Текст книги "Руна смерти"

Автор книги: Олег Курылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

Стрелки часов приближались к двенадцати пополудни, когда в дальнем конце улицы появилась толпа людей. Их было много. Они занимали всю проезжую часть и тротуары, так что несколько шедших навстречу прохожих вынуждены были прижаться к стенам домов или скользнуть в подъезды. В первых рядах приближающейся толпы колыхалось два флага. Один из них был красным, с жирной черной свастикой в большом белом круге.

Командовавший полицейским отрядом оберлейтенант приказал изготовиться к стрельбе. Позади них находилась Одеонсплац, справа – арка героев Фельдхеррнхалле.

Над приближающимися рядами мятежников, – а Крайновски знал, что это были бунтовщики, вздумавшие свергнуть законное правительство Баварии, – кроме двух флагов, колыхались десятки карабинов с примкнутыми штыками. Где-то сзади ехало несколько грузовиков с пулеметами. Численный перевес был явно не в пользу полиции.

– Не дрейфь! – крикнул оберлейтенант. – Сект отдал приказ армии, так что нам помогут.

В это время кто-то из первого ряда идущих закричал:

– Не стреляйте! Не стреляйте! С нами генерал Людендорф! Идет его превосходительство Людендорф!

«Вот мерзавцы, – подумал Крайновски, – приплетают сюда Людендорфа. Ну сейчас вы у меня узнаете, как позорить имя заслуженного генерала!»

Толпа остановилась. Какой-то тип с маленькими усиками стоя слева от кричавшего, размахивал пистолетом и призывал сдаваться. Послышались выкрики еще нескольких человек. На полицейских посыпались угрозы. Обещали расстрелять каких-то заложников…

Крайновски не услыхал команды своего оберлейтенанта. Возможно, ее и не было. Что-то грохнуло, и тут же началась беспорядочная пальба с обеих сторон. Одно он запомнил совершенно твердо: его первый выстрел был направлен против того, который говорил о Людендорфе. И этот выстрел был точным.

Казалось, что залп мюнхенской полиции смел всю эту орущую толпу. Она попадала на мостовую, продолжая палить и кричать. Несколько своих упали и возле Крайновски.

Всё это продолжалось не более минуты. То ли опустели магазины карабинов и возникла технологическая пауза, то ли и та и другая стороны разом одумались. Но наступила тишина. Только стоны раненых и клацание затворов перезаряжаемого оружия. Когда же Крайновски, встав на колено, приготовился к продолжению боя, он увидел следующую картину. Вдоль всей улицы лежали сотни людей, над которыми стелился пороховой дым. Флагов не было. Переступая через лежавших, прямо на него шли два человека. Они были безоружны. Вот они уже на свободном пространстве, разделявшем бунтарей и полицию. Впереди в долгополой шинели с гордо поднятой головой шел генерал Эрих Людендорф, следом – какой-то офицер, вероятно его адъютант.

«Черт, – подумал Крайновски, опуская свой карабин, так он действительно с ними!»

Генерал, не говоря ни слова, прошел мимо растерянных полицейских и вышел на Одеонсплац. Там он был арестован. Уже позже Крайновски узнал, что человек с усиками, размахивавший пистолетом и призывавший сдаваться, был Адольфом Гитлером. Тот же, кто назвал имя генерала Людендорфа и был в этой перестрелке тяжело ранен, оказался личным телохранителем Ульрихом Графом. Поверни он, Эрнст Крайновски, ствол своего маузера чуть левее, и мировая история… Впрочем, об этом он запретил себе даже думать, Гитлер же либо не опустился впоследствии до выявления участников тех событий со стороны полиции, либо Эрнсту просто повезло.

Прошло два года. Лидер нацистов был снова на свободе и покорял своими речами всё новые тысячи сердец мюнхенских обывателей. И не только мюнхенских. Произошло нечто непонятное. Тот, кто бежал с поля боя, бросив своих товарищей, чья политическая карьера, казалось бы, должна быть на этом закончена, всё более и более оказывался в центре всеобщего внимания. По улицам расхаживали люди со свастикой на рукавах. Их становилось всё больше. На их многочисленных собраниях скапливалось порой до тысячи и более человек, и, расходясь после очередного митинга, они удовлетворенно обменивались впечатлениями от прослушанной речи. Ходил на эти собрания и гауптвахтмайстер Крайновски, повышенный к тому времени в звании на две ступени.

Сначала он ходил по служебной необходимости, следя за соблюдением порядка. Никаких неприятностей, впрочем, национал-социалисты больше не доставляли. Их лидер явно изменил тактику, решив добиваться побед политическим путем. Но всё чаще и чаще Крайновски вслушивался в речи ораторов и несколько раз даже поймал себя на том, что в порыве общего ликования, после удачной остроты в адрес евреев или правительства, аплодирует вместе со всеми. Когда же он побывал в «Бюргербройкеллере» на выступлении самого Гитлера, то, придя домой, долго не мог успокоиться. Сняв форму, он направился в соседнюю пивную обсуждать речь фюрера со своими приятелями.

В двадцать седьмом году Крайновски тайно вступает в НСДАП. А через три месяца его с треском вышибают из полиции. Не за взятки, которые он наловчился брать, не за связи с черным рынком, не за злоупотребление алкоголем в служебное время. Кто-то выследил его и донес, что в полицию затесался нацист.

Его вывели перед строем и вместе с кем-то еще, оказавшимся тайным коммунистом, подвергли позорной процедуре изгнания из рядов. Точно так же тогда поступали и в рейхсвере, награждая ценными подарками разоблачителей.

Снова куча свободного времени. Толкучки, пивные, митинги, пьянки, развод с женой. Он выходит из партии, обидевшись на то, что не получил должной поддержки в трудную минуту.

Наблюдая в те дни марширующих по улицам штурмовиков, он с презрением плевал им вслед. Кто они такие, что посмели присвоить себе это прославленное название – штурмовой батальон? Лавочники, прыщавые подростки, не нюхавшие пороху, страдающие от безделья сынки мелких заводчиков. Ходят толпами, едва научившись одновременно переставлять ноги. Среди них попадаются и фронтовики, но их мало. Правда, он слышал несколько известных имен из числа героев войны, якобы примкнувших к этой шпане. Некоторые увешаны крестами и даже носят под кадыком «Синего Макса»…

Прошло несколько лет. Эрнст Крайновски сменил много профессий, большую часть времени оставаясь безработным. Не потому, что не мог найти работу. Он не хотел заниматься ничем, когда над ним оказывался начальник из штатских, не прошедших войну. Таким он не мог простить придирки и понукания.

Но к тому времени, когда из Боливии вернулся Рем и в первых числах января 1931 года был назначен начальником штаба СА, Крайновски уже изменил свое отношение к штурмовикам. Назначение фронтовика Эрнста Рема, с которым они были не только тезками, но походили сложением и даже имели одинаковые шрамы на лицах, окончательно примирило его с этой воинствующей организацией. Он пишет заявление и вступает в группу СА «Баварский лес» в звании группенфюрера. Через несколько месяцев он уже штурмфюрер вскоре командует ротой одного из полков. В 1933 году он вторично вступает в НСДАП и зачисляется в СС в звании обершарфюрера. Пройдя подготовку в одной из школ, Крайновски повышается до младшего офицерского ранга и направляется в Данциг.

Здесь, в вольном городе Данциге, унтерштурмфюрер СС Эрнст Крайновски, наконец обретает себя. Он посвящает следующие годы своей жизни борьбе за один из лозунгов фюрера – «Данциг должен быть немецким»! Конечно, носить униформу в этом анклаве, находящемся под протекторатом Лиги Наций, нельзя. Приходится жить и работать на полулегальной основе, подготавливая немецкое население к неизбежному воссоединению с рейхом. Но провести это воссоединение мирным путем, как это произойдет вскоре с Австрией и Чехословакией, вряд ли удастся. Значит, надо готовить пятую колонну к борьбе, нацифицируя немцев, убеждая, что другого будущего у них нет.

Под руководством опытных деятелей партии, таких, как член сената Данцига Альберт Форстер, Крайновски работает по усилению и расширению нацистской организации, созданию подпольных отрядов СС. Летом тридцать шестого года он принимает участие в знаменитой битве в «Доме Иосифа» с представителями Немецкой Народной партии, когда они потеряли одного штурмовика убитым. Через три дня после немецкой «Хрустальной ночи» в ноябре тридцать восьмого года нацисты устраивают нечто подобное и в Данциге, и Крайновски лично участвует в поджоге одной из синагог.

Он выполняет курьерские функции, вербует сеть осведомителей среди поляков. При этом он не изменяет и своим старым наклонностям, заводя среди польского населения знакомства со спекулянтами и контрабандистами.

Когда к середине октября тридцать девятого года с Польшей было покончено и Данциг вместе с «коридором» отошел к Рейху, снова став частью Восточной Прусии, Крайновски вправляется в Краков. Он уже гауптштурмфюрер СС и сотрудник СД. В торжественные дни на его кителе рядом со старыми наградами белеет почетный Данцигский крест 2-го класса.

Здесь он работает в сотрудничестве с подразделениями «мертвой головы», занявшимися созданием целой сети лагерей на территории Польши. Скоро со всей Европы в эти лагеря повезут евреев, избрав именно эту страну на роль их Голгофы. Еще немного, и печи первых лагерей уничтожения начнут поглощать тех, кому фюрер отказал в праве на жизнь.

Совместно с Амоном Гетхом Крайновски участвует в ликвидации Краковского гетто. Они оба при этом не забывают погреть руки. Потом Гетх становится начальником лагеря, а Крайновски направляется в Варшавское гестапо. Но между ними сохраняется связь – один нужен другому в качестве управляющего крупным лагерным хозяйством с довольно большим производством, другой – как прикрытие и свой человек в столичном гестапо генерал-губернаторства.

Так бывший лихой штурмовик, ходивший более чем в два десятка бешеных атак на англо-французские окопы, снова становится сотрудником полиции. На этот раз тайной. Он беспрекословно выполняет волю высших фюреров в отношении поляков. Участвуя под руководством Карла Вольфа в вывозе из Варшавы трехсот тысяч евреев, Крайновски обращает на себя внимание самого Гиммлера.

Он так увлекается всей этой работой, не забывая о своем личном интересе, что перестает следить за развитием событий на фронтах. А между тем на дворе уже 1944 год. Союзники высаживаются во Франции. Советские войска вступают в Польшу. И наконец, первого августа в Варшаве вспыхивает восстание.

Располневший и несколько обрюзгший оберштурмбаннфюрер СС Крайновски впервые за всю войну принимает участие в боевых действиях. Два месяца в городе идут настоящие бои. На помощь бросают бригаду СС «Дирлевангер», под командованием ее создателя и очень сомнительного типа Оскара Дирлевангера. Даже видавший виды и сам неоднократно принимавший участие в том, что было принято называть акциями и жесткими решениями, Крайновски удивлен и раздосадован совершенно бессмысленными зверствами этой банды. Где этот отталкивающего вида тип сумел набрать таких патологических кровопийц и подонков? Впрочем, большая часть его бригады, которая вскоре станет З6-й дивизией войск СС, состояла из уголовников, собранных по лагерям Германии и других стран. Остальные – бывшие пленные и осужденные внутренним судом эсэсовцы. Было также известно, что не только армейские генералы неоднократно возмущались методами Дирлевангера, но и сам рейхсфюрер СС Гиммлер недавно обратился к Гитлеру с просьбой прекратить его деятельность. Фюрер будто бы принял решение, но…

Первого октября, когда сопротивление повсюду почти полностью прекратилось и только изредка слышались автоматные и пулеметные очереди расстрельных команд, Крайновски проезжал по пустынным улицам Варшавы. Кроме него и шофера, в машине находился офицер гарнизонного штаба и еще один сотрудник местного гестапо. За два месяца город сильно пострадал. Пришлось применить даже авиацию, не говоря уже об артиллерии и танках. Проезжая мимо одного из дворов, окруженных выгоревшими зданиями, они были вынуждены остановиться – на дороге лежало несколько трупов.

Пока шофер оттаскивал тела в сторону, остальные вышли покурить. В это время они услышали какой-то странный звук, доносившийся из глухого двора, в который вел сводчатый проезд. Все трое, доставая на ходу пистолеты, направились туда.

Сначала они не поняли, что здесь происходит. Небольшой двор был заполнен людьми. Их было не меньше сотни. Одни лежали, многие сидели, привалившись спинами к стенам. И те и другие прижимали окровавленные руки к лицам. Десятка полтора человек бродили вдоль стен, ощупывая их ладонями, и они спотыкались о сидящих и лежащих и тогда отходили на свободное пространство, вытянув одну или обе руки вперед, отовсюду раздавался стон и плач.

Сбоку, у самого выхода из подворотни, стояли три человека: двое мужчин и женщина. Они испуганно смотрели на немцев.

– Что здесь такое? Кто эти люди? – спросил Крайновски.

– Мы не знаем.

– А вы кто такие?

– Мы услышали крики…

Крайновски засунул пистолет в кобуру и подошел к одному из стоящих поблизости. Это был молодой парень. Он комкал в руках какую-то тряпку, прислушиваясь к голосам пришедших. По тому, как ввалились его веки, было ясно, что глаза парня выколоты.

Крайновски прошел дальше, оглядывая остальных. Среди них было много женщин и даже дети. В одном месте он увидел сидящую на земле женщину с окровавленным лицом. На руках у нее был ребенок лет трех. Судя по длинным шелковистым волосам, это была девочка. Крайновски нагнулся, чтобы заглянуть ей в лицо, но она уткнулась в шею матери, и он услышал лишь монотонный стон, похожий на нытье обессиленного капризами ребенка. Сама женщина, откинув голову назад, смотрела пустыми глазницами куда-то вверх на черные стены домов. Она сидела совершенно неподвижно и только по тому, как подрагивала ее рука, прижимавшая девочку, было видно, что она жива. Ей было не более тридцати. Ее пышные каштановые волосы были точь-в-точь такими же, что и у дочери.

Крайновски распрямился и тоже поднял голову. Он провел взглядом по рядам пустых оконных проемов. Дома, как и люди, были слепы, но в отличие от домов люди были слепы безвозвратно.

– Оставайтесь здесь, – сказал он двоим мужчинам и женщине, когда вернулся назад. – Я пришлю кого-нибудь, и этим людям помогут. Проследите, чтобы никто не уходил. Для их же безопасности.

Когда немцы вышли из-под мрачного закопченного свода подворотни, он, придержав своего подчиненного, сказал офицеру из гарнизона:

– Идите к машине, майор. Мы сейчас.

Когда майор отошел, он повернулся к оберштурмфюреру.

– Останься здесь и никого не выпускай. Если что – стреляй. Я пришлю людей. Придется прибирать за этой обезьяной. Сегодня их отправили на фронт, и напоследок они, видимо, развлекались.

Он немного помолчал.

– Пришлю также десяток поляков из числа арестованных. И бензин. Сложите всех тут же, включая помощников.

– А что делать с теми тремя?

– Пусть тоже поработают. Потом всех…

Он понимающе тронул эсэсовца за плечо, кивнул и направился к машине. В тот день пришлось послать людей по всему городу – проверить, нет ли где еще сюрпризов этой бригады сумасшедших. Позже Крайновски прочел в списках новых рыцарских кавалеров имя Дирлевангера, который за подавление восстания был еще и повышен в звании до оберфюрера. Крайновски представил себе обезьяноподобного сморчка в генеральской шинели со светло-серыми отворотами и крестом на худой морщинистой шее.

Через несколько дней после этих событий Эрнст Крайновски навестил своего приятеля гауптштурмфюрера Гетха, коменданта концентрационного лагеря в Плашкове, что под Краковом. Гетх организовал в своем большом лагерном доме шумную трехдневную попойку с участием проституток и каких-то дельцов из штатских. Однажды, в одну из ночей, к ним привели заключенного. Охранник втащил за шиворот старика и поставил перед лагерфюрером.

– Вот, Эрнст, познакомься – вычислитель судьбы, как он себя сам называет. – Гетх с бутылкой в руке стал обходить вокруг заключенного. – Знаешь, что этот старик предсказал мне на днях? Что меня уже в следующем году ждет веревка! Ха! Ха! Впрочем, я ему верю.

Старик стоял, комкая обеими руками свой лагерный колпак. Он растерянно улыбался.

– Кто хочет узнать, когда за ним придет костлявая, а? – обратился к публике полупьяный гауптштурмфюрер. – Эрнст! Давай, пока есть возможность. Завтра всех доходяг отправляют в Собибор. И этого тоже. Другого случая не будет.

Чтобы потрафить остальным, Крайновски дал свое согласие. Присутствующие оживились, на пол полетели пробки с новых бутылок, радостно завизжали женщины. Старика посадили за стол и дали бумагу с карандашом. Тогда он вынул из кармана кожаный ремешок и протянул оберштурмбаннфюреру.

– Это нужно надеть на левую руку, герр офицер.

– Еще чего! Амон, ты хочешь, чтобы я подцепил тут заразу?

– Надевай, надевай, – веселился Гетх. – У меня здесь каждый жид продезинфицирован, можешь не волноваться. Они сами следят за своим здоровьем, зная, что малейшую экзему или вошь я вывожу в крематории.

Под аплодисменты окружающих Крайновски позволил надеть себе на руку ремешок с плоскими черными камушками, и старик приступил к исследованиям линий его ладоней. Затем, подслеповато щурясь, осмотрел его глаза и сделал на листках записи.

– Это всё, герр офицер. Результат будет готов утром. Но как я уже говорил, – старик повернулся к начальнику лагеря, – без моих книг и таблиц я мало что смогу.

Гетх махнул рукой, и охранник потащил старика к выходу. Несколько женщин закричали, что тоже хотят узнать свое будущее, но хозяин вечеринки пообещал им продолжить сеанс завтра.

Утром с раскалывающейся головой Крайновски усаживался в машину. Изрядно похмелившийся Гетх уговаривал его остаться. Вдруг он замахал рукой, и к машине подвели вчерашнего предсказателя.

– Ну?

Старик протянул начальнику лагеря листок бумаги с каллиграфически написанным текстом. Тот прочитал, рассмеялся и передал бумажку в окно машины. Крайновски сунул ее, не глядя, в карман, махнул рукой и приказал водителю ехать. Пару раз проблевавшись по дороге и уже подъезжая к Варшаве, он вспомнил про старика и прочел его записку: «Человек со шрамами умрет весной. Через минуту после того, как это случится, часы на башне замка Шарлоттенборг пробьют полдень». Он скомкал листок и вышвырнул его в окно.

В ноябре Крайновски отозвали из Варшавы в резерв рейхсфюрера СС. Ему в очередной раз повезло. Спустя несколько дней Амон Гетх был арестован. Его обвинили в растрате государственных средств, взяточничестве и прочих махинациях. Штандартенфюрер, ведший это расследование, довольно скоро вышел на фамилию Крайновски и даже не поленился съездить в Варшаву. Однако, узнав, что подозреваемый в сообщничестве с Гетхом человек находится сейчас в личном резерве Гиммлера, он не стал копать дальше.

В итоге Гетх сел в тюрьму, а Крайновски отправился во Фленсбург на новое место работы. Перед отъездом он побывал на аудиенции у рейхсфюрера и получил устные инструкции относительно отряда «Морской уж». Ему было разрешено ограниченно привлечь к этому делу и командируемого туда же Амона Веллера – щуплый архивариус оказался неплохим криптографом и мог быть полезен как шифровальщик.

22 января Юлинг совершенно неожиданно получает письменное предписание из Берлина, завизированное самим Мюллером. Ему было велено сдать все дела и в срочном порядке выехать в Восточную Померанию к новому месту службы. Начальник четвертого управления РСХА направлял его в распоряжение штаба формируемой там группы армий, принять командование которой должен был не кто иной, как сам рейхсфюрер СС. 26 января это соединение получит окончательное название группа армий «Висла» и через три месяца будет разгромлено на Одере в последних боях войны.

– Такие вот дела, – сказал Юлинг, прощаясь с Ротманном прямо в его кабинете. – Даже не посидим напоследок. Сейчас еду прощаться со своей Эддой. Оставляю дом пока на ее попечение – там у меня кое-какие вещи, и я заплатил хозяину за месяц вперед. Может, еще будет случай вернуться.

– Тебе что, лишнего дня не могут дать на сборы и утряску личных дел?

– Рано утром в Кольберг уходит «Гриф» – один из наших старых миноносцев, – и Вольфганг договорился, чтобы меня подбросили. Дороги на этом направлении забиты беженцами так что это самый выгодный вариант, – Юлинг пожал руку Ротманну и, немного помолчав, сказал: – Смотри, Отто, докопаются Веллер с Крайновски до Дворжака. За такие вещи по головке не погладят. Это гораздо хуже, чем приютить десять коммунистов или евреев. – Он подошел к дверям и добавил: – Не вздумай только его отпустить.

Через несколько дней, когда Ротманн, вернувшись домой, открывал дверь своей квартиры, на площадку вышел его сосед – бывший моряк – и протянул конверт.

– Письмо, Отто. Тебя не было, и его отдали мне под расписку.

– Спасибо, капитан, – уже предчувствуя новые события, сказал Ротманн. – А кто его принес?

– Почтальон.

– Я понимаю, что не английский парашютист. Как он выглядел? Маленький сухой старичок с протертой до дыр сумкой?

– Ха! Молодая и толстая фрау. Ты что, хочешь определить содержание письма по виду того, кто его доставил?

Гансъорг Дан, так звали соседа, был в своем обычном, видавшем еще времена Веймарской республики, стеганом халате и, как всегда, с костяным мундштуком в зубах. В этом мундштуке несколько раз в день дымилась сигарета, в остальное же время он был пуст, являясь тем не менее неотъемлемой частью своего владельца.

– Нет известий от сына? – спросил Ротманн.

– Жду. Ты знаешь – я не теряю надежды.

– Знаю. Как насчет партии? Помнится, я обещал тебе реванш?

– Только назначьте время и место, господин штурмбаннфюрер.

– Ладно, зайду через часок.

Они познакомились прошлым летом, когда Ротманн, вернувшись из Кельна, где погибли его жена и мать, лежал на своей кровати и размышлял – пустить ли ему пулю в висок или не делать этого ради брата. Это была, конечно, лишь минутная слабость, но иногда и под влиянием минуты человек принимает роковые решения. Как раз тогда и пришел к нему этот неунывающий моряк. Он был в своем халате, с пустым мундштуком в крепких прокуренных зубах и держал под мышкой шахматную доску. Тогда, конечно, игры не получилось, но позже они сблизились по-соседски. Нечасто, но пару раз в неделю собирались то у Ротманна, то у капитана и играли. Играли и разговаривали. Никогда при этом не пили алкоголь. Только крепкий чай, если Ротманну удавалось достать что-нибудь приличное. Именно Дан тогда помог ему выбраться из депрессии, и потом вторично, после известия о гибели Зигфрида.

Собственно говоря, игра в шахматы была только предлогом для общения, которое сводилось к тому, что Дан рассказывал, а Ротманн в основном слушал. Капитану было что рассказать. О славной битве в Скагерраке, где адмирал Шеер задал трепку англичанам (которые на этот счет имели совершенно противоположное мнение), о Кильском мятеже, о самоубийстве остатков Флота Открытого Моря летом девятнадцатого в Скапа Флоу. Ко всем этим событиям он имел личное отношение и рассказывал о них так, будто бы все они были одинаково славными в истории германских военно-морских сил.

Но не всегда Ротманн был только слушателем.

Однажды разговор зашел о прорыве морской блокады в феврале 1942 года. Это уже дела текущей войны, и Дан в них не принимал участия. Но, благодаря тому, что он внимательно следил за всем, что происходило на морях и имел много знакомых с боевых кораблей, он был хорошо осведомлен о тонкостях знаменитой операции «Цербер». Речь шла о спасении блокированных во французском Бресте линейных кораблей «Шарнхорст» и «Гнейзенау» и тяжелого крейсера «Принц Ойген».

– Посадили мы тогда британского льва в калошу! – радовался отставной моряк, передвигая фигуру. – Ей-богу, посадили. И ведь как всё подготовили! Шутка ли – провести через Дуврский пролив два линкора и крейсер! Ты знаешь, что Цилиакс выписал перед этим большое количество тропической униформы? С дурацкими пробковыми шлемами, всё как полагается. Ну как же! Всё это и бочки, на которых было крупно написано «Колониальная смазка», выгружалось в порту из вагонов на виду у французов. Любая французская подружка нашего моряка была уверена, что ее парень скоро окажется либо в Африке, либо в Италии, короче говоря, в Средиземном море. Но и это не всё. Один мой знакомый уже ружье чистил – за день до выхода в море им объявили, что поведут на суточные стрельбы, а потом многие офицеры получат два дня и смогут поохотиться в тамошних лесах. И только когда оказались на внешнем рейде, по кораблям объявили, что идут в Германию. Во как! И прошли под жерлами дуврских пушек, из которых ни одна не попала в цель!

– А тебе не кажется, что эта, самая удачная наша надводная операция, за которую кое-кому даже повесили кресты на шею, по своей сути, была простым бегством?

Дан замялся.

– Что ж делать. После катастрофы с «Бисмарком» фюрер…

– Да какая там катастрофа! Какие вообще могут быть на войне катастрофы, капитан? Это у «Титаника» случилась катастрофа – он напоролся на замерзшую воду. «Бисмарк» же вышел в море на войну, а не в круиз. Взяли моду: Сталинградская катастрофа, Тунисская катастрофа! И, кстати, «Бисмарк» потопил за несколько дней до своей гибели «Худа». Так что мы просто разменялись с британцами тяжелыми фигурами. Вот только у нас их было гораздо меньше, чем у них, вследствие чего соотношение еще более ухудшилось. Отсюда вывод – нашим надводным кораблям нечего вообще соваться в море.

– Ха! Ха! Ты рассуждаешь в точности как Гитлер. Он трясется теперь, особенно после недавней гибели «Тирпица», над каждым эсминцем, и наши адмиралы порой целый месяц выпрашивают у него разрешения вывести какой-нибудь крейсер на пару дней.

Этот человек с устаревшим уже именем Гансъорг нравился Ротманну своим непотопляемым оптимизмом. Пережив крушение иллюзий в конце империи, оставшись за бортом в чине корветтен-капитана в начале республики, испытав семейные штормы (еще до войны от него ушла жена), он тем не менее оставался всегда на плаву, как выражался сам. Регулярно слал письма дочери, давно жившей своей семьей на другом конце страны, устроил в морскую школу младшего сына, который теперь играл в прятки со смертью в пучинах Северной Атлантики. Сам он не был востребован в новой войне по возрасту и состоянию здоровья, но оставался патриотом, хотя и не приветствовал новый режим. Он с самого начала не любил штурмовиков, называя их про себя просто бандитами. Еще больше он не любил эсэсовцев, считая, что это те же штурмовики, только иначе одетые и обученные дисциплине. Как личное оскорбление воспринял он в мае тридцать третьего указ Бломберга об отдании чести военнослужащими членам нацистских вооруженных формирований. Именно тогда он навсегда перестал надевать свой старый морской китель с крестами и предпочитал ходить на встречи ветеранов в штатском без наград.

Вообще поначалу все эти коричневые рубахи и черные кители в ремнях и погонах он считал выдумкой тех, кому не нашлось места в армии и просто нечем было заняться. Позже он понял, что всё гораздо серьезнее. Именно они, эти проходимцы и голодранцы, вдруг стали править бал в Германии. О своей нелюбви к ним отныне приходилось помалкивать. Когда же началась война, Дан не смог не поддаться чувству всеобщего патриотического подъема. Ошеломляющие победы сорокового года так взбудоражили его воображение, что пару раз он готов был уже крикнуть «Хайль!». Но всё же удержался. Тем не менее осенью тридцать девятого он поспособствовал поступлению сына в морскую школу и не отговорил его от подводного флота. В те дни на всю страну гремел триумф Гюнтера Принна и его команды. Его экипаж, целиком доставленный в Берлин на личных самолетах фюрера, проехал по усыпанным цветами мостовым. Геббельс даже разрешил открыть для них один из ночных клубов, запрещенных им же из моральных соображений. Каждый мальчишка хотел тогда стать подводником, а каждая девчонка – иметь фотокарточку одного из героев в темно-синем бушлате с ленточками на бескозырке.

Теперь же его Фриц в чине оберлейтенанта-цурзее ведет неравную и смертельно опасную борьбу с полчищами кораблей и самолетов врага. Лодки гибнут десятками в месяц. Судьба многих так и остается неизвестной.

Война, конечно, несколько изменила отношение старого моряка к некоторым вещам. Он уважал храбрость войск СС, понимал, что толпы штурмовиков, когда-то маршировавшие по улицам старых немецких городов, давно поглощены вермахтом и кости многих из них уже устилают поля России, побережья Франции, горы Югославии и пески Северной Африки. Да и многих тех улиц, где когда-то вразнобой громыхали башмаки штурмовых батальонов, уже нет. Только расчищенные проходы между грудами битого кирпича.

Узнав, что его новый сосед боевой офицер, которого тяжелое ранение, наверняка против его воли, забросило в гестапо, Дан старался не замечать на фуражке Ротманна алюминиевый череп с костями. Он отметил в нем простоту и незаносчивость. За ним следом не бегал денщик или шофер. А когда капитан узнал о его личной трагедии, то просто сгреб со стола шахматные фигуры, над которыми любил поломать голову, решая замысловатую задачку из потрепанной шахматной книжки, сложил их в коробку и пошел к соседу.

– Как вы оказались в этой компании? – спросил он однажды совершенно непроизвольно, переставляя фигуру и записывая ход. Тогда они не были еще на «ты».

– Вы имеете в виду СС? – сразу понял, о чем речь, Ротманн.

Дан смутился, что бывало с ним очень редко, и кивнул.

– Как и тысячи других, – просто ответил Ротманн. – Сначала нищета и вызванное ею унижение, когда не было приличной одежды, чтобы пойти с девушкой в кино. Потом общество таких же, как ты сам, где тебя поняли, заняли делом и поставили перед тобой цель, казавшуюся тогда великой. А дальше от тебя уже мало что зависит.

В тот день они перешли на «ты», не только не выпив на брудершафт, но даже не сговариваясь.

Придя к себе, Ротманн тут же в прихожей распечатал письмо, предварительно определив, что оно отправлено из Дрездена, и понял – шахматы на сегодня отменяются. Некая Магда Присс, медсестра из военного госпиталя, сообщала о его брате Зигфриде, лежащем с тяжелыми ранениями в палате номер четыре. Ротманн, готовый к такому или подобному известию, знал – он обязательно поедет, хотя и был почти уверен, что уже никогда не увидит Зигфрида живым. Почти уверен…

21 января 1945 года гросс-адмирал Дениц отдал приказ приступить к выполнению плана «Ганнибал». В соответствии с этим планом все суда, имевшиеся в составе германского военного и гражданского флотов, которые находились в акватории Балтики, должны были принять участие в самой грандиозной морской эвакуации войск и гражданского населения, когда-либо планировавшейся в истории. Из Восточной Пруссии к берегам Северной Померании, Шлезвиг-Гольштейна и Дании им предстояло вывезти более двух миллионов человек.