Текст книги "Суд над победителем"

Автор книги: Олег Курылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Генеральный атторней сделал какие-то пометки в своем блокноте, после чего обратился к судьям:

– С разрешения Высокого суда я продолжу допрос обвиняемого несколько позже, но, прежде чем передать слово адвокату Скерриту, прошу мистера Шеллена ответить на последний вопрос: если бы вам не грозило разоблачение со стороны родственников дома Реусс, другими словами, если бы ваши документы были попроще – какой-нибудь Ганс Швейк, – остались бы вы в городе Хемнице до конца войны, продолжая помогать немцам в его защите?

Алекс не знал что ответить. Он сам не раз думал над этим и так и не пришел ни к какому ответу.

– Не могу сказать наверное… скорее всего – да.

Когда Алекс сел, Скеррит подошел к нему и негромко сказал:

– Неплохо, только не надо больше про Бога и про ангелов, Шеллен, умоляю вас. Я знаю, что вы неверующий, но не забывайте, что ваша главная поддержка исходит от церкви.

– Больше не буду.

– А вообще, неплохо.

После небольшого перерыва слово для допроса обвиняемого было предоставлено адвокату Скерриту. Лорд Баксфилд, как и предупреждал Скеррит, к тому времени тихо дремал с полуприкрытыми глазами, так что адвокат, дабы не тревожить «его честь», при необходимости обращался к «милорду» Гармону.

Вопросы Скеррита касались жизни Алекса Шеллена до войны, его службы в РАФ, ранения, работы в Хай-Уайкомбе, возвращения в практическую авиацию, плена и дальнейших событий.

– Скажите, когда ночью 14 февраля вы пытались вернуться к своим на вражеском истребителе (а этот факт подтвержден материалами следствия), что вам помешало?

– Только то, что у меня закончилось горючее.

– А если бы ваши баки были полны?

– Я улетел бы во Францию.

– Вы в этом твердо уверены?

– Конечно. Единственным моим желанием тогда было вернуться к своим.

Файф поднял руку, прося разрешения на реплику.

– Получается, что поворотным моментом в вашей судьбе стала пара сотен галлонов бензина, которого не было? Вы с этим согласны?

– Да, получается так.

– А теперь, – снова продолжил Скеррит, – давайте затронем самый неприятный момент во всей этой истории. Я говорю о гибели восьми наших летчиков 20 марта. Кто-то из зала выкрикнул, что их подло убили. Что вы, мистер Шеллен, могли бы ответить на это?

– Вы насчет убийства? Но убивать прилетели они, – Алекс впервые открыто и твердо посмотрел в обращенные к нему лица партера. – И все же они погибли в бою, а вовсе не были подло убиты. В нечестном бою? Согласен, но в нечестном с обеих сторон. Я – их товарищ – выдал секретный план врагу и помог ему извлечь из этого наибольшую выгоду. Но и они прилетели под покровом ночи, запутывая по пути следы, словно лисы, чтобы напасть внезапно. Напасть не на самого врага, а на жен, матерей и детей врага. Я сам участвовал в нескольких таких налетах и отношу все сказанное и к себе тоже. Мне могут возразить, мол, это практиковалось уже не первый год и должно бы у тех же немцев войти в привычку. А я не согласен. Это как преступность на улицах. Людей грабят и убивают веками, но мы же никогда не станем считать такое положение вещей нормой.

