, заколдованные леса, ведуны и змеи, приключения и сражения с разбойниками, полеты на волшебных лебедях и дружба с мудрыми лесными медведями.

Царь Горевей таки готовил боевую дружину для похода. Десятки кузнецов ночью и днем ковали мечи, рогатины, наконечники стрел, воины объезжали диких коней на широких пастбищах в лугах славутинских, художники-оружейники ткали из провода заморского панцири-кольчуги. Хотел яровитский владыка подвинуть предел своего царства на запад, вплоть до верховинских карпатских поселений, помериться силой с князьями горскими. Но судьба предупредила его, из севера надвигалось войско высоких беловолосых людей, грозно вооруженных, снаряженных в непробиваемые кожаные панцири. Беглецы повествовали о строгости тех воинов, однако не жалились на жестокость чужестранцев. Поселков они не жгли, детей и женщин не убивали, брали только дань, оставляя в городищах своих правителей с небольшой дружиной для правления славянскими племенами.

Витич растревожился, словно муравейник. Близлежащие села опустели, кто перевозил свой хлеб в городище, кто переплывал в болота за Славутой, дебри. Дружина спешно готовилась к бою, передовые группы воинов уже выдвинулись в поле, где должно было появиться чужинское войско.

Мирося проснувшись раненько удивилась: внизу, во дворе, перекликались вооруженные воины, что-то кричал царь Горевей, ржали кони. Девушка выглянула из ставен: а что-то должно быть? Вон, аж за витичский частокол, сколько глаз хватает шествуют дружинники, на горизонте дымят тревожные знаки, в дивоколе громко кричит воронье.

Она быстренько нарядилась в рубашку-вышиванку, шелковой лентой перехватила буйные косы на лбу, заглянула в полированное бронзовое зеркальце на стене и стремглав сбежала вниз. Царь, увидев ее, что-то закричал, затопотал ногами, начал толкать ее назад.

– Но что это с вами? – насела она на отца. – Куда шествует дружина?

– Битва, Мирося – раздраженно ответил царь – Враг ворвался в наш край!

– Вот видите! – едко говорила Мирося, не ужасаясь той вестью – Хотели вы приобщить чужой землицы, а гляди, чтобы нашу не приобщили.

– Цыц! – замахнулся на нее Горевей. – Ишь, какая языкастая! Да я их как цыплят неоперившихся разгоню по дебрям лесным!

Царь с воинами и советниками ускакал за ворота городища, пыль покрыла витицкую дружину, а воронье все гуще и гуще собирается в грозовом небе. Где-то из-за горизонта доносятся глухие громы, в воздухе жарища, неизведанная тревога течет над землей и закрадывается в сердце царевны.

Она поднялась к себе в горницу, разыскала подружку Зорулю, схватила за руку.

– Что нам делать? Так хочется глянуть на битву, а батенька не позволяет!

– А тебе не боязно? – испугалась Зоруля, прижав ладони к груди.

– Да нет! Так хочется, хоть плач!

– Так оденься парнем!

– Правда твоя! – счастливо вскрикнула Мирося – Как это я не додумалась? Добудь мне рубаху и штанишки полотняные. и шапку из ягницы, чтобы косы убрать. Еще успею доскакать к Вороньему полю, пока не началось. Знаю короткий путь, через Медвежью долину.

Вскоре царевна уже возводила своего Гнедка в глубокий овраг по узенькой тропке меж сорняками. Там она оделась в отроческий наряд, приторочила свою вышиванку к седлу, вскочила на коня и лишь мелькнула между зарослей к Медвежьей долине.

Не успели утренние туманы открыть славутинский плес, как царевна уже выбиралась по стремительной круче к прадавней могиле, которая возвышалась на краю Вороньего поля. Из древне считали люди проклятым то поле, потому что кипело на нем огромное количество боев и можно было находить в сорняках желтые черепа и кости, а иногда случались ржавые мечи или подковы.

Вот и сейчас к зловещему полю сближались из двух сторон дружины противников, чтобы помериться силами. Глухо гудела земля, желтая пыль катилась над степью, кричала черная воронь, предвещая смерть многим воинам.

Мирося тревожно оглянулась. Все-таки страшно! Может, вернуться? А то наскочат чужестранцы, захватят в плен. Если бы кто был рядом!

