Текст книги "Суд над победителем"

Автор книги: Олег Курылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Дьявол меня забодай, это что, остров?

– Я бы сказал, островок, – уточнил Алекс. – Крохотный такой, уютный островок без единого деревца и ручейка. А вот и автобан, – он показал в сторону видневшегося пирса, к которому от аэродрома вела неширокая грунтовая дорога длиной около пятидесяти метров. – Все как я говорил. Что за остров и кому принадлежит – не знаю. Есть предположение, что Шведскому королевству. А вы, собственно говоря, куда направлялись?

Сникший от столь неожиданного известия, вахмистр что-то буркнул и поплелся назад.

– Ладно, возвращайтесь, а я схожу за аптечкой, – крикнул вдогонку Алекс.

Когда он вернулся, большинство потерпевших кораблекрушение уже знало, что их выбросило на необитаемый остров. Они засыпали летчика вопросами: далеко ли до берега, исправен ли его самолет, чья это земля, работает ли радиостанция и тому подобное. Отвечая на них, Шеллен догадывался, что все они вовсе не горят желанием вернуться назад на фронт, особенно если этот фронт Восточный. Потом, отыскав парня со странными погонами, Алекс отдал ему сумку с аптечкой.

– Ты, что ли, тут лекарь? Вот, возьми, не бог весть что, но у вас, я вижу, и этого нет. Надеюсь, разберешься?

– Да я и не лекарь с-совсем. У нас был санитар, но его убило в п-первый же день.

– Вот как, а ты кто же? – Алекс все пристальнее вглядывался в лицо парня.

– Я? Вильгельм Гроппнер, курьер п-полевой почты.

– Знаешь что, курьер, отдай тогда аптечку вон тому ефрейтору и давай-ка выйдем. Есть разговор.

Они прошли в просторный сарай, сколоченный, как предположил Алекс, для электрогенератора. Здесь уже лежал труп умершего час назад унтер-офицера.

– Это Зикманис, – сказал Гроппнер. – Он помогал мне…

Алекс повернулся и в упор посмотрел на парня.

– Ну что, ты меня не узнаешь? – неожиданно спросил он. – А поляну Германа помнишь? А как кролика приносили в жертву Одину? Твоя, кстати, была идея.

– Мачта?! – в изумлении прошептал Гроппнер, чуть ли не минуту осмысливая услышанное. – Алекс Ш-шеллен? Не может быть! Т-ты же уехал… – От волнения Вилли Гроппнер, тот самый паренек, что когда-то пересказал «Дрезденским чертополохам», пускай и в весьма вольном изложении, чуть ли не всего Дюма, стал заикаться еще больше.

– На этом свете, Очкарик, все может быть, – вздохнул Шеллен. – Только не называй меня Алексом – я теперь Генрих. Генрих фон Плауен. Заруби себе это на носу.

– П-почему?

– Очки не будут спадать, вот почему.

– Алекс…

– Так надо, Вилли! Потом объясню.

Гроппнер обалдело смотрел на приятеля детства.

– П-понимаю…

– Да ни черта ты не понимаешь, – буркнул Шеллен. – Запомни: мы друзья детства, ты – Очкарик, я – Мачта, тебя зовут Вилли Гроппнер, а меня Генрих фон Плауен.

– А т-твой брат?

– Да! Насчет брата, – словно вспомнил Алекс, – никакого брата у меня нет. Нет и не было, понял?

– Нет брата? А что с Принцем?

– С Эйтелем все в порядке. Жив и здоров… почти. Мы виделись совсем недавно.

– Понимаю… – Вилли понизил и без того свой сиплый голос до шепота. – Н-неприятности с гестапо? Ты вернулся в Германию под чужим именем?

– Ну-у… вроде того. От тебя ничего не скроешь.

– Могила, – Гроппнер поднял вверх двуперстие правой руки, словно произносил клятву.

– Тогда давай за встречу.

Алекс снял с ремня флягу с коньяком, и они сделали по глотку. Через минуту опустошенный голодом, обессиленный штормами и ошарашенный встречей с другом детства, Очкарик повис на шее своего старшего товарища. Тщедушное тело его сотрясали рыдания, а по совсем еще мальчишескому лицу ручьями текли слезы.

