Текст книги "Телефон доверия"

Автор книги: Олег Раин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

* * *

Сидевший на стреме Кайман оторвал от планша глаза, какое-то время непонимающе смотрел на меня. Видимо, с трудом переключался от виртуалки к действительности. Наконец до него дошло, что перед ним не привидение, не монстр экранный, а вполне оживший питомец Ковчега, и толстые губы его резиново пошли растягиваться.

– Кустанай!.. Кустанище! – он качнулся ко мне, распахивая ручищи. Так обнял – чуть не раздавил. – Во фазенда-то обрадуется!

– Тихо, тихо, задушишь, лосяра! – я кое-как освободился от его хватки. – Где народ-то?

– В хате, есесно. Практически все наши. Шушукаются о секретном.

– Викасик там же?

– Ну так. Сейчас крикну им…

– Не надо. Я сам – тихонечко.

Кайман гыгыкнул:

– Ага, навроде сюрприза?

– Ну, – я не удержался и потрепал его за щеку. – Ух, ты мой Кайманище! Даже не знал, что соскучусь по тебе.

– Тут это… Все тебя вспоминали. Мятыша-то второй день тискают. Он уже кулаками отбивается. Мне вон – губу разбил.

– Да, это он может.

– Но. Кулачонки-то крепкие. Я специально проверил, – не хуже прежних отросли.

– Должна же наука хоть что-то полезное делать. – Я покачал головой. – Леталки-то эти давно появились?

– Ты про шары?

– Ага, запер тут один в чуланчике.

– Да их тут прорва поначалу летала. И в классах зависали, и в столовке – везде. Как вас в больничку определили, так их и понавезли. Такой шухер стоял, ты не поверишь. Еще и штатские повсюду лазили. Спальни шерстили, простыни с одеждой трясли. Натуральный шмон!

– Ого! Раньше такого не делали.

– То-то и оно, – совсем озверели! Сейчас-то уже ничего. И леталок уже меньше… Это наши мастера боевой счет открыли, – соревновались со Скелетоном и Тимуром, кто их больше завалит. Так что больше половины вывели из строя в первые же дни. А эти уже сами присмирели. Во всяком случае, не наглеют и к нам сюда не суются.

– Круто!

– А то!

– Ладно, часовой, бди дальше. Еще поболтаем…

Кайман уткнулся в свой планш, а я на цыпочках проследовал дальше. Повернув по кишке коридора, остановился возле дверей нашей штаб-квартиры.

Конечно, можно было и в спальне заседать, но Скелетон с Гольяном давно уже просканировали Ковчег вдоль и поперек. Место для заседаний выбирали не с бухты-барахты – с прицелом подходили, предварительно изучив и обнюхав каждую стенку. Гольян потом рассказывал, что в Ковчеге есть активные точки. Где, значит, магнитное поле Земли скручивается в узлы. Обычный человек сразу и не ощутит, а они это дело на раз просекали. И говорили, что вроде как в таких точках сложно устанавливать следящую аппаратуру, – будет ломаться без конца, помехи воспринимать и так далее. Зато и чувства у людей обостряются, – кто-то нервничает и мечется, а кто-то вдруг мысли интересные ловить начинает, идеями брызжет. Что интересно, и телефон доверия был установлен в одной из таких точек. По идее, тоже должен был ломаться, но Скелетон объяснил, что там электромеханика совсем дубовая. Это сегодняшним электронным крохам много не требовалось, чтобы сгореть да дымком истечь, – прежняя техника работала чуть ли не на амперных токах, провода на клеммах крепились аж ключами специальными! В общем, это место на чердачке мы именовали кают-компанией. И наперед знали, что болтать тут можно в открытую, ни спутники, ни микрофоны дальноухие – не услышат.