А теперь, господа журналисты, – Алекс посмотрел на противоположный от себя балкон, – прошу вас кое-что записать в ваших блокнотах. Итак, 20 марта атака шестисот пятидесяти ночных бомбардировщиков британских ВВС была сорвана в результате уничтожения четырех маркировщиков «Москито» из шести. Погибли все члены экипажей: четыре пилота и четыре бомбардира. А 27 марта, – Алекс повысил голос, – атака четырехсот двадцати бомбардировщиков удалась, но при этом огнем зениток и истребителей было сбито пять «Ланкастеров», и из всех экипажей спасся только один человек. В городе погибло, как я уже говорил, от десяти до двадцати пяти тысяч жителей (впрочем, вам это неинтересно), атакующие же потеряли тридцать четыре летчика. Сопоставьте цифры потерь РАФ: восемь – 20 марта и тридцать четыре – 27-го. А теперь я задам вам вопрос: что было бы 20 марта, если бы 14 февраля у некоего Алекса Шеллена в баках угнанного им «Фокке-Вульфа» нашлось двести галлонов бензина? Скорее всего с Хемницем произошло бы то же, что реально случилось с ним неделей спустя. И у вас нет никаких оснований полагать, что ПВО города не сбили бы в тот день те же пять «Ланкастеров», а может, и больше. И вместо восьми человек потери РАФ в тот день составили бы около сорока. Что же получается? 20 марта я своими действиями уменьшил потери британских ВВС в пять раз! И если бы сэр Харрис, которого вся Германия называет не иначе как «мясником», после той неудачи отказался от своей навязчивой идеи покарать Хемниц, на этом все бы и закончилось. Восемь погибших британцев вместо сорока двух в сумме. Так кому предъявлять счета за ваших мужей и сыновей? Мне или Харрису?

В зале поднялся шум. Некоторые не поняли, что, собственно, хотел доказать Алекс, запутавшись в цифрах и собственных эмоциях, другие им разъясняли. Оживились и чинно сидевшие до той поры присяжные. Стенографисты сверяли свои записи друг у друга – нет ли неточностей.

– Так, может, ему еще и орден дать! – крикнул кто-то из публики зычным командирским голосом.

Из-за своего стола поднялся Джон Скеррит.

– Мой подзащитный совершенно прав, – сказал он спокойно, и шум несколько утих. – Сорванная в самом начале атака стоит нашим экипажам гораздо меньшей крови, чем та, которая удалась. Вспомните так называемую битву за Нюрнберг, когда из семисот девяноста бомбардировщиков мы за полчаса штурма потеряли девяносто семь! Отсюда вывод, джентльмены присяжные и милорды Высокого суда: спасая от убийства жителей Хемница, Алекс Шеллен спасал попутно и два-три десятка наших летчиков. Просто кое-кому после этого пора было бы уже остановиться.

* * *

Поскольку традиция англосаксонского уголовного процесса не отделяет судебное следствие от прений сторон, спор между защитой и обвинением перемежался допросом свидетелей. Максвелл Файф испросил разрешения суда допросить первого из них.

Это был свидетель обвинения Энтони Осмерт, чья фамилия была записана на обратной стороне обвинительного акта, так что Алекс был готов к его появлению. Осмерт предстал перед публикой в не совсем новом клетчатом пиджаке с лицом человека, хорошо оттянувшегося после долгих месяцев плена в пабах лондонских окраин. При этом выглядел он вполне уверенно, очень довольный вниманием к собственной персоне и тем, что ему представилась возможность участия в громком процессе. На Алекса он сперва взглянул с выражением полного безразличия, затем с некоторым любопытством принялся его рассматривать и, наконец, ухмыльнувшись, подмигнул словно старому знакомому.

– Когда и при каких обстоятельствах вы попали в плен, – спросил его генеральный атторней после приведения к присяге.

– 26 марта сорок четвертого года. У меня отказали пушки, – бодро, скороговоркой ответил Осмерт. – Все знают проблему этих чертовых пушечных «Спитфайров». Пять «Мессершмиттов» взяли меня в «коробочку» – пришлось сесть на один из немецких аэродромов.

Осмерт, конечно же, сочинил бы что-нибудь другое, более героическое, если бы не помнил, что обстоятельства пленения кратко фиксировались в карте военнопленного в Германии и, значит, могли быть известны и в Англии.

– В каком звании вы были на тот момент?

– Флайт-лейтенант, однако ожидал повышения.

– Вам знаком подсудимый Алекс Шеллен?

– Еще бы! Мы познакомились в отряде Макса Гловера и, можно сказать, были приятелями.

– А в каких отношениях были Шеллен и флаинг-офицер Уолберг? – спросил Файф.

