Текст книги "Телефон доверия"

Автор книги: Олег Раин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Гольян, правда, докладывал, что был до него один беглец – Вахой звали. Тоже парнишка из продвинутых, вроде Скелетона. Характер задиристый, нервы дурные. И вот однажды Ваха то ли с преподами поругался, то ли вспомнил что, но только сбежал к холмам, побродил рядышком, нашел лазейку и нырнул. Ребята, что с ними были, рассказывали, что даже не вспышка была, а хороший такой взрыв. Их в стороны расшвыряло, лица огнем опалило. А паренек пропал. Был, и не стало. Словно и впрямь перепрыгнул в иной мир. Ну а поскольку там все здорово и весело, то тут же и забыл про Ковчег, про всех своих корешей. Тот же Гольян в это верил на все сто, а мы крепко поспорили, почему Ваха раздумал возвращаться. Многие полагали, что паренек просто погиб – попал скажем, в иную атмосферу, иную гравитацию – и загнулся. Кто-то возражал, что как раз наоборот. Дескать, какой смысл тянуть за собой других, если и так все славно. Типа, чего ж делиться? Странные, в общем, рассуждения. И я больше соглашался со Скелетоном, который считал, что возврат из того мира категорически невозможен. Во всяком случае, для всего живого. Вход, значит, пожалуйста, милости просим, если не кексуете, а вот с выходом – фигушки. И Изломы – это не тоннели в параллель, а нечто похитрее. Вроде магнитных воронок. И ты, значит, меняешься, и все вокруг. Может, даже на молекулярном уровне! Короче говоря, мутная тема. Я и голову особенно не забивал. Да и чего забивать, если все равно ничего не видишь. Плохо быть слепым среди зрячих. То есть иногда подумаешь – вроде даже и хорошо, а иногда кажется, что плохо. Вот и озера впереди я никак не мог учуять – как ни напрягался, как ни корячился. А уж когда разглядел, то и корячиться было поздно.

В общем, Хобот не соврал. Озеро Зыбун было не слишком большим, но и не маленьким. Как-никак подросло за десятилетия. Все живое растет, вот и оно росло. Дышало кислородом, глодало себе потихоньку берега и разрасталось. Специальные службы его барьерами огородили, – в этих барьерах оно и колобродило. Но с виду было обычное – вода как вода. Хотя… Было все-таки отличие. Если приглядеться – заметишь. Озеро не искрилось и не блестело под солнцем. Знаете, бывают такие блестки-чешуйки, от которых слезы текут. А тут ничего подобного не было. Пепельная такая водица. Все равно как при пасмурном небе. Только вот закавыка – туч-то на небе не было! И даже облаков не наблюдалось! Совсем-совсем. Солнце, значит, сияло во всю ивановскую, а вода не блестела.

– Пришли, – почему-то шепотом произнес Кайман, и это тоже было странно, поскольку утробный голосок Каймана раньше прочих стал ломаться, превращаясь в нечто взрослое и басовитое. Шептать он в принципе не умел, а тут, видимо, напрягся.

Мы стояли на берегу и глазели на озеро, о котором нам рассказывал накануне Хобот. И ведь странно он про это озеро вспоминал! Начал даже не с озера, не с истории загрязнения планеты, а с Марка Твена. Был такой в старину писатель – про парнишку Тома Сойера что-то разудалое писал – о приключениях, поисках золота, о пещерах. Но Хобот поведал нам совсем про иную книгу, которой Марк Твен как раз не успел написать. Только в черновиках что-то такое набросал. Вроде как там знаменитый американец хотел преподнести все тех же своих главных героев – Тома Сойера, Гекльберри Финна и Бэкки Тетчер, правда, уже основательно постаревших, спустя много-много лет. Типа, сидят они уже старенькие да седые на берегу реки Миссисипи и сокрушаются. Жизнь, мол, прошла, годы убежали, а ничего хорошего люди не построили, какого-то там светлого будущего так и не создали. А ведь об этом мечтали, к этому вроде шли, и что в итоге?