А, впрочем, она не сама. На могиле кто-то сидит, прислонившись спиной к древнему каменному болвану. Кто же это? Свой или чужой? Присмотревшись хорошенько, Мирося узнала в той фигуре славного певца, известного всем яровитам слепого Бояна.

Воронье поле

Боян странствовал от юга, где гостил на Хортице у свободных рыцарей. Много городищ он посетил, много песен и дум пропел людям. За то имел от них почет, славу и убежище дружественное с пищей и бокалом меда хмельного.

Давненько услышал певец свободный, что утверждается на землях Витича новое царство, и очень огорчила та весть Бояна. И сказал он братьям – воинам славутинским:

– Пойду, понесу яровитам песню свободную, думу непокоренную. Может поможет это людям понять, где их путь достойный и единственный. Диво дивное, как легко сыновья воли отрекаются от самого дорогого? Даже волки-сиромахи и птицы заоблачные берегут волю свою, а люди – дети Лады – забывают заветы пращуров!

– Иди, Боян! – сказали свободные воины.

Певец преодолел Дикое Поле, прибыл к пределам царства витицкого. В то утро, когда противник из севера ворвался к землям яровитским, добрался он Вороньего поля. Устав, сел на могиле отдыхать.

Внезапно он настороженно замер, прислушивался. Над степью прокатилась какая-то тревожная волна.

– Воронье, – прошептал певец. – Плохой знак.

Лег на землю, прислонив ухо к траве.

– Стонет мать-земля. Войско двигает. Да и не одно – из двух сторон. Будет битва. Вот же и слышит проклятая птица, тучей кружит в дивоколе, ждет своего времени. О, а это кто там шелестит? Кто-то есть или мне кажется?

Не казалось Бояну. То шествовала к нему Мирося, одетая в мальчишескую рубаху и штанишки. Косу она запихнула под шапку, и теперь ее не узнал бы даже родной отец, тем более, что, пробираясь яром, девушка измазалась грязью.

– Кто там? – отозвался Боян. – Кто бы ты ни был – добрый человек или разбойник – подай голос.

– Это я, – несмело ответила Мирося, посматривая на горизонт, где все выше поднималась туча пыли.

– Кто такой «я»? – насмешливо молвил певец. – Что-то малое, голос тонок. Как будто девушка.

– Да нет, парень, – спешно отрицала Мирося.

– А чего приперла тебя нелегкая в такую пору на Воронье поле?

– Хочу глянуть на битву.

– Не ополоумел ли? Зачем оно тебе?

– А интересно – вздохнула Мирося – Слышал о рыцарях, героях, а битвы не видел. Говорят, что это красиво, весело!

– Кто такие мысли посеял в твоем уме? – удивился Боян – Красиво? Не объелся ли ты белены?

– А мне отец говорил.

– А кто он – твой отец?

– Ну, кузнец он – смущенно говорила Мирося, ковыряя босой ногой землю – нет уже его. Я сирота.

– Гм, – покачал головой Боян, – твой отец, сынок, или дурак, или царь.

– Царь? – удивилась Мирося. – А то же почему?

– А очень просто, – приязненно объяснил Боян. – Потому что цари, сынок, смотрят на битву сбоку. Залитый кровью не скажет, что это весело. Вот если бы тебя распахнули до пупа.

– Что вы?! – сплеснула в ладони Мирося, ужаснувшись – Такое страшное говорите! Разве такое бывает?

– Бывает! – вздохнул Боян. – Был я дружинником, резался в страшной сече. Всего насмотрелся. Меня с побратимом старшим захватили враги да поиздевались. Глаза мне выжгли, а тогда пустили вниз за водой в лодке на глум, на муку. Хотел я на себя руки наложить, и спас меня древний Боян. Выходил меня, просветил сердце. И понял я, что не я один в мире несчастный. Море муки над миром катится. Я слеп глазами, а те слепы сердцем. Это куда страшнее, сынок.

– Слепые на сердце? Кто же то?

– А хотя бы и владыки, цари. Бьются, умножают сокровища, земли заграбастывают, а зачем? Какой в этом толк? Голый приходишь в этот мир – голый уйдешь из него. Кому же оставишь кучу того хлама, ради которого море крови пролил? Вот настоящие слепцы! А мне этого не нужно: вольный, как птица! Хожу лесами, полями, людей увеселяю или огорчаю. А как звать тебя?

– Мирославом зовут.

– Хорошее имя – похвалил Боян – Есть хочешь?

– Да нет, я сыт.

– Ври больше. Когда это сирота сытым бывает? Вот пирожок с маком, бери, очень вкусно.

– Действительно, вкусно – похвалила Мирося, куснув пирожок – никогда такого не ел.

– На здоровье. Но тсс… кажется мне, уже близко войско. Видишь ли ты, кто там?

– То наше, витицкое – взволнованно говорила Мирося – дружинники готовятся в лаву.

– Готовятся – объяснил Боян – Враг, вероятно, близко. Кто-то скачет на коне – слышу. Не к могиле ли?

– Эге! – затревожилась девушка – Сам царь Горевей.

– Еще его здесь недоставало, – буркнул Боян. – Чего ему?

– Вы же, деда, как спросит обо мне, скажите, что я поводырь, – попросила Мирося, прячась за каменным болваном.

– Скажу, скажу. Кому ты нужен?

Вороной конь Горевея вытаптывал копытами степной ковыль, за ним с бряцаньем и шумом скакали советники и воеводы, еще немного дальше двигалась лава дружинников. А от севера доносился зловещий гомон, там над тучами желто-пепельной пыли реяли стяги, покачивались копья. Витицкие воины сходились громадным полукругом, поглядывали на тревожный горизонт, громко переговаривались.

Царь заметив фигуры на могиле, круто вздыбил коня.

– Эгей! Ты кто такой, парень?

– Поводырь – придушенным голосом ответила Мирося, выглядя из-за каменного болвана.

– Кого водишь?

– Бояна слепого.

– Бояна? – удивился царь. – Это добрый знак, что он в такую пору появился. Пусть идет сюда.

– Царь велит, чтобы шли к нему – шепнула Мирося певцу.

– Не пойду, – зевнул Боян.

– Ну, что там такое? – нетерпеливо звал царь, поплескивая ладонью по шее коня. – Почему не идет Боян?

– Гордый – едко заметил советник Печерун, и его черные глаза вспыхнули мстительным огнем. – Слышал я его песни, все о воле поет.

– Он не хочет – пропищала Мирося.

– Разве не ведает, что я царь? – громыхнул Горевей.

– Мне без разницы кто ты – отозвался Боян, прислушиваясь к бряцанью оружия. – Не бывало такого, царь, в Славянщине, чтобы песня к царю шла. Цари к песне идут – так бывало. Поэтому выбирай!

– Ишь, гордыня которая! – вскипел царь. – На моей земле сидит, да еще и калякает казна что!

Раздраженный язык Горевея перебил боевой клич, который катился над степью, тревожный гомон: «Враг! Враг»!

Царь ринулся к коню, вскакивая в седло, крикнул издалека певцу:

– Твое счастье – битва начинается. Мы еще не закончили разговора. Убежишь – на дне моря найду!

– Бояны не убегают, – пошутил Боян.

– Воспоешь мою победу – прощу! – кинул Горевей уже на скаку.

Мирося выдвинулась из-за камня, схватила Бояна за руку.

– Ой-ей! У меня едва душа в пяти не убежала. Как же вы посмели так с ним разговаривать?

– А как?

– Остро.

– Как умею, хлопче. Песня выше всех владык. Цари умирают, а песня живет себе да живет. Помни о том, Мирослав. Сядем вот здесь, будешь мне повествовать, что там делается на поле кровавом.

Два ряда воинов сближались, над ними кружила туча черных птиц, над степью дрожало горячее марево. Солнце беспощадно жгло, в небе тревожно скоплялась грозовая просинь, казалось, что где-то там, в высоте, Перун натягивает громадный лук виднокола, чтобы метнуть на землю громовую стрелу битвы.

Битва

Услышав о приближении чужого войска, Корень не убегал под защиту витицких стен. Вместе с сыном загонял ягнят на плот, переправлял на левый берег, прятал в кошару, что издавна имел в славутинских плавнях. Покончив с тем делом, отец с сыном переплыли к землянке, чтобы взять с собой еще некоторые припасы, и вот здесь Зореслав забунтовал. Возвращаться на левобережье решительное отказался. Сказал, что не хочет быть часовым около ягнят и коз, что ему уже надоела пастушья палка-герлыга и разве стоило ради такого прозябания появляться в этом мире?

– Сердце мое горит! – со слезами на глазах сказал парень. – Как мне хочется быть с рыцарями.

– Глуп ты, аж кручен! – буркнул Корень. – Разве то рыцари? Бьются, а спроси: для кого, за кого? Чтобы Горевею сладко жилось!

– Они для славы бьются! – пылко сказал Зореслав, и глаза у него искристо замерцали. – Неужели вы, отче, не хотели воинской славы?

– Пустое мелешь – махнул рукой Корень, собирая в сумку всякую утварь. – Разная слава бывает. Одна неслышная – и вечная, добрая. А другая – стыдобище. Тоже славой ее люди зовут. Не дай боже, чтобы такая слава о тебе, сынок, шла. Хочется царю чужие земли воевать, а врагам – того же пожелалось, – вот и льют кровь людей невинных. Чего им надо? Есть или пить не хватает, али ходят в рванье?

– Но разве, отче, лишь питье и пища человеку нужны? Битвы, походы, песня! Это же как дыхание для души!

– Пой, если охота – рассудительно ответил Корень, неся мешок на плече – Степь широкая, горы славутинские слушают тебя. Жаворонок поет – пой и ты. Пошли, пора!

Они шли по едва заметной тропке, которая вела от землянки сквозь терновые заросли к реке. Внезапно Зореслав решительно остановился и сказал:

– Все учите меня, учите! А что мне с того? Пой, как жаворонок, говорите вы. Жаворонок имеет свое гнездо, жайвориху, птенцов, необъятное дивоколо. А я?

– Что, сынок? – уставший отозвался Корень, уже понимая, к чему гнет Зореслав.

– А я – словно сыч в дупле. Сердце бьется – для кого? Сила играет в руках – зачем? Песня звучит в груди – кому ее запоешь? Ветер понесет ее вдаль, да и пропадет она. Не держите меня, я иду!

Зореслав круто вернулся и почти бегом направился вверх, между зарослями вековых дубов и берез.

– Подожди! – звал отец, рвавшись за ним – Куда, дурак!

– К Вороньему полю! Туда, где наши воины бьются. Не могу сидеть в болоте в такую пору, поймите меня! Хоть гляну издалека, из могилы – на душе станет легче.

Корень промолчал, догнал сына и, трудно вздыхая, шагал сзади. А когда выбрались к могиле и начали выходить на нее, виновато сказал:

– Правда, сынок, твоя. Не могу я дать тебе ни пару верную, ни счастье. Что сделаю? Девушек поблизости нет, друзей в нашей пуще тебе тоже трудно отыскать. Но не сожалей о мире буйном, озабоченном, что господствует там, в городищах. То – морок, неволя. Сбоку глянешь – будто и веселье, радость. А очутишься там – будто в грязь влезешь. Потом и выбрался бы, но не тут-то было, нельзя! А здесь – воля, простор! Синее дивоколо – брат тебе, солнышко – отец, зори ясные – сестрицы! Разве не так?

– Эх, отче! – с упреком отозвался сын. – Ведь не всегда же вы так думали? Были же и в краях далеких, и в походах, видели царства большие, людей бесчисленную силу.

– Видел, видел – буркнул Корень – век бы того не видеть! И теперь, как приснится, – сердце мрет. Не нюхал ты, чем пахнет рабство. Неволя многолика, у нее веревочек – не сосчитать. Не опомнишься, когда и запутаешься, словно муха в паутине.

– Смотри, смотри! – закричал Зореслав, достигнув верховья могилы. – Сошлись!

– Как будто пыль на горизонте, – пробормотал Корень, заслоняясь ладонью от солнца.

– Не пыль, а войско, – взволнованно отрицал сын. – С врагом сошлись наши воины!

– Прольется крови невинной – вздохнул Корень, бросая мешок на землю – Ну и что тебе здесь делать, чего бежал, сумасброд? О, смотри, блестит что-то в пыли!

– Мечи и копья! – пылко вскрикнул Зореслав, махнув рукой. – Эх, мне бы в десницу что-либо!

Услышав зажигательный разговор, из-за каменного болвана выглянула Мирося, увидела юного парня и остолбенела. Она еще никогда не видела такого распрекрасного парня: на раскрасневшемся от волнения бронзовом лице, будто две голубых зари, искрились глаза, под расхристанной вышиванкой перекатывались тугие волны мышц, буйнорусий чуб, будто спелый сноп ячменя, взвихрен грозовым ветром.

– О Перун! – прошептала девушка, прислонив ладони к груди – Яр-Див появился на могиле.

А юноша, глядя в даль, аж вскакивал, как будто под ногами у него был распеченный песок.

– Разве можно так беспомощно стоять, когда там битва кипит!

– Ежедневно люди где-либо кромсают друг друга – с насмешкой сказал пастух. – Везде не успеешь! Эх, немудрый ты!

– Лучше немудрая храбрость, чем умное безразличие! – крикнул сын.

– На всякого дурака, который захочет воевать, не напасешься своей кровушки!

– О Световид! – тем временем шептала Мирося, не сводя влюбленного взгляда от фигуры юноши – Отченька боялся, чтобы стрела какая меня не зацепила. Вот она – встретила! В сердце кольнула. Это он – мой царевич из снов девичьих.

– С собой беседуешь? – поинтересовался Боян. – Или пришел кто?

Корень, заслышав голоса, подступив к камню увидел Бояна.

– Боян славный! – радостно приветствовал он его – Благословение Матери-земли тебе. Давно не было тебя в наших краях.

– Не Корень ли? – спросил певец.

– Он самый. Я, да еще мой сын Зореслав.

– Зореслав – даже засмеялась Мирося сама к себе – странное имя!

– А тебя чего сюда принесло? – поинтересовался Боян. – Оставил отару, пришел в степь.

– А спроси меня, глупого! – с досадой ответил Корень. – Сынка моего потянуло на битву посмотреть!

– Все они одинаковы – кивнул Боян. – Мой провожатый такой же вспыльчивый, аж подскакивает.

– Потому что еще не обожглись. Вот и Зореслав мой – воет как волк ночью: хочу между людей, хочу в городище, хочу в странствия. В ловушку ему приспичило, вот как я думаю. Хоть ты ему скажи, Боян, может тебя, мудрого, он послушает.

– А что я ему скажу? – хитро ухмыльнулся певец – цветок чертополоха как ни завораживай – он все равно чертополоховое семя родит. А пшеницу хоть смешай ее с беленой, а она все же золотой колос выбросит из ростка. Не бойся за сына, Корень, орлиные крылья просят полета. Знаю, с неба можно упасть на скалы, разбиться, а однако путь орла один-единственный – над горами, в небо!

– Вот спасибо, помог – недовольно сказал Корень.

– Красиво сказал Боян – радостно отозвался Зореслав.

– Да я знаю – вздохнул Корень – что тебе по нраву такие слова. Конечно, орленок хочет воли, а отец не пускает. Но одно дело лететь орленку над горами, над степями вольными, а другая – стремиться к падали, где меж трупов вьются мухи и воронье.

– Тоже мудро сказал, Корень – похвалил Боян – Однако настоящий орел не коснется клювом падали, хотя и пролетит над ним. Поэтому не бойся за юную птицу!

– Эх, разговариваем о пустом – вскрикнул Зореслав, – а там что-то страшное творится!

Боян припал к земле, послушал, на его лице чеканились знаки тревоги.

– Трудно земле. Стонет она. Там происходит что-то плохое! Как будто вал сюда катится.

– Наши воины убегают! – в отчаянии крикнул Зореслав.

– Не может того быть! – отрицал отец – Как это – убегают?

– Ох зайцы трусливые! – заскрежетал зубами юноша, даже вскакивая на могиле. – А впереди – сам царь! Только шлем сверкает!

– Идем отсюда, Боян – тихо сказал Корень – Я перевезу тебя на ту сторону.

– Песня не убегает, Корень! – ухмыльнулся певец.

– Так тебя же могут убить.

– Меня – может быть. А песню – ни за что!

– Я тоже не пойду! – рьяно крикнул Зореслав – Побегу на помощь!

– С чем? С голыми руками? – рассердился Корень.

Зореслав метнул взгляд вокруг, увидел неподалеку здоровенную палку, на конце которой был нацеплен конский череп, выдернул ее из земли и замахнулся, аж свистнуло.

– Добрая башка! – сказал удовлетворено. – Еще если бы коня!

– Бери моего – сказала Мирося – Вон под могилой пасется! Гнедко – видишь?

Зореслав скользнул взглядом по парню, радостно хлопнул его ладонью по спине.

– Откуда у тебя конь? Ты же поводырь?

– А я пас его. Он боярский. Не бойся – бери! Бежим, я заберу свои сумки, а ты лети к войску!

Они вприпрыжку побежали вниз, аж сорняк зашелестел.

– Вот непослухи – тревожно говорил Корень – не знал я, что у него кровь такая горячая! А, впрочем, и я когда-то такой был. Эх, как метнулся! Глянь, вскочил на коня и полетел как сумасшедший!

Мирося бегом вернулась на могилу, завороженно глядя как Зореслав, вымахивая палкой, стремительно летел навстречу боевому клекоту.

– Световид, сохрани его! Перун, пошли зарницу на помощь победителю! – шептала девушка, вытирая слезящиеся от напряжения глаза.

А Зореслав чувствовал себя в седле, будто птица в небе. Опьяняющая волна налетела, понесла, подхватила, и уже не чувствовал парень ничего, кроме призывного горна боя. Кровь бухала в висках, неумолимо накатывающийся клекот битвы казался дорогой песней. Гудела земля под копытами Гнедка, в ушах свистел ветер, запах пота и полыни сладко щекотал сознание.

Вот уже рядом с ним напуганные лица витицких воинов. Одеяния на них роскошны, мечи с ценными древками, но почему они так позорно убегают? Ага, это советники царя, а вон видно и самого владыку. Его окружили вражьи воины, витицкие дружинники храбро рубятся, но нападающих больше, они прорываются, проламываются сквозь славянский заслон. Горе витицкому владыке! Его уставший конь приседает на задние ноги, крутит головой, изможденный хрипит, на ноздрях кровавая пена. Падают последние защитники царя, и желтоволосые северные воины, шумя, наседают на Горевея.

Царь упал на землю, заслонил лицо ладонями, ожидая последнего удара. Зореслав мощным тараном влетел во враждебный круг, замахнулся башкой. Два противника сразу свалились на степную траву. Другие с проклятиями отскочили. Юноша разъяренно погнался за ними, дубася по спинам, по головам, по крупам коней. Мечи ломались, словно палочки, от страшных ударов гнулись панцири, вражьи дружинники падали с коней без духа.

Увидев столь дивное и радостное изменение, повернули коней витицкие воеводы, исполнились боевым рвением и помчались вслед за Зореславом. Славянская лава напряглась, ударила, отодвинула противника на край Вороньего поля.

– Слава, слава! – шумела Мирося, аж вскакивая на могиле от радости – Зореслав наворотил целую гору чужинских воинов! Одним ударом по три валит!

– Мое семя! – удовлетворено прогудел Корень.

– Зажглась кровь – засмеялся тихонько Боян – Хе-хе! А сына еще упрекал. Воинская душа – она в каждой кровинке человеческой, в каждой жилке. Ну что там видно? Как будто утихает?

– Погнали врага – закричала Мирося.

– Да, да, слава Перуну – утвердительно зашумел пастух.

– А ты хотел его не пустить. Один мужчина, а что сделал!

– То не человек, то Яр-Див! – сказала счастливая Мирося.

– Говоришь, будто влюбленная девушка.

– Такое скажете, – зарделась царевна. – О, гляньте, царя несут сюда! Он ранен.

– Вероятно, досталось ему – вздохнул Корень – Если бы не Зореслав, то...

– Правда, правда, – прошептала Мирося, дрожа от возбуждения. – Если бы не прекрасный юноша, то не было бы ни царства, ни царя. Нет, может, и меня. Доле, сведи нас воедино!

– Слава богам – звал Корень облегченно – покатили вражью силу дружинники, аж загудело. Теперь можно и мне возвращаться домой, ягнят назад переправлять. Глянь, глянь, уже и Зореслав скачет сюда, хвала Световиду!

– Пора и мне, – решила Мирося. – Побегу, переоденусь.

– Ты куда? – услышав ее шаги, спросил Боян

– Зореслава встречать – неловко отозвалась девушка и дала стрекача вниз, аж сорняки зашелестели.

– Тоже воспламенилось как сухая хвоя – покачал головой Боян. – Странный детеныш. Гм. Где ему быть поводырем? Тоже стремится к бою, к делу. А что же, пока есть руки, глаза, ноги, пока клекочет сила, пусть соревнуются!

И смеялась орлица

С недалекого отца

Ведь орленок начинается

С невеликого яйца…

– Вот так, Корень! Где ты, слышишь? Гм, нет никого. Опять я сам. Но хорошо, что все окончилось на благо родной землицы. Однако, что же случится с юношей рьяным? Непростая у него судьба завязывается, ой непростая! Слышит мое сердце.

А царя тем временем дружинники принесли к могиле, положили на разостланной накидке. Он стонал, ругался, все рвался встать, посмотреть на поле боя.

– А ну, расступитесь! Ой! Я победил, победил, слава Перуну! А? Здорово я бился? Ой!

– Ты бился, как буй-тур! – льстиво отозвался кто-то из советников.

– Громовержец Перун! – подхватил другой. – Крошил их мечом, как капусту!

– Хе! – смеялся царь удовлетворено. – Они долго меня будут помнить! Пятами накивали. Ой-ой! Чего это у меня закружилось в голове?

– Так ты же, царь, под конем побывал – простодушно отозвался молодой дружинник – да еще палкой железной тебя по шлему приложили!

– Тсс! – зашипел на него советник Печерун. – Ты что – царя?

– Меня? – гневно переспросил царь. – Тебе приснилось.

– Ему приснилось! – подхватили воеводы и советники.

– Победа! Победа! – заревел Печерун, поднимая вверх хоругвь.

К могиле возвращались уставшие, разгоряченные боем дружинники. Похрапывали окровавленные кони, возбужденно переговаривались воины, от Витича бежали женщины и дети. На поле трудно садилось воронья, победно и удовлетворено каркая.

Печерун склонился к царю, шепнул на ухо:

– Встать бы тебе, сесть на коня. Ты же победитель, надо, чтобы вид у тебя был, как у Световида.

– Ну тебя… с видом. Мне не до шуток. Ой! Несите меня к коню.

А от могилы уже бежала, словно на крыльях, Мирося. Она переоделась в свою вышиванку, на русой косе веночек из полевых цветов. Девушка пробилась сквозь толпу, обняла Зореслава, поцеловала в пересохшие уста. Он оторопел, растерялся, глядя на белое девичье личико, на ее пылающие глаза. Вокруг смеялись дружинники, девушки.

– Кто ты, русалка? – отозвался смущенный парень.

– Царевна, рыцарь! Мирося.

– О Перун, я погибаю!

– Что с тобой, юноша?

– Царевна меня поцеловала. Лучше бы я умер.

– Это же почему? – смеялась счастливая девушка.

– Потому что без тебя уже не смогу жить. А дотянуться до тебя – ой как далеко! Я же пастух!

– Ты не побоялся силы враждебной – укоризненно сказала девушка – и испугался морока царского.

– Мирося – упавшим голосом отозвался царь. – ты это, или нет?

– Я, отченька! – ответила девушка и метнулась к отцу, бросив на Зореслава лучезарный взгляд – Лечу, спешу!

Она добежала до Горевея, царя уже посадили в седло, поддерживая из двух сторон. Девушка, вскочив на стремя, поцеловала отца в щеку.

– Вы победили, отченька! Слава нашей дружине!

– Слава дружине! – гремело вокруг.

– А я тебе что говорил? – гордо ответил царь. – Ой, болит.

– Вы ранены? – затревожилась дочка.

– Нет. Где-то зацепился за вражеский меч. Знаешь, сколько их реяло вокруг меня! Ой!

– Отченька! А я видела бой. Из могилы.

– Ах ты взбалмошная девчонка! Как ты смела?

– Потому что не удержалась дома! Я видела, как тот парень защитил вас. Он положил целую кучу врагов.

– Какой еще парень?

– Зореслав, сын Корня. Если бы не он, то…

– Был такой парень – спешно отозвался Печерун, подмигивая Миросе – Хороший дружинник. Надо его похвалить.

– Не похвалить, а наградить, – восторженно сказала Мирося. – Отченька, он заслужил славу!

– Гм... Но надо было бы! Только чем?

– Пусть будет воеводой.

– Гм… Пусть будет. А чего ж. Храбрый, умелый – пусть будет! Мне добрые воины нужны! Ой!

– Зореслав! – звала Мирося. – Отныне ты царский воевода! Слышишь?

– Слава воеводе Зореславу! – кричали дружинники, и их шум подхватила витицкая толпа. – Слава Зореславу!

– Кричи: слава царю! – шепнул парню советник Печерун.

Юноша, нахмурившись, молчал. Лишь один раз укоризненно поглядел на Миросю.

– Чего он молчит? – спросил царь у советника – Немой или что?

– Почему не кричишь? – остро отозвался Печерун, уколов парня недобрым взглядом.

– Не умею – хмуро ответил юноша.

– Гордый! – покрутил головой царь. – Ну, будем благодарить Световида, люди, за победу славную! Все к Витичу! Праздник на три дня. Ой! Хоть бы добраться до покоев, там отдохну. Меда, хлеба, всякого добра из царских погребов – на площадь! Пусть знают все – царь Горевей празднует победу!

 – Запутался в силке бедняга – вздыхал Боян, прислушиваясь к отдаляющемуся от могилы гомону – попробуй теперь из него выбраться. Ну, и зря! Пусть соревнуется. Я тоже направлюсь за ним, может сумею помочь. Победа победой, а надо идти к людям, спеть им. Какой же это праздник без песни?

Нежность

Над степями, которые дремлют под лунными чарами, над лесами, над таинственной славутинской долиной катится отголосок праздника. Уж скоро полночь, а торжественные крики не утихают, тени мигают на высоких башнях городища, громадные костры несут в темно-синюю глубь искристый поток, весь Витич похож на факел, который поставил на стремительной круче Дайбог на утеху речным русалкам и поветрулям.

Двое смотрят на все это из кручи, залитой лунным светом. Смотрят и не видят. Потому что уже нет для них мира, звезд, нет правечного леса, что мечтает стеной неподалеку, не колышутся огни в речном плесе лишь глаза – четыре обжигающих искры. Они встречаются, милуются, не могут разойтись взглядами. И говорят друг другу что-то неслышное, и несмело кружат в страстном танце, будто светлячки весной между кронами деревьев.

– Там праздник – отозвался юноша, чувствуя, что уста у него жаждуще пересохли – Зачем ты оставила его?

– Здесь мой праздник – колокольчиком засмеялась девушка – Отныне нет праздника для меня без глаз твоих, юноша.

Парень не ответил, лишь протянул навстречу ей свои руки. Она коснулась его пальцев своими, будто лепестки цветов коснулись друг друга, будто сплелись два луча в дивоколе, будто степной шелест обнял шелковистую траву ласковым дыханием. Смутилась кровь, ударила тугой волной в сознание, понесла в сказку.

– Вот мое царство – леса, кручи. Здесь я царствую сызмальства, здесь мы играемся с мавками лесными, с перелесниками славутинскими.

– Покажи мне их – восторженно попросил Зореслав. – Или, может, они не желают?

– Да нет, они с радостью захотят – вскрикнула девушка. – Они очень радуются, когда люди приходят к ним с любовью. Мне говорила одна мавка, что все царство волшебное празднует, когда между людьми кто-то полюбит друг друга. И тогда на земле вырастает еще один цветок. Я очень радовалась, когда это услышала. Теперь ты понял, что такое цветы? Это вечные знаки большой любви. Тех людей уж нет на свете, они на пути к краю Яр-дива, а здесь, на земле, остались вечные свидетели влюбленных. Сколько разных цветов, столько и разных чувств. Незабудки – то трепетная, несмелая нежность. А шиповник лесной – то верность и пылкость. А лилия водяная…

– Знаю – заколдовано подхватил Зореслав – целомудрие, чистота.