– Как вам сказать, – Осмерт напустил на лицо выражение философской задумчивости, – с одной стороны – они вроде бы старые приятели – говорят, вместе учились в авиашколе, – однако человек с острым взглядом не мог не заметить существовавшей между ними напряженности, особенно в последние два дня. Да, да, накануне ареста Уолберга между ними словно кошка пробежала. Теперь-то мне понятно, в чем дело, – Шеллен постоянно выражал недовольство нашими бомбардировками. Однажды он набросился на офицера Махта по этому поводу. Я так думаю, что Шеллен попытался склонить Уолберга к измене, но тот, как человек чести, пригрозил рассказать об этом нам – своим товарищам, за что и поплатился жизнью.

Зал разом охнул и зашумел. Заерзали на своих скамьях и присяжные. Эта новость была полной неожиданностью для всех, поскольку в обвинительном акте не содержалось никаких, даже косвенных намеков на личную причастность обвиняемого к убийству Каспера Уолберга. Сам Алекс сидел с каменным выражением лица, а когда изредка взглядывал на своего адвоката, то видел, как тот совершено спокойно, скрестив руки на груди, слегка кивал в такт словам свидетеля, словно знал наперед все, что он скажет. И Шеллену передавалась его уверенность, тем более что он был готов к чему-то подобному, так как прекрасно понимал, с какой целью фамилия Осмерта была внесена в список свидетелей обвинения.

– Что вы этим хотите сказать? – спросил Файф.

– Только то, что сказал, – важно ответил свидетель.

– Мистер Осмерт, здесь слушается дело о тяжком преступлении, и голословные намеки могут иметь неприятные последствия для тех, кто их делает, – раздраженно заметил обвинитель. – Вы располагаете какими-либо доказательствами причастности обвиняемого Шеллена к тому, что произошло 5 марта в отряде 1631?

Осмерт несколько стушевался, но быстро взял себя в руки:

– Да. Я видел, как в ночь на 5 марта прошлого года Алекс Шеллен забрался под кровать Каспера Уолберга и что-то там прикрепил.

– Что именно?

– Откуда мне знать. Наверное, то, за что потом Уолберга обвинили в мародерстве. Той ночью я внезапно заболел и утром был отправлен в лазарет под Радебойлем. В Дрезден я больше не возвращался. – Осмерт помедлил. – Между прочим, это же видел и пайлэт-офицер Махт.

Файф задал еще несколько вопросов свидетелю, из которых выяснилось, что как раз за несколько дней до этого они с Шелленом нашли в развалинах крупную пачку немецких рейхсмарок, которые потом таинственным образом пропали. Он повторил историю про больного друга и под конец намекнул, что его собственная внезапная болезнь 5 марта весьма подозрительна. Уж очень она походила на отравление. Больше ничего путного выудить из Осмерта не удалось, и обвинитель передал его защите.

– Как по-вашему, мистер Осмерт, если Уолберг знал что-то такое про флаинг-офицера Шеллена, то, вероятно, рассказал об этом лейтенанту Гловеру? – спросил Скеррит. – Или капеллану Борроузу? Ведь у него была такая возможность по дороге к месту казни.

– Мне неизвестно, была ли у него возможность, – ответил Осмерт. – Но, даже если и не рассказал, так это ничего не значит. Он ведь не знал, кто подбросил ему деньги и настучал охране. Да и Шеллен мог разыграть под конец преданного друга. И потом – это лишь мое предположение.

– Ну да, ну да, – не стал возражать Скеррит. – А в каких отношениях вы сами были с Каспером Уолбергом? Поговаривают, что не в очень? – спросил он.

– Да, сэр, друзьями мы не были, но мы не были и врагами. Там, в немецких лагерях, трения между пленными возникали сплошь и рядом. Это вам скажет любой, прошедший через плен.

– Ваша честь, – обратился Скеррит к лорду Баксфилду, – у меня к этому свидетелю пока нет вопросов, но я настоятельно прошу вас обеспечить его присутствие до самого конца процесса, так как вопросы к нему еще появятся.