Стараясь ступать по возможности бесшумно, я перешагнул порог и прикрыл за собой дверь. Тут располагалось что-то вроде предбанничка – специально для непредвиденных ситуаций. Заходишь, значит, и попадаешь в полную темень. А всего-то и надо откинуть старое одеяло, подвешенное, словно полог, к потолочной балке. Еще шагая по коридору, я мысленно представил себя окруженным мощнейшим коконом, не пропускающим ни звуки, ни тепло. Это Скелетон когда-то учил нас создавать барьеры. Сам-то он клепал их пачками, мог стать практически невидимым или обратить в невидимку кого-нибудь из нас. Сил это забирало много, иной раз на него жалко было смотреть. Но мы все равно тренировались – мечтали, лопухи, о лаврах Скелетона! Как бы то ни было, половицы меня не подвели, скрипом не выдали, никто ничего не услышал. Ну то есть это мне так хотелось думать. Уже у самого полога я уловил бормотание Тимура. Я глянул в узкую щель между пологом и стеной. Все наши были в сборе. Тимур сидел на перевернутой парте по правую руку от Скелетона. Тут же сосредоточенно шмыгал носом непоседа Мятыш, а Гольян с Дустом терзали на пару огромную головку подсолнуха. Ну и уютным кружком восседали все прочие – Сява с Щеглом, Хома и чуть особняком Виктория.

Я уже открыл рот, чтобы зарычать по-звериному, но вовремя прикусил язык. Потому что услышал неожиданно свое имя. Ну то есть не имя, а кликуху…

– …тогда-то Кустаная первый раз и застукали. Батя у него непростой был человек и доступы, видимо, имел. Иначе как бы он скрывал столько лет сына.

– А второй что?

– И со вторым могло бы, наверное, получиться, но они на Женьке споткнулись. Это мы здесь, считай, в заповеднике кайфуем, а в городах дядя-стук на каждом шагу бодрствует. Большой брат в семь глаз надзирает. В общем, целую операцию раскрутили. Главный Процессор из столицы подключили. Все в один час и провернули. Маму в транспорте взяли, отца – в кабинете собственном. Он еще заперся, чуть ли не отравиться хотел, но откачали. Тут же айпирование в тройной дозе, а после зачистка памяти с непременной эвакуацией из города. А там и за братьями пришли. Думали, проще выйдет, чего там возиться-то, – младшему четыре годика всего, а Женьке только-только двенадцать исполнилось. Группы санитаров и пары полицаев – за глаза хватит. Кустанай как раз бегал куда-то, а может, специально выманили. Без него, короче, малолетку и спеленали. Пока вакцину ставили, он кричал, надрывался. И снотворное не действовало. Так рот залепили скотчем и на машину погрузили. Кустаная на квартире остались ждать – и дождались… – Тимур сделал паузу, передыхая. – В общем, там непонятки по этому моменту. Никто ничего толком не зафиксировал. Он же приличный мальчонка, а его на какой-то полигон на тестирование повезли. А когда Кустанай упираться начал, пригрозили, что так же скрутят, как братика с родителями. Вот тут он им и выдал. Они же семью у него порушили. Вчистую. В общем, пока они решали что с ним делать, да как разговорить на тесты их гремучие, он сам все решил. У них ведь режимный объект, особая охрана. И оружие – не фломастеры какие, уже тогда были настоящие пучковые комплексы. Так Кустанай на вышку пробрался, на постового морок навел и забрал пучковый глушак. А это же настоящий боевой лазер! Хрен кто подойдет! Короче, расстрелял казармы, разогнал всех этих умников по углам и двинул с пушкой прямиком к резиденции. Сообразил ведь – пешком дошел. На любом транспорте его бы раз сто тормознули. А Кустанай добрался. Уже у самой мэрии патрульный дисковик на него спикировал. Так он и его пополам развалил. Ну и в мэрии, конечно, засветился, – там же просто так не пройдешь. Так он по силовым блокам пошел лупить, обесточил все. Пока шел, молотил во все стороны. Эти лохи и растерялись. Настоящее-то оружие по живым людям не бьет, отказывает. Короче, разогнал их, как котят. Человек двести – охраны и чинуш. Столовку поджег, кинозал.

– Круто! – восхитился Дуст.

– Ага, совсем озверел. Довели, понимаешь, пацана. И никто, главное, его остановить не пытался. Растерялись все. Мэр-распорядитель в последнюю минуту хотел на грузовом лифте вниз слинять. Но там полторы сотни этажей, – застрял, фанера. Электричества-то нет. А Кустанай продолжает бушевать. Поднимается и лупит по этажам.

– Добрался он до этой твари?

– Не успел. А может, и не знал, где эту жабу искать.

– Нас там не было со Скелетоном! Уж мы бы устроили там допросную!

– Да погодите вы! Дальше-то что?

