355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Олег Лазарев » «Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2 » Текст книги (страница 11)
«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 06:57

Текст книги "«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2"


Автор книги: Олег Лазарев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Аэродром Выгоничи, на который мы перелетели из Жудри, находился в районе, где активно действовали наши партизаны. Раньше на нем базировались немецкие истребители. Здесь мне впервые довелось увидеть партизан. Недалеко от стоянок в лесу находился небольшой одинокий сарай. Около него я увидел мальчика лет 13–14 с автоматом в руках. Сначала мне показалось, что он фасонит перед нами. Однако по его серьезному виду я понял, что он находится при выполнении обязанностей, порученных ему партизанскими командирами. Мое предположение подтвердилось. Он действительно нес службу по охране сарая, в котором в большом количестве находились арестованные местные жители, служившие фашистам. Среди них было немало полицаев. Рядом с сараем толпились родственники арестованных. В руках они держали корзинки и узелки с продуктами, которые хотели передать им.

Несколько женщин со слезами на глазах попытались подойти к сараю, но грозный окрик мальчика заставил их отступить. После ужина мы от нечего делать пошли вдоль опушки леса и набрели на костер, у которого находилась группа партизан. Поздоровавшись с народными мстителями, присели возле них. Завязался разговор. Партизан интересовала жизнь в стране и вообще абсолютно все. Два года они скитались по лесам. С жадностью ловили каждое наше слово. Разговаривая с нами, посматривали на наши погоны и переглядывались, когда мы называли наших командиров офицерами.

Для них это было непривычно. Ведь до войны под словом «офицер» понимался только белогвардеец. А сейчас все наши летчики были офицерами, и мы сами к этому слову только недавно стали привыкать. Необычным им казалось и слово «солдат». Ведь до лета 1943 года рядовых Красной Армии называли красноармейцами. Газет партизаны не видели с довоенных времен. Всю информацию о войне, жизни в стране и мире они получали в основном от командиров, проводивших с ними политинформацию.

После трехдневного стояния в Выгоничах полк перебазировался на аэродром Брянск. Город был в полуразрушенном состоянии. Сохранились лишь отдельные здания, в том числе и большой многоэтажный дом недалеко от окраины, в котором нас разместили. Летное поле аэродрома отступавшие немцы взорвали в шахматном порядке. Мы перелетели туда, как только были засыпаны воронки. Боевой работы с него не вели. Пользуясь свободным временем, пошли осматривать город. Мне хотелось посмотреть, как он выглядел после освобождения.

Город был почти безлюдным, и ходить по нему было неприятно. На одной из улиц нам встретилась молодая красивая цыганка. Ребята, хохмы ради, попросили ее погадать. Прежде чем гадать, она залилась слезами и рассказала, что немцы перестреляли почти весь табор. Успокоившись, она стала гадать. Никому долгой жизни не нагадала. Только одному Смоленцеву сказала, что проживет он девяносто лет, а Женя Медведев – семьдесят. Я в этом не участвовал – знал, что все это чепуха.

Через несколько месяцев ни одного из гадавших не осталось в живых – все они погибли на 1-м и 2-м Прибалтийских фронтах. Здесь, в Брянске, мы собирали самолеты с прежних аэродромов базирования, которые остались там по разным причинам. В большинстве случаев это были поврежденные машины, восстановленные техсоставом полка. Прилетали и самолеты, севшие вне аэродромов. Марченко пригнал из Жердевки и тот, на котором меня сбили в первом боевом вылете. «Как ты ухитрился посадить машину на такую маленькую площадку? Я долго ходил и соображал, как с нее взлететь», – спросил он у меня. Ему, видимо, не сказали, что я был сбит, садился прямо перед собой и на шасси сел совершенно случайно. По поводу самого самолета он заметил: «Какой он тяжелый в управлении!» – «Да, пришлось мне изрядно попотеть, – добавил я, – может, поэтому и сбили. На таком особо не поманеврируешь, сначала надо потренировать руку». Куда девалась эта машина, не знаю, но после того как ее пригнал Марченко, я не видел, чтобы на ней летали летчики нашей эскадрильи. По всей вероятности, ее оставили для доводки в Брянске и в полк она не попала.