Осмерт, взглянул на Алекса, ухмыльнулся и отправился на скамью для допрошенных свидетелей.

В качестве следующего судебный ашер сопроводил к свидетельскому барьеру мужчину в форме военного летчика, которого привел к присяге на англиканской Библии.

– Итак, вы – флайт-лейтенант Макс Гловер – старший офицер рабочего отряда № 1631, набранного из британских военнопленных на добровольной основе, – констатировал генеральный атторней. – Вам знаком этот человек? – Он показал в сторону Алекса. – Можете выйти за барьер и подойти ближе. Можете также задать ему вопросы.

– Это флаинг-офицер Алекс Шеллен, сэр, – ответил Гловер, лишь мельком взглянув на Алекса.

– При каких обстоятельствах вы познакомились?

– В плену, в феврале 1945 года. Я был назначен старшим офицером рабочего отряда № 1631, сформированного на добровольной основе для оказания помощи властям города Дрездена после бомбардировок 13 и 14 февраля. Шеллен записался в мой отряд 22 числа.

– Что вы можете сказать о нем?

– Он был исполнительным офицером. Его знания немецкого языка нам очень помогали.

– Это все? Как вы отнеслись к тому, что узнали о рассматриваемых здесь действиях офицера Шеллена из газет?

– Как и все, я был удивлен, однако…

– Что однако?

– Учитывая, что Шеллен родился и большую половину жизни провел в Германии, и не просто в Германии, а в Дрездене, его поступку есть какое-то объяснение.

– Вы оправдываете действия Шеллена?

– Этого я не говорил, сэр.

– Вы помните историю с судом и расстрелом Каспера Уолберга?

– Разумеется. Я не забуду этого до конца своих дней.

– Какое отношение к этим событиям имел офицер Шеллен? Деньги, которые немцы нашли в кармане Уолберга, принес он?

Гловер посмотрел на Алекса, словно что-то припоминая:

– Да, он рассказал мне об этом сразу, как только узнал от меня об аресте Уолберга, обвиненного немцами в мародерстве. Деньги он принес по просьбе офицера РАФ Энтони Осмерта, который нашел их среди развалин. Осмерт сочинил тогда историю про больного друга, которому хочет помочь…

– То есть, если я правильно вас понял, вы не допускали и мысли о том, что история о больном друге мистера Осмерта правдива? – спросил Файф.

– Да.

– Почему?

– Потому что никому, кроме Шеллена, он про него не рассказывал. Так не бывает.

– Ну хорошо, оставим это. Скажите, мистер Гловер, как вел себя офицер Шеллен во время суда и казни Каспера Уолберга?

– Он был потрясен.

Чувствовалось, что генерального атторнея не удовлетворяют ответы свидетеля.

– Мистер Гловер, поймите, что Высокому суду и присяжным важны мельчайшие детали всего, что связано с поведением этого человека, а вы, несмотря на все мои попытки вызвать вас на диалог, ограничиваетесь односложными ответами. Вот вы говорите, что Шеллен был потрясен. В чем это выражалось? Или, скажем так, чем это было вызвано, на ваш взгляд?

– Во-первых, сэр, потрясение испытали все члены нашего отряда…

– А во-вторых?

– А во-вторых, Шеллен был другом Уолберга и переживал все происходящее острее остальных.

– Вот как! Но в чем это выражалось?

Гловер несколько секунд молчал, после чего сам задал неожиданный вопрос:

– Сэр, вы воевали?

Файф выдержал паузу, после чего сухо произнес:

– Свидетель, моя персона не имеет ни малейшего отношения к рассматриваемому здесь делу об измене королю. Вы не должны задавать мне вопросов.

– Я только хочу установить тот диалог, о котором вы сами только что говорили.

Файф с видом пойманного на слове картинно развел руками:

– Что ж, отвечу – я не воевал.

– Это плохо, сэр. Плохо не само по себе – моя жена, к примеру, тоже не участвовала в военных действиях – плохо потому, что вас, не прошедшего через войну, назначили обвинителем по такому делу. Вот вы спрашиваете, как отнесся офицер Шеллен к суду и казни Каспера Уолберга. В день суда и расстрела он пытался защитить его так, что немцы дважды направляли на него пистолет, и один раз я готов уже был услышать выстрел. И еще, если бы любому из нас троих – мне, Шеллену или капеллану Борроузу, предложили тогда встать под ружья расстрельного взвода вместо Уолберга, то, я уверен, офицер Шеллен сделал бы это не задумываясь.

Зал отреагировал на эмоциональную речь Гловера легким шумом. Алексу послышалось в нем лишь удивленное разочарование.

В тот день было опрошено еще несколько человек из отряда Гловера, но их показания не дали ничего существенного ни обвинению, ни защите. Заседание было перенесено на завтра.

* * *

Утром следующего дня адвокат Скеррит обратился к суду пэров с ходатайством об открытии прений по вопросу правомочности атаки города Хемница военно-воздушными силами Великобритании 20 марта 1945 года с позиций военного права.

– Ваша честь, речь идет только о 20 марта и исключительно о попытке бомбардировки немецкого города Хемница, – пояснил адвокат. – Обещаю, что никакие другие вопросы правомочности тех или иных операций наших ВВС затрагиваться не будут.

– Что? – воскликнул лорд Баксфилд, перечитав переданное ему ходатайство. – Нет, это совершенно исключено. Давать в уголовном суде правовую оценку действиям наших вооруженных сил мы не можем. У нас другая задача. Мы судим человека, обвиненного в измене королю.

– А я, ваша честь, защищаю этого человека и не вижу другой возможности выполнить свою миссию, как только доказать, что он действовал в полном соответствии с международным законодательством о правилах ведения войны, препятствуя преступным действиям определенной группы лиц, эти правила поправших.

– Но что вы, мистер Скеррит, собираетесь получить в итоге этих самых прений, как вы их называете? – недоумевал лорд Баксфилд, впервые в своей многолетней практике столкнувшийся с таким ходатайством. – Это будет какой-то документ, рекомендация или что? Что будет в итоге?

– В итоге будет еще один судебный прецедент, ваша честь, который займет свое достойное место в структуре общего права Великобритании. Я намерен ходатайствовать перед Высоким судом о вынесении на рассмотрение жюри присяжных дополнительного вопроса для формирования специального вердикта. Вопрос будет состоять в следующем: имело ли место нарушение правил ведения войны со стороны Королевских ВВС Великобритании 20 марта 1945 года при воздушном налете на город Хемниц? Наличие такого вердикта расширит возможности Высокого суда лордов при вынесении приговора по рассматриваемому здесь делу, дистанцировав его от недавно рассмотренных в Олд Бейли дел о государственных преступлениях, завершившихся смертными приговорами. Высокий суд получит возможность не применять созданные ранее прецеденты, усмотрев существенные различия в деле Алекса Шеллена и его предшественников, таких как Амери, Джойс, Шурч и других. Таким образом, мы еще раз в полной мере продемонстрируем всему миру преимущества гибкого сочетания общего права Англии и права, основанного на традиционных статутах британского парламента в достижении истинной справедливости. Ваша честь, – Джон Скеррит выдержал небольшую паузу, – вам и вашим коллегам представляется возможность оставить яркий след в судебном законотворчестве Великобритании.

Последние слова адвоката Скеррита не могли не затронуть тайные желания лорда Баксфилда, чья юридическая деятельность по естественной причине его преклонного возраста подходила к концу. А самым страстным желанием престарелого лорда была давняя мечта о том, что среди тысяч томов судебных решений, ставших основополагающими нормативами общего английского права, на древних дубовых стеллажах в архивах башни Виктории появится и его тяжеловесный том, открывая который, будущие юристы будут отмечать мудрость и взвешенность нового закона, выведенного когда-то лордом Джеймсом Эштоном Баксфилдом. Молоток, поднятый было в его руке, замер, а затем тихо опустился, так и не поставив громкой точки под восклицательным знаком после слова «Отказать!».

Видя это, генеральный атторней резко встал со своего места.

– Вы собираетесь привлекать экспертов? – живо обратился он к барристеру. – Но это потребует кучу времени, а вам известно, что я участвую в Нюрнбергском трибунале. Уж не ставите ли вы целью просто-напросто затянуть процесс, мистер Скеррит.

Адвокат примирительно развел руками:

– Лично я никаких экспертов привлекать не намерен. Что касается вас, мистер Файф, то это ваше право.

– Но мы не можем превращать уголовный процесс над одним человеком в дебаты по такой сложной проблеме, как военное право, – пытался возражать генеральный атторней. – Не можем хотя бы потому, что не в состоянии разрешить здесь, в этом зале и в этом процессе, юридические аспекты пресловутого военного права, над которыми Европа билась не одно десятилетие. Безответственно ставить перед собой невыполнимую задачу. Лорд-председатель прав – это только затянет процесс.

– Вот как! – Скеррит перешел на половину обвинения, остановившись перед барьером жюри присяжных. – А судить и казнить человека, чьи действия как раз и были спровоцированы вопиющими нарушениями этого права, мы можем? Мне помнится, что не далее как вчера здесь кто-то произнес эффектную фразу о том, что в Олд Бейли не экономят время, но восстанавливают справедливость. И потом, вы зря опасаетесь, что мы станем перелопачивать здесь все статьи Гаагской конвенции. Нам достаточно трех, и вы прекрасно знаете каких.

Не располагая другими аргументами, Максвелл Файф прибег к последнему:

– Вы, мистер Скеррит, все-таки решили выдвинуть обвинение против государства, первым вступившего в неравную борьбу с германским нацизмом и внесшим решающий вклад в победу над ним?

Джон Скеррит подождал, пока гул одобрения партера сойдет на нет:

– Я не настолько амбициозен, чтобы обвинять государство, мистер Файф, тем более что законы нарушаются отдельными чиновниками, а не абстрактной геополитической структурой, именуемой «государством». Но мне нет дела и до отдельных личностей. Я всего лишь хочу оправдать действия моего клиента. Вопрос о том, совершил он их или нет, перед нами не стоял с самого начала – Алекс Шеллен во всем признался. Здесь мы расследуем причины, побудившие его к их совершению, а также обязаны квалифицировать эти действия с позиций права, как внутреннего, так и международного. А иначе, для чего мы вообще собрались? А что касается победы, мистер Файф, то она не выписывает индульгенций. В том числе – индульгенций на совершение убийства. Вы – адвокат государства, его политического истеблишмента, я – адвокат одного из подданных Короны, частички этого государства. Представляемые нами стороны несоразмерны, но в самом начале лорд-председатель заверил нас в нашем равноправии во всех аспектах состязательного процесса, и мы хотим этим равноправием воспользоваться.

Мы хотим доказать, что обвиняемый Алекс Шеллен как военнослужащий одной из противоборствующих армий действовал в соответствии с «Правилами ведения войны», в частности в соответствии со статьей 25 Гаагской конвенции, гласящей: «Запрещается атаковать или обстреливать незащищенные города, деревни, жилища и здания какими бы то ни было средствами». Нарушая один закон, он отстаивал другой, обладающий более высоким статусом.

Зал гудел, словно пчелиный улей, но Скеррит не обращал на это ни малейшего внимания. Он продолжал:

– Конвенция была подписана правомочными представителями Соединенного Королевства в 1907 году, ратифицирована парламентом и с тех пор никем не пересматривалась. На основании ее статей в 1912 году была издана вот эта небольшая книжка, – Скеррит показал всем присутствующим невзрачный томик, – это «Законы и обычаи войны» авторов: профессора Оппенгейма и полковника Эдмундса, – вошедшие в «Руководство по военному праву», которое было официально принято для служебного пользования в английской армии в 1914 году. – Скеррит вышел на середину зала и повернулся лицом к судьям: – Милорды Высокого суда, я прошу вас принять справедливое решение по моему ходатайству. Ваш отказ будет означать только одно – мой подзащитный, выступивший против действий определенной группы людей, а вовсе не против государства или Короны, лишается единственной для себя возможности оправдания своего поступка только потому, что действия этих людей априори объявляются непогрешимыми. И тем самым мы еще раз подтвердим пословицу: один человек – ничто [37]37
  One body is nobody.


[Закрыть].

Разделенные метровыми промежутками, судьи коротко посовещались, поворачиваясь друг к другу и покачивая локонами своих париков, после чего лорд Баксфилд попросил Скеррита и Файфа подойти к судейскому барьеру и, склонясь вниз, о чем-то с ними коротко переговорил. Затем он объявил часовой перерыв для вынесения решения, ашер поднял зал и лорды-судьи вместе с адвокатами защиты и обвинения удалились через угловую дверь.

Спустя пять минут в кабинете лорда-канцлера в Вестминстерском дворце зазвонил телефон. Говорил премьер-министр:

– Аллен, помнится, вы назвали Скеррита покладистым парнем? Мне только что сообщили из Олд Бейли, как этот покладистый парень потребовал разбирательства о законности наших воздушных операций в Германии. Неужели нельзя было заткнуть рот этому выскочке?

– Сэр, эти разбирательства еще ничего не значат, – принялся успокаивать премьера Джоуит. – Они сведутся к бесконечным препирательствам, не более того. Подобное, как вы сами знаете, имело место в американском конгрессе и кончилось ничем.

– Поймите, Аллен, у них были закрытые слушания, у нас – открытый уголовный процесс. Чувствуете разницу? А где зубы хваленого Файфа, этой грозы нацистов? Я читал вчерашний отчет – он там мямлит всякую чепуху. Зачем столько лишних вопросов? Его задача – как можно быстрее завершить процесс, а не блистать перед присяжными и газетчиками своей эрудицией. По второму и третьему пунктам присяжные однозначно признают Шеллена виновным. Что еще надо?

– Сэр, мы не можем сократить процедуру, пока защита не исчерпает свои доводы. Вы предлагаете Файфу замолчать и уступить инициативу Скерриту?

– Он и так ее уже уступил, – немного помолчав, проворчал Эттли. – Сейчас эта старая калоша Баксфилд удовлетворит ходатайство Скеррита, перенесет прения на завтра, и я не удивлюсь, если к вечеру завтрашнего дня над головой Шеллена засияет нимб святого. Пьерпойнт упадет в обморок, когда придет надевать на него петлю.

Что ж, первая половина пророчества Клемента Эттли сбылась полностью. Судьи вынесли решение удовлетворить ходатайство защиты и возобновить слушания утром следующего дня. Главную роль здесь сыграл лорд Грауер, во многом разделявший взгляды своего друга доктора Белла о неоправданной жестокости бомбардировок городов Германии. Лорд Баксфилд согласился с принятым решением скрепя сердце и только при условии, что адвокат Скеррит не уйдет в своих выступлениях дальше города Хемница, ни разу не произнесет слово «Дрезден» и не упомянет в связи с прениями не только имен бывшего и действующего премьер-министров, но и ни одного имени из списка Великих офицеров государства [38]38
  Great Officer of State – 9 высших сановников Англии, лордов, исполнявших в основном функции церемониального характера.


[Закрыть]. В противном случае он пригрозил открытые слушания сделать закрытыми. Джон Скеррит был вынужден приложить руку к сердцу и клятвенно пообещать.

* * *

Утром следующего дня балконы в Старом Бейли ломились от журналистов и представителей различных общественных организаций, сумевших прорваться в зал заседания.

Вошли и расселись судьи, и стук судейской колотушки возвестил о возобновлении слушаний.

– Мистер Скеррит, прошу вас, – лорд Баксфилд указал молотком в сторону адвоката, предлагая тому начать полемику.

– Благодарю, ваша честь. Прежде всего считаю необходимым оговорить список статей Гаагской конвенции, принятой 18 октября 1907 года, имеющих прямое отношение к нашей дискуссии. Это статьи 25-я, 26-я и 27-я. О статье 25-й я уже говорил, и нет смысла повторяться. Полный текст статьи 26-й следующий: «Начальник нападающих войск ранее, чем приступить к бомбардированию, за исключением случаев атаки открытою силою, должен сделать все от него зависящее для предупреждения об этом властей».

В статье 27-й, в частности, говорится: «При осадах и бомбардировках должны быть приняты все необходимые меры к тому, чтобы щадить, насколько возможно, храмы, здания, служащие целям науки, искусств и благотворительности, исторические памятники, госпитали и места, где собраны больные и раненые, под условием, чтобы таковые здания и места не служили одновременно военным целям».

И еще нам интересна статья 3-я, которая гласит: «Воюющая Сторона, которая нарушит постановления указанного Положения, должна будет возместить убытки, если к тому есть основание. Она будет ответственна за все действия, совершенные лицами, входящими в состав ее военных сил».Вот и все.

Как говорится, коротко и ясно. К сожалению, речь в этих статьях Конвенции идет о строениях, храмах, памятниках культуры и прочих материальных объектах и при этом совершенно не упоминается мирное население. Вероятно, в 1907 году никому и в голову не могло прийти, что главным объектом нападения когда-то станет именно оно. Итак, я утверждаю, что причиной того, что военнослужащий британской армии флаинг-офицер Шеллен оказал помощь силам противовоздушной обороны противника при защите города Хемница, явилось многократное и не обоснованное никакими чрезвычайными военными необходимостями нарушение 25-й, 26-й и 27-й статей Гаагской конвенции. Явившись очевидцем гибели десятков тысяч человек в своем родном городе Дрездене и понимая, что то же самое ждет город Хемниц, в котором он бывал в годы детства и в котором похоронена его мать, он, не имея никаких других возможностей воспрепятствовать запланированному убийству тысяч соотечественников, вынужден был пойти на крайнюю меру, встав временно в ряды защитников города. В связи с этим прошу снять с моего подзащитного первый и второй пункты обвинения, поскольку совершенные им деяния были вызваны внешними принуждающими обстоятельствами, оказавшими на психику моего подзащитного влияние непреодолимой силы, сопоставимое с длительно действующим аффектом и усугубленное тем, что он был немцем и уроженцем тех мест. Что касается третьего пункта – о дезертирстве, то его я предлагаю рассматривать как следствие сложившейся ситуации.

– У меня вопрос к вашему клиенту, – мгновенно среагировал Файф, – скажите, мистер Шеллен, а вы вообще-то думали о пунктах Гаагской конвенции, когда помогали врагам короля, или вами двигало нечто иное, например защита своего города, могилы матери, помощь родному брату?

Алекс встал.

– Нет, сэр, не думал. Откровенно говоря, я не думаю о них и сейчас.

В зале раздался хохот и редкие хлопки аплодисментов. Скеррит тоже улыбнулся и поднял руку:

– Что ж, ответ моего клиента свидетельствует лишь о его честности. Другой на его месте мог сказать: о да, сэр, я только о них и думал, об этих статьях с 25-й по 27-ю. Ночей не спал, так они меня донимали. Однако, джентльмены, а где же презумпция знания закона? Мы прекрасно понимаем, что это лишь юридическая фикция, и, тем не менее, когда человек нарушает закон, никто не спрашивает его, думал ли он о нем и, вообще, знает ли он законы. Считается априори, что знает. Почему же теперь, когда человек защищает закон, нас интересует, действовал ли он осознанно, опираясь на свое знание, или его субъективные нравственные ориентиры совпали с нормами неведомого ему права?

– Но мы выясняем мотивы поступка, мистер Скеррит,– Файф повернулся к присяжным и картинно развел руками.– Согласитесь, если ваш подзащитный перешел на сторону врага из-за того, что ему, к примеру, пообещали миллион рейхсмарок, то объявлять его борцом за соблюдение Гаагской конвенции как-то… неправильно.