Текст книги "Хроника времён 'царя Бориса'"

Автор книги: Олег Попцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

Юрий Михайлович Воронин – бывший зав. отделом пропаганды обкома КПСС, бывший секретарь обкома КПСС, бывший зам. премьера Татарии, председатель Госплана республики, бывший член фракции "Коммунисты России", председатель комиссии Верховного Совета по бюджету, затем зам. Председателя Верховного Совета – как результат политических торгов после IV съезда. Тогда демократы согласились поддержать Хасбулатова, а коммунисты – отказаться от Бабурина. Так появились среди заместителей председателя, с одной стороны, Филатов он представлял демократов, с другой – Воронин и Яров, сдержанный центрист, умеющий оставаться в тени. Но Ленинград есть Ленинград, сказалась петербургская интеллигентность, Яров долго колебался – к кому пристать? К высокому начальству, которым и был Хасбулатов, но уж больно непредсказуем, груб и жесток. Служил верно, но душа страдала. Интеллигентный Филатов выглядел отзывчивее. Хасбулатов, почувствовав раздвоенность Ярова, утратил к нему интерес. До сих пор непонятно, как Яров оказался в правительстве. Существуют две легенды. Одну подтверждает сам Яров. Дескать, он стал неугоден Хасбулатову. Хасбулатов желал рабского верноподданничества, а он, Яров, к этому не способен. Да и предать Филатова, а от него Хасбулатов требовал их публичного разрыва, он не смог. А тут все сложилось как нельзя лучше. Вмешался Президент и предложил ему пост в правительстве. Для приличия Яров поломался, дескать, он ни на что не претендует и готов оставаться заместителем Председателя Верховного Совета, если он нужен Верховному Совету. Хасбулатов с готовностью поддержал вторую версию. Действительно, Президент к нему обратился и попросил откомандировать Ярова в правительство, а ответ на что Хасбулатов ответил уклончиво – надо подумать, Шумейко забрали – лучшие кадры отдаем. Однако разговор этим не окончился. Хасбулатов выдвинул условие – заберите Филатова. Президент разыграл недоумение. Это ещё был период, когда, как исключение, случались и нормальные телефонные разговоры между Президентом и главой представительной власти. Как рассказывал сам Хасбулатов, Ельцин даже участливо спросил: "Неужто так разладились отношения, чтобы спешить?"

– Разладились, – раздраженно подтвердил Хасбулатов. – Найдите ему должность и заберите.

Ельцин пообещал решить вопрос в ближайшие дни, а уже вечером сообщил Ярову, что Хасбулатов согласен, и это же самое сказал в одном из своих интервью. Провожая Ярова, Хасбулатов не преминул об этом напомнить: "Никто не собирался никого никуда отпускать". Такая легкость в расформировании руководящего ядра Верховного Совета озадачила даже депутатов.

Несмотря на торжественность момента (и Филатову, и Ярову вручали памятные подарки и произносились сладко-лукавые благодарственные речи), Хасбулатов был раздражен и, отвечая на вопрос одного из депутатов – чего ради такая поспешность, – заметил:

– Я сказал Президенту – надо подумать, посоветоваться. А он, буквально через час, объявляет предварительную договоренность как договоренность окончательную – дескать, Хасбулатов дал согласие. Такой у нас Президент!..

И далее, с детской обидой в голосе:

– Все! Больше ни одного человека без решения Верховного Совета никуда не отпустим! Яров – последний!

Так получилось, что вместе с Хасбулатовым Шумейко, Филатов, Воронин и Яров проработали меньше года. Подозрительность, мстительность и нетерпимость спикера сделали свое дело. Практически остался один Воронин. Чуть раньше появился Рябов – провинциальный юрист, в прошлом заместитель директора сельскохозяйственного техникума в городе Сальске Ростовской области. Хасбулатов оценил его упрямство, которое тот проявил в противоборстве с газетой "Известия". На какое-то короткое мгновение Рябов становится любимцем Хасбулатова. На VII съезде в громадной степени усилиями Рябова заключается трехстороннее соглашение. Консервативность, упрямство и провинциальность Рябова столь явственны, что на их фоне Хасбулатов выглядит сверхпрогрессивным гуманистом. Хасбулатову нравится и неистовость Рябова, с которой он "прет" на Президента. Во всем усматривается этакая слоновая поступь крупнотелого, ширококостного Рябова с небольшими темными глазами на смугловатом южнорусском лице. Кстати, в глазах Рябова постоянно присутствует выражение недоброй хитроватости. И улыбка, блуждающая на лице, подчиненная этой самой хитроватости, никогда не бывает открытой и безмятежной. Рябов быстро освоился с доверием Хасбулатова, хотя и прочитал его по-своему. Он заметил, что спикер в целый ряд вопросов, по сути, не вникает, какой-либо системы работы с Верховным Советом нет, и ему нужны люди, которые способны "тянуть воз", и он, Рябов, готов это делать, даже подставив собственную грудь под прицельный огонь демократической прессы, которую он, как провинциал, побаивается и недолюбливает. Однако Рябов не хотел, чтобы профессор Хасбулатов числил его за мальчика, которому можно дать подзатыльник и указать на место. Тут произошло пересечение заблуждений. Рябов недооценил возможности хасбулатовского аппарата как некой службы досмотра. Его откровения в узком кругу мгновенно доносились Хасбулатову. Но и Хасбулатов не ожидал, что Рябов воспримет свое выдвижение так серьезно и, минуя его, Хасбулатова, станет выстраивать свою систему отношений как внутри Белого дома, так и за его пределами. Выдвигая Рябова, Хасбулатов рассчитывал на его тщеславие и почти был уверен, что он станет ревнивым противовесом Воронину, у которого "партийные уши" повсюду. У меня случилось в этот период несколько встреч с Хасбулатовым, и во время VII съезда, и во время VIII, IX, и после них. Мы достаточно давно знаем друг друга, и наши разговоры были вполне откровенными. Хасбулатов – постоянный свидетель, а иногда и вдохновитель полубезумной критики в мой адрес как руководителя Российского радио и телевидения. В то же время он лучше других способен оценить непростоту положения средств массовой информации, особенно государственных, оказавшихся заложниками конфликта, возникшего между ветвями власти.

На наших отношениях сказывался и тот факт, что, выступая на IV съезде (для Хасбулатова наполненном непостижимыми личными человеческими страданиями), я поддержал его кандидатуру. Возвращаясь в недалекое прошлое, и на I съезде, когда решался вопрос о первом заместителе, я был среди тех, кто предложил, чтобы заместителем Ельцина был представитель национального меньшинства. Кто-то назвал имя Хасбулатова, отметив его всестороннее образование, работоспособность, профессорское занудство, которое необходимо первому заместителю. Это хорошее сочетание – нацмен, облагороженный Москвой, сказал я тогда Ельцину. Хасбулатов жил в Москве более 30 лет, что не могло не сказаться на стиле его поведения в будущем. Были и другие кандидаты, но Ельцин выбрал Хасбулатова. Я помню только один вопрос, который Ельцин почему-то задал мне. Это был вопрос в его духе: "Вы его лично знаете?" Я ответил полуутвердительно и пояснил: "Он достаточно оппозиционен нынешней власти. Это я знаю". Кто-то обратил внимание Ельцина на профессиональную широту Хасбулатова: юрист, экономист, не чужд национальным проблемам... Ничего этого, разумеется, Хасбулатов не знает. Мы никогда с ним на эту тему не разговаривали. Да и зачем? Но сейчас, чуть отстраняясь от событий, я рискнул об этом вспомнить. Как и намек, сделанный мною в разговоре с Ельциным после тех памятных событий, когда от Ельцина отвернулось все его окружение: заместители Председателя, руководители палат и их заместители – все, кроме одного – Хасбулатова.

С какой легкостью, с каким оптимизмом я сказал тогда Ельцину: "А вы не верили (имея в виду Хасбулатова), а вы сомневались!" Сейчас, когда мы стали свидетелями немыслимого личного конфликта между Ельциным и Хасбулатовым, я с сожалением признаю, что в этом свихнувшемся мире любой правоты хватает лишь на час. Даже 9 мая 1993 года, после потрясшего всех столкновения на первомайской демонстрации, они не смогли пересилить себя и явиться на возложение венков к могиле Неизвестного солдата вместе. Народ стал свидетелем ещё одной нелепости. Сначала у могилы появился Президент с главой правительства, а затем, спустя какое-то время, спикер, председатель Конституционного суда и вице-президент, непонятно кого и что теперь представляющий.

Возвращаюсь к своим откровенным разговорам с главой парламента: мне запомнились два из них, между ними не больше месяца. В одном вместе со мной участвовал и Валентин Лагунов. Уход Филатова поставил Хасбулатова в крайне сложное положение. Как я уже писал, он сам лишил себя маневра. Однако неприязнь взяла верх над разумом. Мы обсуждали с ним эту проблему, рекомендуя рассматривать её как первостепенную. Хасбулатов отказался признать ошибочность своего шага, назвал Филатова "пятой колонной" и стал зло раскуривать трубку. Наладившийся было разговор ужесточился.

Чуть позже Хасбулатов остыл и назвал двоих, Захарова и Исправникова, полагая, что и тот и другой могли бы стать неплохими заместителями спикера. Лагунов, отстаивая свои симпатии, назвал Травкина. Сближение Травкина, настроение которого крайне неустойчиво, с Хасбулатовым наметилось отчетливо. В часовой телевизионной полемике с Андреем Карауловым (ведущим популярной передачи "Момент истины") Травкин на прямой вопрос: "Верите ли вы Хасбулатову?" – ответит: "Верю... – Помолчит и добавит: – Больше, чем кому-либо". Хасбулатов всех названных оценил как людей вполне реальных, но более конкретно прояснять свое предпочтение кому-либо не стал. В той же беседе, оценивая Юрия Воронина, резюмировал:

– Лиса. – И, привычно покрутив волосы на правом виске, с глухим отчаянием признал: – Не с кем откровенно поговорить.

И я вдруг увидел это осмысленное самозатворничество высшей власти, это гулкое одиночество "короля", не верящего никому из окружающих. Нечто подобное, а по сути, то же самое я чувствовал при встречах с Президентом. Наивысшим удовлетворением для Ельцина было его собственное сравнение с Горбачевым, а время преисполнено аналогий: повторит ли Россия путь СССР, потеряет ли Ельцин управление страной, как потерял Горбачев, взбунтуется ли исполнительная власть, как это случилось с Павловым, ещё что-то о переменчивости окружения, о параллелях: Горбачев – Лукьянов и Ельцин Хасбулатов?!. При раскладывании этого политического пасьянса Ельцин всякий раз выдергивал из колоды одну и ту же карту и клал её уверенно, с вызовом: "Меня, как его (имея в виду Горбачева), не предадут". Однако с каждым прожитым днем незыблемость этого утверждения не то чтобы теряла истинность, с неё стирался слой уверенности, он становился все тоньше и тоньше.

До вице-президентского демарша их отношения то выравнивались, то вновь обострялись, их пробовали мирить, но мир мужских отношений (если эта формула позволительна в разговоре о политиках) был недолгим. Спустя дни, о неделях и говорить не приходится, подозрительность брала верх.

Итог безрадостен: качнулся купол президентской власти, уже и сам Президент убирает вторую опору. Отрублено. Отсечено. Из суммы "Президент плюс вице-президент" убирается одно слагаемое. И вопрос на референдуме теперь касается доверия одному лишь Президенту.

Руцкой пошел ва-банк. Ельцин принял игру.

Глава XV

В ОТСУТСТВИЕ ЧЕЛОВЕКА № 2

ТРЕБУЮТСЯ КУКЛОВОДЫ

Спустя недолгое время после своего избрания президентом, возможно, даже не сам Ельцин, а в первую очередь его окружение оказалось перед дилеммой – кто в России человек № 2.

Следуя политической иерархии, привычному восприятию власти, после президента – это Председатель Верховного Совета или премьер. В этом случае автоматически действовал принцип – избранный весомее или, говоря по-научному, легитимнее назначенного. В таком случае кто такой вице-президент, который тоже избран? А государственный секретарь, пока он был, – который назначен?

Нестабильное бытие вынуждает делать уточнение. Второй – за кем? Взаимоотношения ветвей власти не упрощают этот вопрос, просто ответ на него всегда очевиден. Тот, кто по Конституции второй. Конфликт все ставит с ног на голову. Номинально второй, достигни он успеха в противоборстве, может, в силу его возросшего влияния, оказаться первым.

В атмосфере разлада, когда ни у одной из сторон нет видимого превосходства, второй человек исчисляется не умением созидателя, а возможностями разрушителя – чему он способен помешать.

Столкновение Верховного Совета с Президентом не было абстрактным противостоянием, борьбой вообще – определялось влияние на второго человека, каковым положено считать премьера правительства.

В этом иерархическом танце Председатель Верховного Совета себе лично отводил роль человека, стоящего на одной ступени с Президентом, словно бы в государстве два первых лица. Ельцин не мог этого не заметить. Его ответным шагом можно считать возложение на себя обязанностей главы правительства. Двухходовая комбинация, лишающая парламент и Хасбулатова какого-либо влияния на второе лицо. Следуя примитивной логике, Президент не может быть ступенью ниже Председателя парламента. И опять о легитимности. Он избран всем народом. А раз Президент и премьер в одном лице, то...

Политические интриги, как правило, не решают проблемы, а лишь отчетливее обозначают факт её существования.

Время отпусков Президента перестало быть общей командой – отдыхаем. Наоборот, стоило Президенту отбыть в краткосрочный отпуск в Кисловодск или на Валдай, как тотчас политическая ситуация в стране накалялась. Вице-президент – порученец – к тому времени закусил удила. Время разговоров по душам между Президентом и его визави прошло. Конфликт шел по нарастающей.

Место человека № 2 как бы переместилось в пространстве. Не просто второй человек, а второй человек в Кремле. Стремительное сближение Президента с премьером, подчеркнутое доверием ему, высказанное не раз публично (к декабрю 1993 года Черномырдин отметит всего-навсего год своего премьерства), – все это отдавало неожиданностью. Для осторожного, недоверчивого Ельцина столь быстрое сближение не характерно. Президент, как правило, внимательно и долго присматривается, привыкает к новому лицу, но, поверив ему, так же долго отвыкает, не рвет с ним мгновенно, даже в том случае, когда понимает, что совершил ошибку.

Говорят, Черномырдин – особый случай. Не столь заметно различие возрастов. Схожее прошлое: один строитель, другой прокладывал газовые магистрали, а значит, тоже строил. Один тип характера: и тот, и другой жестковаты в общении, умеренны в страстях и эмоциях. Оба пришли в политику из нутра практики. Действительно, черт близких достаточно, чтобы сказать особый случай. И все-таки их особость в другом. Ощущая кремлевскую пустоту на месте вице-президента и невозможность без осложнений внутри существующей президентской и правительственной команды выделить своим расположением и доверием ещё одну фигуру (Президент обжегся на Владимире Шумейко), решив, что от добра добра не ищут, – премьер набирает, его образ более привычен согражданам, чем элитарный, улыбающийся Гайдар, – Президент остановил свой выбор на премьере. Поэтому, именно поэтому Черномырдин вовлекается в процесс подготовки новой Конституции. Иначе говоря, втягивается в дела политические, вообще-то чуждые сугубо исполнительной власти. Но Президент нацелен на решение своей задачи. Нужен человек № 2, необходим. То есть человек, слово которого закон, как если бы это было слово Президента. И никаких конфликтов с Конституцией. Новой Конституцией. Отчасти эти шаги можно считать вынужденными. Скамейка запасных в президентской команде невелика, если сказать честно, её почти нет.

Нелепость ситуации ещё состояла в том, что некое президентское вето на разрушительную деятельность вице-президента не имело конституционной силы. Президент и вице-президент избирались в одном пакете, и фамилию своего напарника будущий президент называл сам.

Президент – надежда демократии и угроза таковой, злоупотреби он своей немалой властью. И вся агрессия законодательной мысли направлена на человека, этой властью владеющего, а не высокого порученца, каковым, по сути, является вице-президент. Мыслилось просто: в одном строю пришли, в одном строю и покинут. Незначимое в своей самостоятельности угрозы не представляет. И, может, потому процедура ухода вице-президента с политической сцены в Конституции отсутствует. Об этом не думали, так как предположить подобное казалось немыслимым. И вот теперь, после признания Президента в своем недоверии Руцкому и нежелания последнего починиться законам той же офицерской чести, подать в отставку, а дальше жить так, как тебе Бог на душу положит: возглавить оппозицию, зачислить себя в фараоны или в будущие президенты, – все что угодно, но не цепляться за кабинет, харч, охрану, врача, достаток, потому как нежелание подать в отставку диктуется только этим. После всего перечисленного не хлопнуть дверью значит дать повод назвать себя человеком вне гордости. Сопровождая во всех публичных и скандальных протокольных действиях Хасбулатова и Зорькина, Руцкой становится их свитой. Смысл собственных дел, именуемых поручениями Президента, перестал существовать, а все другие можно счесть неконституционными, так как о них в Конституции ничего не сказано. Ситуация становится трагикомичной. Но, как человек непрофессиональный и самовозвеличенный, Руцкой переоценивал весомость материалов, которыми располагал. Ему казалось, что он наполняется значимостью этих документов, что у него в руках тот самый рычаг, при помощи которого он опрокинет любой авторитет. Его оппозиционность, а точнее, его крикливость в этой оппозиционности к Президенту, кураж политического скомороха поначалу возбуждали толпу. Однако очень скоро увлечение Руцким пошло на убыль. Люди начинали понимать, что, впадая в обвинительный раж, Руцкой бесконечно повторяет одну и ту же речь. И по своей сути он самый заурядный скандалист. И никакой борьбы с коррупцией он организовать не может, это понимали даже люди, его опекающие. Руцкой вызывал интерес, как вызывает его бузотер, но у него никогда не было авторитета, да и не могло быть. Из него буквально извергалось фанфаронство, хлестаковщина. Тем же, кто поставлял ему материалы, нужны были эти материалы только на момент наивысшей "точки кипения", как возбудитель страстей, не требующих никаких доказательств, а дающих эффект рухнувшей власти. В той, будущей власти отличительно значимой роли у него, по сути, нет. Им, превратившим его во временное знамя, не хотелось бы с ним расплачиваться, возвращать долг. Он должен, по их замыслу, "сгореть" сам, на огне собственной опереточности. Подай он сначала в отставку, хотя поезд уже ушел, он может сыграть спектакль уязвленной гордости. Он не вернет проигранного полностью, но хоть часть уважения к себе отстоит. Надо уметь "хлопнуть дверью" красиво. Ему, именно сейчас, заказан путь в армию, но в будущем, если вдруг... А почему нет?! Даже не став Президентом, он может рассчитывать на пост министра обороны в том, другом правительстве. Если учесть, что у него хватит ума исключить себя из президентского списка.

ПРЕДЧУВСТВИЕ ЗАКАТА

"Сейчас или никогда" – излюбленный лозунг предпереворотной поры во все времена от Римской империи до наших дней.

Столь же вечно утверждение: революцию, бунт замышляет и совершает политизированное меньшинство. Кстати, понятие демократии имеет греческое происхождение: демос – народ, в буквальном переводе – народовластие, что есть не более чем лукавое сокрытие истины – революцию совершает меньшинство. Оно же, меньшинство, управляет обществом, но не просто так, как зафиксированное меньшинство и признавшее себя меньшинством, а как бы от имени большинства. Весь смысл власти в этом уточнении – от имени кого? Когда меньшинство осознает, что удержать власть или сделать её более продуктивной нельзя, оно вспоминает о большинстве, которое призывает на помощь. Ельцин и его команда, настаивая на референдуме, попросту опробовали этот классический механизм, проверили его на практике. Межвластие, а правильнее будет сказать – двоевластие, не оставляло Президенту иного пути. Хотя, по справедливому утверждению экс-президента Франции Жискара д'Эстена, Президенту, избранному всенародно на шестилетний срок, обращаться к народу с вопросом: доверяет ли ему народ через два года, – достаточная политическая нелепость, сумасбродство политического игрока. Но это в условиях респектабельной французской демократии, а мы имеем дело с Россией, где любое социальное, политическое, экономическое потрясение претендует не просто на национальную окраску, а на обязательное подтверждение непредсказуемости русской души. В России все необходимое и очевидное совершается мучительно и трагически. Ельцин на референдуме пошел на "вы", пошел "с открытым забралом", он апеллировал к тем, от имени кого творил, осуществлял власть. Вообще это красиво звучит – обращаясь к своим политическим противникам, громогласно заявить: "Пусть нас рассудит народ!" Кстати, коммунисты и их нынешний лидер Зюганов, делегируя любой конфликт вниз, вытрясая из толпы вопли, призывающие к свержению власти, делают то же самое. Ощущение недостаточности сил для переворота заставляет их усиливать состояние смуты, вовлекать в драку большинство, вынуждая его "пострадать" в этой драке и, воспользовавшись энергией гнева, совершить замысел своего, ныне очевидного, коммунистического меньшинства. Почему Ельцин добивался референдума? Во-первых, потому, что всегда воспринимал себя не как лидера политического течения, а как лидера общества, толпы. Еще во времена своего большевистского прошлого свой бунт он осуществлял вроде бы как снизу, выступал в заводских цехах, на площадях от имени обиженной толпы. Это стало сутью и стилем Ельцина, причиной постоянных обвинений в популизме. Я помню его слова, сказанные на I съезде, сказанные в кулуарах. Речь шла о его избрании Председателем Верховного Совета. Разрабатывалась тактика – первый тур выборов не дал результатов. Встал вопрос о переговорах с лагерем политического противника, Иваном Полозковым. Цель очевидна – попытаться нащупать в одиозном окружении Ивана Полозкова слабые места и попытаться "перевербовать" сторонников Полозкова и отобрать хотя бы два-три десятка голосов. В тот момент 7-10 голосов могли склонить чашу весов в чью-либо сторону. Вспомним, что Ельцин был избран 528 голосами "за" из 1041 списочного состава депутатов. Любопытной была реакция Ельцина на саму идею "прощупывания" полозковцев, его главных политических противников. Ельцин насупился и в какой-то отчаянной растерянности сказал очень обиженным тоном: "Это невозможно. А как же мои избиратели, они не поймут меня". Он, по сути, "висел на волоске". Демократы бились за Ельцина с тупым упрямством, но очевидных гарантий его победы не было. Но даже в этот момент он словно бы напомнил всем, и прежде всего "Дем. России", чей он по существу лидер. В этом секрет успеха его всенародного избрания. Он, без сомнения, пошел на прямые президентские выборы, считая толпу своей стихией. Именно эта черта позволяет ему чувствовать себя в определенной степени независимым даже от политических движений, оказывающих ему поддержку. Он всегда может сказать им: "Надо ещё посмотреть, кто больше извлекает выгоды: я от вашей поддержки или вы, потому что связываете свою политическую стратегию с моими именем". И он прав. Референдум это подтвердил ещё раз.

Бесспорно, большинство конвентального окружения Хасбулатова уйдет со сцены, не оставив даже смытых, стертых ветром следов в истории. Сам Хасбулатов запомнится. И не потому, что практически достиг вершины власти. Власть многих предшественников была более значительна и осязаема. Но это было другое время и другая власть. Хасбулатов прошел этот путь по крутой спирали: от ближайшего сподвижника Ельцина до его непримиримого противника. Тому много причин. О чем-то рассказано в этой книге напрямую, о чем-то опосредованно. И, если на протяжении этой недолгой истории (с точки зрения эпохи два года – срок смехотворный) нас не покидала мысль о временности конфликта между Президентом и спикером парламента и надежда общества, вопреки выкладкам экспертов, политологов и вообще всякого высокочинного люда была связана с согласием между этими очень разными, но, как выяснилось позже, похожими в своих изъянах и ошибках политиками, то в финале их непростых отношений не осталось ничего, кроме вражды, подозрительности, когда личность каждого в отдельности в понимании оппонента и есть камень преткновения на пути к другой России. А значит, и главенствующая цель своего предназначения – сокрушить эту личность. Признаю это с горечью, потому как помыслами и сутью моих собственных усилий было достижение цели прямо обратной. И, сталкиваясь в споре со своими коллегами, участниками и свидетелями этих драматических событий, я не уставал предупреждать обострение конфликта между Ельциным и Хасбулатовым делает сам образ демократического процесса в России и мелкосущностным, и этически неопрятным. Когда судьбы России (а в заклинаниях на этот счет особенно преуспел Хасбулатов) – не более чем меняющаяся декорация, которую выставляют на спектакль ради устрашения и придания всем событиям положенной исторической значимости. Все-таки Россия, все-таки держава!.. "Свита делает короля!" И, как ни настаивали оба на своей независимости и неуступчивости всякому давлению своего окружения, и Ельцин, и Хасбулатов находились в постоянном психологическом дискомфорте, под воздействием скорректированной под их настроение политической, социальной и бытовой информации. Это, по сути, замкнутый круг. Сначала лидер противостоит окружению, изначально, казалось бы, программирует влияние этого окружения на себя. Но нестандартность, экстремальность условий, в которых приходилось действовать и Ельцину, и Хасбулатову, непререкаемо приближали момент усталости, который, естественно, выявился бы гораздо позже, случись им работать в классических, пусть даже стесненных, но приемлемых условиях.