– Да ничего. Снаружи уже армия подрулила – на настоящих дискоболах. И ведь начали по нему садить, бараны! Он еще один диск сбил, ну и расстрелял боезапас. Подобрал базуку охранную, но это ж несерьезно. С этой пукалкой его и загнали на самый верх.

– На крышу?

– Ага… – Тимур даже сглотнул от волнения. А может, это я сам сглотнул. Он же про меня рассказывал! Про мои подвиги и проделки. А я ничегошеньки не знал и не помнил. У меня даже колени дрожали. Видел же – не врет и не шутит…

– И дальше что?

– Дальше его сетями магнитными хотели взять. Уже и над крышей зависли.

– Ну?

– Баранки гну! Кустанай прямо с базукой с крыши и сиганул.

– Это как?

– А вот так. В архивах больше десятка донесений. И снизу, значит, свидетели, и те, кто с дисков по нему фигачил. Короче, как было, так и говорю. – Тимур вновь выдержал театральную паузу. – А теперь прижмите ушки и подотрите сопли. Потому что в деле черным по белому прописано, что Кустанай пытался уйти от дисков по воздуху!

– Чего, чего? Что-то я не догнал.

– Вот и я не сразу догнал. А получается, что классический летун. Левитатор чистой воды!

Ребята гулко загомонили.

– Бегает-то он классно, но чтобы летать…

– Он ведь пробовал двигать коробки, не выходило.

– Так то коробки, а то – себя! Разные вещи. И потом – вспомните, как он Мятыша тащил…

– Да вроде бежал просто.

– Ага, просто… С подскоками да подлетами. Ты бы сам сумел пробежать семь километров, да по кочкам, за такое время? Вон и Хома за ним мчался, как гепард, и другие – все равно отстали.

– Ты, сам-то, Мятыш, помнишь, как вы неслись?

– Да что он может помнить, у него уже и конечностей-то не было…

Народ продолжал бурлить, и только мудрый Скелетон, скрестив на груди руки, оставался невозмутим. Он все, конечно, понял раньше всех. А может, тогда уже стал догадываться, когда ковырялся в моей памяти. И сейчас он смотрел не на Гольяна, а на меня. Точнее на одеяло, за которым я прятался. Можно было не сомневаться, что засек мое появление с первых шагов, но, видимо, решил помалкивать.

Стоять и прятаться дальше было глупо, и, отодвинув полог, я вошел в комнатушку. Парни враз повернули головы и захлопали глазами. Я молчал, а они смотрели на меня и переваривали услышанное.

Многие, знаю, глядели бы в ответ горделиво и нос выше потолка задирали, а я вот так не умел никогда. На друзей таращился с вызовом, словно они драться со мной собирались или дразнить. И ноги точно свинцом налились – даже не знал, как их переставлять.

– Ну? Чего смотрите… – у меня и язык едва ворочался. – Первый раз видите?

– Ты даешь, Кустанаище! – протянул Хома. – Тут про тебя такое надудели…

– И главное ведь – молчал, как гамадрил! – возмутился Дуст. – Такое может и помалкивает!

– Да не помнил он ничего! – подала голос Вика. – Чего вы набросились на человека?

Я глянул на нее с признательностью.

– Не знаю… – Хома поскреб в затылке. – Я бы такое точно не забыл!

– Здрасьте! – Викасик даже фыркнула. – Ты сам-то многое о своей семье помнишь?

Вопрос был, что называется, ниже пояса. Парню за такое могли бы и в нос дать, но Хома промолчал. Да и ситуация к обидам явно не располагала.

– Но если он реально летал, почему здесь никто ничего не видел?

– Почему, почему? По кочану! Про Мятыша ты забыл?

– Хватит! – это сказал Скелетон, и все умолкли. – Думаю, у Кустаная тоже есть к нам вопросы.

– Конечно, – угрюмо подтвердил я.

– Если ты по источнику, то это Тимур расстарался, – сразу раскрыл карты Скелетон. – После всей этой кутерьмы преподов на переформатирование засадили.

– И Хобота?

– Всех. Ну а когда информация обновляется, сам понимаешь, можно и ладошки подставить, выудить кое-что интересное.

– И вы, значит, выудили про меня.

– Про тебя, – спокойно подтвердил Скелетон. Тонкие и бесцветные губы его почти не шевелились – будто и не ртом он говорил, а чем-то иным. Чревовещатель хренов!