Грустно как-то это все Хобот озвучивал. И главное, не очень понятно – к чему? А потом вдруг с реки Миссисипи учитель на это озеро перескочил. Начал рассказывать и увлекся… Вот и я смотрел сейчас на озерную гладь и силился понять, что же именно Хобот имел в виду. Мысли жуками елозили в голове, от них было неприятно и щекотно. Даже температура у меня, наверное, поднялась на градус-полтора. Но к каким-либо определенным выводам я так и не пришел. Озеро было как озеро, и даже каких-то особых барьеров вокруг него я не разглядел. Торчали какие-то ветхие штакетины на противоположном берегу, и все. Ни тебе стен, ни тебе простеньких заборов. Да и растительность по всему побережью была самой обыкновенной: сосны да березы, трава да песок с камнями. Дальний берег более низменный – весь в полянах и кочках, на нашем, окаймленные зарослями шиповника, красовались внушительные скалы.

Учитель говорил, что когда-то Зыбун считался лечебным сапропелевым озером. И называлось оно даже как-то иначе – более мирно. Рачки тут хитрые обитали, рыбешка всякая, щуки. Ну а илом можно было тело натирать и вроде как излечивать разные хвори. Народ сюда табунами съезжался – рыбу ловил, костры жег, в иле бразгался. Кто поумнее – с флягами приходил да с ведрами, чтобы, значит, ила начерпать. Ну а рядом предприятие какое-то шуровало, химики свалку отходов организовали совсем близко от воды. Поначалу-то ничего, жители только роптали. А потом, когда завод переоснастили, он такую муть погнал, что живо затопил все свалочные котлованы. И вся эта, значит, бурлящая пакость начала разливаться по полянам, потихоньку приближаясь к озеру. Кто-то возмущался, местные даже плотину пытались строить. Только там кислота какая-то перла, и ничто ее сдержать не могло. Когда грязная пузырящая масса соприкоснулась с озером, пар аж до небес взметнулся. Только тогда чиновники обеспокоились, взялись спасать озеро. Словом, история там долгая, но мудрили не только с химическим составом, но и с биофлорой озера. Что называется, домудрили. Получили, по словам, Хобота нечто настолько уникальное, что и с загрязнением покончили, и с самой свалкой. Озеро Зыбун тихой сапой все растворило, и до заводика добралось. То ли по подземному тоннелю, то ли ручейком каким дотянулось, только однажды утром, стены заводика начали одна за другой рушится. И лаборатории, и агрегаты с трубопроводами – все пропало за считанные дни. С озером потом кучу опытов проводили, пробы брали, увозили куда-то. А после тотальной чипизации все поуспокоилось.

Не знаю уж, что мы тут ожидали увидеть, но в целом озеро никого не впечатлило.

– Лужа и лужа! – определил Дуст и первым швырнул в озеро камень. Булыжник булькнул, не породив никакого возмущения.

– А блинчики слабо? – Мятыш подскочил чуть ближе и, выбрав камень, смахивающий на диск, послал его вдаль. Получилось не слишком умело, но каменюка неожиданно запрыгала по воде, послушно «выпекая» блинчик за блинчиком.

– Один, два, три, четыре… – скороговоркой зачастил Мятыш.

– Ага, триста сорок шесть, как с куста, – хмыкнул Хома.

– Ну, штук десять-то точно получилось! – возмутился Мятыш. – А может, и двадцать…

– Двадцать, говоришь? – Хома ревниво подобрал подходящий камешек и метнул его хлестким движением. Я ахнул. Точного количества блинчиков никто, конечно, не сумел определить, но десятка два он перекрыл наверняка.

– Ни фига себе!

– Коэффициент поверхностного натяжения, – объяснил Скелетон. – Озеро, с одной стороны, скользкое, с другой – тягучее. Все равно как масло. Вот камни и скачут здесь почище лягушек. Кстати, вы поосторожнее с этой водицей, она фабрику сглодала. И кожу, верняк, разъест.

– Думаешь, это кислота? – Кайман с опаской приблизился к озеру.

– Если как-то она справляется с грязью, значит, кислотная составляющая точно есть. Кроме того, Хобот говорил, что ученые и контактировать с озером пытались. На полном серьезе! Типа, все эти рачки стали со временем коллективным разумом – ну и, значит, разговоры с ними разговаривать можно.

– Ага, и беседы беседовать… – фыркнул Дуст. – Сказки, скорее всего. Было бы так, тут давно бы научный центр отгрохали.