Свободное от занятий и работы на матчасти время мы обычно использовали для прогулок по городу. Во время одной из таких прогулок забрели в какой-то тупик, из которого захотели поскорее выбраться. У проходившего мимо солдата решили спросить, как выйти на такую-то улицу (название ее я уже не помню). Подойдя к нему ближе, я обратил внимание, что он очень похож на Федю Шатилова. Неужто он? Не может быть! Ведь прошла всего неделя, от силы полторы, как получил от него письмо, в котором Федя писал, что скоро должен выписаться из госпиталя, а ехать оттуда несколько дней.

Солдат, увидев, что мы машем ему рукой, остановился. Кто кого раньше узнал, не столь важно. Случилось так, как это бывает только в кино или романах. Оба, конечно, не ожидали встречи. Расцеловались. «Ну вот, Федя, будем снова с тобой летать». – «Да нет, летать нам вместе не придется, – с грустью произнес Федя, – я с пересыльного пункта попал в пехоту. Завтра утром отбываем на передовую». – «Как это в пехоту?» – недоуменно выпалил я. «А так! Когда на пересыльном спросили, кем я воевал, сказал, что был воздушным стрелком. Слову «воздушный» значения не придали, а раз стрелок, то, значит, пехота. Вот так и попал в пехоту». – «Ну, а ты вообще хочешь со мной летать?» – поинтересовался я. «Конечно, но как сделать, чтобы вернуться в полк на законных основаниях?» Решили всей группой идти к его командиру и уговорить отпустить его к нам.

По пути к казарме, где размещалась его рота, встретили старшего лейтенанта, Фединого командира. «Что необходимо, – обратился к нему Федя, – чтобы снова попасть в свой полк? Вот мой командир и летчики нашей эскадрильи». – «Я знаю, что он летчик, – приветливо смотря на нас, сказал старший лейтенант, – мы это поняли по петлицам и птичкам на них. Раз хочешь к своим, иди». – «Как, просто так, без бумажки?» – недоумевая, переспросил Федя. «А зачем она тебе? Я и так вижу, что вы здесь все свои, авиаторы. Забирай свой сидор и иди. Где он у тебя, в казарме?» – «Так точно, под койкой лежит». – «Ну и хорошо, будь здоров, бей фашистов с воздуха». Вот так, быстро, без бумажек и всякой бюрократической формальности, на месте командир роты решил вопрос перевода солдата из пехоты в авиацию. Так, благодаря случаю, мы встретились вновь. Видимо, летать нам вместе до конца войны было предрешено судьбой.

Кроме нашего полка, в Брянске базировались мелкие подразделения из других частей штурмовой и истребительной авиации. Здесь я впервые увидел цельнометаллический Ил-2, о существовании которого и не подозревал. На таких машинах во время войны мне полетать так и не пришлось. По всей вероятности, эти штурмовики принадлежали большим командирам. Кому именно, интересоваться не стал, чтобы не портить себе настроение. На них не было следов повреждений, свидетельствовавших об их полетах на боевые задания, после которых частенько оставались пробоины от пуль и осколков снарядов.

Обращала на себя внимание внешняя отделка и покраска. Создавалось впечатление, что машина изготовлена для выставки. Вот бы полетать на такой, мечтательно подумал я. Больше подобных машин мне видеть не доводилось. Все они находились на отдельной стоянке рядом с полуразрушенным ангаром. Всякий раз, проходя мимо, невольно любовался ими, да и не только я. Многие из нас судачили по поводу того, кто их хозяин.