– Надеюсь, ты не в обиде, что мы про тебя узнали некоторые вещи. Думаю, и тебе было интересно послушать.

– В общем-то, не очень…

– Ну, извини, если не угодили.

– Да ладно, проехали, – я выдержал испытующий взгляд Скелетона и повернулся к Тимуру. – Куда больше меня интересует, куда они дели мою семью – братишку и родителей.

Скелетон переглянулся с Тимуром. Вопрос не был для них неожиданным, но с ответом они все же малость замешкались.

– Видишь ли… – неторопливо начал Тимур, но Скелетон тут же перебил его.

– Заморозка, – выдохнул он. – Думаю, тебе лучше узнать и про это.

– То есть? – я непонимающе нахмурил брови.

– Понимаешь, ты для них оказался золотым орешком. И на предмет полетов тебя кололи не день и не два… Словом, тебя замораживали, помещали в капсулу на какое-то время, проводили опыты и снова размораживали. Эти бараны надеялись произвести вакцину, которая наконец-то подчинит тебя и раскроет секрет левитации.

– Сколько? – еле слышно прошептал я. – Сколько прошло времени?

– Ну… Если верить информации, закаченной преподам, тебе уже… – Скелетон вновь переглянулся с Тимуром. – В общем, ты, Кустанай, старше нас всех чуть ли не втрое.

– Сорок один год, – тихо подтвердил Тимур. – Именно столько тебе должно скоро исполниться. Значит, твоему брату уже тридцать три, а родителям…

– Много, – снова перебил его Скелетон. – И скорее всего, найти их уже невозможно.

Я стоял оглушенный. Сказанное не доходило до моего сознания. То есть я многого не помнил – можно сказать, совсем ничего не помнил. Но ведь были сны. Была картинка с толстощеким мальчуганом – с Антохой. А еще были руки – теплые и ласковые. Я так и чувствовал их на своем лице. Были голоса, а один раз… Один раз я почти воочию увидел себя сидящим на плечах рослого мужчины – отца. Меня качало от его великаньих шагов, я ухал и ойкал, кажется, даже хохотал. И все ждал, когда же отец повернет голову, когда я рассмотрю, наконец, его лицо, загляну ему в глаза. Но он все не поворачивался, и сказочный сон заканчивался ничем. И все-таки оставалась куцая надежда. Что вот когда-нибудь я вырвусь из Ковчега и кто-нибудь мудрый, вроде того же Хобота, подскажет мне адрес. И тогда никто бы меня не удержал в Ковчеге. Сбежал бы в тот же день. И дошел бы до них – пешком, по железке, на транспорте – как угодно! Я почти не сомневался, что однажды все именно так и случится. Надо было лишь набраться терпения и ждать. Как ждали и другие обитатели Ковчега.

А теперь… Теперь все разом обрушилось. Точно фарфоровая старинная чашка, сказка, кувыркаясь, ударилась об пол, разлетелась в зубчатые брызги.

Развернувшись, я бросился бежать. Слезы душили, горло точно сжала чужая костлявая рука. Я промчался мимо удивленного Каймана, понесся мимо вереницы бойцовских окон. Дынеобразный наблюдатель выплыл мне навстречу, но мне сейчас лучше было не попадаться. Я прыгнул что есть сил, занося руку. Электронный наблюдатель попытался юркнуть повыше, но я достал его и там, волейбольным ударом отправив в стену. Крутанувшись, напичканная электроникой «дыня» ударилась в стену и сочно хрупнула. Еще секунда, и потерпевшим крушение лайнером она рухнула на пол. А я, перелетев через него – не перепрыгнув, а именно ПЕРЕЛЕТЕВ, – припустил по пустынному коридору.

* * *

Было время – именно здесь, в оранжереях, мы часами просиживали с Тошибой. В первые недели своего пребывания в Ковчеге он частенько убредал в теплицы. То есть либо сюда, либо к телефону. А что? Тепло, тихо, и камер слежения почти нет, – всегда можно найти надежный и уютный закуток, даже и поплакать запросто, не боясь, что кто-нибудь увидит. Тошиба это место любил. Он среди ребят вообще поначалу чувствовал себя неважно. Тихоголосый, не наглый, на Хому с Дустом совсем даже не похожий. Если толкнут – не ответит, окликнут дрянным словом – не огрызнется. Таким в интернате всегда было несладко.