– Ты думаешь, кому-то интересен иной разум? – Гольян криво улыбнулся. – Это мы только трепаться любим про братьев, значит… По разуму и картишкам. А если встречается что-нибудь похожее на нас, так сперва за лазерные пушки хватаемся.

– Так ведь правда, о чем с нами разговаривать? – Скелетон задумчиво присел на корточки. – Ну, то есть, если оно разумное, значит. Мы о своем думаем, озеро – о своем. Где они – точки соприкосновения?

– Сейчас мы как раз можем думать об одном, – возразил я. – Мы, к примеру, про озеро гадаем – живое оно или не живое, а оно – про нас. Типа, пришли тут бараны какие-то, носятся по берегу, камни кидают. И чего им надо?

– Ну ладно, пусть даже так, – Скелетон с усмешкой покосился на меня. – Но точки соприкосновения где?

– Точки соприкосновения – это мои каменюги! – крикнул Мятыш и запустил в озеро очередной диск. – Гля-ка, ну, прям совсем крутояровски! Десятка три блинчиков, не меньше.

– Ага, рассказывай…

– Чего рассказывай, сам посчитай. Или твои дохлые лепешенции или мои – жирные да пузырчатые.

– Мели, балабол… – Дуст сосредоточенно и зло метал камень за камнем. Выходило у него явно лучше, но восторги вызывал отчего-то Мятыш. Дуста это злило.

– Разведрота стрельбу закончила! – доложил Мятыш и прищелкнул каблуками. – Приступить к химическим опытам! Есть, приступить…

Опыты, впрочем, уже проделывали другие ветераны Ковчега. Приблизившийся к самой воде Гольян вдумчиво изучал поверхность озера, о наблюдениях своих тут же сообщал Скелетону:

– Видимость почти нулевая. Муть полная. Та-ак, а вязкость… Ну, если палкой мешаю – похоже на кисель.

– Ты аккуратней там! – предупредил Скелетон.

– Думаешь, монстры выскочат или озеро плюнет волной?

– Ну, мало ли…

– Брось, Хобот же толковал, люди до сих пор эту воду как лечебную используют. Всякие там грязевые ванны…

– А как тогда эта грязюка стены, по-твоему, растворяет?

– Да враки это! Подмыла снизу, и рухнуло все. Озеро тут ни при чем. Есть же мертвые моря. Или озера супер соленые. Тоже полезные, между прочим. Пока народ не чипировали, все лечились, как миленькие.

Метать камни в озеро надоело. Шишкой Хома бросил в Каймана, попал в ухо. Кайман подхватил увесистый сук, погнался за обидчиком. Тошиба сидел у сосны, томно обмахиваясь листом лопуха, Викасик и вовсе расстелила на траве куртку и разлеглась на ней, раскинув руки. Гольян, между тем, бросил в воду пук травы, чуть позже окунул лист подорожника.

– Ноль эмоций, фиг движения! – прокомментировал он.

– Ты настоящий мусор брось, тогда и посмотрим.

– А где я тебе возьму настоящий мусор?

– Может, оно уж выдохлось? – предположил я. – Любая кислота – да еще на открытом воздухе – сто раз распадется на составные элементы. А тут ведь ручьи, дожди.

– Чего ж она вязкая такая?

– Ну мало ли…

– А если это и впрямь разумное биосущество, то что ему интересно будет от нас услышать?

– Да ничего, – сонно пробормотала Викасик. – Спит оно, а мы его будим.

– Тоже интересная мысль, – кивнул Скелетон. – Значит, можно попытаться разбудить его.

– Ну разбудишь, а о чем говорить-то? – усомнился я.

– Да ведь оно ничего такого и не видит – небо да берег, – не согласился Тошиба. – Разве ему не интересно будет узнать, где мы живем, чем занимаемся?

– А тебе интересно, какая у озера глубина, как эти рачки информацией между собой обмениваются? Или, к примеру, как они мусор научились растворять?

– Ну… В принципе я бы послушал.

– В принципе… – Гольян хмыкнул. Он как раз щепочкой окунал в озеро выловленную где-то букашку. Букашка не тонула и не погибала. Извивалась червяком, трепетала крылышками и плыла уверенно к берегу.