Когда я впервые рассматривал эти машины, услышал звук взлетавшего самолета. Быстро повернул голову и в нескольких метрах от себя увидел взлетавший «як». Видимо, летчик неправильно выбрал место старта, так как сразу же после отрыва он правой стойкой шасси задел плоскость красавца «ила». Колесо «яка» застряло в крыле, вместе с ним вырвало и стойку. Тем не менее «як» взлетел как ни в чем не бывало. Затем он резко перешел в набор, убрал оставшееся колесо и сделал пару восходящих бочек. Затем развернулся, прижал самолет к земле, прошел над аэродромом на бреющем и снова сделал пару бочек. После этого, покачав машиной с крыла на крыло, продолжил набор высоты и улетел на другой аэродром. Все у него вышло эффектно, по-истребительному красиво и с шиком. На память о своем хулиганстве он оставил одну ногу в «иле», выведя, таким образом, из строя обе машины.

Наверняка летчик почувствовал удар, но не понял, что это. Знай он, что произошло, вряд ли бы стал крутить бочки. Интересно, что почувствовал летчик-ухарь, когда понял, что одну стойку вместе с колесом он оставил там, откуда прилетел? Только счастье спасло его от гибели. И, конечно, за свое хулиганство и поломку машин вряд ли понес наказание. Откуда на другом аэродроме могли знать, что он вытворял в Брянске. Ведь на фронте никаких пунктов управления полетами не существовало. В большинстве случаев, при одиночных перелетах, летчики взлетали сами по себе – выпускать-то их было некому. Судя по всему, летчик-хулиган на взлете специально прижал машину к земле, чтобы попугать кого-то, но его подвел глазомер. Хорошо еще, что при этом никто не пострадал на стоянке.

В доме, куда нас поселили, до нас жили фашистские летчики. На стенах комнаты нашей эскадрильи они оставили после себя красиво нарисованные фашистские боевые ордена. Среди них был и наиболее популярный у них Железный крест. Жить в такой комнате и постоянно видеть перед глазами ордена своих врагов мы, конечно, не могли. Достали белой краски, закрасили всю эту роспись, и вместо немецких я не менее красиво нарисовал наши. Комната сразу преобразилась, стала уютной, «нашенской». Посмотреть на мои художества приходили со всего полка. Появились и подражатели. Нарисовали ордена в своей комнате летчики первой эскадрильи, правда, меньших размеров. Пребывание в Выгоничах и Брянске было для нас отдыхом. Впервые после Тулы мы по вечерам стали проводить время на танцах под баян, на котором играл Назаренко, оружейник нашей эскадрильи.

В один из таких вечеров прошел слух, что наш дом заминирован. Взрыв мог произойти в любое время. Слух этот был небезоснователен: в одной из школ города во время занятий взорвался управляемый фугас. Погибло много детей. Танцы сразу прекратились. Все выскочили на улицу, где в это время шел мелкий моросящий дождь. В темноте я увидел группу руководящего состава полка вместе с его командиром. Хромов срочно приказал разыскать саперов и осмотреть дом. С испорченным настроением, промокшие, ждем их прихода. Заходить в помещение никому не хочется. Стали припоминать случаи подобных минирований. Саперы появились около полуночи. Они поинтересовались, почему мы решили, что дом заминирован, ведь кругом на его стенах стоят отметки «Проверено – мин нет» (обычно на табличке указывалось, кто его разминировал и в какое хозяйство он входил).

Однако командир полка все же попросил саперов еще раз проверить дом. После часового осмотра они доложили Хромову, что подвал и все места дома, где могли бы быть мины, проверены – их нет. Пожелав нам спокойной ночи, они ушли. После этого все отправились спать. На следующий день в столовой один из младших авиаспециалистов шепнул своему соседу по столу: «Как я вчера вечером дал шумок!» – «Какой шумок?» – переспросил сосед. «А тот, насчет минирования. Я нарочно задумал это сделать, чтобы посмотреть, как поведут себя танцоры. Вспомнил про взрыв в школе, дай, думаю, скажу, что и наш дом заминирован». О ложном слухе стало известно командованию полка. В тот же день на вечернем построении шутника строго отругали перед строем и предупредили личный состав о недопущении подобных шуток в будущем.