В общем, этот пухляк сидел обычно на корточках под огуречными листьями и что-то такое высматривал в зарослях. Ну а я индейскими шажочками подкрадывался со спины и тыкал указательными пальцами ему под мышки. Шутка не самая умная, но Тошиба до того уморительно подскакивал да ойкал, что настроение мое мгновенно повышалось.

– Ты же знаешь, как я не люблю такие шуточки, – он надувался и чуть не плакал.

– Дубина, я тебе нервы тренирую.

– Нужна мне такая тренировка…

– Не дуйся. Лучше послушай последние новости нашего ДВЗ.

Пока язык мой вертелся, выдавая важные и неважные новости, я глазел на приоткрывшего рот Тошибу и лишний раз отмечал про себя, какой он неловкий и неземной. То есть, разобраться по существу, мы все тут были с прибабахом и малость неземные, но и среди нас, белого воронья, обитали, оказывается вороны пегой расцветки. Смешно, но, пожалуй, я первый из обитателей Ковчега начал догадываться о феномене Тошибы. Он был громоотводом и пламегасителем в одном флаконе, он умел не просто выслушивать, а самым прямым образом выжимать и высасывать из человека тоску и гнев. Работал вроде заземления. И я к нему потянулся, невольно почуяв это доброе свойство. А уж позднее это просекли и наши мэтры – Скелетон с Тимуром, Гольян, Викасик и прочие. Дразниловка прекратилась, Тошиба обрел вес и стал своим. Сегодня мы поменялись ролями: уже я отсиживался в оранжереях, ребята же послали ко мне Тошибу, чтобы успокоить и причесать разгулявшиеся нервы.

– Народ боится, что Хобота из Ковчега вышибут.

– Это они тоже с форматирования скачали?

– Даже не знаю… Там ведь столько всего и про всех. Не представляю, как Скелетон с Тимуром решаются туда соваться.

– А что такого?

– Как что? Это же Сеть, гигабайты гигабайтов всевозможной чепухи – нужной и ненужной, миллионы тайн и секретов, миллиарды новостей… Мне кажется, это как голову на рельс положить. Или под молнию подставиться. Я считывать все это, конечно, не умею, но иногда тоже чувствую.

– Что ты чувствуешь?

– Да как воздух вокруг гудит. Прямо искрится от всех этих радиоволн, служебных и коммерческих частот, от импульсов со спутников, телефонов, чипов. А эти не боятся – шарят там, ищут что-то.

– Ты за них не переживай, – значит, приспособились как-то.

Тошиба покосился на мою забинтованную руку.

– Что с пальцами-то?

– Да-а… – я отмахнулся. – Уже почти и ничего. Срослось.

– Дуст сказал, ты яйцо наблюдательное рукой расколотил. Правда, что ли?

– Пусть не летает, где ни попадя.

– Круто! – Тошиба качнул головой. – Они ведь высоко летают. Кайман палкой хотел одну такую штукенцию подцепить – так не достал.

Я пожал плечами.

– Значит, снова получалось?

И опять я промолчал.

– Вообще-то они многих из наших замораживали, – тихо сказал Тошиба.

– Откуда ты знаешь?

– Рассказывали.

– Значит, не я один седобородый горец?

– Ну… Таких-то, конечно, нет. Судя по всему, тебя раз семь замораживали и чуть не до двенадцати лет, прикидываешь? Других – куда как меньше. Максимум лет на пять-шесть.

– Скелетона, небось?

– Угу. Там такая же, в общем, история. Он ведь любые чипы, точно прыщи, сковыривал. И на боль почти не реагировал. А у них как раз что-то похожее требовалось. Для космических программ и все такое. Вот и мудрили с ним, экспериментировали. – Тошиба помолчал. – Ну а у тебя все в сто раз круче – не просто болевой порог, а настоящий эффект левитации! Считай, сладкая мечта человечества! Без крыльев, без ничего – и в небо. Это перевесит любые жабры.

– Не знаю, я бы лучше жабры предпочел.

– Это еще почему?

– Как почему, нацепил – и в океан, к дельфинам да косаткам. Язык бы их выучил, комиссарил бы при вожаках, верхом на какой-нибудь рыбине рассекал бы. А в небе что?

– Там красиво!

– Дурень ты, Тошиба. Там пусто. Тучи, облака и сплошное одиночество.

– Ты уверен?

– А ты – нет?

– Я думаю, что и там кто-нибудь обитает. Ангелы, например.

Я зло рассмеялся, Тошиба посмотрел на меня с сочувствием.

– Не веришь в ангелов?

– А кто в них верит?

– Да я, например, – спокойно отозвался мой собеседник. – То есть даже не верю, а знаю.

– Что ты знаешь?

– Знаю, что они есть. И контролируют, опекают, вмешиваются, когда надо.

– Что-то не очень заметно их вмешательство.

– Ну… Они ведь не мировое устройство меняют, они помогают конкретным людям. Тем, кого любят, кого не могут оставить и бросить насовсем.

– Любят… Ты мне про любовь еще начни рассказывать.

– Тебе как раз и надо бы рассказывать. Ты-то точно знаешь, что любовь – не выдумка. И ангелы это лучше других знают.

Я только протяжно вздохнул. Все же странным был Тошиба парнем. Вроде умный, умный, но такие темы иной раз заворачивал…

– Знаешь, есть такая теория, – начал Тошиба, и я невольно скрипнул зубами. Вечно у него какие-нибудь теории. Якобы кто-то где-то сказал, написал или вывел… А я-то знал, что Тошиба сочиняет. Скорее всего, ничего и нигде не вычитывал, – все выдумал сам. Что называется, с чистого листа. Только ведь как к такому обычно другие относятся? Да никак. Вот и получается, что свои мысли – даже самые умные – проще выдавать за чужие теории. Чтобы весомее звучало, чтобы слушали да не перебивали. Я и сам иногда подобным макаром лапшу народу вешал. Потому и к россказням Тошибы относился терпимо.

– Короче, есть теория, – продолжал между тем этот сочинитель, – чем несчастнее человек в детстве, тем вероятнее, что в прошлой своей жизни он был хорошим и замечательным.

– Здрасьте, с чего бы это!

– Да потому что те, кто остались там без него, тоскуют и никак не могут забыть.

– Ну?

– Что ну, – он это, значит, чувствует. То есть он, может, и не помнит ничего и совсем другое вокруг себя видит, а ему все равно грустно. Потому что тот мир еще не оторван окончательно, он тянет в прошлое, понимаешь? Вроде пуповины.

– А этот, типа, не тянет?

– И этот тянет. И тут уж получается, кто кого.

– Тянитолкайство какое-то…

Мы замолчали. Надолго. Я думал о своем братике Антошке, о родителях, о друзьях, которые, скорее всего, больше меня не тянули. Очень уж много времени прошло-пролетело. Да и как скучать, если мозги сто раз почищены? А ведь это были мои родные люди. И все они теперь остались в том убежавшем мире – в мире, которого, по сути, уже не было. Как ни крути, лет тридцать уже прошло – практически два поколения, целая мини-эпоха. И мне теперь стукнуло даже не четырнадцать, а верный сороковник, если верить календарю. Или все-таки нет? Возраст ведь странная штука. Сплошная с ним путаница. Я почему-то не сомневался, что он уже при рождении у каждого свой собственный. Кто-то с первых минут щенок и младенец, а кто-то и старцем может сразу родиться. Думаю, и время смерти от этого зависит, кто, значит, и когда. Одни ведь время растягивают, другие убивают, – и опять получается, что биологически и событийно все проживают разный срок. Ну просто до жути разный.

Не зря, наверное в этом мире не читают книг. Хобот вон из-под полы всегда брошюры приносил, вслух читал и при этом на дверь косился. Еще и леталок этих не было, а он уже осторожничал. И про музыку всегда рассказывал интересное. Не Хобот ли, кстати, Тошибе флейту достал? Тоже мутная тема. Потому что… Ну, хотя бы потому, что и книги, и музыка с памятью человеческой что-то особенное вытворяют. Словно сковыривают какие-то слои, заставляют вспоминать то, что и помнить вроде не можешь. Как вот он играть научился так быстро? Может, припомнил что из ранешнего? И мы, слушая его, вспоминали, тоже вспоминали. Точно к каналу общему подключались. Что он там играл такое? «Аве Мария», кажется. Сначала Каччини, а потом Бетховена. И так было жутко, так хорошо. У меня слезы на глаза наворачивались, прятать лицо приходилось. Потому что ясно вдруг Антошку увидел. Опять почему-то далеко внизу. Я, значит, лечу над землей – и все выше-выше. Подо мной сосенки, березки, и братик мой бежит, скачет по траве. Кричит, руками машет, – на лице восторг, точно он сам меня запустил. Вроде змея воздушного или самолетика. А еще… Еще на отдалении парочка обнявшихся взрослых. И ясно, что это папа с мамой. Тоже смотрят, улыбаются. А я, дурак, только Антошку дразню, пируэты выписываю. Нет, чтобы взгляд туда бросить – повнимательнее да подольше. Чтобы впитать гигабайт-другой, закачать в нейронные архивы. Глядишь, сумел бы сейчас разглядеть. Глаза, губы, свет. От лиц ведь свет исходит…

Или уже не надо травить душу? Что-то там вспоминать. Но ведь дана нам зачем-то память! Не только ради цифр этих долбанных. Не ради информатики этой зачуханной! Иначе – зачем вообще все?

Гады! Я снова разозлился. Прямо волной кипящей окатило. Ведь все из-за них – из-за экспериментаторов этих айпированных! Из-за них я умер! Ведь умер, получается, разве не так? Пусть не меня они убили, а мой мир, но мне-то от этого не легче. Если уничтожить все, что тебе дорого, значит, и тебя уже вроде как нет. Остается этакий человек без позвоночника, без лица и без кожи. Человек без снов, а что может быть ужаснее – не жить хотя бы во снах…

Очнувшись, я вдруг понял, что Тошиба опять что-то рассказывает:

– …А еще исследователь такой был – Клив Бакстер. Так он за растениями наблюдал. И открыл, что они чувствуют боль, запоминают и даже умеют читать мысли.

– Да ты гонишь, – вяло отозвался я. Просто чтобы как-то реагировать на сказанное. Бакстер или не Бакстер – мне-то какое дело?

– Правда, правда! Он аппаратуру к ним специальную подключал и фиксировал малейшие изменения. И прикинь, злой человек подходил – растения излучали импульсы боли, а на доброго они чуть ли не мяукали-мурлыкали?

– Мяукали?

– Ну, не мяукали, конечно, но там особые сигналы излучались. Позитивные, значит. Он их поливает, скажем, а они рады. А подумает о чем-то плохом, у них тут же появляются тревожные импульсы.

– Ну и что?

– Как что! Мы ж их постоянно рвем, ломаем, в костер вон бросаем. Что, интересно, они про нас думают?

– Да ничего хорошего, наверное. Баранами считают.

– И я так думаю. А планета что думает про людей?

– Она вообще не думает, она просто чешется и шипит. – Я сорвал огурец побольше и откусил. – Теперь вот и на меня, наверное, огурцы твои обозлились.

– Возможно…

– Прикинь, кожура какая. Фиг, прокусишь.

– Это они от нас защищаются. Вроде панциря наращивают. А может, готовятся к будущему. Они ведь его тоже чувствуют – куда лучше, чем люди.

– Что чувствуют?

– Как что? Завтрашний день. И понимают: чтобы выжить, нужна толстая кожура. – Тошиба тоже сорвал огурец, но куда меньше, чем я. С аппетитом захрумкал.

– Не-е, природа – она тоже готовится. И наперед чувствует, к чему надо готовиться.

– Думаешь, толстая кожура спасет их от катаклизма?

– Смотря от какого. Если, скажем, радиация вдарит, тогда всем хана, это ясно.

– Вот уж не всем. Смотри, сколько атомных станций понастроили. Считай, возле каждого городишки. А в мегаполисах – так по три и по четыре станции за раз.

– Так дураки.

– А по-моему, не дураки, а жлобье. Хапуги. Рэм Палыч не такой, его и турнули сюда. И всех нормальных вокруг гнобят.

– Думаешь, почему так?

– Я не думаю, я знаю.

– Ну?

– С пальмы рановато спустились. А как спустились, сразу давай айпироваться. Потому как собственных мозгов испугались!

– Ну, не все ведь…

– Как же, не все. Если с семи лет принудиловка.

– Тебя же не сумели принудить.

– Ну, мы – особый случай. Потому и посадили в Ковчег, как в клетку… А так – все, считай, под айпом бегают.

Хрупая огурцы, мы какое-то время молчали.