– В принципе, майн литл бэби, нас мало волнует, что оно там думает. Не замышляет поработить землю, и ладушки. Если хочешь знать правду, так человечество вообще никогда не интересовали звездные миры и прочие там загадки-погремушки. Разве что на предмет стибрить технологию поинтереснее. Ну или повоевать, конечно, мускулами помериться. И озеро это… Вот выдрессировали его, приучили жрать всякий хлам, а большего никому и не надо. Оно, может, и не глупее нас, только нам-то от этого какой прок? Плещется себе, думает о чем-то своем, и ладно.

– Как-то ты странно рассуждаешь. По-твоему, люди только ради себя и способны жить?

– А ради кого же? Ради марсианских микроорганизмов? Или монстриков с Глории?

– Я вот боюсь, – тихо и задумчиво проговорил Скелетон, – что люди и ради себя уже утратили способность жить.

– Ну ты даешь! – удивился Гольян. – Но ведь живут же!

– Это они по инерции. Живут и никак остановиться не могут. А зачем, для чего – уже и забыли.

– Правильно! Чипов всем навставляли, думать отучили. Даже самые нормальные и те мучаются. – Это встрял уже Хома. Ему тоже хотелось пофилософствовать.

– Если ты про Хобота, то не переживай. Он тоже не особенно мучается.

– Откуда ты знаешь?

– Значит, знаю. У них пукалка такая в черепе работает – состав крови меняет. Начинаешь переживать, тебе раз эндорфинчиков! Ровно столько, чтоб ты ногти не грыз. Ты наших преподов видел хоть раз в депрессняке?

– Вроде нет.

– То-то и оно. Всегда подтянутые, с улыбочками от уха до уха, просветленные, блин. Даже когда сердятся – точно по одной программе работают. И текст один, и слова.

– Андроиды, что ты хочешь… – Гольян свернутым лопухом зачерпнул порцию озерной воды, перенес в бочажок, вылил. Скучновато зевнул.

– Тухло, никаких изменений.

– Кустаначиу правильно сказал: скисло тут все давно, – пробормотала Викасик. – Вон и людей по берегам не видно, перестали ездить.

– А зачем им ездить, они и без озера давно бессмертные.

– Чего мы вообще сюда приперлись? – Гольян поморщился. – Лучше бы грибов пособирали, пожарили. Э-э, Кайман, хорош! Прибьешь Хомячка…

Кайман и впрямь совершил невозможное – поймал-таки обидчика. Хома излишне увлекся дразнилками – споткнулся о древесный корень и растянулся. Тут-то его и настигло возмездие. Кайман навалился на визжащего Хому и теперь охаживал кулаками. Скелетон недобро растянул тонкие губы, посмотрел точно в стриженный затылок Каймана, на несколько секунд прикрыл свои серые глаза. Здоровенный парняга как раз принялся душить Хому. Не задушил бы, конечно, но порядок есть порядок, и Скелетон с удовольствием сотворил то, что он не раз проделывал в Ковчеге. Могучая спина Каймана замерла, а после начала изгибаться дугой. Кайман захрипел.

– Скелетон… Гад… Ты чего?

– Кто гад?

– Отпусти…

Все так же отстраненно улыбаясь, Скелетон опустил глаза, тонкими узловатыми пальцами с силой растер надбровные дуги, помассировал виски. Я перевел взгляд на Каймана. Он все еще чувствовал себя неважно, сидел на земле, уныло растирал плечи и поясницу. В сторону Скелетона старался даже не глядеть. Освобожденный Хома независимо отряхивался и вообще вел себя так, словно это он самолично только что отмутузил Каймана. Даром его Хомяком когда-то прозвали. Важность да надутость изображать у него получалось здорово.

– Ребцы! – тоненько вдруг позвал Мятыш. Тоненько так, жалобно – меня аж морозцем пробрало.

Сначала я даже не понял, что стряслось. Да и никто не просек с первых минут. Мятыш ковылял к нам, и что-то такое было у него с ногами. Я вскочил с места, Вика рывком поднялась, повскакали и другие.

Левой ступни у Мятыша не было. То есть брючина болталась, а опирался он уже на культю. Только сам Мятыш с ужасом глядел на свои руки. Ладони и пальцы у него пузырились, оплывали водой. Прямо так и капало на землю. Часто-часто. Но не кровью, а именно водой.