С взятием Брянска активная боевая работа закончилась, и фронт был расформирован. Об этом мы узнали уже после перебазирования на другое направление. На других фронтах в это время продолжались бои по освобождению Украины. Наши войска продвигались к Днепру и Киеву. Об этом сообщали сводки Совинформбюро, которые до нас иногда доводили политработники.

Под Орлом я стал кандидатом в члены ВКП(б), а затем уже на другом фронте и ее членом. Вступив в партию, я стремился доказать, что оправдаю доверие коммунистов, которые дали мне рекомендацию, необходимую для вступления в ее ряды, и буду выполнять задания так, как это должен делать коммунист. Считаю, что на Брянском фронте я доказал это своей боевой работой. Если кто-то посчитает такую оценку самовосхвалением или нескромностью, то пусть простит меня за это.

После Брянского фронта я считал себя уже обстрелянным бойцом, познавшим войну, хотя понимал, что надо еще многому учиться. Я был уже не таким, как в первом боевом вылете. Со многими своими сверстниками мог кое в чем поспорить и молодых, прибывавших в полк из школ или из запасных полков, кое-чему поучить. Неплохо стал понимать ошибки и промахи ведущих групп. Критически относился к непризнанию ими своих недостатков, когда они сваливали свою вину на рядовых летчиков. Не раз досадовал, когда видел, как ведущие бьют по пустым деревням, где ни войск, ни техники противника не было. Одной из таких деревень, как помнится, была Журавка, которую мы всем полком под предводительством Сухих полностью сожгли.

Был и такой случай: майор Сухих, ведя полк на какую-то подвижную цель северо-восточнее Брянска, найти ее не смог. Не нашел он и запасную цель, и мы вернулись всем полком на свой аэродром с полным боекомплектом. Длительное время мы находились над территорией противника, подвергаясь опасности, но задания так и не выполнили. Получилось это из-за временной потери ориентировки, о которой он промолчал. А бомбы не сбросил из боязни ударить по своим.

Тут он поступил правильно: если не знаешь, где находишься, – не бей. Но все могло быть иначе, если бы Сухих смог перебороть свое самолюбие и откровенно передать группе, что цель найти не может. Наверняка ему бы кто-нибудь помог. Молча водил он группу то в одном направлении, то в другом. Когда топлива осталось в обрез, пошли домой. Получилось так, что слетали впустую. Только зря израсходовали топливо. Обычно в конце дня в полку проводились разборы полетов. На них подводились итоги работы, отмечались недостатки, обменивались опытом, намечалась работа на следующий день. В тот же день полкового разбора не было. Очевидно, полковое начальство посчитало неудобным разбирать свои промахи перед подчиненными.

На Брянском фронте наибольшие потери полк понес в начальный период боевой работы, чего мы по вполне понятным причинам и ждали. Ведь нам, молодым неопытным летчикам, предстояло выдержать испытание смертью и умением воевать с опытным противникам. В боях гибнут и опытные летчики, что же тогда говорить о нас, необстрелянных пацанах. Почти так и получилось. Испытал это и я в своем первом боевом вылете. Потери мы несли как от зениток, так и от истребителей, но если потери от зенитного огня это судьба – кому повезет, а кому нет, то с потерями от истребителей мириться не хотелось.

Здесь все зависело от способности вести с ними бой и умения защищаться от них. Обороноспособность группы зависела от самих летчиков и, в первую очередь, от ее командира, то есть ведущего. Насколько правильно он сумеет построить оборону в группе, настолько обеспечит ее безопасность от атак истребителей. Вот этого-то умения у многих наших ведущих и недоставало. Одиночный Ил-2, в силу своих летно-технических данных, вести на равных бой с истребителем не мог, но в группе штурмовики вполне могли постоять за себя и даже одержать победу. И поэтому, повторяю, очень многое зависело от ведущего.