– Не могу поверить, Алекс, – всхлипывал он, – я уже не надеялся. Нам сказали, что больше транспортов не будет… неужели мы еще сможем вернуться домой? Ты веришь в это?

– Конечно, сможем, – успокаивал Шеллен, – только не называй меня Алексом. Пошли, вон уже солнце выглянуло. Сегодня будет погожий денек. Сейчас хлебнешь еще коньяку и давай-ка ложись поспи. Пойдем, я тебя устрою. Ты на ногах не держишься.

– Что будем делать, лейтенант, – спросил Шеллена вахмистр Блок, когда тот, уложив Гроппнера, выходил из барака. – Надо что-то решать. Продуктов нет, лекарств – тоже. Почти у всех раненых нагноения. Я самолично нюхал сейчас плечо у Кленце – там вне всяких сомнений гангрена. Вы сказали, что ваш самолет поврежден? Среди нас есть отличный автомеханик, а также слесарь из оружейной мастерской бригады. Сам я до войны работал жестянщиком, крыл железом церковные крыши у себя в Мекленбурге. Так что тоже кое-чем смогу помочь. Вот только с инструментом…

– А электрик у вас найдется? – перебил Алекс.

– Думаю… да.

– Тогда, как отдохнут, тащите всех к «Фоккеру». Я буду там.

– Сделаем, господин лейтенант… вот только…

– Да.

– Тут такое дело…

Шеллен остановился и в упор посмотрел на вахмистра:

– Давайте, Блок, выкладывайте все начистоту. Вас интересует, куда я потом полечу и что там скажу? Так ведь?

– Ну… да. Да, именно так.

– Вы не хотите возвращаться? Я вас правильно понял?

– Мы не хотим попасть в лапы к русским. Вы знаете, что такое русский плен? Я уж не говорю о двух наших прибалтийцах, которых большевики сразу расстреляют как предателей. Наши тоже решат, что мы дезертиры. Поэтому у нас один способ спасти свою жизнь – сдаться нейтралам. Все равно ведь все катится к черту в зубы.

– Я придерживаюсь того же мнения, вахмистр, – Алекс положил на плечо унтер-офицера руку. – Так что успокойтесь.

– Отлично! – Блок мгновенно повеселел. – В таком случае, может, не нужно никуда лететь, а просто связаться с ними по радио? Понимаете, среди нас есть один швед из «Викинга», он расскажет своим что и как. Вы только научите пользоваться вашим радио.

– А не боитесь, что передачу засекут не только шведы?

День и вправду выдался солнечным, с теплым южным ветром. Все, кто мог ходить, к полудню выползли из барака и слонялись по берегу в поисках выброшенной штормом рыбы. Некоторые сушили расстеленную на камнях одежду. «Ремонтная бригада», орудуя ножами и прикладами карабинов, латала дыры в обшивке «длинноносого», а настоящий электрик, нашедшийся среди одного из двух уцелевших прибалтийцев, очень умело состыковал и с помощью извлеченной из фонарика Шеллена батарейки прозвонил отремонтированный кабель. Алекс угостил ремонтников остатками коньяка. Весь свой сухой паек, состоявший в основном из специальных пищевых таблеток, он отдал на подкормку раненых еще утром. Когда ремонт был завершен, в кабину истребителя помогли забраться здоровенному шведу (у него в море была сломана ступня), и он, крутя настроечные верньеры, занялся поиском подходящей шведской радиостанции. Минут через десять он, по его словам, вышел на частоту береговой пограничной охраны, о чем тут же доложил находившемуся поблизости Шеллену.

– Что дальше, господин лейтенант?

– Ты уверен, что это ваши пограничники, а не какая-нибудь лесозаготовительная или рыболовная контора?… Тогда переходи на передачу, – Алекс взобрался на крыло и согнулся над кабиной, – тумблер справа от верньеры. Вот так. Передай, что ты, шведский рыбак, терпишь бедствие вместе со своими товарищами. Вас двенадцать человек, вашу посудину разбило штормом, а самих выбросило на маленький остров. Есть тяжелораненые, нет пресной воды, координаты вам неизвестны, но, предположительно, вы южнее Эланда, так что пускай возьмут пеленг. Все, давай!