– Ты что… – Скелетон шагнул к Мятышу. – Ты… Это что, в озеро окунул?

– Во, дурила! В Зыбун сунулся… – Гольян подскочил к Мятышу, тут же отшатнулся прочь. Касаться Мятыша было страшно, и мальчишечка тоненько заскулил.

– Бо-ольно… Ножку больно…

Ватага в растерянности топталась вокруг. Подходить к Мятышу никто не решался. Пальцев уже не было, на руки паренька страшно было смотреть. И на землю капало все чаще и чаще. Мятыш уже и стоять не мог, упал на колени, кудельки на его лбу стали мокрыми от пота. В глазах стыли ужас и непонимание. Он исчезал. Что-то пожирало его – кусочек за кусочком!

– Я только зачерпнул… Башмак протереть. От глины…

Все было ясно. Чертово озеро все-таки показало свой нрав. Мусор оно растворяло прекрасно. Ну а помимо мусора – и случайных непрошенных туристов.

– Чего делать-то? – пробасил Кайман. Голос у него дрогнул.

Бледный, как мел, Скелетон поднял обе ладони.

– В стороны! В стороны отошли! – заорал Гольян. Он раньше других сообразил, что лучше Скелетону в эту минуту не мешать. Что-то Скелетон намеревался сделать.

– Ножку больно… – Мятыш стоически кусал губы. Не хотел плакать при парнях. Видно, что терпел. И ведь, наверное, уже понимал, что умирает, что поганое озеро убивает его миллиметр за миллиметром.

Скелетон напрягся. Мне показалось, что капает уже не так часто. И сейчас я тоже мысленно старался помочь Скелетону. Энергии как-то добавить, что ли. Только как?

– Уже не жжет… – сообщил Мятыш. – Лучше вроде…

Как бы в это хотелось поверить! Всем, кто стоял рядом. Я этот проблеск надежды по лицам увидел. Скелетон ведь много чего умел. Потому и слыл самым сильным в Ковчеге. Это признавали даже преподы.

– Не выходит. – Воздух с шумом вырвался через сжатые зубы Скелетона. – Боль немного унял, сосуды закупорил, но это ненадолго.

Мятыш услышал. И понял все не хуже нашего. На ангельские его щечки одновременно скатилось две слезинки. Он молчал, но все-таки плакал. Молча оплакивал свою внезапно обрывающуюся жизнь.

– Преподов надо звать, – сипло выдавил из себя Гольян.

Скелетон покачал головой.

– Здесь мертвая зона, не услышат.

– А если всем вместе попробовать?

– Бесполезно. Это же заповедник… Его к железке надо. Если, конечно, успеем. Только они и сумеют спасти…

Небо вдруг враз стало красным. Может, над всеми, а может, только надо мною одним. Точно из ведра плеснули алым и блестким. А еще сердце стиснуло. И снова я увидел мальчика из сна – маленького, улыбчивого, чем-то неуловимо похожего на Мятыша. Прямо как током ударило – горящим таким стоп-кадром. Кажется, Викасик уже делала к Мятышу шаг, но я вдруг понял, что она не успеет. Ни она, ни Скелетон, никто. И, оттолкнув ее, скакнул к Мятышу, рывком подхватил его на руки.

– Жень!

– Не трогай его!..

Я проигнорировал крики. Потому что уже бежал со всех ног. Быстро, как только мог. А Мятыш был совсем легкий. Такой легкий, что страшно было держать. И главным казалось – не смотреть на его руки. Я и не смотрел. Я в глаза ему смотрел. И видел, что он уже не плачет. Словно и впрямь поверил в меня, в мою неведомую силу.

– Мы успеем, Мятыш. Обещаю!..

– Кустана-ай! К железке его! К железке тяни-и…

Крик показался удивительно далеким. Неужели все так отстали?

Я мчался, и мох пружинил под ногами, подбрасывая меня выше и выше. Еще тогда – в столкновении с Кайманом – народ признал, что бегаю я здорово. Наверное, даже быстрее всех в Ковчеге. Я и сейчас всех обогнал. Товарищи мои топали далеко позади. Я даже слышать их перестал.

Рука Мятыша переломилась в локте, опала пустым рубашечным рукавом. Значит, и Скелетон не сумел остановить эту заразу. А прошло-то всего ничего. Если это дрянь доберется до плечевого сустава… Там ведь и сердце уже рядом…

Мне стало совсем жутко. И дыхание само собой выровнялось. Я уже не понимал, то ли ноги меня несут, то ли крылья какие за спиной. Кусты стегали по лицу и ногам. Спасибо пружинящей земле, гигантскими прыжками я перемахивал встречные препятствия. На уклоне, где высилась скальная гряда, едва не столкнулся с могучим валуном. Даже ноги подогнул, как можно выше. И ведь перелетел! Словно кто помогал мне. А может, и впрямь помогали. Парни ведь за спиной мысленно были рядом. Славного Мятыша в Ковчеге все любили.

Впереди блеснули на солнце стальные полосы. Пот заливал лицо, разъедал глаза, но этот долгожданный блеск я все-таки рассмотрел…

Хуже всего далась крутая насыпь. Силы совсем меня оставили, я уже просто спотыкался и падал на каждом шагу. И воздуха не хватало. Распахнутым ртом втягивал его, точно пылесос. Пытался глотать кусками побольше, но его все равно было до жути мало. Уже на железнодорожном полотне я растянулся вместе с Мятышем. Рельсы уже вовсю гудели, состав приближался. Правой рукой я кое-как отер лицо. Глаза… Глаза должны быть открытыми. Чтобы робот сумел разглядеть сетчатку…

Обожгло щеку, я глянул на правую кисть. Большого пальца там уже не было. И указательный уменьшился наполовину. Щипало и левую руку, но я больше не стал разглядывать. Важно было не потерять сознание и дождаться.

– Едет… – Мятыш приподнял голову. – Слышишь, Жень?

И этот меня Женькой назвал. Выходит, второй раз за день. Клички настолько въелись в сознание, что и слышать собственное имя было непривычно.

Многосуставная грохочущая змея вылетела из-за леса, понеслась к нам, стремительно вырастая в громадное стальное существо. Я старался не качаться. Смотрел прямо в циклопий глаз летящего локомотива.

Скрежетом ударило по ушам, я продолжал стоять. Оскаленная забралом громада продолжала нестись. Скорость падала, но поезд все равно приближался. Еще быстрее, чем я недавно бежал и скакал с Мятышем на руках.

И все же он остановился. Всего-то шагах в десяти от нас. Я присел на рельсину, хотел опереться рукой, но кисти уже не было. Ноги дрожали, в груди все горело и полыхало. И все же поймав взгляд Мятыша, я коряво попробовал подмигнуть.

– Нормалек. Сейчас эти парни зачешутся…

– Думаешь, успеют?

– Пусть попробуют не успеть.

Мятыш прилег щекой на шпалу. Одной ноги у него уже не было, руки тоже пропали. Понятно, почему было так легко нести мальца.

Я попробовал плюнуть в сторону локомотива, но сил не хватило. И непонятно было, чего мы ждем и дождемся ли. Но Скелетон был умным парнишкой – наверняка, знал, что кричал. И даже расписание, умник такой, прикинул – наверняка соразмерил с моей скоростью. Конечно, спасение могло и припоздать, но сейчас этот замерший на путях локомотив был нашей единственной соломинкой. Это ведь у преподов имелась постоянная связь с диспетчерской и всеми службами. А у нас… У нас был только телефон доверия – и тот располагался в Ковчеге…

Низкий гул стиснул черепную коробку. Я даже подумал сперва, что это начинает кружить голову. Но все оказалось проще. Они все-таки прибыли. Наверное, даже решили, что вот она удача, что наконец-то поймают разбойников, что тормозят поезда, сбивают отлаженное расписание. Но вместо разбойников их ждали на путях два жалких человеческих обглодыша…

Обернувшись, я равнодушно проследил, как с высоты к нам пикируют диски. Даже не один послали, – сразу шесть! Шесть дисков величественно снижались к насыпи. Окружали, чтобы не ушли. Смехота…

– Быстрее, придурки! – я вяло помахал культей. Попробовал привстать с колен, но голову и впрямь закружило. Я всерьез испугался, что сейчас потеряю равновесие и скачусь с насыпи вниз – в бурьян и чертополох. Диски преспокойно улетят, а локомотив двинется с места, отбросив решетчатым забралом то, что останется к тому моменту от Мятыша…

Они не улетели. Один из дисков завис прямо над нами, и что-то там в днище у него отворилось – вроде огромного люка. Нас обдало жгучей волной, неведомая сила потянула вверх. И вот тогда… Тогда я действительно потерял сознание.

* * *

Сначала нас попросту заморозили, чтобы элементарно довезти до ближайшего госпиталя. Далее все пошло быстрее, я мало что помнил, хоть и видел практически все. Огромные светящиеся плафоны и много-много света. Сменяющиеся калейдоскопом лица врачей, чужие голоса, обсуждающие варианты лечения. Видно, какую-то закавыку мы им все-таки сумели подкинуть. Судя по множественным спорам, не все решалось легко и просто. Клетки, пожирающие мою плоть, пытались блокировать, но получалось неважно. Все упиралось в какие-то мутации на генном уровне, в коды, которые лихорадочно перебирал главный госпитальный кибер. В итоге все срослось, и только после этого мне взялись клонировать новые руки.

Кстати, тоже тот еще цирковой номер! Я бы предпочел это время проспать и ничего не видеть. Потому что в первый день это были ладошки младенчика, начинающиеся прямо от моих локтей, а уже через три дня руки стали самыми обычными – разве что чересчур белыми – не исцарапанными и незагорелыми. И слабые они были пока, рахитичные какие-то. И кожа там все время бешено чесалась. Но все равно жить стало веселее. Я и пальцами шевелил, фигуры разные выстраивал, на стене орла показывал, собаку лающую. Тоже, кстати, интересный нюанс. Вроде никто мне этого раньше не показывал, а я преотлично знал, как пальцы сгибать, какие движения делать. И улыбался даже. Хоть и начинало щемить в груди. Занозой знакомой…

Через пару дней мне уже и есть позволяли, как нормальному человеку, а после выдали и планшетник со световым пером. Чтобы писал да рисовал – пальчики разминал. Между прочим, приходил директор Ковчега, Генпалыч, здоровый такой типус с тыквообразной головенкой. Его сопровождали два незнакомых упыря. Пытали насчет случившегося. А что тут было скрывать? Попались, значит, попались. Парней я, конечно, не выдал: сказал, что с Мятышем к озеру подались, – искупаться, дураки, хотели. Только эта версия не прокатила. Оказалось, что всё и про всех они уже без того знали. И следы наши на озере на три сантиметра вглубь успели просканировать, и даже аромаанализатор задействовали – так что информацией владели – будь здоров! – исчерпывающей и пофамильной – кто там был, что делал, куда плевал или нужду справлял. Но это бы ладно! Когда они стали пересказывать наши разговоры, вот тогда я по-настоящему растерялся. То есть век на дворе, конечно, насквозь оцифрованный, только я и понятия не имел, что они располагают такими возможностями! Сначала думал – со спутника как-то там засекли и засняли, но оказалось все проще. Спасибо, хоть ценную информацию получил. Узнал, что любая водная поверхность имеет свою молекулярную память. Короче, то кислотное озерцо нас всех и запомнило. Специальной аппаратурой оттуда и вытянули фрагменты наших бесед и даже зрительные образы. То есть мы-то, дуралеи, глазели в озеро да камешки в него швыряли, а оно нас, получается, фиксировало и запоминало. В речке такой номер, понятно бы, не прошел, а в стоячей воде, да еще населенной плотным слоем биомассы, как выяснилось, можно было хоть фильмы снимать. И все, что творилось на берегу, эти хитрецы скачали потом из озера, склеив этаким сериалом.

Словом, всех нас преотлично срисовали и передали специальным службам. Ну а мои сказки-побасенки эти трое приняли к сведению, записав, верно, для возможных встреч с психиатром. Однако хуже всего было то, что их интересовала личность Хобота. Вот это мне совершенно не понравилось. Вопросы были разные, все больше вкрадчивые: про уроки, про наши разговоры, про книги с учебниками, про отношение к музыке. Приходилось юлить да вилять, потому как врать троим взрослым, да еще не зная, что конкретно им известно, а что нет, было довольно сложно. Вроде выкрутился, хотя… Смотрели они на меня очень нехорошо. Прямо три насупленных китайца…

Уже потом, когда я гонял от скуки больничный планшет, удалось выудить из сети кое-что полезное. А именно про озерную биомассу, что решила нас с Мятышем слопать. Теория получилась скучная и грубая.

То есть это раньше сапропель только лечил да оздоравливал. Говорят, и нефть съедал, и прочую пакость. Только когда до озера добрались химики, все решительно переменилось. У нас ведь только дай волю этим кудесникам, – вмиг наизобретают молодильных яблок, мгновенно созревающую клубнику и никогда не прокисающее молоко. Модифицированных продуктов стало столько, что планета начала откровенно припухать. Люди толстели да болели, животные с ума сходили, с растениями вообще кошмары реальные твориться начинали. Скелетон говорил, это правители специально мир загаживали, чтобы потом никто против айпирования не мог протестовать. И точно – как тут возразишь-поспоришь, когда кругом сплошная чума да холера. Вроде и впрямь только айпирование могло всех реально спасти. Машина ведь кушает бензин и не жалуется. Так и с айпированными людьми. Новые люди-андроиды могли есть практически все. Гвоздей, наверное, не жевали, но всякий там силос – запросто. Еще и удовольствие от этого получали. Во всяком случае, травиться от всей этой окружающей химии перестали, и с болезнями научились бороться ранее неизлечимыми, и в космос без скафандров высовываться начали.

А уж как с преступностью стало удобно бороться – про это отдельная песня! То есть с разбойного люда сперва и начали первые эксперименты. Сначала браслеты неснимающиеся, потом обручи с ошейниками для самых опасных, а после и вовсе принялись вживлять микромодули. Под мышками, за ухом, в бедра, в другие места. В самом деле просто и удобно! Преступник только замышляет злодейство, а в Управлении кримнадзора уже всё и про всё знают. При этом даже арестовывать не едут – просто сигнал посылают и включают чип. Хопсики, и готово! Преступник либо засыпает убойным сном, либо по полу катается от боли. В общем, вариантов – умотаться: заморозка, болевой шок, микроотравление, спазм сосудов и прочие радости.

Дальше – больше, уже и программы специальные пошли устанавливать на те же модули, чтоб на сигналы время не терять. Военным стали боевые чипы вшивать, спасателям с пожарными – чипы, рассчитанные на повышенное выживание, политикам – интеллект-чипы, ну и так далее. А как пошла вся эта наноэпидемия, человечество прямо чокнулось. Телефоны в мочке уха, домашние кинотеатры в очках, компьютеры где угодно – по желанию клиента. Короче, сбрендил мир. Понятно, калек стали лечить, стариков капитально омолаживать – и это еще ладно. Но ведь с питанием пошла полная карусель, с организмом человеческим начали экспериментировать. А хуже всего что ничего по сути не изменилось. И в войнах начали наноновинки применять, и криминал подрос, в иных городах полицейские на бронниках только и решались ездить. Бандитосы вконец оборзели – уже и гражданских не стеснялись расстреливать. Потому как все равно врачи умудрялись оживлять и спасать, – чего ж жалеть. Детки, глядя на все это, психами становились уже лет в семь-восемь. Тогда и пошли вливать пробные вакцины. И кибер-управление по провинциям вводить. Кому положено работать – работали, а тем, кому отдыхать время настало, тоже выдавали развлекательные программы. Кто кино прямо в голове глядел, кто виртуальной охотой или рыбалкой развлекался. Понятно, и информацию с рекламой всасывали гигабайтами – как без этого! Словом, в первые лет десять народ сам рвался к айпированию, – считай, половина земного шара обновилась. Потом стали уже планово вакцинировать, программы упорядочили, контроль ужесточили. Индивидуальное оружие, компьютеры, планши – да что там! – даже флэшку микроскопическую уже нельзя было использовать, если не совпадал код доступа. И в той же сети информация давно градуировалась по статусам: есть у тебя, скажем, статус «А» или «В» – и качай за милую душу хоть самые рассекретные файлы. Ну а доползешь с грехом пополам до статуса «Л» или вовсе какого-нибудь «Ф», радуйся тому, что дают – сомнительному интерфейсу да розово-малышовым плагинчикам.