Большинство командиров продолжало терять летчиков только потому, что не умело собрать группу в кулак, так необходимый для взаимной огневой поддержки при отражении атак истребителей, особенно при возвращении домой. Почти все ведущие при появлении истребителей противника атаку цели прекращали и, не собрав группу, на большой скорости, какую только могли развить, стремились как можно быстрее выскочить на свою территорию. Такой полет напоминал паническое бегство с поля боя. На послеполетных разборах мы, рядовые ведомые, страдавшие от истребителей больше всего, не раз говорили им об этом. Критику, как известно, редко кто любит. Поэтому они, вместо того чтобы правильно ее воспринимать, начинали со злостью упрекать нас в неумении быстро занимать свое место в строю.

Перед вылетам на задание мы поэтапно проигрывали весь полет от начала до конца. В иные дни отрабатывали сбор группы на земле методом «пеший по-летному». Казалось бы, все было продумано заранее на земле, но как только в реальном полете над целью появлялись истребители, нервы у некоторых ведущих не выдерживали, и они снова допускали те же ошибки. Не получая серьезного сопротивления от растянувшейся группы, истребители легко сбивали отставшие одиночные самолеты. Таких ведущих-паникеров следовало бы немедленно отстранять от командования и строго наказывать. Но этого не происходило. Для того чтобы воочию убедиться в правоте жалоб ведомых, вышестоящим командирам следовало бы проверять их в деле. Однако в те времена такие проверки делались очень редко и не везде. Проверять было некому, да и небезопасное это дело. А высокое начальство больше верило командирам, чем простым «швейкам».

Возможно, что на паническое состояние ведущих влиял их возраст. Они были старше нас. У большинства из них были семьи и дети. Поэтому они рассчитывали на свое счастье – выжить в этой войне и вернуться домой. Молодое поколение ведущих, пришедшее на смену «старичкам», многие из которых погибли в боях или выбыли из полка по тем или иным причинам, было намного моложе своих предшественников, имело более крепкие нервы, летало смелее, задорнее, не паниковало в сложной обстановке. Они лучше понимали, что значит быть ведомым, и старались не допускать ошибок своих учителей. Стиль их работы изменился, повысилась эффективность боевых вылетов, значительно снизились потери летного состава и самолетов.

Если в полку изначально было бы несколько ведущих с хорошим боевым опытом, то потери в начале боевой работы были бы намного ниже. Там, где такие летчики имелись, потерь было значительно меньше. Нередко такие полки ставились в пример другим. Они были на хорошем счету у командования дивизии и корпуса. В нашей дивизии таким был 211-й ШАП. Командир корпуса генерал Горлаченко называл его славным полком. В тот период он действительно выделялся, но как только другие полки приобрели боевой опыт, 211-й уже ничем не отличался от остальных. Однако его по-прежнему, непонятно почему, продолжали считать лучшим.

1-й и 2-й Прибалтийские фронты. Аэродром Колпачки

Быстро пролетели несколько дней кратковременного отдыха в Брянске. Нам предстояло перебазирование на другой аэродром. Куда именно – не сообщали. Маршрут проложили лишь до Ржева. Там должна быть посадка. Для большей скрытности перелет выполнялся на малой высоте. Для меня, любителя полетать на бреющем, это было удовольствием. На малой высоте проскочили Вязьму. Вспомнились сообщения о тяжелых боях 41-го в этих местах, когда наши войска попали в окружение. Теперь здесь тихо, город освобожден.

Пролетая над ним, обратили внимание, что на улицах почти не видно жителей. «Вероятно, – подумал я, – не все еще вернулись, а какая-то часть из них погибла. Из-за недостатка светлого времени вылет из Ржева перенесли на следующий день. За ночь погода испортилась. Пошел затяжной моросящий дождь. В течение дня вылет несколько раз откладывали, а затем, как и накануне, перенесли на утро. Пользуясь свободным временем, мы с разрешения командира эскадрильи решили сходить в город – посмотреть, как он выглядит.