У самолета сгрудилась большая часть из всех находившихся на острове. Приковылял даже бледный как полотно обервахмистр Кленце, висевшая на перевязи левая рука которого распухла и зловеще посинела. Все они ждали, затаив дыхание. Швед, которого звали Магнус Бьёрнефельд и который когда-то служил обершарфюрером СС в дивизии «Викинг», а по окончании контракта был переведен в вермахт, что-то говорил на не понятном никому из присутствующих языке, прижимая к шее горловые микрофоны.

– Там спрашивают, откуда у нас мощная рация, если судно утонуло? – прошептал он Алексу, отключив тумблер передачи.

– Чертовы бюрократы, – ругнулся Шеллен. – Скажи, что на острове оказалась бетонная взлетная полоса, а на ней – сломанный немецкий самолет.

– Они спрашивают название нашего судна, – снова прошептал швед.

– Скажи… «Сиреневый дельфин».

– Они спрашивают порт приписки…

– Да что б они там треснули! – взорвался Алекс. – Скажи Висбю и напомни, что раненым очень плохо, а один вот-вот отдаст концы.

– Просят дать пеленг…

Шеллен перегнулся в кабину и щелкнул каким-то рычажком.

– Запикало? – спросил он. – Ну и отлично, продолжай слушать.

Через пару минут швед радостно сообщил, что их засекли и велели ждать помощь. Толпа возликовала. Кто-то закричал: «Да здравствует Швеция!» – а несколько человек бросились к превращенному в лазарет аэродромному бараку, чтобы сообщить радостную весть больным и раненым.

– Только бы погода опять не подвела, – сказал кто-то, и все принялись осматривать горизонт, который снова затягивали облака.

Алекс с Гроппнером отошли подальше от остальных и уселись, привалившись к большому, покрытому высохшим мхом валуну.

– Как ты-то оказался в этой компании? – спросил Шеллен. – С твоим зрением?

– Очень просто – меня мобилизовали в почтовую службу. Там сейчас все нижние чины из нестроевиков. С ноября работал в Данциге на сортировке армейской почты, потом, когда началась эвакуация, надеялся, что и нашу службу вывезут. Но не тут-то было. Нас даже не пропускали в порт. Одного моего сослуживца расстреляли эсэсовцы: он раздобыл билет на пароход, отходящий из Пиллау, отдав все свои деньги, как оказалось потом, за фальшивку, да еще пробрался в порт по чужим документам. Нам потом сообщили об этом случае и велели ждать, мол, вывезут и вас, когда поступит команда.

Но 25 марта из Данцига ушел последний транспорт, а 30-го в город въехали русские танки. Меня и еще нескольких женщин прямо на набережной подобрали моряки. Представляешь, они на торпедном катере зашли по Мотлаве чуть ли не в самый центр города. Чтобы сбить противника с толку, они сняли с флагштоков имперские военные флаги, привязав вместо них простыни, а во время прорыва к бухте включили сирену и прожекторы. К этому времени как раз уже стемнело. На фоне пожарищ по мостам ползли силуэты танков, а мы, под дикое завывание сирены, проносились под ними. Вырвались в бухту, в поисках топлива дошли до Готенхафена. Оказалось, что там наши прямо на фарватере затопили «Гнейзенау», перегородив проход.

Но все обошлось – подвернулся какой-то тральщик, из топливных танков которого наши моряки слили остатки нефти. В кромешной тьме, без фонарей и флагов поперли в открытое море. Правда, повезли они нас не в сторону Германии, а наоборот, еще дальше на север, к Либаве, – по слухам, у капитана катера там осталась семья. Перед самым рассветом прошли через канал в Либавское озеро. В общем, прибился я в итоге к артиллеристам, державшим оборону тамошней крепости. Вернее сказать, это были торчавшие из воды развалины. К нам еще присоединилась пара моряков, этот вот швед, который с поломанной ногой, и несколько латышей-добровольцев. Отец одного из них – местный рыбак, – чтобы спасти сына, вызвался вывести из озера свой старый хойер (так, кажется, называлась его посудина), а мы должны были раздобыть бензин и ждать его ночью у второго моста через канал. Было это 5 апреля.

При мысли о новом морском круизе, да еще на беспалубной деревянной лодке без кают и трюмов, я по первости впал в отчаяние. Потом, рассудив, что умереть в море все же романтичнее, нежели сгнить заживо в Сибири, взял себя в руки. Хотя, знаешь, Алекс, если бы я знал тогда, что нас ждет впереди, наверное, все же предпочел бы Сибирь.

«Досталось парню, – подумал Шеллен, глядя на ссутулившегося Гроппнера. – Романтик хренов».

– Поначалу все складывалось удачно, – продолжал тот. – По-тихому выбравшись из разрушенной еще в ту войну крепости, мы распределили между собой канистры с бензином и, разбившись на группы, пробрались к мосту. Там укрылись в кустах шиповника в находившемся поблизости церковном дворике. Мы не знали в наших ли еще руках была эта часть города, так что опасность на данном этапе исходила больше от эсэсовских патрулей, нежели от русских снарядов. Но сейчас мне кажется, что этих патрулей уже не было. Ну вот… Латыш подогнал свою посудину, как и договаривались, правда, чтобы пройти под мостами, ему пришлось спилить мачту. Русские как раз начали беспокоящий обстрел, и мы – сорок пять человек – под шумок загрузились на борт лодки. От воды до верха бортов осталось не больше пятнадцати сантиметров, и, как она сразу не пошла ко дну, мне непонятно до сих пор. Хозяин лодки сошел на берег (у него в городе оставалась жена и еще несколько детей), попрощался с сыном и сказал, что нам нужно держать курс 275 и тогда миль через семьдесят мы достигнем шведских территориальных вод. А там вроде как будет проще, поскольку ни русские, ни немцы туда не суются из-за опасности подорваться на шведских минах. А еще миль пятнадцать – и Готланд. Казалось бы, не так и много.

Ну во-от. Мы завели мотор и вышли из канала под покровом дымовых шлейфов, тянувшихся от центра города. Взяли курс на запад прямиком через минные поля. Надеялись, что магнитные взрыватели побрезгуют нашей деревяшкой. Тем не менее три человека посменно стояли на носу и по бокам с длинными шестами, чтобы отталкивать от бортов все, что бы к ним ни приблизилось. А так как ночь выдалась совершенно непроглядной, несколько других светили на воду фонариками. На наше счастье, ветра почти не было. И хоть крейсерская скорость хойера не превышала трех узлов, к полудню 7 апреля мы рассчитывали достичь шведского Готланда… Алекс, ты спишь?

– Я слушаю с закрытыми глазами. Продолжай, – ответил Алекс.

– Ладно, спи, а я все равно буду рассказывать. В общем, через пару часов напряжение спало. Кто дремал, кто вполголоса переговаривался. Лейтенант – наш командир – стал расспрашивать шведа Магнуса про Швецию, мол, как там вообще и можно ли, женившись на шведке, получить ихнее гражданство. Ты знаешь, Алекс, оказывается, у них только совсем недавно, буквально лет сорок назад, ввели закон, обязавший каждого иметь фамилию. До этого простолюдинам она не полагалась. Новорожденному давали только имя и прозвище, почти как у индейцев. Как тебе такое: Карл Еловая Шишка или Шарлотта Белая Береза…

– Шарлотта? – открыл глаза Шеллен. – Ах да… продолжай… я внимательно слушаю… Карл Еловая Шишка… а что, мне нравится.

Гроппнер посмотрел на товарища, улыбнулся и, привалившись к валуну, тоже прикрыл глаза.

– На следующий день, часов около двух, нашей идиллии пришел конец. В небе появились два самолета со звездами на крыльях. Сначала мы подумали, что они нас не заметят, но те пошли на разворот. Один потом все же улетел, а второй, сделав еще один круг, стал пикировать. Он выпустил всего одну очередь, облетел нас еще раз и тоже скрылся. Мы догадались, что русские возвращались с охоты с расстрелянными боекомплектами. В противном случае наша посудина была бы разобрана ими на щепки.

Я в тот момент как раз пробирался на нос, где у нас из ведра с крышкой был оборудован гальюн. Пули шлепнулись рядом со мной. Они прилетели одним густым роем и разом вонзились в доски, в человеческие кости и мясо. Я успел только присесть, схватившись за чьи-то плечи, как все закончилось… а, вернее сказать, началось. Крики, стоны, хрипы. Кто-то запаниковал. Лейтенант пообещал пристрелить каждого, если тот не ранен, но станет орать не по делу. В общем, принялись растаскивать всех, кого зацепило. Легкораненых – ближе к носу, тяжелых – к центру. Троих пришлось спустить за борт. Это были наши первые потери и среди них, представь, тот самый парень – латыш, папаша которого пожертвовал для нас своей лодкой. Одна из пуль попала ему прямо в лицо, когда он запрокинул голову, глядя на самолет. Четверо были серьезно ранены, а в бортах и днище мы насчитали тринадцать дырок, через которые фонтанами хлестала вода. На этот случай у нас были припасены два топора, гвозди, дощечки, куски брезента и большой полотняный чехол от «мерседеса». Так что пробоины мы быстро заделали. А тут как раз море покрылось дымкой, которая нас определенно спасла – в тот день мы, как минимум, трижды слышали шум пролетающих самолетов.

Но вскоре забарахлил наш собственный мотор, а потом усилился ветер и поднялись волны. В баркас стала захлестывать вода. Тогда мы разрезали брезент на длинные полосы шириной сантиметров по сорок и с помощью дощечек наростили ими борта. Все это, конечно, держалось на соплях и постоянно отваливалось, но, тем не менее, помогло. Так и сидели, придерживая одной рукой эти лоскутки, а другой вычерпывая кружкой или котелком воду. А ночью разыгрался настоящий шторм. Нашу посудину крутило и вертело в разные стороны, и мне казалось, что мы или не двигаемся вовсе, или ходим кругами. К утру немного стихло. Половина из нас к этому времени настолько выбилась из сил, что, казалось, пролети самолет – никто не поднимет головы. Раненые жаловались, что морская вода пропитала их повязки и разъедает раны, но у нас не было сухих бинтов, да и что проку в них, если лодку регулярно заливало новыми потоками воды. Мы не могли определить своих координат; одни говорили, что мы уже достигли шведской прибрежной зоны, другие хотели бы в это верить.

К вечеру второго дня тучи висели низко над нами, но воздух над самой водой стал прозрачным. Спасительная дымка растаяла. Каждый молил небо об одном – скорее бы оно потемнело. Но самолеты появились раньше. Они шли над самой поверхностью; штук двадцать. Разумеется, на их крыльях опять были звезды, и один из них ту же начал описывать над нами круги. Наш лейтенант велел всем, у кого было оружие, приготовиться, чтобы по его команде открыть огонь. Самолет поднялся метров на двести и оттуда начал пикирование. Вода вокруг нашей лодки взорвалась высокими фонтанами. Мы тоже принялись палить, но наши свинцульки на таком расстоянии были ему не опасны. В эти минуты, Алекс, я подумал: скорей бы все кончилось. Но самолет сделал три захода и улетел, а мы все еще оставались на плаву. Позже мы пришли к выводу, что нас обстрелял неопытный летчик да к тому же только из пулеметов, так что пробоины оказались не такими большими. Убитые и раненые лежали вповалку в своих мокрых от воды и крови шинелях, а между их телами бурлили темно-красные водовороты. Те, кто уцелел, бросились вычерпывать воду и, отталкивая мертвых, затыкать ладонями отверстия в досках обшивки.

Но спасло нас другое. Два наших моряка с помощью еще нескольких человек завели под нос лодки автомобильный чехол, к углам которого были загодя привязаны длинные веревки. Чехол протащили под днище, растянули и прихватили к верху бортов гвоздями. Приток воды сразу же резко уменьшился. Мы успели ее вычерпать, а с нею, я думаю, еще и пару ведер человеческой крови. На этот раз за борт спустили уже восьмерых, в том числе и нашего лейтенанта. Еще трое умерли в течение ближайшей ночи. Но хуже всего было то, что несколько пуль попали в мотор, и он вышел из строя. Мачты, как я говорил, у нас не было; имелось, правда, четыре весла, но что от них проку. А тут еще выяснилось, что одна из пуль попала в прикрепленный на носу морской компас. Это, впрочем, особого значения не имело, поскольку у многих имелись наручные или карманные армейские компасы. А теперь вообрази наше положение: кромешная темнота беззвездной ночи (батарейки в наших фонариках разрядились); двигатель не работает; стоны раненых, шум ветра, плеск волн да бряцание солдатских котелков, которыми мы постоянно вычерпывали воду, не видя в темноте, из каких щелей она поступает. И еще лязг зубов от нестерпимого холода и сырой одежды. И при всем при этом ты понимаешь, что уже никуда не плывешь и что утром кто-нибудь мимоходом тебя добьет, словно беглого раба.

И все же рук мы не опустили. Как только забрезжило, мы с помощью веревок и гвоздей соединили попарно весла, а они на этой посудине по три с половиной метра, установили их треугольником, уперев в борта и растянув веревками на нос и корму. Еще раз проконопатив пробоины и щели, извлекли полотняный чехол из-под днища и привязали к мачте и бортам в виде треугольного паруса. Судя по тому, как натянулась кормовая веревка (моряки называли ее каким-то хитроумным термином, который я не запомнил), нас хорошо потянуло. Один из матросов, глядя на часы и бросая за борт кусочки бумаги, периодически определял нашу скорость – она колебалась от одного до двух с половиной узлов, и это вселяло надежду. Мы хотя бы не стояли на месте. Следующий день прошел без особых происшествий, если не считать, что еще двоих наших товарищей мы отправили за борт. С утра до вечера нас хлестали дожди с мокрым снегом. Зато не было проблем с водой для раненых, хотя, должен тебе сказать, когда припрет, и забортную воду станешь пить. Вот.

Потом начало штормить, и нам даже приходилось уменьшать площадь паруса. Ты знаешь, Алекс, из меня, наверное, вышел бы неплохой моряк, потому что я вдруг заметил, что уже неплохо переношу качку. Короче говоря, как мы ни всматривались в горизонт, а Готланда так и не увидели. Двое суток нас тащило в юго-западном направлении вдоль острова и дальше, потому что с таким парусом, как объяснили моряки, мы не могли идти галсами, а только плыли куда дул ветер. Я уже стал терять счет времени и не понимал, какое сегодня число. А потом, ночью, начался такой шторм, что, пока мы снимали парус, задняя веревка порвалась и наша мачта полетела за борт вместе с одним из моряков. Он мгновенно исчез в темноте. Мы только несколько раз услыхали его крик, и все. Еще через час мы на что-то натолкнулись, проломили дно и стали быстро тонуть. Если бы не твой остров, Алекс, все наши страдания оказались бы напрасными. Здесь на берегу выяснилось, что пропал кто-то еще один. А потом нашу лодку унесло…

– Тихо! – Шеллен резко открыл глаза. – Слышишь?

Он встал, медленно крутя головой и прислушиваясь.

– Самолет! Пошли, пошли…

Алекс бегом бросился к своему истребителю.

– А где ваш швед? Почему его вытащили из кабины? – крикнул он на бегу валявшимся на высушенном мху солдатам.

– Что случилось, лейтенант? – спросил вахмистр.

– Тсс! – Алекс приложил палец к губам и показал рукой в сторону облаков. – Слышите?

В этот момент он первым увидел черную точку.

– Есть у кого-нибудь бинокль?

Ему протянули полевой шестикратник.

– Ага… а я-то думаю, что за знакомый стрекот, – говоря с самим собой, пробормотал Шеллен. – «Глостер Гладиатор»! Старый знакомый.

Скоро и остальные разглядели маленький биплан, который, описывая большую дугу, медленно, словно с опаской, приближался к острову. Немцы выбежали на взлетную полосу и принялись размахивать руками. Биплан приблизился, продолжая кружить. Тем временем Алекс забрался в кабину и надел наушники.

– Говорит остров с терпящими бедствие рыбаками. Вызываю береговую охрану Швеции. Прием.

Он повторил эти фразы несколько раз на немецком и английском языках. Наконец, ему ответили на весьма посредственном английском:

– Говорит самолет береговой охраны. Что-то вы не очень похожи на рыбаков. Сколько вас?

– Двадцать пять и один покойник.

– Кто вы?

– Солдаты вермахта, прибалтийские добровольцы и ваш соотечественник по фамилии Бьёрнефельд.

– Чего вы хотите?

– Мы терпим бедствие в результате кораблекрушения и просим помощи.

– Может быть, сообщить координаты вашим властям? – Пилот явно издевался.

– А что это за остров и где он находится?

– Это шведский Скьёле, тридцать миль восточнее центра Эланда.

– В таком случае, ничего не поделаешь, но вы обязаны нас интернировать.

– Ладно, оставайтесь там и никуда не уходите.

Самолет сделал еще один круг, после чего, набирая высоту, стал удаляться на запад.

– Шутник, – проворчал Алекс, снимая наушники. – Эй, вы там, несите назад вашего шведа, и пусть он сидит здесь на связи и больше не вылезает.

Спрыгнув на землю, он рассказал остальным о своем разговоре со шведским пилотом.

– А они не стукнут людям толстого Германа или морякам папы Карла? Мол, заберите тут своих разгильдяев.

– Могут, – сурово произнес Шеллен. – Я бы на их месте так и поступил.

– Это почему?

– А возни меньше.

Через два часа к острову подошел эсминец со шведскими флагом и гюйсом. Он встал на якорь в нескольких кабельтовых, выслав к берегу катер. Немцы, кто был в состоянии доковылять, построились на бетонном пирсе. Они не могли скрыть радостных улыбок. Они были везунчиками, избранниками судьбы, любимцами богов. Война для них заканчивалась наилучшим образом. Ад Восточного фронта, животный страх перед большевистским пленом, недавнее беспощадное истребление среди холодных морских волн – все с этого момента переходило в категорию кошмарных сновидений. Можно уже подумать о доме, побеспокоиться о родных и близких, набросать в уме строки первого письма на родину.

Алекс поддался всеобщему ликованию. Стоя в одном строю с вражескими солдатами, он снова не ощущал себя их противником. Рядом с ним чихал и кашлял радостный Очкарик. Разве он был врагом? И разве мог Шеллен выйти сейчас вперед и перед всеми объявить себя солдатом вражеской армии? Нет, только не сейчас. Он сделает это позже. У него еще будет время.

Шведы проверили документы, составили список. Тяжелораненым вкололи морфин и противостолбнячную сыворотку и на носилках перенесли на катер. Несколько человек тем временем обследовали остров.

– Ваш самолет? – спросил один из офицеров Шеллена. – Исправен?

– Думаю, да. Так… несколько царапин.

– Сможете перегнать на наш аэродром?

– Без проблем.

Однако после переговоров по радио поступила команда оставить пока «Фокке-Вульф» на месте.

– Завтра его заберут наши летчики, – пояснил шведский офицер. – У нас скопилось уже столько ваших самолетов, что некуда ставить, – вероятно, пошутил он.

В это время катер, перевезший раненых, вернулся за остальными. Покидая островок, Алекс в последний раз окинул его взглядом. «Действительно Скьёле, – подумал он, – иначе и не назовешь».

Через два часа эсминец доставил всех подобранных на Скьёле в порт Бургсвик на юге Готланда. Здесь им объявили, что они интернированы и их судьбами отныне занимается шведский Красный Крест. Из порта всех, кто был здоров, перевезли на автобусе к окруженному распаханными полями и густыми рощами крохотному городку Хавдем. Дорога заняла не более двадцати минут. Рядом с городком, более походившим на скопление фермерских усадеб, находился летний военный лагерь, в котором уже размещалось около сотни немецких солдат и офицеров. Пару месяцев назад одну из казарм лагеря, носившего название Линген, обнесли гладкой проволокой без колючек, прикрепив ее к вбитым в землю полутораметровым кольям. Вышек не было. Охрану поручили роте пехотного полка, расквартированного на Готланде. Это была узкая южная часть острова, так что от ближайшего восточного побережья лагерь отделяло чуть более четырех километров, а от западного – около восьми.

– Нашего полку прибыло, – приветствовал новичков старший офицер в чине гауптмана. – Откуда вы, парни?

После короткого знакомства гауптман Дильс рассказал вновь прибывшим о порядках, установленных в лагере Линген:

– Шведы относятся к нам вполне лояльно, поэтому и мы должны вести себя соответственно. Никаких трений с местным населением я, как старший офицер, пока меня не сменит кто-то другой, категорически не допущу. Условия здесь не отличаются от тех, в которых живут шведские солдаты. Кормежка и табак по нормам их армии; раз в неделю – смена нательного белья; каждые десять суток – выплата денежного довольствия. В месяц вы имеете право на два письма и четыре открытки. У нас имеется радиоприемник, несколько книг, а комендант Рольф Угглас регулярно получает газеты. Так что, если кто понимает по-шведски, можете обращаться. Ну а у кого чешутся руки, те могут найти им применение на полях фермеров или на строительстве дороги и коровников. Да! Раз в неделю по субботам – перекличка личного состава. Отсутствие на перекличке без предварительной договоренности считается побегом. Поймают – лишат возможности выходить за ограду. Вопросы?

Вопросов было много. Вахмистр Блок задал, пожалуй, самый идиотский:

– Сколько времени нас здесь собираются продержать?

– Сначала нужно дождаться окончания войны. Или вы снова хотите на фронт?

Несколько следующих дней Алекс вместе с остальными отсыпался и, по большому счету, откровенно бездельничал. Ему, как лейтенанту, выплатили двадцать крон. Вилли Гроппнера приравняли к рядовым и выдали положенные в этом случае двенадцать крон, на которые через солдат охраны он тут же накупил почтовых конвертов, конфет, печенья и заказал книги на немецком языке.

Однажды они сидели на лавочке возле казармы и грелись на солнце.

– Хорошо! – Очкарик прикрыл глаза. – Послушай, Генрих, как ты считаешь, Германию ведь оккупируют?

– Само собой.

– А Саксонию?

– Ну а ты как думал.

– А кто?

– Не знаю; полагаю – русские.

– Ты уверен?

– Я же сказал – не знаю. Когда я уезжал, они были совсем рядом.

– Как же мы вернемся? Ведь у меня там мама…

«А ведь он не знает, что случилось с Дрезденом, – догадался Алекс, – рассказать или пока не стоит?»

– Сначала посмотрим, какая будет обстановка, – сказал он, – а там видно будет. Тебя еще никто не собирается отпускать.

– А как думаешь, сколько нас здесь продержат?

– Поговаривают – после войны еще месяца три.

– Тогда поеду в Кёльн к тетке, – Гроппнер закинул руки за голову и мечтательно уставился в небо. – Поехали со мной? Я познакомлю тебя с кузиной…

– А если и там будут русские?

– Алекс… то есть, прости, Герман, не шути так. Не могут же они быть везде.

– Кто их знает…

Видя, как шведы вкапывают новые столбы, чтобы огородить еще несколько казарм, интернированные догадывались, что лагерь готовят к приему большого пополнения. И оно не заставило себя ждать. Начиная с двадцатого апреля не было дня, чтобы в ворота Лингена не вошла очередная партия немецких солдат. Все они бежали с побережий Курляндии на катерах, буксирах, тральщиках и простых лодках-плоскодонках, и по их виду можно было догадаться, сколько всего выпало на долю этих людей за последние недели. В основном они самостоятельно достигали Готланда, некоторых подбирали шведские рыбаки или военные моряки. В начале мая у южной оконечности острова шведы обнаружили изрешеченный пулями немецкий десантный катер. Из находившихся на его борту девяноста человек шестьдесят были убиты, а все остальные ранены. Убитые так и лежали на палубе, руки и головы некоторых свисали с бортов. От прибывших в лагерь в начале мая Алекс узнал, что в район Либавы протянули воздушный мост для эвакуации окруженных частей, и что мост этот организовали не фюрер и не Геринг, а кто-то другой. Говорили, что самолеты взлетали с норвежских аэродромов, где их заправляли англичане. Людей вывозили в Данию или Шлезвиг-Гольштейн, запихивая, когда не было «Юнкерсов», по три-четыре человека (помимо пилота) в кабину и фюзеляж «Фокке-Вульфов».