Текст книги "Хроника времён 'царя Бориса'"

Автор книги: Олег Попцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц)

Путчисты понимали – главным препятствием, конечно же, станет Россия. Надо обезопасить себя на окраинах. Чрезвычайное положение вводилось только в городах России. Это дало результат. За исключением Молдавии и Прибалтики, все республики заняли выжидательную позицию.

К исходу 20 августа напряжение достигает высшей точки. Снова заговорили о штурме Белого дома. Все понимали, что предстоящая ночь решающая. Предыдущую, с 19-го на 20-е, путчисты упустили. Тому было много причин. Поползли слухи о ненадежности введенных в Москву воинских частей. Значит, сегодня!!! По информации, которой мы располагали, все складывалось именно так. Штурм назначен на 21 час.

Вообще, и в ночь предыдущую, и в предвечерние часы следующего дня сообщения о предполагаемости штурма были главной, по сути единственной, темой всех разговоров в человечьем многолюдье, окружавшем Белый дом, да и в самом Белом доме.

В президентском крыле здания до непривычности шумно. Кабинет Бурбулиса определен в качестве штаба. Три ночи и три дня были насыщены драматизмом, тревогой, неразберихой и в то же время удивительным взаимопониманием между демократами, центристами, полудемократами. Объединила беда, угроза, нависшая над надеждой. При всей разнице убеждений все рассчитывали на жизнь в другой России. Еще не понять в какой, но другой. Баррикадная атмосфера пришла сюда, внутрь Белого дома: спальные мешки, чай в термосах, обилие спецназовской пятнистой формы, противогазы, сваленные в кучу, непривычное множество небритых лиц, мятой одежды, красных, измученных бессонницей глаз.

– Я слушаю, слушаю. Станкевич у телефона.

– Эй, кто видел Руцкого?

– Он у себя. А в чем дело?

– Генерал Кобец его разыскивает.

– Все не определят, кто главнее: один вице-президент, но полковник. А другой генерал-полковник, но не вице-президент! – И смех по коридору, беззлобный, веселый.

Сотрудники охраны, в качестве гонцов, появляются неслышно, движутся кошачьим шагом. Молча приносят записки. Кто-то тотчас поднимается и спешит на вызов. Президент вызывает часто. Необходимость тех или иных шагов, по сути, следствие непрерывно поступающей информации. Похудевший, осунувшийся Шахрай – указы мало создать, надо обеспечить их правовую неуязвимость. По-моему, и улыбается он через силу, и даже извечное противостояние Шахрай – Хасбулатов уже не интересует его.

Президент вызывает, идем к Президенту. В приемной увидел Мстислава Ростроповича. Более чем странно, он назвал меня по имени, мы обнялись. Раньше мы никогда не встречались. Ростропович вне времени, что-то возбужденно говорит. Я смотрел на его тонкие, почти точеные руки, которые даже в разговоре повторяли дирижерские движения, слегка картавая, слегка захлебывающаяся речь и сам Ростропович, невероятно штатский, застенчиво улыбающийся, был частью какого-то отдалившегося, ласкового мира. Я ещё раз посмотрел на его руки, теперь он их нервно потирал. Странно, но именно руки, их поведение, задерживали на себе внимание.

С улицы был слышен голос Александра Любимова, усиленный уличными динамиками. Сообщались последние новости. Теперь генерал Самсонов отказывался ввести войска в Ленинград. Кузбасс объявил всеобщую забастовку. Танковая колонна сосредоточилась в районе Филей. Начала движение – к центру города.