Он произвел на нас тяжкое впечатление. Куда бы мы ни пришли, нигде не видели хоть одного сохранившегося дома. Деревянные в большинстве своем были сожжены, кирпичные – разрушены. В городе не встретили ни одного жителя. На улицах были одни военные. На железнодорожной станции вокзал был сбит из досок и фанеры. Изнутри он освещался коптилками из гильз малокалиберных снарядов. Те жители, которые все же находились в городе, жили в землянках. Не верилось, что город может быть восстановлен. Видя, как он разрушен, хотелось быстрее вернуться на фронт и бить захватчиков за их злодеяния.

Из Ржева на новое место базирования полк повел лидер – самолет Пе-2, в котором находился штурман. На Ил-2 вести ориентировку над сильно пересеченной местностью нелегко – требуется хороший профессиональный навык. Найти среди разбросанных по лесам однообразных полян замаскированный аэродром непросто, а делать круги для его поиска не позволял ограниченный запас топлива. Перелет производился не одним самолетом, а всем полком. В этом случае расход горючего будет всегда больше. Поэтому командование 3-й ВА поступило правильно, выделив нам лидера. Полк перебазировался на другой фронт и новый аэродром без летных происшествий. Но одно могло быть, причем по моей вине. После роспуска группы на посадку во время полета по кругу я увидел большое круглое озеро, окаймленное со всех сторон лесами.

Таких больших озер мне с воздуха видеть не приходилось. Вспомнилась Ока, которую я не видел более трех лет. Вода влекла меня всегда. Поэтому решил рассмотреть его поближе, благо обстановка позволяла. Решил: пока полк садится и на кругу много самолетов, отверну к озеру, пробрею над тихой гладью воды, потом сделаю крутую горку, войду в круг и сяду вместе с последними самолетами. Думаю, что это нарушение не будет таким уж страшным, а если начальство и заметит, то я не первый, кто делает подобное. Зато какое будет удовольствие! Быстро со снижением отворачиваю в сторону озера и вижу на его зеркальной глади небольшую лодку. В ней два человека. «Небось рыбаки, – подумал я, – пугануть их, что ли? Прижать пониже, а для большего понта пульнуть над ними из ракетницы?» Вынимаю пистолет, взвожу курок и жду момента выстрела, а машину держу над самой водой. Слышу Федины слова: «Красиво летим!» За нами на воде ровная дорожка от работы винта. Подлетаю к лодке. Пора стрелять. Стремительно поднес к открытой форточке левой стороны фонаря пистолет, и в этот момент неожиданно для меня произошел выстрел.

Я оторопел и не сразу понял, что произошло. По кабине стал носиться сноп искр, появился дым, что-то загорелось. Зажгло лицо и шею. Горело полотно ватной куртки, в которую я был одет. Самолет в это время стал подниматься над водой сам собой. Триммер руля высоты, заблаговременно поставленный мной на кабрирование, выручил в непредвиденной обстановке и спас от худшего исхода. Самолет отделяли от воды считаные метры. Нырнуть в нее хватило бы секунды. На горке горение ракеты прекратилось. Стал рассеиваться и дым в кабине. На этом вроде бы все и кончилось. Но это только показалось. Чувствовался запах тлеющего хлопчатника, жжение в ноге и с правой стороны ягодицы. Увидев на левом лобовом стекле остатки ракеты, понял, в чем дело. Вместо того чтобы выстрелить в открытую форточку, я случайно обшлагом куртки зацепил колпачок кнопки сбрасывания бомб. Палец руки, находившийся на спусковом крючке, при этом самопроизвольно сработал, и ракета пошла не туда. Вместо того чтобы попугать рыбаков, напугал себя и лишился куртки. Пострадал и парашют. Более двух недель об этом напоминали ожоги рук, лица и других мест.