– Или вот еще вопрос – куда исчезли тараканы? Думаешь, вывели? А почему раньше не могли вывести?

– Ну, что ты заладил – почему да почему. Знаешь – так скажи.

– Я и говорю. Может, они тоже чуют близкий апокалипсис.

– И тоже отсиживаются где-нибудь да панцирь наращивают?

– Да нет, эти проще решили – как лемминги, в пропасть. Тут ведь два варианта: либо попытаться выжить, либо сразу в расход. Апофиз вон полетал, так раскололи, как орех, но если гамма-вспышка полоснет, тут никакой ракетный щит не поможет.

– А шахта?

– И шахта не спасет. У нас же кругом атомное да химическое добро – станции, свалки, захоронения. Раскачать да расшевелить все – такая кутерьма начнется. Намусорили за двести-то лет! И потом – что ты делать будешь в этой шахте? В игрушки компьютерные резаться?

– А что мы в Ковчеге делаем?

Тошиба задумался. Глядя на него, я сорвал еще один огурец.

– Я, когда впервые сюда попал, тоже разного наслушался. Многие верили, что нас в космос готовят – типа, специальный отряд выживания. Скиснем, так не больно и жалко. А долетим до планеты нормальной, планете шанс дадим. Только это быстро забраковали. Потому как не долететь, а кроме того, где они – не занятые-то планеты? Даже найдем подходящую, так, верняк, на ней уже аборигены свои будут. Шарахнут из ЗРК – и привет родителям. На фиг им такие соседи. К нам вон прилетят, мы ведь тоже жахнем, и они жахнут. Потому что оккупация. И не спасут никакие способности.

– Может, потому они и занимаются айпированием? Айпированные-то уже и на Луне живут, и на Марсе.

– Тогда зачем им мы?

– Ну… Может, и незачем, а может, надеются еще выжать из нас какую-нибудь информашку…

Вдали послышались шаги. Мы замолчали. Человек двигался, уверенно ориентируясь в зеленом лабиринте. И шагал ведь не куда-нибудь, а прямиком к нам! Это мне не понравилось, – значит, схоронились все-таки недостаточно надежно. Противно, когда кто-то тебя вечно видит и вычисляет.

На всякий случай и я, и Тошиба сделали морды кирпичами. Мы ведь ничего не нарушали. Окажись это преподаватель, наказывать нас было не за что. Но это был снова Гольян – вездесущий, верткий и востроглазый. Вэвэвэшник, одним словом. И про наше местопребывание он, конечно же, знал совершенно определенно. Даже не стал делать вид, что удивлен или обрадован. Присев рядом, сходу выпалил:

– Скелетон с Тимуром зовут всех в кают-компанию. Ноги в руки – и за мной!

– А что такое?

– Преподы Хобота обсуждать собираются. Собрание какое-то замутили.

– Нас ведь туда не приглашали, – возразил я.

– Вас приглашает Скелетон, – сурово повторил Гольян. – Есть возможность посмотреть, что они там будут решать.

– Каким это образом?

– Приходите, увидите. – Гольян выпрямился. – Только леталок за собой не притащите.

– Учи ученых! – бормотнул я, и Гольян, хоть и был уже достаточно далеко, не оборачиваясь, показал мне кулак. Не больно-то я и испугался, но отменному слуху Гольяна все же позавидовал.

* * *

Знакомый шепот я услышал на лестнице – между вторым и третьим этажом. Да так явственно, что вздрогнул и головой закрутил. Ну точно кто приблизился и дохнул в ухо. Даже холодом щеку овеяло. То ли звали куда, то ли предупреждали о чем-то…

– Чего спотыкаешься? – прошипел Дуст.

Я не ответил. Так напряженно вслушивался в себя, что не услышал его. Пытался вырвать услышанное, разложить по буковкам. И снова ничего не удалось. А ведь не в первый раз слышал. Чаще – на чердаке, один раз в подвале. Может, не врал Гольян, когда рассказывал, что здесь в ДВЗ спецгаз распыляют. Специально чтобы глушить способности. Наши, между прочим. Оттого и не знаем в точности, что мы можем и кто насколько силен. Мысленно даже карту набросал, где у меня скребло под темечком, а где чуть-чуть и ни разу. Если газ где и пускают, так это в столовке и в спальне, там я никогда ничего не слышал. А от в оранжерее или на улице…