Какие-то секунды, и все увиделось разом. Стрельба, крики, гул многосотенных шагов по коридорам, треск срывающихся с петель дверей... И посреди этой, смешавшейся в хаосе, жестокости, слегка сутуловатый, мягко улыбчивый человек с руками не то застывшими в дирижерском взмахе, не то укрывающими лицо от удара. Ростропович рассказывал, как он скрывал от жены свой отъезд в Москву: "Я приехал сюда, – говорил он, – и если Богу будет угодно, я разделю с вами судьбу России. Здесь, сегодня решается её судьба". На его глазах выступили слезы. Охрана Президента разглядывала этого странного человека и молчала. Немногие из них знали, кто такой Ростропович. И вообще их настораживала толчея незнакомых людей, которые в эту ночь оказались в Белом доме, и, ещё более странно, допущенных сюда, к президентскому кабинету. Не их дело вдаваться в побуждения, а вот порядка нет: говоришь – не положено – странная реакция: раздражаются, кричат. Расспросить бы, кто и почему в эти часы, самые рискованные, самые непредсказуемые, посчитал своим долгом оказаться здесь, вместе с Президентом.

Не вчера и не завтра, а сегодня, в ночь с 20-го на 21-е. Возможно сказать, они не осознавали опасности. Возможно сказать – они не верили в предстоящий штурм. Они ведь никогда не видели штурма, и в каждом из них проснулась артистическая натура, желание участвовать в зрелище, а ведь среди них было достаточно актеров; возможно пойти на удручающую крайность предположить корысть интереса: жизнь неповторима в своем умении разлучать и соединять пристрастия, цели, замыслы. Но главное, что опровергнуть невозможно, – поражение демократии, случись судьбе распорядиться именно так, для многих из этих людей не оставит жизненного пространства.

Мы прошли в кабинет Ельцина. Вообще человек не слишком улыбчивый, в эти минуты он выглядел крайне озабоченным. Пружина событий продолжала сжиматься, и Ельцин это понимал. Открытое общение – среда для Ельцина наиболее выгодная. Не случайно повседневные президентские заботы, решать которые приходится в замкнутом пространстве осажденного Белого дома, не столько утомляют его, хотя рабочий день Президента потерял границу дня и ночи, сколько противоречат его натуре. Толпа – для Ельцина среда привычная. Это очень русское состояние: "На миру и смерть красна". Его природная данность – высокий рост, неначальственность поведения, эмоциональная предрасположенность – выдают в нем натуру восприимчивую, возбуждающуюся. Сильный голос, простота и понятность речи делают его продолжением людского потока. Ельцин – внекастовая натура. Каркас власти надо подгонять под него. Человек с хитрецой, глубоко упрятанным бунтом, он способен разнести этот каркас в одну минуту. Его уже определили как политика интуитивного ряда. Именно интуитивные, эмоциональные проявления Ельцина придают его поступкам непредсказуемый характер. Совершая просчеты в повседневной политике, он, не желая того, способствует созданию критической, экстремальной ситуации, в которой чувствует себя гораздо увереннее своих оппонентов. Август показал это со всей очевидностью. Ему только что позвонил Президент Буш. И Ельцин ещё находится под впечатлением этого разговора. Драматические события вытолкнули Россию на мировую арену. Буш высоко оценил мужество Президента России, его благородство по отношению к Горбачеву. Рассказывая все это, Ельцин хитровато улыбался, как бы чуть-чуть отстраняясь от этих высоких характеристик, которые ему неловко даже повторять. Эта, из другого мира, мимолетная усмешка многого стоит, она как бабочка, залетевшая с холода в жарко натопленное помещение. Всего несколько секунд, и снова лицо хмурится, обретает насупленное выражение. Признание России не надо было вымаливать, выспаривать – оно пришло само. В обстоятельствах крайних, таящих неугаданность, возможно случиться всему. И тогда это признание даже не останется в истории. Некая сумма смысловых звуков, обозначенных как разговор через океанический кабель между Президентом Бушем и Президентом Ельциным.

Он зачитывает вслух две телеграммы. Одна, кажется, из Приморского края. Его поездка туда не прошла впустую, моряки Тихоокеанского флота отвергли ГКЧП. Однако Владивосток был слишком далеко.