После посадки ко мне подошел механик Шипицын. Он сразу заметил, что у меня в полете что-то произошло. «Товарищ командир, когда вылетали, куртка у вас не была такой. Горели, что ли? И на стекле появился красный кружок. Как он туда попал?» Ничего не утаивая, рассказал ему обо всем. Попросил его вытащить из плексигласа этот кружок. Оставшаяся на стекле метка постоянно напоминала мне об этом неприятном случае. О своем ухарском полете рассказал и своим летчикам. При этом обратил их внимание на роль триммера руля высоты, который при полете на бреющем был мною установлен на кабрирование. Это и спасло меня от гибели, когда я был ослеплен выстрелом из ракетницы.

На аэродроме Колпачки, или, как его еще называли, Федотово, кроме нас базировались еще два полка: 47-й разведывательный, летавший на Пе-2, и 135-й штурмовой, входивший в состав 308-й шад нашего корпуса. Из 47-го как раз и был лидер, который привел нас из Ржева. Разные названия одного и того же аэродрома объяснялись тем, что личный состав этих полков размещался в разных деревнях. Каждый из них называл аэродром по названию своей деревни. 135-м командовал Г.М. Корзинников. Этот полк сел раньше нас, перелетев с Брянского фронта.

Осеннее ненастье второй половины октября с его затяжными дождями, лившими из ползущих почти по макушкам деревьев темных облаков, почти не позволяло нам заниматься боевой работой. В начале ноября дождей стало меньше, облачность поднялась до 250–400 метров. Горизонтальная видимость стала намного лучше. Это позволило нам приступить к полетам. Летали мы в большинстве случаев без истребительного сопровождения. При нижней кромке облаков 400 метров истребители вместе с нами доходили только до линии фронта. Далее на территорию противника они не шли, боясь поражения зенитным огнем и ссылаясь на отсутствие брони на их самолетах.

Это быстро усвоили немецкие истребители и свободно, не опасаясь противодействия наших, стали сбивать нас, лупцуя, что называется, и в хвост и в гриву. Не было ни одного вылета, чтобы кого-нибудь из нас не сбили или сильно не потрепали. Особенно донимали асы истребительной группы «Мельдерс», самолеты которой нами хорошо опознавались по их отличительным знакам. На их фюзеляжах кроме крестов был нанесен большой белый круг, внутри которого был изображен черного цвета черт, стрелявший из красного лука. Кок винта был белого цвета, а сам самолет желтый. Летчики этой группы подкарауливали нас в большинстве случаев одиночно.

Летая низко над землей, они высматривали «горбатых», и как только замечали жертву, то без промедления снимали ее. Воздушные стрелки штурмовиков из-за плохого обзора задней нижней полусферы обнаруживали противника в самый последний момент, когда противодействовать было уже поздно. Чтобы избежать таких атак, мы стали летать на предельно малых высотах.

Однако для пуска РСов, сброса бомб и штурмовки цели нам приходилось делать горку. На ней-то они нас и подлавливали. Одной из таких жертв оказался я. 10 ноября 1943 года мы наносили удары по артиллерийско-минометным батареям на огневых позициях юго-западнее города Невель. При выполнении второго вылета в момент ухода от цели я выполнил небольшую горку и увидел, как из-под носа моего штурмовика летят разноцветные эрликоновские трассы. Вначале подумал, что это бьет счетверенная зенитная установка, находящаяся сзади меня. Через некоторое время вновь летит такая же трасса, быстро приближаясь к моей машине. В этот момент слышу, как начал стрелять Федя. Тут я понял, что это не зенитка, а истребитель. Не мешая Федору, пытаюсь маневрировать. Но тех долей секунды, пока собирался это сделать, не хватило. Истребитель меня опередил.

