Текст книги "Суд над победителем"

Автор книги: Олег Курылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Скеррит некоторое время смотрел в спину Файфа и молчал. Тот, почувствовав паузу, обернулся.

– Мистер Файф, – Джон Скеррит почти вплотную подошел к своему оппоненту, глядя ему прямо в глаза, – досудебное расследование, как вы знаете, проводил не участковый полицейский и не Скотленд-Ярд, а бригада контрразведчиков из МИ-5. И они не выявили не одного факта, свидетельствующего о том, что офицер Шеллен открылся кому-нибудь из немцев, за исключением своего брата. Все, кто был связан с ним в дни подготовки и обороны Хемница, считали его лейтенантом люфтваффе Генрихом фон Плауеном. Таким образом, ни угроз, ни посулов в отношении офицера Шеллена с немецкой стороны быть не могло. Ваш пример – сущая нелепость, призванная сбить с толку присутствующих. Не забывайте также, что мой подзащитный отвечал на все ваши вопросы под присягой, и вы пока что не уличили его в неправде ни по одному пункту. Так что давайте не будем, даже в качестве примеров, сочинять того, чего не было, и впредь обязуемся говорить лишь о том, что было. А было вот что: десятки тысяч изуродованных трупов вперемешку с битым кирпичом, заполненные мертвецами бомбоубежища, крысы, поедающие трупы, сметенный с лица земли красивейший город Европы. Вот что было на самом деле! И все это британский летчик немецкого происхождения наблюдал на протяжении многих дней. Все это стало предметом его ночных кошмаров, а потом, когда он бежал, добрался до Хемница и разыскал там своего брата, к нему пришло осознание, что и этот последний крупный город Саксонии взят под прицел, и его гибель – лишь вопрос времени.

– Послушайте, джентльмены, – прокашлялся лорд Баксфилд, – вот уже битый час, как вы пикируетесь, а воз, как говорится, и ныне там. Давайте уже начинать по существу. Мистер Файф.

– Да, ваша честь, разумеется. – Генеральный атторней подошел к своему столу и принял из рук помощника небольшую книжку. – Итак, защита просит рассмотреть законность воздушного налета на немецкий город Хемниц 20 марта прошлого года. В связи с этим у меня в руках английский ежегодник международного права за 1944 год, в котором опубликован труд профессора Кембриджского университета мистера Лаутерпахта «Международное право и наказание за военные преступления». Здесь он приходит к однозначному выводу о том, что в условиях судебного процесса, направленного против отдельных лиц, ответить на вопрос о законности воздушных налетов не представляется возможным. В условиях современной войны, когда в противоборство кроме армий вступают заводы, дамбы, доменные печи, электростанции и все прочие составляющие промышленных потенциалов воюющих стран, задачи армий значительно расширяются. В их функции входит уничтожение этих потенциалов, без которого победа невозможна. Времена галантного века Жака Руссо, утверждавшего, что войну должны вести только вооруженные силы и только между собой, давным-давно канули в Лету. Напомню также, что в традициях англосаксонского мировоззрения воспринимать войну как бескомпромиссную борьбу наций. Еще в 1875 году американский юрист Лоуренс писал: «Война – это, конечно, ужасный бич всего человечества, но народы страдают гораздо больше от ее последствий, чем от нее самой. Именно поэтому война должна быть ужасной, ибо только тогда она будет внушать страх и народам, и правительствам». С этой жесткой формулой можно спорить, но логика ее очевидна. Немцы, не испытавшие бомбардировок своих городов во время Великой войны, как раз поэтому с такой легкостью развязали новую.

Далее, как и предполагал Скеррит, Файф повел разговор о таком непробиваемом и основополагающем понятии, как «военная необходимость»:

– Много благих пожеланий можно внести в международные правила, но как быть с военной необходимостью? Если правила обращения с военнопленными или с гражданским населением на оккупированных территориях мало зависят от военной необходимости, то военные операции, включая операции воздушной войны, напрямую с ней связаны. Что значит предупредить местные власти противника о готовящейся атаке города? Только то, что потери летчиков после этого возрастут многократно. Какая же это война, если о планах наступлений враг должен быть предупрежден заранее?

– Позвольте, мистер Файф, – перебил обвинителя Скеррит, – а само намерение бомбить мирные города разве не является преступным и не обоснованным никакой необходимостью деянием? Только не говорите, что целью этих намерений были военные заводы, станции и мосты. Это-то как раз чаще всего оставалось нетронутым либо подлежало быстрому восстановлению. Или, по-вашему, понятие «военная необходимость» настолько растяжимо, что допускает заодно с ремонтной мастерской снести целый город? Я не отрицаю понятия «военная необходимость» в принципе. Я согласен с такими специалистами военного права, как наши соотечественники Холл и Гарнер, американец Фенвик, немцы Людер, Ульман и Лист, что возможны исключительные обстоятельства, как, например, необходимость спасения своей страны, при которых допустимы любые военные действия без оглядки как на 25-ю статью, так и на некоторые другие статьи Конвенции. Такая ситуация имела место в 1940 году, когда на карту было поставлено само существование Великобритании как суверенного государства. Но те же правоведы категорически отвергали военную необходимость, обусловленную только оперативными и стратегическими планами. Как вы знаете, уже на Тегеранской конференции в сорок третьем году обсуждались вопросы не спасения стран антигитлеровской коалиции, которым к тому времени уже ничто не угрожало, а судьбы самой Германии. И уж с начала 1944 года речь о спасении Великобритании не шла совершенно определенно. А теперь мне хотелось бы получить ответ на вопрос: какая военная необходимость была в уничтожении города Хемница в марте 1945 года.

– Ваша честь, – обратился Файф к председателю судебной коллегии, – прошу пригласить в зал заседания эйр-коммодора Джеймса Невила Стивенса, одного из разработчиков операций бомбардировочного командования в последние месяцы войны.

В зал вошел старший офицер невысокого роста, с несколько одутловатым лицом, пухлыми губами и глубокими залысинами над высоким лбом. Его подвели к барьеру свидетеля и привели к присяге.

– Итак, вы непосредственный участник разработки планов воздушных налетов в рамках операции «Гром»? – спросил Файф. – Это города Берлин, Лейпциг, Дрезден и Хемниц? Что вы можете сказать о такой цели, как Хемниц? О его военном значении.

– Начну с того, кх… кх… простите, – откашлялся в кулак свидетель, – что Хемниц был самым промышленно развитым городом Саксонии. В нем размещались заводы по производству оптико-механических приборов, химических веществ для производства боеприпасов, пулеметов, многоствольных пушек-пулеметов, вагоностроительные и паровозостроительные заводы, а также ремонтные депо, несколько крупных фабрик по пошиву военной униформы и традиционное еще с самого начала XIX века текстильно-прядильное производство. Не нужно забывать также, что Хемниц – это крупный железнодорожный узел, через который интенсивным потоком в обоих направлениях пропускались войска и вооружения.

– Это все? – как-то вяло, со скукой в голосе, спросил Скеррит.

– Ну, в общем и целом…

– Может, вы забыли о каком-нибудь подшипниковом заводе или сборочном цехе реактивных истребителей?

– Нет, этого там не было.

– И все же вы забыли главное, господин Стивенс, – спокойно заметил Скеррит. – Вы забыли упомянуть, что к собственному населению города Хемница в начале марта 1945 года добавились десятки тысяч беженцев из Дрездена и восточных районов Германии. И, если вы станете отрицать, что эти люди не представляли никакого интереса для вашего начальства в качестве объекта нападения, я уличу вас во лжи, поскольку располагаю кое-какими сведениями на этот счет.

Стивенс некоторое время тупо молчал, пожевывая свою и без того пухлую нижнюю губу, потом, пожав плечами, заявил:

– Само собой. Даже если не удастся разбомбить железнодорожный узел, то охваченный пожарами перенаселенный город выплеснет десятки тысяч беженцев, и все дороги и тропинки в радиусе двадцати километров будут забиты и выведены из строя дня на три. А то и больше из-за распутицы. А это как раз то, что нужно, чтобы парализовать передвижение войск и грузов.

– Верный способ, не правда ли, – подмигнул Скеррит свидетелю, – шарахнуть на город со спящими людьми семьсот тысяч зажигалок, и дело сделано.

Эйр-коммодор еще больше прикусил губу и стал нервно притоптывать, словно ему приспичило справить малую нужду.

– Скажите откровенно, мистер Стивенс, лично вы, планируя атаку, видели в этом насущную военную необходимость?

– Конечно! – В запальчивости свидетель сорвался на фальцет. – В дни решающих боев сковать в тылу врага две или три немецких дивизий, застопорить подвоз к ним боеприпасов, продовольствия и медикаментов – это хороший результат.

– И он стоит гибели города, такого как Ковентри, и, к примеру, двадцати тысяч из числа его жителей?

– Этого я не знаю. Мы выполняли приказ верховного командования.

– Послушайте, мистер Стивенс, – Скеррит вышагивал перед свидетелем взад и вперед, словно часовой, заложив руки за спину и сменив резкий тон своего голоса на увещевательный, – я ведь вас ни в чем не обвиняю, и вам нет необходимости говорить о том, что вы выполняли чьи-то приказы. Я только спрашиваю ваше личное мнение: стоит разрушение немецкого города, сопоставимого с нашим Ковентри, и гибель примерно двадцати тысяч его жителей того, чтобы парализовать на несколько дней три немецкие дивизии? Которые, заметьте, не рвутся к Лондону, «не стоят у ворот», да и вообще уже мало на что годны.

Стивенс неопределенно покачал головой, однако сказал, что, по его мнению, – все же стоит.

– Понятно, – Скеррит отвернулся от свидетеля и принялся тем же манером прохаживаться перед барьером присяжных. – Таким образом, что мы имеем? Три немецкие дивизии в конце войны – это не более двадцати тысяч солдат. Чтобы нейтрализовать их действия на несколько дней… заметьте – не уничтожить, а нейтрализовать, планируется принести в жертву такое же число мирных жителей. Вам не кажется, господа, что в воздушных операциях подобного рода просматривается некий, выработанный нашим бомбардировочным командованием, новый принцип ведения войны: сражение не с армией вражеского государства, а уничтожение его населения, к которому проще всего подкрадываться ночью, исподтишка.

– Послушайте, мистер Скеррит, – донесся утробный голос лорда Баксфилда, – мы с вами, кажется, договорились не выходить за определенные рамки? Давайте избегать обобщений.

– Виноват, ваша честь, – резко обернулся адвокат, – прошу упоминание о новых принципах ведения войны вычеркнуть из протокола. Итак, джентльмены, резюмируя этот короткий диалог с представителем штаба бомбардировочного командования, позвольте сделать следующий вывод: военной необходимостью бомбардировки города Хемница 20 марта 1945 года было уничтожение перечисленных свидетелем нескольких военно-промышленных объектов, а вернее сказать, паровозоремонтного депо и трех швейных фабрик, а также создание затора на дорогах, посредством выкуривания на них уцелевших и оставшихся без жилья горожан и беженцев. То, что при этом в жертву приносились двадцать, – Скеррит персонально обратился к выражавшему громкое негодование генералу в первом ряду, – двадцать, двадцать, сэр маршал Боттомли, – то, что при этом в жертву приносились двадцать тысяч мирных жителей: детей, женщин, а также раненых, – это не только не являлось каким-то негативным побочным фактором операции, который следовало бы скрывать или, на худой конец, оправдывать досадной неточностью бомбометания, но, наоборот, приветствовалось как фактор, работающий на деморализацию вражеского населения и его армии. И, смею вас уверить, господа, как раз это-то и было главной целью сэра Харриса. Он, конечно, бомбил и нефтеперегонные предприятия, и подшипниковые заводы, но в качестве вспомогательных отвлекающих целей. Когда 13 февраля «Галифаксы» шли на бензиновые заводы в Белене, они отвлекали внимание немцев от «Ланкастеров», идущих на главную цель – Дрезден!

– Мистер Скеррит! – раздался грозный окрик лорда Баксфилда.

– Ваша честь, – Джон Скеррит виновато скрестил на груди обе руки, – прошу прощения, вырвалось непроизвольно. Прошу секретаря заменить в протоколе слово «Дрезден» на… скажем, «Жемчужину Саксонии» или «Флоренцию на Эльбе».

– Да он над нами просто издевается, – вскричал из первого ряда публики маршал Боттомли.

– Сэр, – повернулся к нему Скеррит, – не нужно выкрикивать с места. Здесь нет ваших подчиненных, а если вам есть что сказать, прошу сюда, – адвокат показал на барьер для свидетелей. – Я полагаю, нам всем будет интересно выслушать ваше мнение, тем более что, кроме вас, в зале я не вижу никого, кто мог бы квалифицированно поучаствовать в нашем разговоре: ни маршала Роберта Саундби, ни советника авиаминистерства сэра Арчибальда Синклера, ни аса Королевской бомбардировочной авиации пилота Морриса Смита, которому, как высказался кто-то в прессе, выпала высокая честь первому сбросить бомбы на известный вам город, чтобы переколотить его знаменитые блюдца и тарелки.

Скеррит словно подзуживал крикливого маршала ввязаться в драку, и через несколько минут Норман Боттомли, малорослый верткий человек с костлявым лицом, выпирающими скулами и маленькими, спрятавшимися в глубоких впадинах черными глазами, был приведен к присяге у барьера свидетелей, заменив собой взмокшего от свалившейся на него ответственности эйр-коммодора Стивенса.

– Прошу вас, – жестом руки Скеррит предложил маршалу высказаться. – Хочу только напомнить, что тема нашей дискуссии касается законности бомбардировки Хемница, одного только Хемница и ничего другого, кроме Хемница.

– Дался вам этот Хемниц, – проворчал маршал, решимость которого несколько угасла после клятвы на Библии. – Вы намеренно создаете впечатление, что ни мы, ни американцы не бомбили ничего, кроме беззащитных германских городов. Если вы ничего другого не знаете, то почитайте хотя бы газетные подшивки.

Джон Скеррит резко повернулся:

– Минутку, свидетель, я еще раз напоминаю, что мы говорим о городе Хемнице, и только о нем. Когда в этом зале судят убийцу человека, то, как по-вашему, о чем в основном здесь идет речь? О его спортивных достижениях в гольфе или о его удачной женитьбе на миссис Пингвик в марте позапрошлого года? Мы все прекрасно знаем и будем помнить всегда о великих победах и тяжелых потерях наших летчиков. Фантастическая операция по уничтожению рурских дамб 617-й эскадрильей, потерявшей в ту ночь более половины своих пилотов, – это ли не воинский подвиг! А трехлетняя изнурительная охота на Тирпица, а уничтожение пусковых установок ФАУ в Пенемюнде и во Франции. Я могу долго перечислять, потому что список подвигов наших пилотов огромен.

Но это не тот случай, когда кому бы то ни было в силу предыдущих заслуг вдруг позволяется применять оружие против детей, женщин и стариков просто потому, что так оказывается проще и эффективнее. В августе сорок третьего американцы решили одним махом лишить военную промышленность рейха всех подшипников и нанесли сокрушительный удар по подшипниковым заводам Швайнфурта и Регенсбурга. В результате мощного прикрытия этих целей они за один день потеряли более семидесяти «летающих крепостей» и почти на полгода прекратили крупные воздушные операции, впав в некий анабиоз. И не потому, что не хватало новых бомбардировщиков, а потому, что при потерях в 25% за один рейд летчики начинали считать себя смертниками и отказывались вылетать на боевые задания. Что было делать союзному командованию? Не тогда ли у него появились соблазны вместо атак защищенных заводов нападать на большие города, которые даже теоретически невозможно прикрыть никакими средствами ПВО? Вам прекрасно известны расчеты профессора Линдемана, который определил, что каждые сорок тонн бомб, сброшенных на крупный город, создают от четырех до восьми тысяч бездомных и несколько сот трупов. А поскольку в Германии было 58 городов с населением свыше ста тысяч человек (сейчас меньше), и найти и накрыть эти города в тысячу раз легче, чем разыскать спрятанные в лесу заводы или попасть в шахты и электростанции, то есть отличная возможность по-легкому превратить вражескую страну в нацию беженцев и трупов… Минуту, сэр, – Скеррит поднял руку, – прежде чем вы громогласно обвините меня в выдумках и искажении действительности, я прочту выдержку из одного короткого документа, – адвокат взял со своего стола листок бумаги. – Цитирую: «Вы должны использовать все имеющиеся у вас средства, направив их на подавлении морального духа гражданского населения Германии, уделяя особое внимание районам, заселенным индустриальными рабочими». – Он подошел вплотную к свидетелю. – Вам знаком этот текст?

Маршал Боттомли напряженно молчал. Алекс, внимательно следивший за дискуссией, заметил, как побелели костяшки пальцев, которыми маршал сжал верх барьера. Не дождавшись ответа, Скеррит ответил сам:

– Это директива министерства авиации, направленная бомбардировочному командованию 13 февраля 1942 года (опять же в канун несчастливого для немцев Валентинова дня). А кем же подписана эта директива? А подписана она – вице маршалом авиации Норманом Боттомли.

Лицо худосочного маршала пошло красными пятнами. Привыкший орать на своих подчиненных, когда был в чем-то не согласен, здесь он не мог себе этого позволить.

– Это было самое начало сорок второго года, – после некоторого замешательства принялся возражать Боттомли, – вы помните обстановку на фронтах? Не было еще ни Сталинграда, ни Эль-Аламейна. Русский фронт проваливался все дальше на восток, а наши потери на морях грозили катастрофой.

Скеррит согласно кивал головой:

– Не спорю, господин маршал, все так. Но позвольте спросить, почему хоть и радикальная на тот момент, но, условно соглашусь, оправданная военной необходимостью идея ковровых бомбометаний по населенным пунктам продолжила свое развитие и дальше, приобретая к концу войны чудовищные по своей неоправданной жестокости формы? Вы, вероятно, слышали, что сэр Артур Харрис как-то потребовал у правительства тридцать тысяч бомбардировщиков, чтобы быстро завершить войну. Вы как военный специалист легко можете себе вообразить, что было бы с Германией, получи он хотя бы третью часть этой армады? Или вы сомневаетесь, что маршал Харрис воспользовался бы ею на полную катушку?

Боттомли молчал. Казалось, и зал затаил дыхание. Только с балконов доносился шорох перелистываемых блокнотов и скрип перьев. Даже Алекс был увлечен настолько, что временами забывал о своей роли обвиняемого и был просто слушателем и зрителем захватывающего спора, как все остальные.

– А вот еще одна выдержка, – Скеррит взял со своего стола другой лист бумаги, – цитирую: «Убивайте каждого, кто против нас. Убивайте, убивайте! Не вы несете ответственность за это, а я, поэтому убивайте!» – Адвокат оглядел присутствующих. – Не пугайтесь, господа, – это слова Германа Геринга, которого мистер Файф, наш уважаемый генеральный атторней Великобритании, помогает судить в эти дни в Нюрнберге. Он, конечно, мерзавец (я имею в виду Геринга), но он хотя бы называет вещи своими именами. Убийство он называет убийством, беря при этом ответственность на себя. Не то же ли самое скрывается под чисто техническими формулировками различных директив о том, чтобы направить всю мощь британской бомбардировочной авиации на подавление духа гражданского населения Германии? На первый взгляд, звучит вполне пристойно: подавление духа. Но даже самому тупому сержанту, слетавшему хоть раз на штурм города, понятно, что это означает. За двое суток в одном только, – Скеррит взглянул в сторону судейского подиума, сделав успокаивающий знак рукой, – в одной только «Саксонской Жемчужине» было убито 135 тысяч человек. Это не геббельсовская пропаганда, а официальные данные имперской службы идентификации погибших. И это больше чем в Хиросиме или в Нагасаки, судьбы которых потрясли весь мир. Хотя… – Скеррит сделал паузу, – в сравнении с уничтожением девятисот тысяч человек немецкого гражданского населения, которое главком ВВС сэр Чарльз Портелл запланировал на один только сорок третий год, эти цифры не столь уж и грандиозны.

В возникшем гуле Алекс впервые ощутил интонации удивления и растерянности.

– Но не мы, черт возьми, начали первыми! – вскричал Норман Боттомли. – Вам известно выражение: «Кто посеет ветер – пожнет бурю?»

Джон Скеррит с интересом посмотрел на свидетеля, ожидая продолжения. Но продолжения не последовало, и он вернулся к своему столу.

– Напрасно вы это сказали, господин маршал, – произнес Скеррит, извлекая из стопки бумажных листов новый документ. – Я не хотел затрагивать эту тему, но, раз вы сами ее коснулись, должен ответить. Вы позволите, ваша честь? – обратился он к лорду Баксфилду. – Без протокола. – Судья тряхнул париком в знак согласия. – Так вот, я не про ветер и бурю, а про то, кто начал первым. У меня в руках выписка из отчета помощника министра авиации мистера Спэйта, – адвокат показал залу и присяжным лист бумаги, – опубликованная в его же книге «Бомбардировки оправданны», вышедшей в 1944 году. Здесь много всего, но я ограничусь двумя короткими выдержками. Первая: «Мы начали бомбардировки объектов в Германии раньше, чем немцы стали бомбить объекты на Британских островах. Это исторический факт, который позже был признан публично». – Скеррит оторвался от текста. – Здесь словом «объекты» мистер Спэйт заменяет слово «города». И вторая выдержка: «…у нас не хватило духа сразу предать гласности наше великое решение, принятое в мае 1940 года». – Скеррит положил листок на свой стол. – Далее мистер Спэйт почему-то сравнивает это «великое решение» с героическим самопожертвованием русских применить тактику «выжженной земли». Но русские уничтожали заводы и мосты на своей собственной территории в период отступления Красной Армии, наше же «героическое решение» касалось уничтожения городов на территории противника. И, чтобы более не возвращаться к этой теме – теме первенства, приведу небольшую справку: первый удар по немецкому городу – эта честь выпала Фрайбургу, что в Бадене, – был нанесен 11 мая 1940 года, то есть на второй день после назначения нового премьер-министра. Первый ответный удар по английскому городу – им стал Лондон – немцы осуществили лишь 4 сентября того же года, то есть спустя почти четыре месяца и только после восьми налетов британской авиации.

Скеррит сделал паузу, ожидая реплик Файфа или Боттомли, но те молчали.

– А хотите небольшую зарисовку в виде некоего умозрительного комикса, чтобы легче было представить, во что превратилась наша воздушная война? – спросил он. – Представьте, что вы, мистер Боттомли, с семьей, прогуливаясь по парку, натыкаетесь на вашего злейшего врага, который тоже вышел подышать воздухом со своим семейством. Между вами вспыхивает ссора, и вы оба хватаетесь за оружие. Однако быть раненым или, того хуже, убитым чертовски не хочется, ведь вечером вас ждет партия в бридж в особенно приятной компании. И вот, видя, что ваши домочадцы в безопасности, вы хватаете ребенка вашего врага и приставляете к его голове пистолет. Более того, когда враг не идет на попятную, вы хладнокровно стреляете и проворно берете в заложники следующую жертву, скажем его жену.

– Довольно фантазировать! – заорал маршал. – Какого черта вы тут городите?

– Я на понятном примере просто объясняю вам выработанные вами же принципы ведения войны. Войны не между армиями, а, вследствие благоприятной ситуации, между нашей армией и мирным населением вражеской страны с благим намерением снизить собственные потери. Намерения-то благие, да только где же честь армии? Где благородство солдата и достоинство офицера, низведенных собственным командованием до статуса террористической банды? Вам всем, – Скеррит поочередно повернулся к судьям, присяжным и публике, – вам всем, господа, известно требование сэра Харриса, выдвинутое им немецкому народу. Оно публиковалось в газетах и печаталось на миллионах листовок. В нем маршал обращался не к правительству Германии, не к солдатам, не к командованию вооруженными силами, не лично к Адольфу Гитлеру – он обращался к немецкому населению с требованием сбросить власть нацистов, словно Германия стояла накануне демократических выборов и немцам нужно было только проголосовать против национал-социалистической партии. Нет, вы только вдумайтесь в это требование: вы своими руками побеждаете наших врагов нацистов или мы продолжаем убивать вас!

– Хватит! – взревел маршал. – Вы позорите страну! И не смейте говорить «наша армия» и «наша победа». Вы к ним не имеете никакого отношения.

– У меня к этому свидетелю нет вопросов, – отвернулся Скеррит. – Мистер Файф, если хотите…

У генерального атторнея тоже не было вопросов, и разъяренный вконец маршал Боттомли, досадуя на то, что вообще влез в это дело, резко отнял руки от барьера, словно по нему пустили электрический ток, и направился… нет, не на свое место в первом ряду, а к выходу из зала. Судьи, присяжные и все остальные проводили его долгим взглядом вплоть до того момента, пока за ним не захлопнулась дверь. Возникла длительная пауза. Лорд Баксфилд либо заснул – он всегда задремывал, когда дело доходило до драки (а в Олд Бейли случалось и такое), либо глубоко задумался над тем, как ему завершить эту опасную полемику, не вызвав, однако же, большого неудовольствия прессы. Чем-чем, а мнением прессы он дорожил и очень расстраивался, когда о нем или долго ничего не писали, или писали что-нибудь не очень лестное. В первом случае даже больше. Взглянув на молчаливого шефа, инициативу дальнейшего ведения заседания взял на себя сидевший по правую руку лорд Гармон:

– Мистер Скеррит, вы имеете еще что сказать?

– Да, милорд. Считаю дальнейшую дискуссию о правомочности действий Королевских ВВС 20 марта в районе города Хемница малопродуктивной. Присяжные и судьи услышали достаточно, чтобы сделать надлежащие выводы. Что касается мнения защиты, то оно сводится к следующему – налет британских бомбардировщиков на Хемниц 20 марта 1945 года преследовал целью убийство мирных граждан, разрушение жилого фонда и памятников культуры и не может быть оправдан никакой военной необходимостью. Таким образом, этот налет защита квалифицирует как преступный акт терроризма, недостойный традиций британской армии.

Не обращая внимания на шум зала, Скеррит остановился напротив стола со стенографистами, недвусмысленно давая понять, что ждет дословного занесения его выводов в протокол.

– Полагаю, что сторона обвинения выскажется по этому поводу в заключительной речи, – добавил он. – А сейчас я хочу продолжить защиту моего клиента и вызвать в зал еще одного свидетеля. Не пугайтесь, господа, этот свидетель не будет кричать и бросаться гневными взглядами.

– Кто это? – спросил лорд Гармон.

– Это Шарлотта Шеллен.

Что?! Алекс подумал, что ослышался. Какая Шарлотта? Откуда? Почему Шеллен? Он посмотрел на Скеррита, но тот сделал лишь успокаивающий знак ладонью руки.

– Но в списке заявленных свидетелей ее нет, – возразил лорд Гармон.

– Совершенно верно, милорд, она только вчера приехала из Германии, узнав о процессе.

– Шеллен? Это что же, родственница подсудимого?

– Да, милорд.

– Но какое отношение она может иметь к теме нашего сегодняшнего расследования?

– К только что закрытой нами полемике о том, что допустимо на войне, а что нет? – уж точно никакого, сэр. Она не владеет цифрами и фактами, как недавно покинувший нас маршал авиации Боттомли, и не имеет ни малейшего понятия о Гаагской конвенции. Для нее, пережившей ужасы этой войны, вообще будет очень странным узнать, что мы здесь обсуждаем какие-то правила ее ведения и что, оказывается, такие правила существуют. Однако еще несколько месяцев назад фрау Шеллен привезла в Англию один очень любопытный документ, который мы просто не имеем морального права не исследовать.

– Ну-у, – лорд Гармон еще раз посмотрел на лорда-председателя, парик которого уже несколько съехал набок, затем на Максвелла Файфа, который только недоуменно пожал плечами, – ну что ж, давайте.

– Благодарю вас, милорд, но нам потребуется переводчик. Я приведу их обоих. Буквально три минуты, господа.

Проходя мимо барьера, за которым сидел Алекс, Скеррит тихо сказал:

– Только держите себя в руках.

Затем он быстро направился по центральному проходу к одной из дверей, за которой находился изолированный коридор, ведший в комнату для свидетелей женского пола. Алекс напрягся. Что он задумал? Что все это значит? Та ли это Шарлотта? Но ее же нет? Нет! Вопросы роились в его мозгу, не успевая облекаться в слова. Вместе с ними возникали такие же туманные предположения, главным из которых было – неужели Эйтель ошибся и она жива!

Прошло несколько минут, в течение которых Алекс со страхом и надеждой смотрел на дверь, за которой скрылся Скеррит. Наконец та отворилась, и все увидели стройную молодую женщину в черном закрытом платье и в узких черных очках, которую, осторожно придерживая за локоть, вел адвокат. Он проводил ее к самому барьеру и что-то шепнул на ухо. Она протянула вперед руки, но не положила их на барьер, а, слегка пошатнувшись, ухватилась, сделав маленький шажок вперед, словно обретя при этом дополнительную опору. Рядом с ней встала невысокая женщина в черном форменном жакете.

Шарлотта – если это была она – находилась совсем рядом от Алекса, но даже не повернула в его сторону головы. Красивое белое лицо со слегка заостренными чертами и легким румянцем на щеках, туго собранные на затылке темные волосы, небольшие завитки возле ушей, полные бледные, чуть подрагивающие губы. Алекс смотрел на нее и не узнавал. Вероятно ощутив его пристальный взгляд, она медленно повернула голову в его сторону, но лицо ее при этом осталось прежним – настороженно-взволнованным, невидящим… Да она же слепа!

Скеррит спустился вниз и подошел к своему столу.

– Свидетель, назовите свое полное имя, – попросил лорд Гармон.

Она вздрогнула, выслушала перевод и произнесла в сторону судей:

– Charlotte Germina Shellen.

Алекс вскочил, вцепившись руками в ограждающий барьер, и перегнулся через него вперед всем телом, так что невозмутимые констебли за его спиной ожили и сделали несколько шагов вперед. Он узнал ее по голосу. Он никогда раньше – ни в Германии, ни в своих воспоминаниях уже в годы разлуки – не помнил, да и понятия не имел, что она слегка картавила. Едва заметно и как-то очень трогательно, по-детски. Но теперь он узнал в слове «Шарлотта» эту ее милую «р». За прошедшие десять лет ее голос конечно же изменился, он сделался более наполненным, но тембр его остался все таким же по-детски тонким, словно время не затронуло нежных связок, не выстудило их холодными ветрами зим, не иссушило спертым воздухом бомбоубежищ, не обожгло горячей пищей или алкоголем.