Спустя какие-то минуты сообщили, что подошли десантные части из Тулы и генерал Грачев, командующий воздушно-десантными войсками, заявил о своей поддержке Президента России. Бронеколонны разворачиваются и занимают позицию вокруг Белого дома. Однако бронеколонну не пропускает народ, окруживший Белый дом. Люди боятся подвоха, не окажутся ли части, подошедшие вплотную к Белому дому, "троянским конем". Необходима точная информация.

Президент вызывает Иваненко, ему поручается проверить, те ли части выруливают на пандус Белого дома. На улице свист, крики, хлопки – все перемешалось. Кто-то подходит к окну, кажется, Илюшин. Говорит, что над бронемашинами трехцветный российский флаг. Сегодня это как пароль наших и не наших.

Ельцин раздражается, говорит резко: "Флаг можно повесить всякий, все равно – проверьте".

Уже пошли, уже ищут. Эхом катится по коридору: "Генерала Лебедя к Президенту!" Генерал Лебедь, согласно полученной информации, возглавляет части ВДВ, выступившие на защиту Белого дома.

В кабинете Президента все время люди, но именно в этот момент почти никого не остается. Кажется, Бурбулис, Полторанин, Станкевич... Нет, Станкевича не было. Ельцин слегка наклоняется вперед. Он делает так всегда, когда хочет придать сказанному доверительный характер:

– Только что звонил Силаев. Он попрощался со мной, сказал, что в эту минуту должен быть вместе с семьей.

Смотрю на Бурбулиса. На лице никаких эмоций – застывший взгляд. Его птичьи, совершенно круглые глаза смотрят прямо на Ельцина. Догадываюсь, что Бурбулису уже известна эта информация. Полторанин тоже молчит, по привычке пошмыгивает носом. Каждый старается объемно осмыслить услышанное. Мое сознание словно бы перелистывает подробности: попрощался... рыдающая жена... оказаться рядом с семьей... Фиксируется итоговая мысль: Силаева в Белом доме нет. Мы – здесь, а Силаева нет, уехал, неважно почему, неважно куда. Уехал! Это главное. Ельцин показывает глазами на аппарат, по которому звонил Силаев. Мне кажется, что я слышу голос помощника по селекторной связи: "Борис Николаевич, Силаев – по спецсвязи". Вижу, как Ельцин поднимает трубку, отвечает негромко:

– Слушаю, Иван Степанович.

А дальше говорит только Силаев.

Полторанин, все-таки речь идет о премьер-министре, говорит не то чтобы сочувственно, скорее, без протеста, оставляя отсутствующему Силаеву шанс:

– Может быть, он навестить поехал. Посмотрит, успокоит и вернется.

Это был типичный Полторанин, вкладывающий во всякую фразу достаточную долю иронии, которая никак не прочитывается на его лице. И только потом, после, если подвох разгадывали, на него откликнулись, он начинал смеяться первым. Сейчас случилось нечто похожее. Полторанин выдержал недоверчивый взгляд Президента и лишь затем лишил своего премьера всяких надежд:

– Им к нему ещё ближе ехать, чем сюда...

Смех был бы кстати, но смеяться расхотелось. Я спросил Ельцина, что он ответил Силаеву.

– Он мне – прощайте, Борис Николаевич. А я ему – до свидания, Иван Степанович.

И это уверенное "до свидания" было рассчитано уже на нас. Президент не сомневается. Президент верит. И вдруг, словно выступая перед толпой, энергично закончил:

– Пусть прощаются они, а не мы!

Услышанное я принял острее, чем остальные. Я довольно часто выходил из Белого дома, бродил среди гудящей толпы. Меня узнавали, я подолгу отвечал на вопросы. И, пожалуй, самый главный был не вопрос о надвигающейся опасности, интересовало: как там за пределами Москвы? Знает ли о случившемся Россия? С Президентом ли она или молчит, ждет? И даже этот интерес был не главным. Кто находится в Белом доме? Этот вопрос буквально втыкали в тебя. Часом ранее, не зная о случившемся, я уверенно отвечал: "Ельцин. Его окружение, Силаев, члены правительства, Хасбулатов и более двухсот депутатов". Людям очень важно было знать, кого и что они защищают.

Почему я вспомнил именно этот эпизод? Видимо, потому, что спустя ночь стало известно о намерении руководства ГКЧП вылететь к Горбачеву и надо было опередить их. Никто не знал замысла этой внезапной экспедиции. Зачем летят – арестовать Президента, покончить с ним или упасть ему в ноги? История России знала всякое. Белый дом получил информацию с некоторым опозданием, перехватить лидеров переворота до их отлета в Форос не удалось. Единственный выход – посылать свой самолет. Но как? Затея неустойчивая, проигрышная. Как опередить заговорщиков, оказаться у Горбачева раньше них? Тотчас возник вопрос: кто полетит? Эти несколько часов можно назвать паузой двоевластия. Чаши весов застыли в равновесии. Какой-то миг – и чаша поползет вниз, но этот момент ещё впереди. И вот тогда Полторанин извлекает Силаева из вероятного политического забвения. Именно он предлагает кандидатуру премьера в качестве руководителя группы, направляемой к плененному Горбачеву. Замысел очевиден, но не лишен опасности. Опередить руководство ГКЧП, встретиться с Горбачевым и вернуться вместе с ним в Москву на российском самолете. Боевая часть операции, а она могла оказаться заглавной, поручалась вице-президенту. Задача, как известно, была выполнена, и минутная слабость премьера в ночь с 20 на 21 августа перестала существовать в историческом контексте. Правда, спустя 2 месяца, настаивая на отставке премьера Силаева на закрытом заседании кабинета, тот же Полторанин напомнил премьеру события августовской ночи, полагая, что тем самым он отводит упрек в свой адрес как об инициаторе заговора внутри правительства, человеке, сеющем недоброжелательство и смуту.

Есть ли открытость в русском характере? Некая раздольность? Бесспорно, есть. Это славянские корни, это от необъятности территорий. Ибо пространство, его размеры – не только территориальное понятие или географическое. Пространство – отчасти философия нации, образ её психологии. Есть ли коварство в русском характере? Бесспорно, есть. Татаро-монгольское иго не прошло бесследно – это ещё один компонент непредсказуемости. Евроазиатское государство лишается своей однородности, оно всегда смешение укладов жизни, смешение кровей, характеров, привычек, нравственных принципов. Издревле катится – коварен Восток.

Полторанину принадлежит нестандартная мысль, высказанная в 1990 году: "Я дал согласие возглавить Министерство печати и информации, чтобы в течение 2-3 лет изжить его как необходимость и стать первым безработным министром". Убрать монопольную, распределяющую структуру. Свобода печати это не только свобода слова, но и свобода отношений. Когда закон уважаем уже потому, что не исполнить его нельзя. Он и есть регулятор. Утопия? Игра на публику или внутренние убеждения одного из соавторов Закона о печати, активного члена Межрегиональной группы, зачинателя демократической оппозиции в стране, имеющей недавнее геополитическое название – Советский Союз, – сейчас сказать достаточно сложно. Полторанин образца 1992 года это другой Полторанин: трижды министр, переживший отставки трех правительств. Он по-прежнему среди ближайших соратников Бориса Ельцина. По-прежнему верен своей тактике поведения (рядом и чуть в отдалении), по-прежнему слегка оппозиционен. Открыт и коварен одновременно. Он загадка для членов правительства и в не меньшей мере для окружения Президента. Внешне он простоват, но эта простота обманчива. Журналисты видели в нем политика и поэтому не доверяли ему, политики подозревали в нем журналиста и поэтому остерегались его. Человек, переживший тягчайшую личную трагедию – в Казахстане зверски были убиты его родная сестра и племянник. Человек, работающий практически круглосуточно, работающий на износ. Потом придет прозрение и мы начнем понимать, что Полторанин из тех, кто властвует не управляя, а интригуя. Но об этом чуть позже. А сначала... Бурбулис.

Глава III

СЕРЫЙ КАРДИНАЛ

ЛИБО ВСЕ, ЛИБО...

Его так называли, и это ему нравилось. Автор всевозможных властных построений и структур России. После их введения в народе стали говорить: "У нас, как в Америке, есть свой госсекретарь, свой Госсовет, как в Китае, и Совет безопасности, как в Организации Объединенных Наций". Не будет лишним сказать, что побуждающим мотивом всех этих экспериментов, сооружения лабиринтов власти были поиски своего места, своей должной высоты, которую Геннадий Бурбулис определил для себя сам. Иначе говоря, сначала появилась точка, вершина власти, именуемая "Государственный секретарь", а уже потом все остальное. Нечто суперамериканское, что ещё надлежало привить на древо российского президентства, а уж затем франко-американский и, отчасти, свердловский вариант. Он нащупывал свою ступень в политической иерархии с редкой тщательностью. Ни разу не сорвавшись, не сделав опрометчивого шага на людях. Безупречный игрок второй линии атаки. Ничего на виду, все спрятано во втором, третьем эшелоне. Там готовится, интеллектуально обустраивается идея взрыва. Собиратель по натуре, он пропускал через себя массу людей. Человек, умеющий молчать и слушать. Во время предвыборных кампаний Ельцина всегда находившийся чуть сзади, по правую руку, укрытый тенью Пугачева российской политики. Он много сделал для Ельцина, очень много.

Однажды, на встрече с журналистами Российской телерадиокомпании, его спросили: "Как будет правильно, Бэрбулис или Бурбэлис, на каком слоге ударение?" Он не обиделся, спокойно и по-деловому ответил: "Ударение на первом слоге". Утверждая это, он не то чтобы отрицал свое литовское первородство, а, скорее, указывал на неслучайность появления на Урале своего прадеда.

Однако положение обязывает. Он с подчеркнутой тщательностью выговаривает слова "дорогие россияне". Нет-нет, его речь чиста, все-таки философское образование – Свердловский университет. Просто, внутренним чутьем предполагая противодействие, он вытаптывает, трамбует пятачок вокруг своего генеалогического древа.

Я познакомился с ним, если так можно выразиться, увидел его вблизи на собрании Демократической партии России – партии Травкина. Это случилось летом 1990 года. Бурбулис поначалу даже входил в руководство этой партии, во всяком случае, стоял у истоков её создания. Возможно, в то время он искал приложение своим силам. Идеолог компромисса, удачно гасивший сиюминутно вспыхивающего Травкина. Ему нужна была опора, материализующая его значимость в промежутках между политическими баталиями. Ельцин в то время возглавлял комитет по строительству, был в ранге министра или что-то в этом роде. Довольно скоро Ельцин оттолкнул лодку, в которой не умещались его политические притязания, и пустился в свободное плавание. Россия избирала свой депутатский корпус. В победе Ельцина на выборах в парламент России никто не сомневался. Ельцин тянул до последнего дня, не называя избирательного округа, где он намерен баллотироваться. Я оказался в этой истории пострадавшим. Планировалось мое выдвижение по национальному округу, где я должен был противостоять бывшему секретарю Московского горкома партии, естественно, наряду с другими кандидатами, но в том же округе был выдвинут и Борис Ельцин. И хотя мы были почти уверены, что он не станет во второй раз избираться в Москве, все равно надо было ждать подтверждения этого факта от самого Ельцина. Он не торопился, и это спутало все карты демократов. Его выдвинули ещё в нескольких городах России. Москва в этом списке стояла первой, и хотя логика событий и здравый смысл никак не делали карту Москвы для Ельцина счастливой. Избираться вторично там же, где ты на первых выборах получил 95 процентов голосов, может только опрометчивый по натуре человек. В этом случае даже 80 процентов проголосовавших за тебя на фоне прошлого успеха будут представляться поражением. И Ельцин дал согласие на Свердловск. Именно в этот период началось его сближение с Бурбулисом.

Теперь уже исторической курьезностью I российского съезда является факт близких и доверительных отношений Ельцина, именно на съезде, с другим представителем свердловской политической фракции. Речь идет о Владимире Исакове.

Доктор юридических наук, одержавший победу на выборах как кандидат демократических сил, он был при Ельцине на правах поводыря в паутине регламентарных превратностей, которыми перенасыщено любое демократическое сборище, а уж тем более депутатский съезд. Почему Ельцин выбрал именно Исакова, почему доверял ему? Неужели виной всему обостренное чувство провинциального патриотизма? Бесспорно, патриотические наклонности – Урал понятие незряшное – сыграли определенную роль, но счесть их главенствующими в выборе сподвижника никак нельзя. Он, Ельцин, был избран в качестве народного депутата Союза от Москвы. И те выборы явились своеобразной общественной реабилитацией Бориса Ельцина. Той самой реабилитацией, в которой ему отказала Всесоюзная партийная конференция. Однако в той же самой Москве Ельцин был предан своим партийным сотоварищем.

Все с чего-то начинается. Обширное поле недоверия, на котором взошли всходы и подозрительности, и осторожности, было вспахано в том самом роковом 1987 году, его так и следует определить – московский период. У беды долгая память. А если учесть, что среди московского депутатства было 90 процентов членов КПСС, то опасливый взгляд Ельцина в сторону большевиков можно понять.

Ко времени своего избрания Председателем Верховного Совета Ельцин практически не знал депутатского корпуса. И его осторожная ориентация на своих (кстати, Исакова Ельцин тоже не знал) была естественной. Если смотреть со стороны, возможно угадать некую похожесть между Бурбулисом и Исаковым. Оба малоулыбчивы, сдержанны во внешних проявлениях, подчеркнуто спокойны и неразговорчивы. И тот и другой из породы людей, которые были не сразу распознаны окружающими их людьми. Один – доктор наук, другой кандидат. Еще одна черта, роднящая обоих, – упрямство. Впрочем, все вышеперечисленные качества, исключая последнее, – качества внешнего образа, некая силуэтная похожесть. Вблизи, в непосредственном соприкосновении, мир общего разрушается мгновенно. Не исключено – именно эта, внешняя похожесть обманула Ельцина. Кто знал, что под маской лица холодного, бесстрастного бурлит и сжигает нутро невостребованное желание обладать властью?

Перерождение Исакова случилось мгновенно, спустя пять минут после его избрания Председателем Палаты. Исаков занял место спикера Палаты республики и совершенно непререкаемым тоном попросил депутатов – не членов парламента покинуть зал, дабы убавить излишнюю эмоциональность, мешающую творить закон. Правомерен вопрос: что должно произойти, чтобы человек так переменился? Юристы в парламенте чувствуют себя увереннее других. Закон их профессия. Именно юристы в парламенте были завязкой большинства интриг. Исаков, Бабурин, Шахрай... Характерно, что для каждого из них претензии превышали их собственные возможности. Обостренное желание быть опережающими реальность всякий раз толкает их на шаги преждевременные. Исаков вышел из игры первым. Он рассчитывал на нечто большее. Ему казалось, что докторская мантия, пусть и недолгая, благожелательность Ельцина по отношению к нему, отсутствие именно в тот момент какой-либо ельцинской команды делали его, Исакова, человеком, незаменимым в ближайшем окружении Ельцина. Но, как говорят завзятые картежники, расклад получился иным. Скорее всего, интуитивно Ельцин почувствовал скрытую амбициозность Исакова и плохо скрытое упрямство и, как бы невзначай, отодвинулся от него. Не отодвинул от себя Исакова, а сам сделал шаг в сторону. Как будет потом не раз, ни с кем не советуясь, доверяя лишь своему чутью, Ельцин передумал. Но инерция велика, и нимб близкого к Ельцину человека ещё светился вокруг головы Исакова, никто не вдавался в подробности – формула была упрощена до предела – они из Свердловска. И Исакова избрали спикером Палаты республики. Ельцин мог быть удовлетворен. Его нельзя было упрекнуть в неблагодарности. Исаков, в том-то и дело, Исаков видел себя, по меньшей мере, заместителем Ельцина, но этого не случилось. Возраст от 35 до 40 принято называть роковым. К 35-38 годам тщеславие одаренного человека достигает своего пика, кстати, неодаренного тоже, но если ты уже в "храме", твой взор устремлен в сторону иконостаса.

Не уверен, но не исключаю, что перед Ельциным встала дилемма, на ком остановить выбор: на Исакове или Бурбулисе? И в этом нет ничего сверхъестественного. С Бурбулисом Ельцин был знаком по Межрегиональной группе. Возможно, он не выбирал и просто настроен был плюсовать сторонников по упрощенной схеме – они из Свердловска. В этой истории не суть важно, что думал Ельцин, приближая и отлучая от себя, определяющими оказались чувства и поступки Исакова. Все это было до того, и нам трудно представить подобную ситуацию, ибо все случившееся после того – ещё одно предательство стоящих рядом (заявление шести). И вотум недоверия Исакову его избирателей, позднее невоплотившийся, и безмерно увеличившаяся мстительность последнего, и вязкое низвержение его с поста спикера Палаты (голосовали раз пять или шесть) делают невозможным, невероятным подобное предположение. Однако невероятность не делает предположение менее значимым. Я настаиваю – такая версия была реальной. Исаков ушел в тень, как бы подтвердив истину: не умеющий ждать да споткнется первым на дороге. Исаков слишком хотел быть замеченным сразу, и это на первом же властном витке погубило его. Бурбулис умел ждать. Оставаясь долгое время в тени, он достаточно натерпелся от самотерзаний. Он действительно много сделал для Президента. Был предан, терпелив к его капризам. Именно Бурбулис нащупывал команду Президента. Перемешивая немалое количество интеллектуалов, знакомых и незнакомых, он лепил тело власти, мучительно ожидая, что Президент заметит и оценит его усилия по достоинству. Здесь следует сказать об особенности Ельцина. Наиболее близких к себе людей Ельцин ценит очень по-своему. Он понимает, что они полезны, необходимы ему, однако значимыми на политическом небосклоне многие из них стали благодаря близости к нему, Ельцину. Скажем, на Полторанина это правило распространялось в меньшей степени. Он был независим и заметен сам по себе, до Ельцина. Он вместе с Ельциным попал в немилость высшей власти. Эту немилость каждый переживал по-своему, погружаясь в свой социально-политический мир. Ельцин опустился в предэтажье власти, Полторанин нырнул в журналистскую нишу. С Бурбулисом все сложилось иначе. Бурбулис не получил той форы изгнанного. Тень Ельцина закрыла его, и он терпеливо перемещался в пространстве вместе с этой тенью, ни разу не выступив за её очертания. Это не просто способность, это дар. Я часто размышлял по этому поводу. Никто не сомневался, что на президентских выборах Ельцин одержит победу. Его соперники были опасны суммарно. Каждый в отдельности проигрывал многократно.

У выборов была одна особенность: уже в первом туре Ельцин вычерпывал избирательские симпатии до дна. Практически, случись второй тур, никто из его соперников не мог передать свои голоса Ельцину, ибо все они были его антиподами. Вопрос стоял: либо победа в первом туре, либо... В воплощении данного замысла, свидетельствую, Геннадий Бурбулис оказался фигурой ключевой. Ему принадлежат слова: "Победа в первом туре – иного не дано. Запретите себе думать, что может быть второй тур". Сейчас нет смысла говорить, что были и другие взгляды на ситуацию, победа состоялась, о других взглядах можно забыть.

В этом смысле особое значение могли приобрести голоса, поданные за Вадима Бакатина, случись второй тур. Увы, но сам Бакатин вел кампанию вяло. Против него работал убывающий авторитет союзного Президента. Все знали, что Бакатин человек Горбачева, но не в этом был главный изъян этого внешне симпатичного и порядочного человека. Назвав в качестве вице-президента Абдулатипова, Бакатин не помирился с правоверными коммунистами, но оттолкнул от себя либеральное крыло. В этой паре человеком с секретом был Абдулатипов. И тот и другой знали, что одержать победу невозможно, но очень рассчитывали получить солидную сумму голосов, которую могли бы публично передать перед вторым туром предполагаемому победителю, скорее всего Ельцину. А если учесть при этом, что оставался вакантным пост Председателя Верховного Совета, у Хасбулатова наметились трения с депутатами: демократы вошли в "штопор", Бабурин опасно молод, то шансы Абдулатипова быть избранным на этот пост становились вполне реальными. Однако ничего этого не случилось. Тандем Бакатин – Абдулатипов набрал наименьшее количество голосов.

Ельцин победил в первом туре. А Бурбулиса в преддверии победы ждало невероятное разочарование, первый политический шок. Об этом не писалось. Высокие стены власти скрыли детали этой драмы, но она была.

К этому времени Бурбулис уже числился первым человеком в окружении Ельцина со странным должностным обозначением – полномочный представитель Председателя Верховного Совета России. Уже были доказаны его преданность и нужность. Он председательствовал на консультативном совете – некоем кипении умов, покинувших стан Горбачева интеллектуалов, разуверившихся в нем и теперь наподобие метеоритной пыли клубившихся вокруг событий, опальных личностей. Проложив дороги демократии, подперев её плечом своего либерального авторитета, теперь эти люди собрались вокруг Ельцина, не побуждаемые любовью к нему, а просто уступая силе политического ветра, который их нес в эту сторону. Еще недавно многие из них отзывались о Ельцине весьма критически. Но Ельцин, а точнее Бурбулис, позвал их, и они пришли. Ельцин дал понять Горбачеву, что интеллигенция покидает его.

В современной политической истории подобное уже случалось. В свое время партийному аппарату удалось рассорить Хрущева с интеллигенцией, отсечь интеллигенцию, поверившую в хрущевскую оттепель. Аппарат понимал, что именно интеллигенция заражала Хрущева либеральными воззрениями, именно её окружение придавало фигуре Хрущева привлекательность на Западе. Не нами сказано – свита делает короля. Нечто подобное произошло и с Горбачевым, не в столь резкой форме, но произошло. Августовские события ещё раз показали полную повторяемость исторических демаршей. Перегруппировку интеллектуальных сил провел Бурбулис.

Бесспорно, сам Ельцин был уверен в своей победе. Он был действующим главой государства. И нам следовало максимально использовать это преимущество. Тогда и родилась идея избрать совершенно нестандартный образ действий будущего Президента. Были разработаны два маршрута деловых поездок по республике. Никакой предвыборной пропаганды. Председатель Верховного Совета выезжает в регионы для исполнения своих обязанностей. Там же, на месте, принимались экономические, политические и социальные решения. Ельцин как бы сознательно уклонялся от участия в предвыборной кампании, преднамеренно отдавал инициативу своим противникам. В самой Москве Ельцин появляется буквально за три дня до выборов. Его нежелание участвовать в теледебатах, сославшись на свое отсутствие в этот момент в Москве, было воспринято как вызов, каприз и, конечно же, наносило определенный урон его авторитету. Народ жаждал зрелища, а Ельцин этого зрелища его лишил. И радио, и телевидение в этот момент Ельцин использовал в минимальном объеме. Никаких сверхинтервью, никаких полемик с оппонентами. Мысленно отвечая на вопросы своих соперников по предвыборной борьбе, Ельцин мог сказать примерно следующее: "У вас есть конституционное право на свободное время, которое вы полностью отдаете предвыборной кампании. У меня этого права нет. Республика в тяжелейшем положении, я должен заниматься своей повседневной работой".