Когда-то я уже говорил: индивидуальность и непохожесть политического деятеля в его отношениях с окружением не продолжается вечно. Порог усталости для политика – это больше чем физическая утомленность; однажды достигнув его, политик мгновенно не рушится, он просто переходит в иное качество своих отношений с подчиненным ему аппаратом. Внешне все остается по-прежнему: и почитание, и громогласные заявления... Лидер, глава той или иной власти, уже приучил окружение к себе. Информация, устраивающая лидера, становится главенствующей. Он устал. Он по-прежнему определяет, когда и как ему поступать, но все его поступки с этой минуты базируются на информации, выгодной его окружению. Другая информация, конечно же, существует, однако люди, приносящие её, упрекаются в неверности, вокруг них создается атмосфера недоверия, их начинают теснить. Постепенно окружение становится одноцветным. Здесь требуется уточнение. Окружение и команда – разные понятия. Окружение создает атмосферу вокруг лидера. Команда же осуществляет политику лидера за пределами его непосредственного окружения.

Наступает качественный перелом. Необходимые, профессиональные, но несговорчивые уступают место преданным либо играющим в преданность. Преданность – категория эгоистическая, она почти всегда вне понятий "свобода" и "гордость". Преданность ещё – это самоподавление разума. Ибо разум – всегда материя бунтующая. С этого момента, как правило, начинается личная трагедия лидера, открывается первая страница его политического краха.

При последнем разговоре с Президентом, случившемся 13 мая 93-го года (уже отгремел референдум, и Президент неделю назад в телевизионном выступлении подвел для себя его итоги)... Ничего особенного: спокойная речь, слова благодарности тем, кто поддержал Президента, его экономическую политику. Ответ на второй вопрос, об экономической политике, – вопрос лукавый или, как говорят экзаменаторы, – "вопрос на засыпку", по замыслу депутатов должен был "похоронить" экономическую политику Президента. Он не мог собрать необходимого большинства. Объективно все складывалось в пользу этого предположения: инфляция, грозящая перешагнуть роковые рубежи и превратиться в гиперинфляцию, безудержный рост цен, жесточайшие прорехи в семейном бюджете и спад производства, пусть несколько замедлившимися темпами, но спад. Расчет оппозиции был очевиден – если на первый вопрос о своем доверии Президенту избиратели, скорее всего, пусть с небольшим перевесом, но ответят положительно (может сказаться, как считала оппозиция, остаточная симпатия к Ельцину), то уж на второй вопрос, в обществе прошлом и настоящем, обществе нищающем, раздражение множится на зависть к нарождающемуся классу бизнесменов или, проще говоря, предпринимателей, работающих на откровенной спекуляции, ответ будет сокрушающим. Должны были сказаться все эти "марши пустых кастрюль", вопли об обнищании масс, наступлении мафии и незащищенности граждан перед экспансией преступного мира... Тем более что два последних разрушительных порока не просто обретали силу, а стали доминирующими. Во имя победы над Президентом на этом фронте оппозиционный к Президенту съезд готов был пожертвовать своим "я" и пойти на досрочные выборы депутатского корпуса, разумеется, одновременно с выборами и Президента.

Накануне референдума практически никто не сомневался, что уставший от изнурительной межвластной борьбы народ подтвердит свое желание скорее переизбрать депутатов и Президента. Идея досрочных выборов противников, по существу, не имела. И коммунисты, и демократы, и национал-патриоты, и Фронт национального спасения, и "Гражданский союз" – все поддерживали идею досрочных выборов. Так что накануне референдума настроение оппозиции было оптимистичным. С судорожной поспешностью подбирались кандидатуры в будущий кабинет министров. "На волоске" висели Программа приватизации и сам Чубайс, вообще круг людей, над которыми предполагалось учинить политическую расправу в случае...

Оппозиция потирала руки. Воронин как-то незаметно стал ключевой фигурой среди них. Употребим художественный образ – очень заметным силуэтом. "Президент референдум проиграет, это же однозначно!" – так не уставал повторять вице-спикер.

– А если Президент победит? – возражал я.

– Да ты что! Это невозможно. Николай Ильич, – Воронин призвал в союзники Травкина, – сказал точно, свой ресурс возможностей Президент исчерпал. После референдума он будет конченым человеком. Я знаю, – вдруг сказал Воронин, – у тебя с Травкиным добрые отношения.