Очередной ливень трасс накрыл машину. Она мгновенно, словно переламываясь пополам, резко задрала нос и пошла на петлю Нестерова. Ноги не чувствуют усилия на педалях. Не могу понять, что с ней происходит. Высота облачности 350 метров. Пытаюсь прекратить кабрирование. Двумя руками отжимаю ручку управления, но сил не хватает. Полностью отдаю триммер руля высоты на пикирование, но и это не помогает. Упираюсь в ручку обеими коленками и даже подбородком – все напрасно. До нижнего края облаков остаются считаные метры, вот-вот нырну в них, а этого допустить нельзя. В облаках я наверняка потеряю пространственное положение и самолет не выведу. Это гибель экипажа. Резко убираю газ. У самых облаков машина, замерев на какое-то мгновение, резко сваливается на крыло и переходит в пикирование. Вижу под собой большое круглое озеро. С большой скоростью несусь прямо в его центр. Понимаю, что жить осталось какие-то секунды. Выброситься с парашютом не успею. Хотелось крикнуть: «Эх, помирать – так с музыкой!» А может быть, и крикнул, сейчас уже не помню.

Резко даю полный газ, и машина тут же с большой перегрузкой снова идет на петлю. Прямо перед носом проскакивает желтый «фоккер». «Вот кто меня чесанул, – мелькнуло в голове, – небось опять хочет всыпать». Как только я увидел ФВ-190, сразу прибрал газ. Машина, прекратив набор высоты, зависла, но на крыло, как в первый раз, не свалилась, а буквально повисла и пошла на небольшой скорости со снижением. «Фоккер» снова показался с левой стороны под ракурсом 4/4. Огня пока не открывает. Впереди за озером увидел широкую лесную просеку. Пока не добили, и чувствуя, что сил держать машину нет, решаю садиться на фюзеляж. Прибираю газ. Кроны сосен уже выше меня. Над головой проносится «фоккер» и тут же, по словам Феди, уходит на свою территорию. Одновременно он передает: «От хвоста летят какие-то тряпки». При этих словах я почувствовал, что усилие на ручку управления уменьшилось. На поляне, где я решил садиться, хорошо просматриваются большие пни.

Нет, тут я садиться не буду. Пока машина летит и, главное, больше не идет на петлю, буду лететь, сколько смогу. Федя снова передает о срывающихся тряпках. Спрашиваю его: «Фрицев не видно?» – «Ни одного, наверное бросили нас», – слышу в ответ. Прибавляю обороты двигателю. Выскакиваю из просеки и над самыми макушками деревьев беру курс на аэродром. Самолет на курсе не держится. Его ведет с левым креном в сторону. Руль поворота не работает. Продолжаю ногами помогать рукам, держать ручку управления. Она, как и прежде, еще продолжает сильно тянуть на кабрирование. Картушка компаса при полете с креном на одном месте не держится и вращается. Поэтому я никак не могу взять точного курса на аэродром. Запомнив в предыдущих полетах характерные ориентиры, пользуюсь их створом для выхода домой.

Придя немного в себя, вспомнил об истребителях прикрытия. Это были «аэрокобры» из полка, которым командовал Кукушкин. Они сослались на низкую облачность и за линию боевого соприкосновения с нами не пошли. Оставшись на своей территории, пообещали в случае появления «худых» прийти нам на помощь. Вот тебе и помощь. Хоть бы один появился, подумал я. Как потом выяснилось, никто из нашей группы не видел ни одного истребителя из полка Кукушкина. А ведь они тоже выполняли боевой вылет, которым велся счет, и вечером небось пропустили за него положенные сто граммов. На шее у меня в несколько оборотов был накручен модный в то время шелковый шарф. Их тогда выдавали летчикам. Вообще-то я не любил носить его, но в тот день почему-то решил надеть. Как же я потом ругал себя за это! Намаявшись до седьмого пота держать двумя руками и ногами ручку управления, сильно вспотел.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю