Текст книги "Трое отважных, или Жизнь и необычайные приключения "мушкетеров""

Автор книги: Олег Сидельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Annotation

Приключенческая повесть О. СИДЕЛЫ1ИКОВЛ рассказываем о юных артистах цирка и их друзьях, ловких, смелых, отважных.

Олег Сидельников

Олег Сидельников

Трое отважных,

или

Жизнь и необычайные приключения «мушкетеров»

ОГЛАВЛЕНИЕ

«Мушкетеры»

Об Одессе, заводной ручке и свирепом льве Цезпре

Посрамление Спирьки Закидона

Человек со шрамом

Три года, спрессованные в один рассказ

Подвиг Федора Пыжика

Встреча на горе Мтацминда

Погоня

Грустно расставаться друзьям

Ни рассвете

Подвиг Спиридона Ленского

«МУШКЕТЕРЫ»

В доме этом до революции жил богатый купец первой гильдии Варахасин Силыч Собакин. Торговал тот купец кожею, мылом казанским. Счастливо торговал, надо полагать. Ибо отгрохал себе трехэтажный домино каменный с белой мраморной лестницей, ведущей в апартаменты. А парадный подъезд украсил двумя кариатидами – мраморными женскими фигурами, поддерживающими кровлю.

В гражданскую войну беляки, отступая из города, устроили грабеж. Тащили все, что ни попало: золото – хорошо, драгоценные камни – еще лучше!.. Ковры, детские колясочки, граммофоны с огромными трубами – рупорами, отрывали медные дверные ручки, стекла из окон выставляли!.. А некий ловкач исхитрился даже выломать одну собакинскую кариатиду. Зачем она ему понадобилась, что собирался делать с кариатидой ловкач, наверно, он и сам толком не знал. Просто вошел в раж грабитель – и вся недолга. Это как хорек: стоит ему проникнуть в курятник, пока всех кур не передушит – не успокоится.

Как бы там ни было, а парадный подъезд остался с единственной кариатидой. А там, где стояла когда-то ее подружка, подперли кровлю столбом, покрасили «под мрамор», и вышло не так уж худо. Оригинально, пожалуй, даже.

Новая власть отдала дом беглого купчины под школу. Учиться в ней, конечно, ребятам было хорошо. Просторные классы с огромными венецианскими окнами, стены обшиты – метра на два от пола– дубовыми панелями, в некоторых классах имелись даже мраморные камины, всюду паркет прочности необычайной, разве что топором вырубить. Однако с топорами в школу как-то не принята приходить. Даже – в такую, как эта. Что это за особенная школа– об том речь впереди.

Школьный сад был просто замечательный. Огромный, дремучий, похожий на лес. Липовая аллея, дубняк, розарии, пруд в котором когда-то плавали черные лебеди. Однако и лебедей черных беляки не пощадили. Теперь же в пруду покрякивали обыкновенные утки с утятами. Они веселили, радовали глаз. А за садом – крутояр, поросший кустарником, и открывался удивительный, захватывающий дух вид на Волгу.

Бывший губернский город К вообще был красив и своеобразен. Этакая экзотическая смесь Европы с Азией. Купеческие и дворянские дома с колоннами и портиками соседствовали с постройками кудрявой восточной архитектуры. Напротив бывшей церкви Якима и Анны, переоборудованной1 под парашютную вышку, высилась бывшая мечеть бывшего святого Резы. И даже свой небольшой Кремль белокаменный в городе имелся.

Но школа была особенно хороша. Правда, и недостатки в ней обнаружились. Дело в том, что купец Собакин планировку и внутреннее убранство дома сам измыслил. Как только его ни отговаривали архитекторы, как ни упрашивали довериться им, купчина знай хрипел: «Моему ндраву не препятствуй!» И вот, извольте, изукрасил стены разными изречениями из «Домостроя»; для дочери своей Прасковьи соорудил светелку с крохотными цветными оконцами; для купеческих пиршеств приказал сложить боярскую палату – низкую, со сводами и витыми колонками. А главное, повсюду собственный «герб» изобразил – боярский сапог, на высоком каблучке и с загнутым носом, в перекресте рулоном кожи, и девиз: «Копеечка рупь бережетъ!»

Все это он воспроизвел либо барельефами, либо какой-то особенной, совершенно несмываемой краской. И получалось так, что висит, скажем, стенгазета 6-го «Б» класса «За ударную учебу», а над ней сквозь побелку проступает: «Жена да убоится своего мужа!», а сбоку от общешкольной доски «Наши отличники»—сапог виднеется и часть собакипского девиза «... рупь бърежетъ!» Правда, на доске той давно уже портретов отличников не имелось. Почему?.. Об этом также речь впереди.

Л сейчас давайте, ребята, лучше познакомимся с заведующим этой замечательной школы, воспитанником Казанского университета, Егором Ивановичем Канаевым по прозвищу «Пардон». Прозвище это свидетельствовало о мягком характере Егора Ивановича. Имел он дореволюционную привычку чуть что – «пардон» изрекать, по-французски – извините. Плетет какой-нибудь ученик ахинею вместо нормального ответа, и Егор Иванович сперва морщится, как от зубной боли, а затем мягко так произносит: «Молодой человек, пардон, а вы урок-то и не выучили. Пардон, но вынужден поставить вам «неуд». И это еще, пардон, явно завышенная оценка».

Был Егор Иванович тощ, сутуловат, с козлиной профессорской бородкой; на костистом носу с ямочкой на кончике—маленькие очки с синими стеклышками. Ходил он по-журавлиному, высоко подымая колени. Учеников своих он любил, но и остерегался. Почему? Об этом тоже разговор впереди.

Л сейчас, высокий, худой, в серой толстовке, перетянутой на поджаром животе кавказским наборным ремешком, он быстро шагал по боярской трапезной, где находилась учительская, и тревожно размышлял: «Почему это во время большой перемены в школе царит мертвая тишина?.. Почему?!» Учителя тоже этому дивились. И кто-то даже произнес замогильным голосом: «Не к добру это, коллеги, ох, не к добру!»

Егор Иванович пометался еще малость по трапезной-учительской. Душно ему стало. Подошел к окоьцу, распахнул створки. Глянул на улицу – и ноги его подкосились. То, что он увидел, повергло его в ужас.

А увидел oн вот что.

От школы через улицу тянулся стальной трос к зданию напротив. Толстый, пятимиллиметровый трос. Когда-то к нему крепился электропровод. Потом мастера перенесли линию электропроводки, а трос остался. Так вот... По этому тросу – на высоте третьего этажа!– шагал парнишечка с длинным шестом в руках, а на его плечах сидел еще один парнишечка, а у того – еще один!.. А вся школа застыла на улице в оцепенении...

Пирамида эта, колеблясь на тросу, медленно продвигалась вперед!

–''Мамочка!—прошептал Егор Иваныч. Мысленно он уже видел, как, сорвавшись с троса, падают эти трое безобразников на булыжную мостовую, и вот их тела уже увозят в морг, а его, Егора Ивановича Канаева,– в тюрьму. И не так ему тюрьма была страшна, как то, что эти трое безумцев погибнут!

– Егор Иваныч, что с вами?– испуганно ахнула «немка» Анна Францевна.

– Та... та... Тамммм!..– пролепетал заведующий, одной рукой судорожно хватаясь за сердце, а другой, дрожащей, показывая за окно.

Анна Францевна выглянула, и с тихим возгласом «О, майн готт!», сомлев, опустилась без чувств на подоконник. К окну кинулись другие учителя. И их словно молнией ударило. Кто, как и Ка-наев, хватался за сердце, кто рвал на себе скудные остатки волос... Один лишь учитель физкультуры не потерял окончательно присутствия духа. Прошелестел трепетным голосом: – Только не нап-п-пугайте их... Дойдут если.:. Тогда ругайте... Тем временем страшная пирамида подходила уже к дому напротив. Еще шаг – и они на крыше!.. Нет!!! Безумец с шестом в руках вдруг сделал поворот, отчего вся пирамида заколыхалась, вот-вот развалится! Отправился назад...

– Господи!.. Господи, пронеси!– молил закоренелый безбожник Егор Иванович Канаев.

Физкультурник кусал себя за большой палец и плел несуразное:

– Милые, родные! Негодяи! Ну еще шаг... Еще!– и утирал ладонью струившийся по лицу пот.

Парнишка с шестом сделал еще шаг. Еще! Вот и крыша. Буря восторга грянула на улице. И тут же сторож Пахомыч, и не подозревавший о потрясающем переходе по тросу, ударил в медный колокол с выпуклой надписью «Станция Лесная», возвещая о конце большой перемены.

Привели в чувство Анну Францевну. Отпоили водой других учительниц и наиболее впечатлительных учителей. Егор Иванович, бледный, как мел, со сверкающими негодованием глазами, жевал успокоительную таблетку. Наконец промолвил, заикаясь:

– Bo-oт... Принял циркачей па спою голову! Немедленно к черту!.. Гнать в три шеи!

Учителя подхватили:

– Гнать этих дружков. «Трех мушкетеров»!..

– Своих хлопот полон рот.

– Изверги!.. Я чуть не умерла от ужаса.

Но тут подал голос физкультурник. Это был ладный плечистый молодой человек в черно-оранжевой полосатой футболке со шнуровкой вместо пуговиц, в спортивных шароварах и в тапочках-спортсменках из разноцветных кусочков кожи. Он вдруг засмеялся и сказал:

– Ну и мерзавцы!.. Мне бы их не на месяц—два, а на постоянно!.. Не выгоняйте их, Егор Иваныч. Пусть хоть месяц, а может, и два... Пригодятся школе. На носу городские соревнования. Мы же обязательно кубок завоюем. Слово Иголкина!.. Да и за что их гнать? Дисциплину не нарушили. Где сказано, что ученики во время большой перемены не имеют права ходить по тросу?

Егор Иванович изумленно воззрился на физкультурника. Ошалел он, что ли? И без того школа... спаси и помилуй! А тут еще этаких приютить!.. Пришли вчера—тихие, смирные. Табеля у них нормальные, без «неудов».

В те далекие времена (шла тогда Итало-Абиссинская война) ученики непонятно во что были одеты... В отцовские ношеные-переиошеные штаны, в опорки, вообще неизвестно во что. А эти трое– в костюмах, сшитых по росту. Гуго Орсини так даже в брюках гольф—штаны чуть ниже колен, а от колен – толстые клетчатые чулки и ботинки на белой каучуковой подошве... Но не в одежде дело. Вид у ребят солидный. Им лет по тринадцати-четырнадцати. Но все трое крепко сбитые, широкоплечие, как взрослые люди. И в глазах серьезный блеск, взрослое что-то чудится.

Вот тебе и взрослые!

Негодяи!

Физкультурник не унимался.

– Егор Иваныч!.. Такие парнишки!

– Вы в своем уме, Геночка?– возмутился заведующий.– Держать в школе таких... таких...– Егор Иванович не нашел подходящего слова, вхолостую несколько раз открыл и закрыл рот.– Это же хуже, чем наш негодяй Спирька Закидон!

При воспоминании о Спирьке Закидоне по боярской палате-трапезной пронесся протяжный вздох. Спирька был ужасом, проклятием школы. А фамилия у него, у Спирьки, совсем не Закидон. Фамилия красивая —Ленский. Откуда у такого прохвоста такая прекрасная фамилия?! Закидон же просто кличка. Спирька состоял в воровской шайке, которая посещала по ночам чужие квартиры с совершенно определенной и явно преступной целью – поживиться .чужим добром. Когда надо было, скажем, забраться на второй этаж, Спирька метко закидывал железную «кошку» с веревкой в узлах на перила балкона, карабкался по веревке... Шайку поймали. Судили. А Спирьку, как малолетка, помиловали, определив в школу к Егору Ивановичу, пусть, мол, исправляется, учится. Пусть станет настоящим человеком.

Однако Спирька не желал становиться человеком. Стриженый «под бокс», с сивым чубчиком и золотым «клыком», крепкий, кряжистый для своих шестнадцати лет, он самодержавно-деспотически царствовал в школе, его боялись не только ученики (а среди них были такие, которых самих следовало побаиваться!),– Спирьку опасались и учителя. Правда, Закидон редко удостаивал школу своим посещением. И это было счастьем. В шестом «Б» ему автоматически ставили в классном журнале «плюс», мол, присутствует Спирпдон Ленский на занятиях. Эту тактическую хитрость придумал Егор Иванович. Решил: как-нибудь помучаемся до экзаменов и вздохнем с облегчением. Закидон, разумеется, провалится с треском. А поскольку он уже третий год в шестом классе, то и заберут Спирьку в другую воспитательную организацию... Туда ему н дорога!

– Егор Иванович!– продолжал канючить физкультурник Геночка.– Не гоните их из школы... Да разве они хулиганы? Циркачи он::. Артисты высокого класса! Сами убедились. Ну захотелось ребятам показать свою удаль. Так ведь это не просто дурь в голову ударила, как в прошлом году Бубликову. Взял и похвастал: «Залезу на крышу по водосточной трубе!» Долез чуть выше второго этажа, да и с испугу ухнул вниз. Ногу вывихнул, ребро сломал. Дурь это все. А циркачи – ребята тренированные. Они наобум Лазаря не пошли бы по тросу. Городские соревнования скоро!.. Честное слово, первое место возьмем!

Тут вдруг подал голос завуч Илларион Аристархович. Старый педагог – еще в гимназии лет пятнадцать преподавал словесность!– произнес задумчиво, поправляя чеховское пенсне на горбатом носу:

– А пожалуй, Геночка прав. Первое место. Кубок! И думается еще, что придавать этому ужасному случаю значение непедагогично. Договоримся так: мы, педагоги, ничего не знаем и ничего не видели. Мы же находились в учительской. Просто после уроков Егор Иванович, если, разумеется, он сочтет это нужным, пригласит к себе Новичков, побеседует. А заодно осторожненько так, без нажима, объяснит, что новички должны показать пример дисциплины.

Это была прекрасная мысль. Егор Иванович одобрительно закивал головой, отчего его бородка как бы ожила, зашевелилась. Геночка бросился обнимать завуча, затем подлетел к заведующему, тоже обнял. Он бы и поцеловал его, да только Егор Иванович вежливо отстранился.

– Ладно, ладно, Геночка, без телячьих нежностей.

Учителя лруг друга величали по имени и отчеству. Это и понятно. А вот физкультурника звали Геночкой. Ибо был он очень молод, за двадцать ему еще не перевалило, был шустр, энергичен, по-мальчишечьи резв. Окончил он физкультурный техникум. Ученики, правда, обращались к нему по всем правилам: «Геннадий Федорович», но заглазно тоже звали Геночкой, и это стало его прозвищем – милым и симпатичным. Учителя втайне завидовали юному Иголкину, ибо у всех у них тоже были прозвища, но не такие симпатичные. Даже канаевское «Пардон» таило в себе чуточку иронии. А были и прозвища не очень приятные, и даже, прямо скажем, обидные. Например, «Вздыхайло» – так нарекли ученики учителя истории за то, что он имел привычку тяжко вздыхать, прежде чем вымолвит какую-либо дату...

Геночка все же изловчился, чмокнул Егора Ивановича и стремглав выскочил из боярской трапезной. Вновь ударил в колокол, «позаимствованный» у станции Лесная, сторож Пахомыч. Начинались уроки.

После занятий Егор Иванович державно принимал новичков. Они вошли настороженные, тихие, застенчивые даже.

– Ну-с..– начал заведующий, перебирая па столе бумаги,– как в новой школе? Не обижает ли кто?

Новички переглянулись.

– Ну вот ты... Пардон, как тебя?..

Светловолосый парнишка с быстрыми серыми глазами учтиво ответил:

– Гуго Орсипи... Кто же нас обидит?

– А ты?

– Лео Клеменс. Все нормально.

– Может тебя, пардон, кто обижает?

Черноволосый, смуглый, с раскосыми черными и блестящими глазами здоровяк, улыбнулся.

– Эркип Гулям-Хайдар. Меня вообще никогда не обижали. Егор Иванович пожевал губами, встал, прошелся по кабинету.

– Школа, значит, приняла вас хорошо. Так-с... А как, пардон, насчет Спирьки Закидона?.. Пе тиранит?

– Спирька? Мы его и в глаза пе видывали.

– Это хорошо-с. Очень хорошо-с. Предупреждаю: трудный субъект. Если откровенно, неисправимый субъект Спирька. С кастетом ходит. Имели место случаи избиения Закидоном... То бишь, я хотел сказать,– Спиридоном Ленским. Короче говоря, вы, ребята, не связывайтесь с ним.

Новички переглянулись недоуменно. Тот, что звался Гуго Орсини, желтоволосый, плечистый парнишка с усмешистыми в искорках глазами, глянул на приятелей и вдруг хихикнул. Красивый парень с копной отливающих бронзой волос – Лео Клеменс – удивленно

пожал плечами. Лишь третий новичок, восточного вида, стоял с невозмутимым видом.

– Ничего Смешного...– начал было Егор Иванович.

– Зачем же вы тогда Закидона в школе держите?– вдруг спросил Гуго.

– Как зачем?– смешался заведующий. Ему самому эта мысль довольно часто приходила в голову.– Должен же кто-то его перевоспитать?

– Ну, и как успехи?– это уже спросил восточный новичок. Егору Ивановичу стало не по себе. Самостоятельная публика!

А ну как и они начнут куролесить? Начнут? Уже начали! Этот переход по тросу!..– Мороз по коже пробежал у заведующего при воспоминании о жутком переходе. И как бы угадав ход мыслей главы школы, Лео успокоил:

– За глупое трюкачество извините нас, пожалуйста, Егор Иванович. Уж очень ребята просили... Какие вы циркачи, если ничего не можете? Сезон-то только завтра открывается в цирке. Что мы умеем, ребята пока не видели. Самолюбие у нас закипело.

– Какое, пардон, трюкачество?– Егор Иванович прикинулся, будто ничего не знает.

Гуго откровенно посмеивался. Затем сказал:

– В общем, извините нас, ладно? Мы ведь, три друга, редко встречаемся. Работаем в аттракционах... А дружим крепко. Как герои романа «Три мушкетера».

– Аттракционах?..

Егор Иванович чувствовал себя довольно неловко. Ему стыдно было признаться, что никогда он не был в цирке. Посетил однажды в молодости балаган на Нижегородской ярмарке: поглядел на «чудо природы» – «Бородатую женщину» и «Женщину-паука». Борода была настоящая, и это не удивительно, ибо женщину изображал мужик, старавшийся говорить писклявым голосом. «Паук» же представлял собою обыкновенную женщину, довольно непривлекательного вида, сидевшую во чреве огромного матерчатого паука. Затем два размалеванных клоуна, бессмысленно кривляясь, спели куплеты про отставного солдата, уморившего купчину и женившегося на его богатой вдове. Выступал еще «Человек без костей». Он закладывал себе ноги за уши и при этом подпрыгивал на руках, отчего юного и впечатлительного Егора стало мутить.

Вот и все познания заведующего в цирковом искусстве. Французское слово «аттраксьон» он, разумеется, знал, поскольку свободно владел французским еще с гимназических и университетских времен. Но последнее время оно ассоциировалось почему-то с аттракционами городского парка – «Чертово колесо» и «Комната смёха».

– Ну... «гвоздевые номера»,– терпеливо пояснил Гуго.– Обычно в каждой цирковой программе по одному аттракциону – главному номеру. Потому мы и встречаемся редко. Обычно приедешь в город, а Лешка или Эрка уже заканчивают гастроли. Недельку всего и повидаешься. И опять на полгода, а то и на год расстаемся. А вот дружим.

– А когда вырастем,– подал голос до того молчавший Эркин,– сделаем общий номер, всем аттракционам аттракцион. Мирового класса!

Необычный разговор этот происходил в кабинете заведующего, в той самой светелке, сооруженной купчиной Собакнным для своей дочери Прасковьи. А за резными дверьми ее притаился настырный физрук Геночка, ожидая, когда, наконец, «мушкетеры» выйдут, чтобы перехватить их и завербовать в свою спортивную команду. Беседа в светелке, однако, затягивалась. В чем дело? Непохоже это на Егора Ивановича. Обычно беседы с учениками у него короткие.

Причина для разговора долгого была, однако, основательная. Заведующий, во-первых, поинтересовался, почему у новичков такие необычные имена и фамилии. Ежели они иностранцы, то, пардон, необходимо специальное разрешение, чтобы посещать советскую школу. С другой же стороны, все трое, как видно из документов, с третьего класса учатся в наших школах...

– Почему именно с третьего класса?– поинтересовался заведующий.

– В первом и втором не пришлось учиться,– спокойно пояснил Гуго.– Мы с родителями за границей были.

– Что?!– Егору Ивановичу показалось, будто он ослышался.

– С тридцать второго по тридцать третий год,– подтвердил красавчик Лео.

– Да вы не волнуйтесь,– успокоил Эркин.– На гастроли законно ездили. В Германию, Испанию, Францию...

Канаев вытащил платок и утер взмокший лоб. Что бы это все значило?

– Не волнуйтесь,– повторил Гулям-Хайдар.– Мы советские. С давнишних времен в цирке приняты псевдонимы. Старая традиция. Отмирающая. Гуго никакой не Орсини. Просто он Гога, Гоша, Георгий в общем. И не Орсини, а Осинин. Когда-то прадед его в итальянской труппе выступал. Так и повелось. А Лео Клеменс и вовсе Лешка Доленко, иностранец из Хохландии. Ну, а я из Узбекистана. Имя мое чисто узбекское, подлинное. Фамилия, правда, переиначена. На самом деле—Гулямхайдаров. Паспорта будем получать, все приведем в порядок.

Егор Иванович внутренне с облегчением перевел дух.

– Так-с...– протянул он и улыбнулся.– Да вы садитесь, друзья-«мушкетеры». Интересный вы народ, пардон.

Он усадил новичков на неудобные и жесткие «боярские» кресла со спинками, украшенными резными петушками. Сам тому удивляясь, перешел на «вы».

– Ну вот вы... Лео, кажется?

– Алексей.

– Пардон... Ну как там, за кордоном, Алексей? Угнетают простой народ?

– Угнетают, Егор Иваныч. Особенно в Германии. Как фашистский переворот произошел, мы сразу на родину уехали. Но я бы того Гитлера!—Лео-Алексей покраснел от гнева.– Я ему башку чуть камнем не разбил!

Завшколой от изумления замер с открытым ртом.

– Башку? Камнем?! Гитлеру!.. Вы что же, видели Гитлера? То, что тринадцатилетний советский мальчишка видел самого

Гитлера и даже пытался проломить ему голову камнем,– выходило за границы разумения. Это все равно, как если бы Лео-Алексей сказал, что он чуть не угробил библейского царя Ирода! Пусть даже он фантазирует. Дети живут в мире фантазий. Пусть даже этот парнишка и не видел Гитлера и тем более не швырял в него камнем. Пусть! Но ведь он мог, мог его видеть и мог запустить камнем!

– Он не выдумывает,– подтвердил Эркин.– Мы тогда с Гошей во Франции гастролировали, слух до нас дошел. Вроде бы сам советский полпред в Берлине, отправляя труппу Клеменс на родину, погрозил Лешке пальцем, мол, какой нехороший мальчишка, дипломатический конфликт из-за него едва не возник. А потом погладил по голове и шепнул на ухо: «Молодчина! Жаль только, не в того угодил».

– Да как же это?– не унимался Егор Иванозич.– Уму непостижимо! Расскажите, Алексей.

– Нечего рассказывать,– нахмурился тот.– Ну встречали штурмовики и прочие гады своего фюрера. Орали «зиг-хайль!», руки вперед тянули. А я с отцом проходил. Улочка как раз узенькая, народу поменьше. А у меня в куртке камень, с чернильницу. Я его на Лазурном берегу еще нашел. Красивый. И он, фашист тут и появился, надо же! Я и не сдержался... В него не попал, а другому кг.кому-то досталось, аж фуражка с башки слетела. Ух, что тут началось!.. Свистки... Полицейские – шуцманы, по-ихнему,– мечутся! Штурмовики орут, на народ кидаются!.. Еле ушли с отцом. Чудом спаслись.

Завшколой верил и не верил. Чудеса! Ну и новички!.. Постой... В тридцать третьем году они уже гастролировали, то есть выступал в цирках! Им же по десять лет всего было.

– Когда же... Со скольки лет, ребята, пардон, вы работать-то начали, а?

Ответил Гуго-Гога:

– С шести лет. В цирке иначе никак нельзя. Если хочешь стать настоящим артистом, мастером своего дела, надо начинать очень рано. Конечно, на первых порах трюки легкие. Вот я, например, жокей-наездник. Что я мог в шесть лет?.. Так, пустяки. Лошадь для курса – для прыжков на ходу. Хорошая лошадь. Першерон! Спина как стол! Орликом зовут. Сажали меня на Орлика, он скачет галопом, а на спину Орлику вскакивали мой старший брат, затем мой отец... Музыка гремит. Орлик фыркает, в раж входит. Тогда отец, стоя на спине Орлика, брал себе на плечи брата, а затем и я на брата карабкался. Только я не ногами становился, а просто сидел на нем. Мал тогда еще был.

Егор Иванович представил себе картину: скачущая лошадь по кличке Орлик, а на ее спине стоит колонна из отца и двоих сыновей... Такая примерно колонна, которую он сегодня видел на тросе и чуть не умер от страха!

– Так этот трюк, по-вашему, пустяки?

– Средней трудности.

– Так-с...– растерянно протянул Канаев. Затем спросил Алексея:– А ваше цирковое амплуа?

– Акробат-прыгун. Труппа Клеменс.

– Почему именно Клеменс?

– Мой прадед в американском цирке Барпума начинал. Принял псевдоним в честь американского писателя Марка Твена. «Твен» ведь тоже псевдоним. Настоящая его фамилия Клеменс.

Эркин Гулям-Хайдар тоже оказался из старинной цирковой семьи. Прадед его был узбекским дорвозом – эквилибристом на наклонно натянутом канате. Дед выступал на площадях городов Туркестана как симдор-эквилибрист и плясун на канате с амортизаторами. Оба предка пользовались огромной популярностью. Работали они безо всяких страховочных приспособлений на головокружительной высоте. И оба погибли. У прадеда пеньковый трос оборвался. А деда сразил из английского винчестера басмач-недобиток– за то, что по случаю Земельно-водной реформы устроил праздничную тамошу, развлекал дехкан в большом ферганском кишлаке.

Ну, а отец Эркина, создав современный номер канатоходцев, работал с семьей уже в системе советских цирков.

– Теперь что?– улыбнулся Эркин.– Сетка внизу натянута.

– Сетка?– тоже улыбнулся Егор Иванович.– Что-то я не видел никакой сетки под тросом, по которому вы сегодня с приятелями прогулялись.

– Извините. Больше не будем. А вообще-то мы этот трюк с Гошей и Алешей отрепетировали. Раз тридцать прошли в цирке по канату. У нас ведь теперь не пеньковый канат, а стальной трос. Проверенное дело.

И еще с удивлением узнал Егор Иванович, что новички, пусть примитивно, но владеют немецким, французским, английским разговорными языками. По первым двум он даже малость прощупал

ребят. Вполне сносно говорят. С правилами, конечно, не в ладах. По понять можно. И словарный запас приличный.

– Как же это вас сподобило, голубчики?—спрашивал Канаев, проникаясь к «мушкетерам» все большей и большей симпатией.

– В Германии были, во Франции... Поневоле пришлось...

– А в Англии вы ведь не были?

– Зато англичане к нам приезжают. Артисты иностранные. Вот и в нашей программе есть номер – «Сальтоморталисты на проволоке», австралийцы под псевдонимом Углюк. Великие мастера своего дела! Отец, мать и сын, Джонни его зовут. Хороший парень, года на четыре нас постарше. Да и отец Леший в Америке проработал лет семь. По-английски он запросто.

– Полиглоты,—засмеялся Канаев.—Только, пардон... Отчего же тогда у вас у всех троих «посредственно» по немецкому языку в табелях?

– Из-за правил.

– Подучите.

– Придется, Егор Иваныч.

Заведующий встал. И ребята поднялись. Воспитанная публика.

– Ладно, ребята, спасибо за интересную беседу. Как-нибудь загляну в цирк, посмотрю, чем вы там занимаетесь.

– А мы сами хотели вам предложить, Егор Иванович. В выходной день у нас два представления, утром и вечером. Что если всю школу пригласить? Всего-то человек триста, не больше. Семилетка ведь. Мы с директором цирка уже говорили. Одобряет. Он вообще любит, когда дети циркачей не только работают, но и учатся. У нас... У нас не все дети в школу ходят. Иные рассуждают: «А зачем учиться? Я свое дело знаю. К чему мне история с географией?»

– Не накладно ли будет? Действительно, в школе триста гавриков.

– А в цирке две тысячи мест! Местком проведет как шефское выступление. Для красноармейцев мы ведь бесплатно выступаем. Придет целый полк, заполнит цирк до отказа... Глянешь из-за занавеса, приятно смотреть! А школьники – будущие красноармейцы.

– Ну, коли приглашаете школу... Мерси. Большущее вам спасибо, ребята. Только с директором цирка точно договоритесь. Чтобы без накладок-с.

– Слово даем. Честное пионерское!

И вновь был ошеломлен завшколой. Эти бывалые мальчишки, эти крепыши, отважные парни, бестрепетно шагающие по тросу меж домами, на головокружительной высоте, пытающиеся разбить камнем башку Гитлеру,– не взрослые люди, а обычные пионеры!

– Еще раз спасибо, ребята. А теперь идите и не удивляйтесь, что за дверью вас подкарауливает учитель физкультуры, Геннадий Федорович Иголкин.

Когда друзья ужо выходили из светелки, Егор Иванович вдруг окликнул их:

– А позвольте вас спросить, давно ли вы дружите между собой?

Леша Доленко ответил:

– С Гошей я подружился еще в Одессе, в тридцать первом году. А с Эркином мы встретились после заграницы, на Сталинградском тракторном заводе. Там как раз лев убежал, а Эркин нас от его когтей спас...

Заведующий выпучил глаза. Какой еще лев?!.. Потом махнул рукой, идите, мол, от вас чего только не услышишь!

ОБ ОДЕССЕ, ЗАВОДНОЙ РУЧКЕ И СВИРЕПОМ

ЛЬВЕ ЦЕЗАРЕ

Не знаю, ребята, как насчет правдивости рассказа Алеши Доленко-Клеменса о его «расправе» над Гитлером. Кто его знает, как в действительности было дело. Может, просто проехали какие-нибудь фашисты на автомобиле, а десятилетний Алеша, горя справедливым негодованием, мысленно запустил в них камнем. Но и это тоже хорошо. Благородная ненависть к негодяям, захватившим власть, чинящим расправу над тельмановцами!.. А впрочем, все могло быть. И из дальнейшего повествования вы узнаете, что история с камнем имеет свое продолжение.

Что касается истории со львом, то это сущая правда. Вы можете спросить: «Почему?» И я отвечу: «Потому, что меня самого этот свирепый лев по кличке Цезарь едва не слопал. Дело в том, что я тоже родился в цирковой семье. А познакомился я с героями этой повести вот как...

Это было в 1931 году, в Одессе. Мои родители приехали в знаменитый «Железный цирк» на гастроли. Почему «железный»? Раньше, до революции, предприниматели, в целях экономии, обходились так называемыми цирками «шапито». Эти брезентовые шатры можно было быстро разбирать и собирать и перевозить в другой город. Строили и постоянные цирки, деревянные. Вокруг манежа в таких цирках стояли толстые столбы, подпиравшие купол, столбы эти мешали зрителям, частично загораживая манеж. Но цирки эти были дешевы. Правда, горели они довольно часто. Деревянные же!

А одесситы народ остроумный и честолюбивый. Они, например, утверждают, что здание Одесского оперного театра – лучшее в мире. И, пожалуй, это так. Одно из лучших, во всяком случае. И приморский бульвар,– уверяют одесситы,– лучший в мире. Действительно, очень красивый бульвар. А уж знаменитая Потемкинская лестница, ведущая к морю,– единственная в своем роде! Приезжайте хоть сейчас в Одессу, и любой мальчишка будет вам клясться и бить себя в грудь, доказывать,

что Чарли Чаплин родился в Одессе, на Молдаванке!..

Короче говоря, одесситы убеждены, что в нх городе все самое лучшее. А вот цирк в дореволюционной Одессе (у Полицейского моста) подкачал. Обыкновенная деревянная времянка. И тогда предприниматель Сапценбахер раскошелился и соорудил огромный цирк на 2300 зрителей! Построен он был по последнему слову тогдашней науки и техники – этакая металлическая полусфера без единого столба! Отсюда и название – «Железный цирк». Открылся он в январе 1894 года. Одесситы ликовали: «Лучший в мире цирк – наш. Лучше, чем даже в Санкт-Петербурге!»

Цирк этот существует в Одессе и по сей день (на ул. Подбельского). И вот, в 31-м, приехал я с родителями в Одесский цирк, где и познакомился с Лео-Лешей и Гуго-Гошей. Мне было тогда всего семь лет, однако все запомнилось до того четко, что и сейчас я отчетливо вижу мысленным взором события тех дней.