Текст книги "Суд над победителем"

Автор книги: Олег Курылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Она снова посмотрела… нет, только повернулась в его сторону, почувствовав там движение.

– Шарлотта, – сдавленным голосом произнес Алекс, – ты жива?

По знаку пристава констебли заставили Алекса сесть на скамью.

– Кем вы приходитесь обвиняемому здесь бывшему флаинг-офицеру Алексу Шеллену? – спросил лорд Гармон.

– Ich bin eine Witwe seines Bruders Ejtelja, – сказала свидетельница в темных очках.

– Я – вдова его брата Эйтеля, – перевела женщина в форменном жакете.

Алекс закрыл ладонями лицо. Значит, брата нет в живых. Он это предчувствовал, но так и не смог подготовить себя.

– Кхе, кхе, – прокашлялся очнувшийся лорд-председатель, – но в материалах дела нет никаких указаний на то, что брат обвиняемого был женат? – утробно пророкотал он, поправляя перекошенный парик. – Впрочем, ладно, разберемся. Какого вы вероисповедания?

– Лютеранка, – был ответ переводчицы.

– Вы согласны давать показания под присягой?

– Да.

Пристав положил перед свидетельницей Библию и листок с текстом присяги, но та никак на это не реагировала. Тогда женщина-переводчик что-то прошептала ей на ухо, взяла ее ладонь и положила на томик лютеранской Библии.

– Ich schwore zu Gott dem Allmachtigen…

– Клянусь Всемогущим Богом… – повторила переводчица.

Выйдя в зал и обернувшись к судьям, Скеррит извинился, сказав, что Шарлотта Шеллен слепа.

– Об этом нужно предупреждать заранее, мистер адвокат, – проворчал лорд Баксфилд. – Мало того что не говорит по-английски, так она еще и слепа, – произнес он, поочередно повернувшись к своим коллегам слева и справа. – Ладно, задавайте ваши вопросы.

– Ваша честь, мой подзащитный и находящаяся сейчас здесь женщина не виделись более десяти лет. Более того – каждый из них считал другого погибшим, и эта встреча для обоих очень непроста в психологическом отношении. Вы позволите им обменяться несколькими фразами, дабы свидетель могла убедиться, что в зале судебного заседания присутствует именно тот человек, которого она знала еще в детстве под именем Алекса Шеллена?

Разрешение было получено. По знаку адвоката Алекс поднялся и заговорил по-немецки:

– Шарлотта!

– Да, – она повернулась на голос и вся напряглась.

– Что случилось с Эйтелем?

– Он погиб 22 апреля во время боев с американцами, через два дня после нашей свадьбы… Алекс!

– Да, Шарлотта.

– Вы оба считали меня погибшей в Дрездене, но это было не так. В конце марта, когда ты уже улетел на север Германии, мы встретились с Эйтелем. Его разыскала моя мама – она прочитала о нем в газете, вывешенной на стенде объявлений, и увидала там его фотографию. На этой фотографии, как потом оказалось, был и ты. А спустя две недели мы получили известие о твоей гибели. Эйтелю удалось связаться с кем-то из 51-й эскадры, и ему сообщили, что 10 апреля ты, – Шарлотта запнулась, – то есть лейтенант фон Плауен, погиб в воздушном бою и этому были свидетели. Эйтель очень переживал. Примерно через неделю после этого, понимая, что каждый день может оказаться последним и для нас – уже шли бои на подступах к городу, – мы поженили^. Но мы были вместе только два дня.

Слова Шарлотты переводила женщина-переводчик, слова Алекса – сам Скеррит. Публика затаила дыхание. Даже скрип перьев на балконах затих. Лица двух молодых людей были обращены друг к другу, а их волнение свидетельствовало о том, что эта их встреча не была «домашней заготовкой» защиты и, в чем бы ни обвиняли сейчас одного из них, налицо была драма живых людей, чьи судьбы исковеркала война.

Джон Скеррит подошел к барьеру, за которым сидел Алекс, и повернулся в сторону барьера свидетеля.

– Фрау Шеллен, вы позволите мне называть вас просто по имени?

Она согласно кивнула.

– Скажите, Шарлотта, когда вы познакомились с находящимся здесь Алексом Шелленом?

– Летом 1933 года.

– Сколько лет вам было тогда?

– Мне было двенадцать, Алексу – тринадцать, а Эйтелю – четырнадцать.

– И вы подтверждаете, что сейчас разговаривали именно с Алексом Шелленом?

– Да, да, конечно! Это его голос. Правда, сейчас он стал похож на голос его старшего брата. Алекс, ты ведь помнишь того клоуна, что упал прямо перед нами и потерял свой красный нос?

– Ты назвала его растяпой и смеялась громче всех, – ответил Алекс.

Скеррит удовлетворенно потер руки, бросив многозначительный взгляд в сторону присяжных, а затем – судей.

– Хорошо. Итак, вы познакомились летом тридцать третьего, и что было потом?

– Потом… мы дружили, как дружат дети нашего возраста. Нас с Алексом называли женихом и невестой, но… мне больше нравился его брат Эйтель. А на следующий год – это было в конце июня – Алекс со своим отцом уехал в Англию. Мы все считали, что ненадолго, но… мы ошибались.

Она замолчала.

– Вы пришли провожать его на вокзал? – спросил Скеррит.

– Нет. Когда мои родители узнали, что папа Алекса и Эйтеля арестован и попал в тюрьму, мне запретили с ними встречаться. Мы попрощались тайно, накануне, в булочной на Кройцкирхенштрассе. Потом мы переписывались, потом… в общем, потом было, как бывает у всех детей, – мы повзрослели и у нас появились новые друзья. Но с Эйтелем моя дружба не прерывалась. А когда началась война, я уехала из Дрездена работать в детских эвакуационных лагерях на востоке.

– Но в конечном счете вернулись?

– Да. Осенью сорок четвертого. Лагеря перевозили на запад, размещали в сельской местности и в горах. В это время тяжело заболел мой отец, и я вернулась в Дрезден. А потом папа умер.

– Что произошло с вами 13 или 14 февраля сорок пятого года? – спросил Скеррит. – Судя по показаниям Алекса, оба брата впоследствии считали вас погибшей.

Шарлота некоторое время молчала, так что переводчица снова повторила заданный ей вопрос.

– В тот вечер мне и нескольким девушкам из гитлерюгенда было поручено вести группу детей в цирк на праздничное представление. Это были дети из Каменца, Вайсенберга и других населенных пунктов близ Дрездена. Их привезли на вокзал, но потом выяснилось, что мест в цирке уже нет, и нам придется ждать до следующего утра. Потом над городом зажглись яркие огни. Дети, никогда не слыхавшие сирены, восприняли эти огни как часть праздника. Нам стоило больших трудов собрать их всех и загнать в подвалы привокзальных бомбоубежищ. А потом все стало рушиться и гореть. Я не помню, где находилась и что со мной произошло. Позже врачи сказали, что мне повезло – я отделалась только контузией головного мозга. Правда, у меня сильно болела голова. Когда моя мама разыскала меня в одной из загородных больниц, я уже почти ничего не видела. Еще через несколько дней процесс атрофии зрительного нерва полностью завершился и я ослепла.

– Кхе, кхе, – раздалось сверху, – мистер Скеррит, все, что рассказывает ваш свидетель, разумеется, вызывает у всех нас чувство сострадания, но какое отношение все это имеет к рассматриваемому сегодня делу об измене королю? Помнится, вы обещали факты в защиту вашего клиента.

– Ваша честь, – Скеррит молитвенно скрестил руки на груди, – я прошу еще две минуты вашего терпения. Только две минуты.

Лорд Баксфилд снисходительно кивнул головой.

– Благодарю вас. Итак, Шарлотта, – адвокат повернулся к свидетельнице, – вы встретились с Эйтелем, узнали о гибели Алекса и решили, что сама судьба толкает вас друг к другу. Все так?… Тогда расскажите о тетради. – Скеррит подошел к своему столу и взял тонкую, достаточно измятую тетрадь в зеленой обложке. – О той зеленой тетради, что вам передал ваш муж и что я держу сейчас в своей руке.

Выслушав перевод, Шарлота согласно кивнула головой:

– Была команда оборонять город любой ценой, и Эйтель, предчувствуя опасность, на второй день после регистрации нашего брака в полуразрушенном здании районной магистратуры, воспользовавшись знакомствами, отвез нас с мамой в загородный пансионат под Цвиккау. Там он передал мне тетрадь, сказав, что это дневник английского летчика Каспера Уолберга, который был другом Алекса и которого тоже нет в живых. Еще он сказал, что Алекс обещал передать этот дневник родителям Каспера.

Весть о дневнике Каспера Уолберга вызвала в зале громкое оживление. Почуяв назревающую интригу, репортеры на балконах снова рьяно зашелестели своими блокнотами. Алекс, который считал дневник Каспера навсегда утраченным и потому не сказал о нем не только следователю, но и Скерриту, приподнялся со своего места, пытаясь разглядеть тетрадь в руках своего адвоката. Но тот сам подошел и передал тетрадь ему.

– Узнаете? – спросил Скеррит.

– Да! – подтвердил Алекс. – Это дневник Каспера, который он вел в плену.

– Как он попал к вам?

– Перед казнью, когда нас везли в фургоне к месту его расстрела, Каспер впервые рассказал мне о том, что вел дневник и что как раз накануне сделал там подробные записи, касающиеся многих вещей, о которых он рассказывал мне устно.

– О каких вещах шла речь?

– Я могу только предполагать – дневник я не читал, ведь Каспер делал все записи в нем по-французски. Думаю, что он описал обстоятельства его аварийной посадки за линией фронта в марте сорок четвертого, а также о своих отношениях с Энтони Осмертом. Но это лишь мои предположения.

– Ваши предположения верны. – Скеррит обратился к судьям. – Высокий суд и господа присяжные заседатели, позвольте дальше уже мне самому рассказать то, что стало известно мне буквально перед самым процессом. Как вы слышали, Шарлотта Шеллен и ее мать фрау Либехеншель были вывезены из уже полностью разрушенного Хемница и остались живы. Узнав о гибели Эйтеля Шеллена, а также о том, что к взятому частями 3-й американской армии Хемницу, вернее, к тому, что от него осталось, с востока приближаются советские войска, они двинулись с потоками беженцев на юго-запад и дошли до Ульма, где их и застало окончание войны. Все это время Шарлотта помнила о зеленой тетради. И вот, в августе прошлого года, она со своей матерью, присутствующей сейчас в зале Генриеттой Либехеншель, которая была ей теперь еще и поводырем, приезжает в Англию с целью разыскать отца братьев Шеллен – Николаса Шеллена, чтобы сообщить ему о судьбе сыновей. Увы, тот уже несколько месяцев как мертв и покоится на кладбище в Сток-он-Тренте. После этого женщины разыскивают лорда Майкла Эдварда Уолберга – отца Каспера, – и Шарлотта передает ему дневник сына, а также рассказывает о некоторых обстоятельствах его гибели, известных ей со слов Эйтеля, которому, в свою очередь, поведал о них его брат Алекс. Лорд Уолберг, конечно, знал, что его сына немцы обвинили в мародерстве и казнили. Узнал он об этом и из официального письма Международного Комитета Красного Креста, а также из писем, полученных им от Макса Гловера и капеллана Борроуза. Вот только ни Красный Крест, ни Гловер, ни Борроуз ни словом не обмолвились в своих посланиях о роли в этой трагической истории некоего Энтони Осмерта, знакомого нам с вами как свидетель обвинения.

Публика закрутила головами в поисках Осмерта. Тот от неожиданности растерялся, однако, сообразив, что никакие дневники угрожать ему не могут, быстро взял себя в руки, закинул ногу на ногу и, нарочито вальяжно откинувшись на спинку скамьи, принял вид равнодушно-надменного слушателя.

Джон Скеррит подошел к барьеру жюри присяжных:

– Сейчас, господа, вам, лордам-судьям, а также стороне обвинения мои помощники раздадут перевод некоторых отрывков из дневника Уолберга-младшего. Некоторых потому, что дневник содержит много мест интимного плана, не имеющих отношения к рассматриваемым здесь вопросам. Из этих отрывков, разрешение на публичное оглашение которых согласовано с семьей лорда Уолберга, вы сможете сделать вполне определенные выводы о взаимоотношениях моего подзащитного и Каспера, а также Каспера и Осмерта. Полагаю, что для ознакомления с этими материалами потребуется некоторое время, поэтому прошу лорда-председателя объявить перерыв в заседании до завтрашнего утра.

– Джон, я могу с ней увидеться? – спрашивал Алекс на ходу, когда его и адвоката вели сквозь запрудившую улицу толпу через выстроенный тремя десятками полицейских узкий коридор.

– Увы, только после окончания процесса… Думаю, завтрашний день будет решающим… вам необходимо хорошенько выспаться… Но прежде внимательно прочтите дневник Каспера.

Английские вечерние газеты в тот день живо обсуждали перипетии процесса Алекса Шеллена. Отчетами о втором дне заседания были заняты все первые полосы. Тон их резко изменился. Впервые за все случаи судов над изменниками и шпионами, а этот – самый скандальный и необыкновенный, похоже, был и самым последним, в газетах появились такие слова, как: судьба, рок, стечение обстоятельств, человеческая драма, милосердие и даже любовь. Появление под занавес дня Шарлотты и таинственного дневника несчастного Каспера Уолберга многие обозреватели расценили как блестящий ход адвоката Джона Скеррита, переломивший настроение вчера еще инертной публики. Но, главное, чему в прессе было уделено особое внимание, стала, несомненно, дискуссия о том, нарушала Великобритания ратифицированные ею когда-то статьи Гаагской конвенции об атаке мирных городов, или война, которую она вела не на жизнь, а на смерть, позволяла ей делать все, что только помогало ускорить победу.

В заголовках и текстах статей замелькали имена известных маршалов и политиков. Одни из них упоминались в той или иной связи, другие сами давали пространные интервью, третьи выступали с гневными панегириками, обвиняя не только изменника Шеллена, но и его адвоката Джона Скеррита. Правда, крупнейшие издания, такие как «Таймс», «Морнинг пост», «Дейли телеграф» и некоторые другие, воздержались от острых высказываний, ощущая свою близость к официальной власти и ответственность за ее престиж.

* * *

– А теперь, ваша честь, я попрошу занять место за свидетельским барьером мистера Осмерта, – обратился Скеррит к лорду Баксфилду в начале третьего дня судебного процесса. – Помнится, я обещал вам и господам присяжным, что у меня еще будут вопросы к этому господину.

Осмерт с выражением наигранного безразличия встал к барьеру. Накануне он тоже получил перевод дневника Каспера Уолберга, прочел его в своем пабе «Летающие слоны» в Ист-Энде, где последние несколько дней был звездой первой величины и угощался исключительно за счет заведения. Однако в тот вечер он пробыл в пабе недолго. Заняв денег у хозяина и отвязавшись от собутыльников, он направился в Сити, где нанял адвоката. Тот, бегло прочитав текст, заверил своего клиента, что опасаться ровным счетом нечего и что даже, в случае чего, они могли бы очень просто подать в магистратский суд иск против Скеррита или лорда Уолберга, обвинив их в клевете.

Успокоенный Осмерт вернулся в «Летающие слоны» и целиком отдался жаждущей лицезреть его толпе таких же, как он, бездельников. Поэтому теперь, стоя за барьером свидетеля, он морщился от головной боли и мечтал только об одном – о большой кружке биттера, портера или «Браун Эйла».

Чтобы ввести в курс дела публику и журналистов, Скеррит зачитал несколько отрывков из дневника Уолберга-младшего. В основном это было высказанное в виде предположения обвинение Осмерта в подстроенной им 24 марта сорок четвертого года аварии истребителя Каспера путем перекрытия топливопровода, подающего бензин из дополнительного бака с горючим. Причина – громадный карточный долг и личные неприязненные отношения.

– Чушь собачья! – произнес Осмерт. – Написать можно все что угодно. Бред от начала до конца. Ха-ха!

– Однако ваш карточный долг флаинг-офицеру Уолбергу в сумме 635 фунтов подтвердили несколько свидетелей. Вот здесь, – Скеррит потряс тонкой папкой, – я передаю секретарю их письменные показания. Двенадцать человек свидетельствуют, что вы проиграли эти деньги незадолго до последнего вылета Уолберга. Если желаете, можно устроить личную встречу с каждым из них. Нет?… И прекрасно!

– Мистер Скеррит, – поднял руку генеральный атторней, – вы не забыли, что мы судим здесь не мистера Осмерта, а Алекса Шеллена?

– Конечно, нет. Я, мистер Файф, преследую только одну цель – доказать, что ваш свидетель обвинения – лжец и всем его показаниям (кстати, данным под присягой) – грош цена.

– Продолжайте, мистер Скеррит, – проскрипел сверху лорд Баксфилд. – Обстоятельства гибели Каспера Тимоти Уолберга, хоть и не были внесены в обвинительный акт, однако некоторые устные обвинения в адрес вашего клиента здесь прозвучали. Поэтому вы имеете полное право продолжать. У меня только один вопрос: когда вы успели собрать показания стольких свидетелей относительно одного только карточного долга мистера Осмерта? Свидетелей, проживающих к тому же в разных городах.

– Ваша честь, все эти доказательства собрал не я. Поскольку сам Шеллен об этой истории ничего не сообщил ни в своем письменном признании следователям МИ-5, ни рассказал мне лично во время наших бесед, я узнал обо всем лишь три дня назад. Все дело в том, что, когда отец Каспера лорд Уолберг получил дневник своего сына, привезенный ему фрау Шеллен еще в августе, именно он организовал расследование и случая с крушением самолета Каспера в марте сорок четвертого года и всего, что связано с его трагической гибелью в марте уже следующего года. Лорд Уолберг и его супруга сейчас в зале, и я действую с их ведома и согласия. Так что, если возникнет необходимость, они могут подтвердить или опровергнуть правоту моих слов.

Осмерту, выслушавшему этот короткий диалог, стало определенно не по себе. Он по-прежнему не догадывался, каким образом его могут загнать в угол, но, услыхав о том, что лорд Уолберг, о связях которого в армейской контрразведке поговаривали даже в «Летающих слонах», организовал личное расследование, заставили Энтони Осмерта не на шутку вструхнуть.

Скеррит, остановившись напротив свидетельского барьера, некоторое время изучающе разглядывал человека в мятом клетчатом пиджаке.

– Какого числа вы вылетели на свое последнее боевое задание? – спросил он. – 17 марта?… То есть на следующий день после исчезновения Каспера Уолберга, не так ли? Отлично! Погода была холодная, вы надели теплое белье, шерстяной свитер и меховую куртку, а свой щегольской китель с нашивками флайт-лейтенанта аккуратно повесили на плечики в шкафу офицерского общежития. Я прав?… Прекрасно! А вы знаете, что происходит с вещами не вернувшихся с боевого задания летчиков?… Совершенно верно: каптенармус тщательно собирает их вплоть до зубных щеток и бритвенных приборов, аккуратно упаковывает в специальный пакет или, чаще всего, в чемодан, когда таковой имеется, после чего сдает на склад для хранения. Когда становится ясно, что пропавший летчик погиб или попал в плен, его вещи вместе с сопроводительной описью, заверенной командиром эскадрильи, отправляют на центральный склад авиагруппы. Вернувшись после войны в Англию, вы все там и получили в целости и сохранности. Ведь так?… Прошлым летом вас не раз видели в офицерском кителе, хотя вы были отчислены из Королевских ВВС по сокращению штатов без права ношения униформы в обычные дни.

– Мистер Скеррит, – улучив паузу, нарушил неторопливый монолог адвоката Файф, – вам не кажется, что вы несколько затянули с гардеробом мистера Осмерта?

– Терпение, мистер Файф, сейчас вам все станет ясно. – Скеррит резко повернулся к свидетелю: – Скажите, а у вас ничего не пропало, когда вы получили свои вещи?… Ну, может быть, чего-то не оказалось в карманах?… Не припомните?

Чувствуя подвох, Осмерт напрягся и… лицо его едва заметно вытянулось. Он еще не вполне осознал, что это, но понял, что проклятый адвокат не блефует. Что-то ведь действительно было. Одно время он даже помнил об этом. Но что?

– Не помню… может, что-то по мелочи, зажигалка, там, например…

Джон Скеррит подошел к своему столу и взял в руки небольшой плоский продолговатый предмет из металла шириной в два дюйма и длиной около десяти. Пальцами правой руки он поднял его на уровень своего лица и подошел к свидетелю:

– В ваших карманах не оказалось вот этого.

– Что это? – не выдержав, спросил лорд Баксфилд. – Что это еще за железка?

– Это ключ, ваша честь, – развернулся на сто восемьдесят градусов Скеррит. – Ключ, которым запирается либо открывается клапан трубопровода съемного бензобака. Как видите, здесь имеется квадратное отверстие и даже выбита маленькая стрелка со словами «on» и «off». Такие ключи имелись только у механиков, по одному на человека. После подвески бака и подсоединения его к топливному насосу клапан перекрывался, осуществлялась закачка топлива, после чего клапан устанавливался в открытое положение. Внутри пилотской кабины имелся еще один кран, который летчик перекрывал при необходимости сброса бака в воздухе, но к этому, – Скерит поднял ключ, – из кабины было не дотянуться. Ответственность за правильное положение этого клапана целиком и полностью лежала только на механике, поэтому, чтобы избежать ошибки, пилотам такой ключ иметь не полагалось.

– Ну и что?! – не выдержал Осмерт. – При чем тут я?

– А при том, что у сержанта Хью Биггса – механика Каспера – как раз в день его вылета пропал этот ключ. Сержант Биггс даже подал по этому поводу рапорт старшему механику авиабазы в Фискертоне. А через пару дней, когда собирали уже ваши вещи, каптенармус шеф-техник Уилл Хоуитт обнаружил в кармане вашего кителя ключ Биггса. Не какой-либо другой, а именно его личный ключ, на котором он, как всякий бережливый механик, процарапал свою метку. Как вы это объясните, сэр?

– Все это ерунда, там что-то напутали, или вы сами все выдумали, чтобы защитить Шеллена, – стараясь сохранить невозмутимость, произнес Осмерт.

– Да нет, мистер Осмерт, не ерунда. Биггс и Хоуитт сейчас живы и здоровы, и друзьям лорда Уолберга не составило труда разыскать их и допросить. Вот их письменные показания и даже фотографии, – Скеррит принял из рук помощника несколько листков бумаги. – Хью Биггс пишет, в частности, что после невозвращения Каспера Уолберга «этот придурок – уж извините – это он о вас – ходил такой довольный, словно его наградили орденом Виктории».

В зале поднялся шум негодования. Генеральный атторней сидел за своим столом, нервно постукивая карандашом по столешнице. В эти минуты он проклинал полковника Кьюсака, подсунувшего ему и этого свидетеля, и всю эту грязную историю, но больше он клял себя самого. С Алекса Шеллена разоблачение Осмерта, конечно же, никоим образом не снимало предъявленные ему обвинения, но все равно было чертовски неприятно. Он, генеральный атторней Великобритании, приволок в Олд Бейли в качестве своего свидетеля проходимца, по которому, судя по всему, плачет петля!

– А теперь, ваша честь, позвольте перейти ко второй части расследования лорда Уолберга, – попросил Скеррит. – Скажите, мистер Осмерт, вам знаком человек по имени Ганс Мёбиус?… Нет?… А лагерный охранник по прозвищу Гвоздодер?… Ах, знали такого! Ну конечно, кто же его не знал? А в каких вы были с ним отношениях?

– В каких отношениях может быть пленный со своим тюремщиком? – попытался было вспылить Осмерт.

– Не скажите. Среди немецких охранников попадались вполне приличные ребята. Правда, этого не скажешь о Гансе Мёбиусе, бывшем карманнике, который как раз и произвел тот злосчастный обыск Каспера Уолберга, найдя у него стомарковую банкноту. Так вот, он вас помнит, шлет привет и пишет пространное письмо, в котором рассказывает, как вы предложили ему однажды некую сделку.

Пока в сознание Энтони Осмерта хищной змейкой заползала догадка, что сегодня ему, пожалуй, не придется попить пивка в «Летающих слонах», Скеррит снова взял со стола стопку листов с машинописным текстом:

– Эти показания бывший охранник шталага люфт IV Ганс Мёбиус дал после того, как был арестован по обвинению в воинском преступлении против военнопленного британской армии. После войны он и не думал скрываться, полагая, что ничего такого нехорошего не совершил.

Ему удалось пробраться в американскую зону оккупации, зарегистрироваться там в качестве безработного и в сентябре месяце попасться на глаза одному из сотрудников отдела, занимающегося розыском нацистских военных преступников. Сейчас он находится в тюрьме города Бонна, но буквально на днях должен быть этапирован в Англию для дачи более подробных показаний.

А пока вот что он пишет: «4 марта ко мне подошел Иранец – так немцы, в свою очередь тоже дававшие прозвища военнопленным, называли Осмерта – и предложил заработать тысячу марок. Он показал мне три сотенных и сказал, что еще семь я получу, если завтра утром проведу обыск в их бараке и найду под кроватью Гаспара (прозвище Каспера Уолберга) тайник с деньгами и документами. Он десять раз повторил, что арестовать по обвинению в мародерстве необходимо именно Гаспара, а не кого-нибудь другого. Я спросил, что в тайнике? Он сказал: пятьсот марок и кое-какие бумажки. Я спросил, чем ему так насолил Гаспар? Вроде малый безобидный. Он сказал, что Гаспар после войны грозится его выдать за сочувствие нацистам. Я понял, что врет, но согласился.

Наутро заболевшего Иранца увезли в базовый лагерь, и я подумал: "Зачем пропадать куче денег?" – поэтому еще на табачной фабрике, когда англичане собирались на работу, подсунул Гаспару сотенную из своих, а потом на развалинах обыскал его в присутствии оказавшегося как раз поблизости полицейского вахмистра. Гаспара забрали и на следующий день казнили. Я несколько раз пытался вытащить деньги из-под его нар, но в бараке все время кто-нибудь толкался, особенно этот ихний американский поп. А потом оказалось, что там под нарами ничего нет. А еще через день военнопленный Шеллен, которого мы называли Перебежчик, сбежал. Он поехал с двумя нашими на сортировочную станцию за продуктами и ухитрился запереть их в товарном вагоне. Их потом расстреляли, так как они оба были пьяны, а нас всех тоже грозились отправить на фронт в штрафную роту…» – Скеррит положил листки на стол. – Ну, дальше неинтересно. Допрос провел подполковник особого отдела 160-й Уэльской бригады регулярной армии Хэлли Скотт. 16 сентября 1945 года.

Осмерт сглотнул пересохшим ртом. Змейка-догадка превратилась в его больном сознании в здоровенную гадюку-уверенность, что не только сегодня, но, может статься, вообще уже никогда он не попьет пива ни в «Летающих слонах», ни где-либо еще.

Скеррит передал материалы допроса Мёбиуса-Гвоздодера секретарю, заявив при этом, что к свидетелю обвинения Энтони Осмерту вопросов не имеет. Он, конечно, мог бы поинтересоваться, как вообще Осмерт оказался привлеченным к делу Шеллена, но решил, что с Файфа и службистов из МИ-5 достаточно и этого. Из зала тем временем раздавались выкрики с требованием арестовать негодяя. Поскольку у судей и присяжных также не имелось вопросов к свидетелю, присутствующий на процессе один из помощников шерифа города Лондона, которые единственные обладали правом производить аресты в залах судебных заседаний без чьих-либо санкций, поднялся и подал знак. Через пару минут Энтони Осмерт вернулся на свое прежнее место на скамье для допрошенных свидетелей, но уже в компании двух здоровенных констеблей, усевшихся по бокам от него.

К лорду Баксфилду подошел старший судебный пристав и, склонившись, что-то сказал ему на ухо. При этом старый судья вынужден был приподнять левую «фалду» своего парика. Его лицо нахмурилось, он схватил колотушку и объявил перерыв на сорок минут.

Когда судьи вернулись, лорд Баксфилд подозвал к барьеру Файфа и Скеррита. После короткого разговора оба адвоката согласно кивнули головами и вернулись на свои места. Лорд Баксфилд щелкнул судейским молотком:

– Итак, стороны защиты и обвинения исчерпали свои аргументы, все свидетели допрошены, все улики предъявлены. Завтра адвокат подсудимого мистер Скеррит, его подзащитный мистер Шеллен и государственный обвинитель мистер Файф в названной мною последовательности произнесут свои последние речи. Однако, господа, должен сообщить вам, что сегодня утром в Вестминстерском дворце прошло заседание комитета апелляционного суда палаты лордов под председательством лорда-канцлера. – В скрипучем голосе лорда Баксфилда явственно чувствовались обертоны досады и раздражения. – Среди рассмотренных на комитете вопросов были затронуты проблемы и нашего процесса по обвинению Алекса Шеллена в государственной измене. Канцлерский суд счел неприемлемым в ходе судебного расследования по обвинению конкретного военнослужащего ставить под сомнение правоту военных действий государства. В связи с этим, кхе, кхе… приняты следующие решения, не подлежащие оспариванию.

Первое: судебные прения, касающиеся соблюдения Великобританией Международных правил ведения войны во время боевых действий с Германской империей в период с 1939 по 1945 год, считать не имеющими юридической силы, в связи с чем все материалы, касающееся этих прений, следует удалить из протокола судебного заседания.

Второе: судебная коллегия не может требовать от жюри присяжных выработки вердикта, в котором предлагается в той или иной форме ответить на вопрос о правомочности военных операций Великобритании против Германской империи с позиций международного права.

Третье: в заключительных речах как стороны защиты, так и стороны обвинения не должны затрагиваться или ставиться под сомнения вопросы правомочности военных операций Великобритании и ее союзников в минувшей войне. Четвертое: при выработке как основных, так и специальных вердиктов присяжные заседатели не должны принимать во внимание никакие факты или высказывания, касающиеся оценки действий британского правительства и британской Королевской армии с позиций международного права.

Джон Скеррит выбежал на середину зала и широко развел в сторону руки, выражая этим жестом крайнюю степень недоумения и протеста.

– Ваша честь, в Англию вернулся «суд справедливости»? По какому праву лорд-канцлер вмешивается в нашу работу? Если мне не изменяет память, подобная практика не применяется у нас уже более семидесяти лет.

Вместо ответа лорд Баксфилд стукнул своим молотком:

– До завтра, джентльмены.

Через пятнадцать минут в судейской комнате лорд Баксфилд, отшвырнув парик и вытирая платком взмокшие лысину и щеки, выговаривал Скерриту, срываясь на крик:

– Я вас предупреждал не затевать этих разборок! Теперь пеняйте на себя. И не надо предъявлять мне претензий, я сам только что выслушал длиннющую нотацию по телефону из Вестминстера. Если хотите, отправляйтесь к Джоуиту и задавайте вопросы ему самому.

– Но чем он хотя бы объяснил свое вмешательство? – в свою очередь тоже на повышенной тональности допытывался Скеррит.

– Ничем! Чрезвычайностью обстоятельств, вот чем. Международной обстановкой. В общем, как хотите, так и понимайте.

Попрощавшись в вестибюле с Алексом, Скеррит сорвал с себя парик, накинул пальто прямо поверх мантии и, выбежав на улицу, поймал такси, повелев гнать к зданию парламента. У входа в башню Виктории он нос к носу столкнулся с Клементом Джоуитом, выходившим на улицу в сопровождении секретаря. Они остановились друг напротив друга.